Главная / Новости / Связь со страной исхода / ВИКТОР ФИНКЕЛЬ. АПРЕЛЬ 1942. «И НЕ БЫЛО НИЧЕГО ВКУСНЕЕ ТОЙ ЛАПШИ…»

ВИКТОР ФИНКЕЛЬ. АПРЕЛЬ 1942. «И НЕ БЫЛО НИЧЕГО ВКУСНЕЕ ТОЙ ЛАПШИ…»

Слова моего деда о войне.

Так назвал подборку воспоминаний о Викторе Петровиче Финкеле его внук Михаил.

В них та горькая правда, которой делился дед с ним, рассказывая эпизод за эпизодом. Неприкрашенная правда. И хорошо, что Михаил сумел сохранить эти записи. Часто уходили солдаты тех сороковых — роковых, так и не рассказав близким самое сокровенное…

Несколько слов о Викторе Финкеле. Он родился во Львове в январе 1922 года. Война, для него, девятнадцатилетнего младшего лейтенанта, это бои в Подмосковье, это Сталинград, Воронеж, Харьков. В августе 1943 года — под Харьковом  тяжелое ранение и боевая непригодность. Начиналась гангрена. Виктору дали стакан спирта и без наркоза ампутировали правую ногу. А спасла с поля боя Виктора,  еврейская медсестра. Он знал, что нравится ей, возможно, и могли сложиться отношения между молодыми людьми.  Но, «война, что ты подлая сделала…» Виктор был госпитализирован в тыл, о медсестричке он слышал, что она погибла.

А Виктор Финкель закончил мединститут.

Много лет работал санитарным врачом. Затем провизором, организовал сеть аптек в Москве, работал до 80 лет.

Виктор награжден орденами Отечественной войны первой и второй степени, медалями «За Отвагу», «За оборону Сталинграда»,…

Его не стало 2 мая 2012 года. А воспоминания такие живые, словно сейчас сидят дед и внук рядом, и ведут разговор…

 

Это его воспоминания.

**

Зимой 1941 года я служил в медсанбате. Немцы подошли очень близко к Москве. Моим командиром тогда был некто Волков. Мы оба были влюблены в одну девушку, медсестру. Но ей нравился я, а не он. Он был намного старше меня, и мы с ней были земляками, выросли в одном местечке.

Волков приказал мне идти в разведотряд для того чтобы определить передвижение противника. Я до войны закончил два курса мединститута, и был нужнее в медсанбате. Я понял, что он хочет чтобы я погиб. Тогда наши разведчики были смертниками. И я решил не пойти. Но Волков проверил и под конвоем отправил меня в разведотряд. Выбора не было. Я ушел с разведчиками собирать информацию. Мы шли вперёд, но не видели немцев. Квадрат, где они должны были быть, был пустым. Они ушли. Через день мы вернулись в расположение, но увидели жуткую картину. Все были убиты. Медсанбат мой был уничтожен. Я нашел труп Волкова и этой девушки… Все погибли. Немцы пошли вперёд… На снегу было много следов танковых гусениц. Мы оказались во вражеском тылу. И судорожно пошли вперёд к своим, не зная даже где они…

***

— Антисемитизма в армии я лично не встречал. Не было его. Общая беда сплотила людей. И никакой дедовщины не было. Это явление появилось с созданием штрафных рот, и с приходом в профессиональную армию уголовников, выпущенных из зон. К сожалению, с конца 1942 года, появились первые явления дедовщины, привнесенные бандитами.

— За всю войну мне пришлось убить двух немцев в упор. А что в бою — то не видно. Все стреляют, но часто вслепую. У одного из них, я забрал себе пистолет Вальтер. Это считался тогда ценный трофей. Личные вещи я не брал. Брезговал.

**

Сталинград. Немцы расстреляли десятки наших раненых на наших глазах из автоматов. Рукой подать. На горке. Город изрыт. Руины. Дом — мы, дом — они. И через час на нашу сторону, совершенно случайно залетает немецкий медицинский автобус с их ранеными. Наши солдаты захотели пустить их в расход. Я был старшим по званию. Не дал им самосуд чинить.

— Товарищи! Мы же не фашисты! Мы же не они! Мы не должны безоружных раненых казнить!

Немцы плакали и вспоминали своих детей.

Потом мы их сдали дальше.

**

— Я был комсоргом полка. Массовиком-затейником. Ещё в начале июня 1941 года Сталин и партия трубили о том, что немецкие рабочие и крестьяне это братья нашим рабочим и крестьянам, что они не пойдут нас убивать. Пошли… Мне нужно было врать солдатам об Интернационале, о коммунизме… Союз развалился не в 1991 году. Он рухнул как идеология в 1941. А потом агонизировал. Все поняли, кроме фанатиков, что все на чем мы воспитаны это ложь.

— Подмосковье. Зима 1941-42. Перед нами Гудериан. Мороз жуткий. Немцы прут. А я на санях и на обезумевшей от взрывов лошадке, наших разорванных в клочья солдатиков с бурого от крови снега в медсанбат вывожу. Наркоза нет. Стакан спирта даём в лучшем случае и палку в зубы. И пилят обезумевшие от недосыпу хирургии руки, да ноги по живому. Сколько я их вывез? Сотни или тысячи… Чтобы потом всякая сволочь мне говорила, что я попал под трамвай, войну провел в Самарканде, а ордена купил на толкучке… Как же, евреи ведь не воевали…

**

— Уже летом 1941 года немцы сбрасывали тысячи листовок с призывами сдаваться. Каждая листовка была приглашением к ним. И там было написано: «Хватит вам сражаться за власть жидов и комиссаров». Многие уходили к ним. У многих тогда была уверенность в том, что нам конец. Тут песенками и парадами не победить… «Если завтра война, если завтра в поход» не помогало. Как и лозунг про то, что «будем бить врага на его территории».

— У немцев было оружие лучше чем у нас. Не было никакого недостатка в снарядах и патронах. Было много автоматов. Мы не просто отходили. Мы беспорядочно драпали. Не знали кто где. Карт у командиров не было. Идём отрядом назад. Наугад. А наутро проснулись — пол отряда нет. По своим деревням разбежались, или к немцам. Идём назад, а впереди уже немецкий десант высадился. В нашем глубоком тылу… Ощущение полной беспомощности и предательства.

**

— Все фильмы про войну враньё. Но все равно мне больно их смотреть. Вспоминаю лица погибших друзей.

— Рассказы про бесстрашие на войне — это басни. Оно могло быть у тех, кто пил перед боем. Пару секунд бесстрашия и смерть. Пить надо всегда после боя.

— Основное ощущение войны это страх и тошнота. За редкими передышками. Ночью, например, когда немцы спали. Страх при виде противника, пропитывал всех, особенно в 41-м году. Он был всеобщий. Бежали многие. Сдавались многие. В окружение попадали армиями. Волосы дыбом вставали на голове. И авиация их царила а небе. У них тогда все было лучше, чем у нашей пехоты. Богатство и достаток бросались в глаза. А мы начали вдоволь есть только после того, как американцы начали присылать тушёнку, яичный порошок, колбасу… И тогда же медикаменты появились вдоволь.

**

В армии нас кормили сносно. Не ахти, особенно до поставок американской еды. А в тылу был вообще голод. После битвы за Москву, в Солнечногорске дети на мертвых немцах с горок катались. Весной подснежники повылезали. Так называли заметенные снегом трупы, наши и их.

Помню мы немного отодвинули немцев от Москвы с помощью сибиряков. Ожил народ тогда. Надежда появилась. Я всегда любил юмор. А тут душа запела. Стал я рассказывать солдатам, что, мол, знаю немецкий в совершенстве. А я то его не знал хорошо. Но знал идиш, еврейский язык Европы, похожий на немецкий. И тут на беду меня вызывают в штаб.

Прихожу. А там полковник, офицеры разные.

— Вы младший лейтенант Финкель?

— Так точно — говорю.

— Говорят, что Вы спец в немецком языке. Так ли это?

Я подтверждаю. А куда деваться? Наболтали уже стукачи.

Полковник доволен.

— Вот и хорошо! У нас как на горе, двух переводчиков одной миной убило. А тут офицера ихнего взяли. Помогайте, товарищ Финкель…

Привели меня к немцу. Соленый такой. Рыжий. Эсэсовец. Начинаю с ним по-еврейски говорить. А он, зараза, заладил:

— Нихт ферштейн… Нихт ферштейн…

Я с брывым видом поворачиваюсь к полковнику и говорю:

— Эта фашистская сволочь, товарищ полковник, так боится нас, что наложил в штаны, и свой поганый язык забыл!

Полковник поверил. Пригласили спецов по добросам. Били его нещадно. Тот периодически терял сознание. На него выливали таз с ледяной водой, и он приходил в себя. Тут я его снова спрашивал что-то. А тот, на мое счастье кричал:

— Большевизмус капут! Хайль Гитлер!

Полковник пожал мне тепло руку и отпустил напоив чаем…

— Вы правы товарищ Финкель… Это безумный фанатик. Он все забыл. Только лозунги орет свои от безумия, вызванного страхом.

Повезло мне тогда.

**

— То, что я выжил, хоть и стал инвалидом, без ноги, это абсолютное чудо. Я тогда не понимал этого и не верил ни во что. Поясню. Война делится на три части: наступление, отступление и затишье. Во время наступления полк (3000 человек) погибал за два-три дня. И все. Оставалось несколько человек выживших, а потом приходило пополнение из новеньких или из вылечившихся. Смотришь вокруг, а все лица новые. Все друзья убиты…

— Самое страшное воспоминание это котел вокруг деревни Барсуки, под Юхновым. Апрель 1942 года. Немцы нас окружили и заперли. Нас 5000 человек. Еды уже нет. Начался голод. Я ел кору деревьев. Многие откапывали трупы лошадей. Пили топленый снег. Затем приняли решение прорываться ночью. Немцы поставили мощные прожектора и начали нас убивать в упор мощнейшим огнем. Командир наш был ранен в живот и умолял его застрелить. Я не смог. Бежали вперёд, сквозь лес. А немцы стреляли из пулеметов. Я вышел через лес к соседям. Кто меня вывел я не знаю. Но, видимо, с того света кто-то…Потом оказалось, что все были убиты, а спаслось только несколько человек. Меня обвинили в том, что я немецкий шпион. Привели на допрос. Допрашивал меня офицер-еврей. Проверил документы. Начал на идише говорить. А затем достал из сейфа молитвенник на иврите и попросил прочесть молитву. А я же учился в хедере (религиозной начальной школе), до того как Сталин их закрыл, и помимо этого, ко мне приходил в детстве раввин, и учил меня молиться. Я взял книгу и прочёл:

— Слушай Израиль, Господь Бог наш, Бог один!

Он поверил, что я не шпион. Дали мне поесть, после недель голода, лапшу с молоком. И запретили торопиться. Чтобы не умер… И не было ничего вкуснее той лапши.

**

Чудес на войне со мной было много. Но вот два запомнившихся.

Ночь. Я сплю в землянке. Там тепло, уютно. А на улице зима, холод. Немцы ночью не воюют. Нема дурных. И снится мне мой дедушка, звали его Цви Хирш Модык. Был он очень верующим человеком, и коэном. Он работал скорняком, жил в Сатанове до войны, и там умер. Приходит он ко мне и говорит:

— Уходи отсюда. Выйди на воздух.

Проснулся я. Тихо. Все спят. И заснул снова. Второй раз дед мне снится и просит, чтобы я вышел. Я опять сплю. В третий раз он накричал на меня.

Встал я. Надел шинель, ушанку и вышел на мороз. Отошёл метров двадцать. Вдруг свист и сильный взрыв. Оборачиваюсь и вижу, что снаряд попал в нашу землянку. Все кто там были погибли…

А второе чудо было уже при битве за Харьков. Я получил тяжёлое осколочное ранение в ногу. Смотрю полный сапог крови. Сил нет. Лежу. Рядом полно убитых и раненых. Тысячи человек. И меня под вечер, 18 августа 1943 года, нашла моя знакомая медсестра… Молоденькая девушка. Она тоже была еврейкой, и очень мне нравилась… Хотя, для меня не было тогда разницы кто какого народа. Она спасла меня, вывезла на подводе, и доставила в госпиталь. Наркоза не было. Дали мне спирта и сказали, что надо правую ногу ампутировать, т.к. началась гангрена. Я попросил оставить мне колено, чтобы было возможно носить протез. Оставили… Ну, а затем отправили меня в Грузию, на лечение. Маме я написал, что у меня царапина… Не хотел ее с отцом расстраивать. К ним я приехал в Самарканд, в эвакуацию, почти через год. И мама упала в обморок на перроне… Я — калека. Моего брата, Сему, зарезали дезертиры перед отправкой на фронт в Самарканде, а мою младшую сестрёнку, Ривку, немцы расстреляли вместе с моей бабушкой Фридой, в Сатанове…

***

Светлая Память Виктору Петровичу Финкелю.

Он очень любил, понимал и чувствовал музыку, играл на пианино, гитаре, мандалине.

Был большим жизнелюбом. 

А родным его языком навсегда оставался идиш. 

 

О Александр Волк

Александр Волк  ( волонтер до 2021) Хайфа

1 комментарий

  1. Аноним

    Вечная память солдату!

    Читайте!

    Вот правда о войне. Солдатская правда. А иной и нет вовсе…

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан