Уходят неотвратимо последние участники Второй мировой. В этом году на 98-м году жизни скончалась известная российская писательница Елена Ржевская (Каган).
Кто-то из коллег очень метко сказал, что она отправилась на войну добровольцем в 12-м троллейбусе по Ленинградскому шоссе.
Ещё в самом начале года мы разговаривали с Еленой Моисеевной в той самой квартире, из которой она, студентка литфака института философии, литературы и истории, уходила на фронт. Под окнами всё так же шуршал шинами троллейбус № 12, а изумительно цепкая память бывшего офицера армейской разведки и самобытного литератора, память моей собеседницы уносила нас почти на три четверти века в прошлое.
В те самые дни, о которых в военной истории сказано весьма лаконично, — «15-месячное Ржевское противостояние на советско-германском фронте, и в память о которых писательница взяла литературный псевдоним, ставший впоследствии и её фамилией.
— Елена Моисеевна, война — всё же не женское дело. Что вас и ваших сверстниц так влекло на фронт?
— Таков был дух времени. Я не берусь объяснить этот феномен, но когда грянула война, я решила идти на фронт. Не была я экзальтированной, не имела замашек на героизм, однако что-то сложилось во мне заранее. Я знала: если будет война, она меня не обойдёт. Пригожусь ли я там — не взвешивала. Разделить общую судьбу — это, думаю, было общим зовом для многих, вступивших вскоре в ополчение. Я училась в Институте философии, литературы и истории – замечательном вузе. Мы хорошо представляли себе, что происходит в Германии. Однокурсник Миша Молочко так сформулировал общее видение: «Наша романтика — это будущая война с фашизмом, в которой мы победим». Мы ощутили в борьбе с фашизмом свою миссию.
— И как эта черта лично у вас проявилась?
— Весть о войне застала меня у Никитских ворот. Толпа стояла у репродуктора в ожидании правительственного сообщения. А мне в тот ошеломляющий миг почему-то врезалась в память афиша кинотеатра: «Когда возрождаются мёртвые».
В горкоме комсомола дали направление на часовой завод — в цех, который уже работал по мобилизационному плану. И я, токарь 3-го разряда, снимала заусенцы со снарядных гильз. А вечерами мы с подругой учились на курсах медсестер.
— Но на войну вы ведь попали не медсестрой?
— Нет. Хотя документ об окончании курсов хранится у меня до сих пор. Дело в том, что нас предполагали отправить на восток, где разворачивались госпитали. То есть в противоположную сторону от фронта. Случайно я узнала, что идет набор на курсы военных переводчиков. Переводчиков не подготовили заранее, а без них нельзя грамотно воевать. Мне честно сказали, что на фронте ситуация усложняется, а я еще не принимала присягу и могу изменить свое решение. Под нашими окнами по Ленинградскому шоссе уходили колонны ополченцев — студентов, ученых, даже консерватория подразделение свое сформировала. Я думала, что и нас направят на оборону Москвы. Но в октябре пароход доставил нас на курсы переводчиков под Куйбышев. Так началась военная жизнь.
— После курсов вас направили прямо на фронт?
— В январе 1942-го пятерых новоиспеченных переводчиков, в том числе и меня, отправили в только что освобождённую Калугу, в 8-ю воздушно-десантную бригаду. По пути мы увидели освобождённые села. Одни закопчённые печные трубы остались. Железнодорожные станции, были забиты бабами, ребятишками с их нехитрым скарбом. Это рождало ощущение общей беды.
Командир бригады генерал Левашов перво-наперво спросил, сколько каждый из нас совершил парашютных прыжков. Оказалось — нисколько. «Прошу необученных не присылать!» — написал он на нашем предписании. «У меня — фронт. Ночью уходим», — сказал он, выпроваживая нас обратно в Москву. Парней направили в учебную десантную бригаду, а меня оставили работать в разведуправлении. Спустя некоторое время прочитала в «Красной звезды», что генерал Левашов погиб. А позже стала известна и трагическая судьба всей бригады, большая часть которой разделила участь своего командира. Вот так смерть прошла первый раз рядом, но мимо.
— Значит, судьбе так угодно было…
— Тогда она у нас одна на всех была. Брату старшему дали бронь, чтобы он дипломный проект закончил по оборонной теме. Так он всё равно с добровольческой дивизией ушел на фронт. И я рвалась на передовую. Мне отвечали: «Надо будет — отправим».
Из 30-й армии приехал в наше управление офицер, которому командарм генерал Лелюшенко приказал без военного переводчика не возвращаться. И меня направили туда.
— Вы помните первый свой день на фронте?
— А как можно его забыть? Поздним вечером мы через бесконечное поле добрались до села Воскресенское. От Москвы я ехала в кузове полуторки, поэтому промёрзла отчаянно. И тут навстречу группа военных во главе с комиссаром штаба, и кто-то кричит: «Переводчика сюда!» Оказалось, под Ржевом в плен сдались сразу 17 гитлеровцев. Это было большим событием, и я оказалась тут так вовремя! Надо признаться, я трусила: справлюсь ли? Ведь ещё не было никакого опыта.
Первым допрашивала пожилого обер-ефрейтора. Простые вопросы, такие же простые ответы. Ничего, кроме жалости, этот пожилой немец у меня не вызвал. Потом комиссар штаба отправил меня переводить скопившиеся трофейные документы. Вхожу в штабную избу, а там люди вповалку спят. Только дежурный сидит у телефона. Он достает пачку документов из железного ящика. Смотрю, а там по большей части инструкции немецкие, типа того, как уберечься от холода, обматывая ноги газетами. А я уже почти сутки без сна. Тогда дежурный, которого звали Миша Захаров, говорит: «Ложитесь спать вон на тот сундук. Только разуваться у нас не разрешено». А сундук тот — метр на полметра, но и он показался мне царским ложем.
Только утром я поняла, почему запрещалось разуваться на ночь. «Воздух!» — именно этот крик часового разбудил меня. И началась страшная беспрерывная бомбежка. Фашисты затягивали горловину мешка, в котором оказалась наша армия. Их превосходство в воздухе было полным. Поэтому бомбили они нас и обстреливали без возмездия. Так что первый день на фронте начался такой интенсивной бомбежкой, что новичку пережить её было очень нелегко.
— И каким же было первое ощущение от фронтовой обстановки?
— Ржевская группировка немцев угрожала повторным броском на Москву. Бои были очень жестокие. В наших войсках сказывались большие потери, в немецких — тоже. Но меня поразила сила духа людей, многие из которых прошли через отступление, окружение, изнуряющую полуголодную окопную жизнь. Их вера в победу была неколебимой. Но тяжелее всех было крестьянским женщинам, с их непосильной ношей в войну — детьми. А они ещё и с нами делились льняной лепешкой — чем сами кормились, не ведая, как дотянут до осени и взойдет ли что на полях или погубит все огонь сражений. Ржевский фронт был кровавым. Более 90 деревень района снесла навечно война. И вообще, Ржев – это особая страница войны, до сих пор как следует не исследованная и не показанная во всех её трагических проявлениях.
После Победы я возвращалась в те места боёв, к моей первой хозяйке, у которой мы недели три стояли в первую мою военную зиму. Находясь среди одних мужчин, я привязалась к ней. Мне Матрену Ниловну, не забыть. Мы переписывались до конца её дней.
— Но ведь сама суть войны противоречит женскому жизнетворному началу…
— Мужчина может целиком жить войной. А девушки все-таки больше чувством живут. И вот их молодость пришлась на военные годы. Представляете, какие сложности выпали на их долю? Сама физиологическая разница делала фронтовой быт труднейшим испытанием. Да, я считаю, что у войны не женское лицо, но и не мужское. У войны — лицо войны. Ведь сколько молоденьких девушек рвались на передовую из романтики. Но потом, испытав все её ужасы, получив раны души и тела, они из госпиталей снова стремились в свои части. И ведь понимали смертельную опасность. Что ими двигало? Конечно, сознание своей нужности, причастности к правому делу.
Помню, штаб нашего фронта был в Подольске. Машины туда шли через Москву. Раза два мне удавалось выпросить разрешение поехать в столицу. Так вот, дома я себя чувствовала как в гостях — тянуло в армию, там был мой настоящий дом. Только вернувшись во фронтовую неустроенность, я ощущала душевное равновесие.
После Ржева ещё более двух лет в жизни Елены Ржевской была война. Фронтовые дороги в мае сорок пятого вывели её к бункеру рейхсканцелярии.
Ей довелось участвовать в качестве переводчика в поисках Гитлера, в обнаружении и идентификации его трупа. Много лет спустя она обсуждала этот эпизод с маршалом Г.К.Жуковым, который был с ней весьма откровенен.
Боевая биография военной переводчицы отмечена двумя орденами Отечественной войны, орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы»,«За взятие Берлина», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Елена Ржевская опубликовала множество проникновенно-реалистических книг о войне. Большинство из них – по мотивам собственной фронтовой жизни.
Её записки военного переводчика «Берлин, май 1945-го» вышли общим тиражом около миллиона экземпляров и были переведены на 18 языков мира.
До последних дней жизни эта мужественная женщина и талантливый писатель продолжала свою творческую деятельность.
Материал подготовил Владимир СОСНИЦКИЙ
Фото из архива Е.Ржевской.
Александр Волк ( волонтер до 2021)
Хайфа
