27 июня День рождения актера Бориса Хмельницкого

БОРЯ

«А вы заметили, как на Руси обожают покойников?

Прямо страсть какую-то питают!

Жил человек — клевали его, издевались, мучили.

Умер — «смотрите, какой человек от нас ушел!»…

Эти слова Ефима Копеляна — Саввы Морозова из фильма «Николай Бауман», вспоминаю всё чаще.

…Я с Борей была знакома тысячу лет, нас, еще во времена моей далекой юности, познакомил Ю.Ф. Карякин, я была наглая и самоуверенная, считала своим долгом рубить всем «правду-матку в глаза», и почему-то никто меня не мог окоротить, все хавали. Кроме Бори.

— И-ирка, рот з-закрыла, быстро! Не преувеличивай свою роль в м-мировой революции!

Каждая моя встреча с Борей в последние годы его жизни начиналась его словами: «Н-ну, к-какой уже том дописываешь?»

Я отшучивалась.

Я поздравила его с 60-летием, а он мне на это:
— И-и-рка, могла бы, к-кажется, и статью н-написать!

Я вывернулась: «Ну, Борик, ну я виновата, прости, но ведь уже прошел «информационный повод»! Вот честно, дождусь следующего — и напишу!».

Боря только ухмыльнулся в бороду. Может, и обиделся (чего там — может; наверняка обиделся, только виду не подал).
Так я, конечно, ничего и не написала. А шутка про «тома» с тех пор стала дежурной.

С Борей было очень легко дружить.

К его красоте и мужской харизме как-то быстро все привыкали, просто переставая обращать на нее внимание.

Он был совершенно необременительный.

Никогда никого не отягощал просьбами, проблемами, обидами, был удивительно незлобив и незлопамятен.

И намеки его — даже такие прозрачные, как история с «томами» — можно было пропускать мимо ушей и переводить в шутку.

Ну да, Боря не создал актерских шедевров — ни на Таганке, ни в кино. А то, что его — даже когда он почти перестал сниматься — сумасшедше любила страна, что с ним по улице пройти было невозможно — замучивали просьбами про автографы и сфотографироваться — это казалось сущим пустяком. И ведь, главное, он никого не отшивал, терпеливо расписывался и фотографировался…

А когда мы с Лидой Шукшиной, переживавшей в тот момент душевный кризис, печально сидели в кафе Дома кино, он просто шёл мимо. «Д-девки, ч-чего грустим?!». Подхватил — и увел в загул на всю ночь, перекочевывая из одного ночного места в другое, и везде ему были рады, везде встречали с распростертыми объятиями, везде он был человек-праздник. И нас развеселил, растормошил, Лида тогда приняла важное для себя судьбоносное решение, которое всё боялась принять…

Однажды, в 90-м году, мы прилетели с Дальнего Востока, большой киношной компанией — Светлана Крючкова, помнишь?

Ночь. Пустой обшарпанный аэропорт, на площади — два автомобиля: один, припаркованный еще перед отъездом, Борин, а другой — мерзавец-таксист, заряжающий за отвоз в Москву аккурат стоимость билета до Владивостока. И встречающий автобус не приехал.

Борька загрузил в машину дам пожилого возраста и укатил.

Остальным предстояло ночевать на лавочках после 10-часового перелета. Мы начали устраиваться, кто как мог.

Но Борька вернулся. Снова загрузил тачку бабами, и снова укатил. И так он сделал 4 «ходки», всю ночь мотался за рулем туда-сюда, как будто и не летел с нами эти 10 часов… Я была питерская, меня он отвез прямо к поезду.

Еще смешнее была ситуация в Харбине — тоже, громадная киношная толпа, все затаренные по самое «не могу», и никакой помощи.

Картина маслом: все народные-перенародные, кряхтя, волокут на себе тонны чемоданов и кутулей, и только Боря налегке (не отоваривался принципиально). И вот он уже молча взваливает на себя кутули пожилых кинозвезд и тащит их через всю огромную площадь харбинского вокзала…

В этом был он весь.

И с чувством юмора у него было, как мало у кого. Однажды давно, во время холодного сентябрьского ливня, кто-то из выпивающей компании мрачно спросил:

«И это называется — бабье лето?!».

Боря, ни на секунду не задумываясь, ответил влёт:

«К-какие бабы — т-такое и лето!».

Хохма пошла в народ, и кто только потом ни приписывал себе авторство.

Но я-то автора точно знаю.

Меня однажды его шутка про «тома» достала и пристыдила. Ну, вот проняла, наконец. Я честно попыталась про него что-то написать — обзвонила несколько редакций, никому было не нужно: с какой стати? Хороший человек — не профессия, а печатать про его былую славу и народную любовь никто не хотел.

Но не могла же я это ему сказать?
А потом Боря умер.
И вот ему 75.

И Света Хохрякова написала про него. А я — опять нет. Ну, правда — забыла, замоталась.

Борюшка, прости меня, дорогой!

Пожалуйста, прости!

Таких как ты сегодня уже не делают.

И хороший человек — профессия, поважнее многих.

Жаль, что я это понимать стала,

когда тебя уже нет.