Все живущие на планете принадлежат

к древнейшей общности людей – земляне.

И Создатель у них один.

Казалось бы – все свои.

Но, тем не менее, ксенофобия в современном мире не менее живуча, чем сотни и тысячи лет назад.

На мой взгляд, она – удел духовно и морально ограниченных, ущербных людей.

Я не приемлю ксенофобию в любых проявлениях.

Мне отвратительна и русофобия, раздуваемая в последнее время, и, конечно, растущий во многих странах антисемитизм – вечный спутник моего народа.

Он своей грязной лапой коснулся каждого из нас.

Кого — больше, кого — меньше,

но каждого.

И меня в том числе.

1… был всегда.

На первый взгляд моя трудовая биография является «ярким подтверждением мудрой национальной политики советского государства»:

начал трудовую деятельность электромонтёром на заводе,

к распаду СССР — директор-Главный конструктор Центрального конструкторского бюро приборов Министерства оборонной промышленности СССР,

профессор, заведующий базовой кафедрой сразу двух ВУЗов — политеха и меда,

лауреат Государственной премии СССР.

Пример, кажется, подтверждающий отсутствие государственного антисемитизма в СССР.

На самом деле, этот государственный антисемитизм постоянно где-то проявлялся на моём жизненном пути, ставя глухие заслоны карьерного роста. И если ему не получилось сильно помешать мне двигаться по жизни, зато удалось ему помочь мне осознать свою национальную идентичность.

Антисемитизм в России был всегда. Он появился вместе с евреями. Бытовой, на фоне государственного, подогревался ещё и церковью.

Об уровне государственного антисемитизма

очень ярко кричит вот этот факт:

когда к командующему русской армией генералу Брусилову обратился главврач армии с просьбой купить обезьян для опытов по спасению раненных, командующий ответил:

«Возьми жидов, я их все равно расстреляю».

 

Любую революцию делает активное меньшинство, а расхлёбывает потом большинство.

Это активное меньшинство, как правило, состоит из трёх частей:

— тонкий слой интеллигенции из истинно верящих в идеи братства, равенства, свободы, и карьеристов, желающих после победы «порулить» в государстве.

— люмпены ( городские и сельские ),которым нечего терять, кроме уже пропитых цепей, и желающих поживиться на халяву.

— угнетаемое национальное меньшинство.

В России таким меньшинством были евреи. Поэтому, самая активная часть еврейского населения с радостью окунулась в пучину революции. Они мечтали перестать быть бесправными изгоями, находящимися под страхом физического уничтожения.

Справедливости ради следует сказать, что государственный антисемитизм в царской России с его чертой оседлости и жестокими ограничениями в образовании и трудоустройстве, был несравненно более жестоким, чем в СССР.

Мой отец перед революцией работал в Луганске, на заводе фрезеровщиком. Он вспоминал, что ему, жителю черты оседлости, работать там нельзя было. Потому часть заработка уходила мастеру. Это время для него было временем бесправия и постоянной внутренней тревоги.

В царской России внуки моего деда не смогли бы стать теми, кем они стали в СССР.

У него было 20 внуков.

16 из них получили высшее образование.

Четыре доктора наук, в том числе — трое зав. кафедрой.

Пять врачей высшей категории, в том числе — главврач больницы.

Генерал, два полковника, ответственный работник ЦК КПСС, руководитель Главка одного из Министерств СССР, авиаконструктор.

Все имеют государственные награды, а шестеро имеют почётные звания СССР или республики, в том числе — Герой Советского Союза и лауреат Государственной премии СССР.

Но все они, как и те евреи, кто делал революцию, мечены чёрными метками государственного антисемитизма в СССР.

2…. в начале.

Мне повезло в жизни с окружающими меня людьми. Но больше всего мне повезло с семьёй, в которой я вырос – с родителями, старшими сестрой и братьями. У нас была нормальная советская еврейская семья. Отмечались не только советские, но и еврейские праздники с традиционными еврейскими блюдами.

Иногда в нашем доме, перед пейсах, пекли мацу на всю небольшую общину оставшихся в живых евреев. Бывало, мужики собирались на молитву, и если им не хватало «кворума», они сажали двоих детей, меня и моего друга Буську, за одного мужчину. Мы, естественно, ничего не понимали, но сидели тихо и слушали. Родители, когда хотели скрыть от детей суть их разговора, говорили на идиш. Но нас, к сожалению, не заставляли осваивать этот язык.

Родители были умеренно религиозными, но искренне верующими людьми. И когда я думаю об этом , то вспоминаю случай, произошедший ранней осенью 41 года. Станция, на которой стоял наш эвакопоезд, подверглась налёту немецкой авиации. Горели вагоны, пристанционные постройки. В нашем поезде невредимыми остались два или три вагона. И, в том числе, наш.

Но мама рассказала, что в этот день она ничего не ела, не пила и молилась. Она не могла точно знать, какой это день. Как потом выяснилось, это был Йом-Кипур. Судьбой было определено нам оставаться живыми.

При этом, родители воспитывали нас толерантными советскими детьми, без комплексов неполноценности по этническим признакам.

Учили гордиться не только тем, что нашим земляком является родственник моего друга знаменитый композитор Матвей Блантер, или нашим близким родственником Героем Советского Союза Ефимом Дыскиным,

но гордиться и тем, что нашими земляками являются –писатель А. К. Толстой, поэт А. М. Жемчужников, учёные, деятели культуры, скульпторы, художники, военоначальники.

Настырная государственная пропаганда, школьная советская муштра, родительское воспитание на позитиве делали из нас неплохих людей, но совершенно оторванных от страшной сути жизни того времени.

И тем тяжелее для меня воспоминание о моём безобразном поступке в отношении своей мамы. Это произошло 5 марта 1953 года. Я лежал больной , мама сидела рядом со мной. По радио передали, что умер Сталин. Мама, наверное, думала, что я сплю, тихо произнесла: «Ну, слава Б-гу, наконец-то».

Я вскочил и закричал: «Ты что говоришь! Лучше ты бы умерла вместо него». Это жуткое выступление 14-летнего идиота сегодня невозможно понять. Но это – действительность того времени.

У нас был замечательный учитель в начальных классах. Заслуженный учитель республики. Абсолютный авторитет у учеников, честный, справедливый человек, никоим образом не антисемит (русский, женатый на еврейке), настоящий убеждённый коммунист-интернационалист. Воспитывал нас, своих учеников, честными, порядочными людьми, «достойными борцами за дело Ленина-Сталина». Но, фактически, зашоренными от реальной действительности. И такими мы были довольно долго.

Где-то к 10 классу стали понимать, что жизнь имеет много граней, и наиважнейшая из них – семья. Мне стыдно за тот случай до сих пор.

Первые годы жизни мои совпали со временем начала Войны и эвакуации. Бегство от наступавших немцев, громко называемое эвакуацией.

Я этого, естественно, не помню.

Но по рассказам старших, было очень тяжело.

Я из их рассказов запомнил два ярких эпизода.

—После бомбёжки наша семья добралась до эвакопункта на станции Валуйки (ныне Белгородская область). Эвакопункт – это комната, набитая измученными людьми, горстями достающими из-за пазухи вшей и стряхивающих их на пол, это – плачущие дети и обессиленные старики. Там же была и наша семья: родители, нас, детей, четверо(13, 11, 9 и 2-х лет) и племянник отца 15-ти лет. Мама взяла на руки меня, слабого, недавно, перед самой войной, перенёсшего тяжёлое воспаление лёгких. И пошла в сопровождении племянника искать в окрестностях дом, в котором бы ей дали тёплой воды, чтобы вымыть меня. Ушли под вечер. Огней в домах не видно. Светомаскировка станции. Увидев в одном окне пробивающийся через щель свет, постучали в этот дом. Открыла женщина. Мама попросила воды. Хозяйка пригласила пройти в дом, успокоила маму: «сейчас мы его вымоем, накормим и уложим спать. И тебя мамаша, и твоего старшего мальчика». Мама сказала, что племяннику нужно возвращаться на эвакопункт, там ещё её трое детей. Хозяйка велела привести остальных детей. Нагрела в печке воду, вымыла вместе с мамой детей, накормила всех. Постелила постели и уложила всех спать до утра. Поезда ожидались только утром.

Может быть, эта ночь и спасла мне жизнь. Простая русская женщина, как само собой разумеющееся для неё, помогла совсем ей чужим людям в трудной для них ситуации. Щедрость и благородство души, сострадание, бескорыстие русских людей в ту страшную Войну проявлялись значительно чаще, чем ксенофобия.

Мы, дети, не знаем, как звали эту женщину.

Знаем только, что её муж, машинист или помощник машиниста паровоза, в ту ночь был в рейсе.

Но мы помним её и хотим, чтобы наши дети и внуки, помнили, что доброта спасает мир.

—Конечным пунктом у нас оказалась станция Белинская и городок Каменка Пензенской области. Нас подселили в частный дом, где хозяйкой была молодая женщина с ребёнком – моим ровесником.

Когда мальчик изводил своей непосредственностью, она его стращала:

«Вот придет страшный еврей, я тебя ему отдам. Он тебя съест».

Мама слушала, слушала эти бредни, и однажды сказала хозяйке:

«Ты зачем ребёнка евреями пугаешь? Мы тоже евреи, и совсем, как ты видишь, не страшные». Женщина была потрясена. Долго молчала. Потом – «Не может этого быть! Вы же нормальные люди. Не могу тебе поверить». Но потом этнические проблемы были разъяснены. Просто в этом городке до нас евреев не было.

В детстве я не ощущал на себе проявлений антисемитизма. Ни в школе, ни вне её. Дружил я со сверстниками – евреями, но больше с русскими. Жили мы после войны в городе, который был оккупирован немцами, и в котором до войны треть его населения были евреи. Все, кто не ушёл на фронт или не эвакуировался, были уничтожены фашистами и их местными помощниками (почти 5 тысяч). Немецкая оккупация повсеместно дала резкий всплеск бытового антисемитизма. И, тем не менее, в моём детстве если и были проявления антисемитизма, то совершенно незначительны, и почти не остались в моей памяти.

Разве вот этот. В 10- 11 лет я очень хорошо читал стихи. И районные концерты, посвящённые важным датам, я всегда открывал чтением стихотворения «Слово к товарищу Сталину». И вдруг меня заменили девочкой. Я огорчился, но особого значения этому не придал. Но мой близкий русский друг, возмущаясь этой заменой, намекнул мне на истинную причину замены. Может быть. Уже наступила пора борьбы с космополитизмом.

По-настоящему меня потрясло и запомнилось на всю жизнь совершенно другое.

История семьи Махлиных – это не только история страшной трагедии , но и история мужества и самоотверженности русского человека.

Всю большую семью расстреляли фашисты. Чудом уцелела десятилетняя Соня. Её спасла няня Татьяна Герасимовна Недостоева, выдав за свою дочь.

5 июня 2000 года, согласно Закону о Памяти Катастрофы, специальная комиссия национального израильского института Яд Вашем удостоила Татьяну Недостоеву почетного звания Праведник народов мира.

Спасённая 75 лет назад Софья Яковлевна Махлина (ныне Слуцкер) сейчас живёт в Израиле в городе Нетания.
Я познакомился с этой семьёй в 1944 году, когда мы вернулись из эвакуации. Мне не было ещё 6 лет, но я уже понимал, что произошла большая непоправимая беда. Соня дружила с моими старшими сестрой и братьями. Соня и её приёмная мама – тётя Таня были для нас как близкие родственники. Я знал и Сониных оставшихся в живых брата Анисима- боевого офицера, прошедшего всю ту страшную войну, и сестру Раю – высококвалифицированного московского врача. И сегодня Софья и её муж Михаил очень близкие мне люди.

3…. в моей работе.

В 17 лет я приехал в Куйбышев:

в Ленинграде меня не взяли в мединститут, который закончили трое моих старших.

Меня «завалили» до четвёрки по немецкому языку.

( Но других с таким результатом — приняли).

В Куйбышеве (теперь Самара) всегда был очень низкий уровень бытового антисемитизма и государственный антисемитизм проявлялся, если можно так выразиться, умеренно, не таким оголтелым, как в Ленинграде, как в других регионах. Я никак не ощущал проявления антисемитизма.

Ни на заводе, где я работал электромонтёром до поступления в институт, ни в институте, где был очень высокий уровень толерантности среди окружающих меня людей.

И среди моих сверстников, и людей старше по возрасту и положению.

После окончания института меня распределили на самое большое предприятие в оборонной отрасли. Среди руководителей в оборонке, традиционно со времён Великой отечественной войны, антисемитов практически не было. Я не ощущал на производстве антисемитизма, было много инженеров и руководителей евреев. Я быстро рос, и через несколько лет даже стал самым молодым руководителем в производственном объединении среди почти сотни начальников цехов и отделов. Правда, после моего назначения, когда я заполнял в отделе кадров какие-то документы, старая кадровичка мне сказала:

«Не берите к себе в отдел родственников».

Я, по наивности, ответил: «У меня их мало, да и те врачи».

Только много позже я понял истинный смысл её напутствия.
Государственный антисемитизм, в период моей сознательной жизни в СССР (1945 -1991), был циничен и дьявольски просто и системно организован.

В жизни его осуществляли партийные органы, без согласования с которыми не проводилась кадровая политика снизу доверху во всех отраслях и сферах общественной жизни.

И чем выше стоял орган в партийной иерархии, тем более жёстко проявлялся антисемитизм даже в мелочах.

И ты начинал ощущать себя, при всех своих выдающихся достижениях и особых заслугах перед государством, «менее равным» среди равных.

Последний гвоздь в это понятие вбил М.С. Горбачёв.

Он решил собрать в Кремле совещание по вопросу автоматизации производства. На это совещание были приглашены представители самых крупных предприятий страны. От каждого предприятия 2 человека – секретарь парткома и руководитель службы автоматизации. Миноборонпром представляли несколько предприятий, и в том числе моё, и в числе представителей отрасли был и я.

Следует учесть, что я в отрасли был единственный руководитель службы автоматизации – лауреат Государственной премии СССР, тем более, полученной за эту самую автоматизацию. Но от нашего предприятия уехал только секретарь парткома. В ЦК меня вычеркнули из списка участников.

Как ни парадоксально, но ограничения в продвижении по служебной вертикали, позволили мне развиваться по горизонтали: позволили создать в пределах одного производственного объединения из обычного ВЦ целый учебно-научно-производственный центр с множеством интереснейших научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ с внедрением в производство их результатов.

И на этой базе — многоуровневую непрерывную систему подготовки кадров для оборонной отрасли. Умные руководители в отрасли не могли меня назначить директором НИИ, зато они создали то же самое для меня, но только в структуре производственного объединения.

Невежество партийного аппарата позволяло осуществлять такие проекты.

Но, при всём при этом, не понимаешь, кто ты – то ли свой среди чужих, то ли чужой среди своих.

 

4. … в курьёзах из моей общественной жизни.

Кроме производственной деятельности я, молодой коммунист, был активным общественным деятелем – членом заводского, районного, городского комитетов комсомола.

И здесь проявился тот самый государственный антисемитизм.

Из-за моей активной и успешной работы в городской организации, отдел учебных заведений горкома и райком, независимо друг от друга выдвинули меня на должность секретаря комитета ВЛКСМ сразу в две организации: на завод, где я уже два года работал, и в политех, который я закончил два года назад.

Горком партии, естественно, отклонил эти предложения. Комсомольские руководители, которые уговаривали меня на эти должности, чувствовали себя весьма неловко. Может быть, их сбило с толку моё отчество – Кузьмич. Может быть, они не сталкивались, по молодости, с этой этнической проблемой.

Я с ужасом думаю, что, утверди они мою кандидатуру, рухнула бы моя производственная и научная карьера. Мой ангел – хранитель сработал вместе с антисемитами.

Но курьёз в том, что отклонив мою кандидатуру в политех, они согласились на избрание руководителем 20-тысячной организации другого еврея, у которого в паспорте было записано –«тат», из горских иудеев Дагестана.

Таких этнических тонкостей невежды в горкоме партии не знали.

Я был спасён от штатной общественной работы, но оставался на общественных началах руководителем городского штаба КП («Комсомольского прожектора») при горкоме комсомола.
КП – это самая активная и многочисленная структура в городской организации. Основную задачу которой сформулировал Хрущёв: «…нужно осветить прожектором коммунистического контроля все участки производства…».

После этих его слов , по всей стране стали создаваться организации молодёжного контроля во всех основных сферах деятельности- на производстве, в сфере обслуживания, в инфраструктурных предприятиях и пр. Это была хорошая школа воспитания для молодёжи, без словесной болтовни, только дело, только война с недостатками.

Наша городская организация была одной из лучших в стране. Я часто ездил на разные слёты и конференции. И там обратил внимание на тот факт, что я единственный в стране руководитель городского КП, который не является членом бюро горкома. Это было не правильно, но для меня работавшего на заводе руководителем творческого коллектива, занятого научной работой, это было хорошо, не было лишнего отрыва от дела.

В Москве должен был проходить съезд народных контролёров страны, от молодёжной части обком ВЛКСМ, вполне естественно, выдвинул меня. Но в Москве или в обкоме партии меня заменили рабочим с завода. Я не очень расстроился (дел по науке было много), но всё сложив , стал понимать, что я не только «один из самых активных строителей коммунизма», но и еврей.

У меня был близкий с юности друг – Владимир Иванович Швецов, известный в стране журналист – правдист. В нашей с ним дружбе никогда не вспоминался факт нашего с ним разного этнического происхождения. Мы были людьми одной культуры. Русской советской культуры. И одних взглядов на жизнь. Но однажды через много лет, не помню в связи с чем, он мне рассказал, что ему пришлось выдержать по поводу одной его статьи.

К пятидесятилетию комсомола областная партийная газета посвятила полностью номер этому юбилею. Она была заполнена очерками о лучших представителях комсомола области разных профессий. Володе, как бывшему работнику моего завода, поручили написать о молодом инженере этого предприятия.

Он выбрал меня. Не потому, что друг. И не потому, что лень искать другого, и долго с ним разбираться. Просто для него объективно (как и я сегодня понимаю), это была тогда наиболее подходящая кандидатура. (Почти кандидат наук, автор научных трудов и изобретений, уже руководитель КБ, член партии, член горкома комсомола – руководитель самой активной общественной структуры городской организации, автор работ по военно- патриотическому воспитанию молодёжи и пр. и др.).

Но В.Швецову пришлось выдержать тяжёлый бой за истину.

Чуть не дошло до увольнения за то, что не нашёл своего героя из представителей титульной нации. Эта была одна из его побед. Он не одобрял нелепый идиотизм тогдашней государственной ксенофобии.

При всей, в конечном итоге, бесполезности той общественной деятельности, она помогла мне избавиться от излишней стеснительности и некоторой охлофобии, помогла стать успешным руководителем . Я смог общаться с аудиторией любой численности, с любым чиновником – от клерка до министра, убеждать в своих идеях людей и организовывать почти любое дело. Даже в атмосфере тотального государственного антисемитизма, даже наперекор ему.

5… и моя семья.

— Родители никогда не делились своими трудностями и проблемами в связи с национальностью.

А их, я думаю, у них хватало.

Это я понял, когда в начале 50-х годов, в разгар «борьбы с космополитизмом», по мелкому, скорее надуманному, поводу сняли с работы отца.

Были большие проблемы с работой.

После марта 53г. стало полегче.

Грязная лапа антисемитизма коснулась не только моего отца, но и других моих родственников.

 Это я стал понимать, когда после 1953 года у нас дома стали появляться в гостях мне ранее неведомые родственники, возвратившиеся из сталинских лагерей.

— У родителей моих из четверых детей трое были врачами.( Два моих брата и сестра). Один из моих братьев — Григорий, выдающийся, от Б-га, хирург, ощутил на себе, что такое государственный антисемитизм, смешанный с бытовым.

Мой брат — Якубович Григорий Кузьмич — был не только выдающимся хирургом, но был и талантливым организатором. В 28 лет он, будучи главврачом медсанчасти большого комбината в Казахстане, поставил дело так, что эта МСЧ была признана лучшей в республике.

В 30 лет он переехал в Куйбышев и стал работать в Дорожной больнице Куйбышевской железной дороги.

Сначала – хирургом, через пару месяцев – заведующим хирургическим отделением больницы. Его уровень был значительно выше его начальников. Но талант хирурга с ним сыграл злую шутку. Руководство дороги не хотело терять врача, к которому обращались руководители дороги по всем своим болячкам. Потому и не назначали главным врачом больницы, хотя его послужной список и авторитет среди врачей, безусловно, это позволяли.

Но была ещё одна причина.

Та самая кадровая политика ЦК КПСС не позволила начальнику Куйбышевской дороги всё-таки назначить его главврачом дорожной больницы.

По этой же причине генеральному директору моего завода не удалось «протолкнуть» его назначение главным врачом МСЧ предприятия. Завод начинал строительство стационара, и опыт и мозги Григория Кузьмича там очень бы пригодились. Генеральный директор и врачи МСЧ это понимали, а горздрав – нет. (Назначили главврачом грамотного невролога, но он был очень слабым организатором). По этой же причине в бумажных недрах облисполкома дважды терялись документы на представление (согласованное с горисполкомом и горкомом партии) министерством путей сообщения на присвоение Григорию Кузьмичу звания «Заслуженный врач РСФСР». Только после возмущения начальника дороги и председателя горисполкома, только после звонка возмущённого Героя соцтруда Курбатова А.В. заместителю председателя облисполкома Сухобоковой Т.Г., назвавшего вещи своими именами, документы нашлись в столе её помощника.

— У меня был ещё один близкий родственник, Дыскин Ефим Анатольевич. За подвиг при обороне Москвы в декабре 41г.(подбил 7 танков) 18 летний Ефим был удостоен в апреле 1942 г. звания Героя Советского Союза посмертно. Но он чудом выжил. Если бы в наградных документах не было слова «посмертно», еврею Дыскину это звание не было бы присвоено ни за что.

Присвоение звания Героя Советского Союза евреям было связано с различными дискриминационными ограничениями антисемитского толка. Многие евреи не получили высоких наград только по причине антисемитской политики советских властей.

Существовали как негласные, так и прямые указания к снижению численности награждения евреев и продвижения их по службе. Так, начальник Главного политуправления Красной Армии генерал-полковник Щербаков издал в начале 1943 года директиву:

«Награждать представителей всех национальностей, но евреев — ограниченно».

Осенью 1944 года Сталин на одном из совещаний призвал к «более осторожному» назначению евреев;

выступивший вслед за тем Маленков со своей стороны призвал к «бдительности» в отношении еврейских кадров;

 

по итогам совещания было составлено директивное письмо, подписанное Маленковым (так называемый «Маленковский циркуляр»), перечислявшее должности, на которые не следует назначать евреев.

Обобщая подобную информацию, историк Иосиф Кременецкий писал:

Анализируя роль и участие евреев в этой войне, нельзя отрешиться от мысли, что им приходилось воевать не только со зримым врагом — гитлеровским фашизмом, но и с незримым, но ясно ощущаемым врагом — антисемитизмом, распространённым даже на неоккупированной территории.

— Моя жена – Якубович (Браиловская) Анна Владимировна, р.1945г. – педагог; сценарист, режиссёр и ведущий массовых мероприятий культуры.

Родилась, училась и прожила до 25 лет в главном антисемитском городе страны – Ленинграде. В отличие от меня, она в полной мере ощутила на себе, что такое махровый бытовой антисемитизм взрослых и детей , но и что такое государственно-бытовой антисемитизм чиновников. В её случае, чиновников от образования. Вот что она вспоминает:
« Уже в три года, проживая в коммунальной квартире, я поняла, что есть такие люди — евреи. И их многие считают плохими людьми. И я узнала от мамы свою главную тайну – я тоже еврей.

В школе к третьему классу нас объединили с мальчиками.

Большинство из них проявляли разные формы негативного отношения к сверстникам — евреям.

В конце года мы писали итоговую контрольную работу. Учительница, Мария Фёдоровна, сказала: «подписывайте работу правильно. Иванов: работа Иванова; Сидоров : работа Сидорова…». И тут прозвучал голос Тани Фельдман: «А мне как написать?». Я съёжилась, предчувствуя ответ. Нижняя губа учителя презрительно изогнулась, взгляд стал холодным и она произнесла: «А у тебя евр-р-рейская фамилия. Как слышится, так и пишется». Все посмотрели на Таньку и захихикали.

Шёл 1962 год. Школа окончена. Впереди поступление в институт. Я абсолютный гуманитарий, а это значит – или Герценовский (филфак), или Университет. Но… прежде чем подавать документы, мы с мамой поехали к её приятельнице по студенческим годам в университет (она там преподавала), чтобы задать один единственный вопрос: есть ли смысл поступать в университет еврею?

Она ответила коротко и ясно: «Не теряйте зря время и силы».

Когда я сдавала все нужные бумаги в приёмную комиссию пединститута в анкете в графе – национальность на всякий случай я написала «русская». Паспорт не требовали и информацию не сверяли (наверное, документы принимали студенты и потеряли бдительность). Так я оказалась в институте имени Герцена.

В это же время из госуниверситета были изгнаны почти все учёные – евреи, которых никуда не брали на работу.

Но, по воспоминаниям И. Эренбурга в книге «Люди, годы, жизнь», «нашёлся чрезвычайно порядочный человек — Ректор пединститута им. Герцена, который их принял» . Это и определило и содержание, и качество полученного мною образования. Иногда наши лекции заканчивались «бурными, продолжительными аплодисментами» и мы, действительно, все вставали.

На защите докторской диссертации Якова Семёновича Белинкиса по русской литературе 19 века, яблоку некуда было упасть в самой большой нашей аудитории.

После окончания института я долго не могла устроиться на работу . Со мной беседовали, смотрели документы, видно было, что я им подхожу, но посмотрев в паспорт ,просили позвонить на следующий день .А на следующий день извинялись: оказывается, уже приняли на эту должность другого специалиста.

Одна из моих подруг, работавшая в школе воспитателем в продлёнке, увольнялась. Отпускали при условии найти замену (никто не хотел там работать).

На своё место она порекомендовала меня. Директор школы со мной очень внимательно и вежливо поговорила и попросила подождать в коридоре.

А оставшейся в кабинете подруге кинула через стол мой паспорт и заорала:

«Ты кого мне привела!?

Мне ещё жидов в школе не хватало!».

Подруга выскочила из кабинета как ошпаренная. Ей было очень неловко и стыдно. Она была порядочным человеком и впервые столкнулась с подобной мерзостью, традиционной для её родного города.

Насколько была насыщена атмосфера обычной жизни в Ленинграде ядовитым смогом антисемитизма ярко иллюстрирует следующая картинка с натуры:

райком ВЛКСМ, кабинет отдела учащейся молодёжи, две барышни — два ответственных работника — беседуют о личном, о сокровенном.

Одна говорит: «Представляешь, Танькин парень, с виду приличным человеком казался, цветы там, театры.., а оказался –то еврей!».

Я сидела в коридоре, меня они не видели. Этим девицам было доверено интернациональное воспитание молодёжи.

И ещё один случай, уже из моей самарской жизни.

Мне довелось поехать лечиться в санаторий 4-го управления Минздрава ( в просторечии в правительственный) в Пятигорск. Лечились там граждане двух сортов: основной «контингент» – правительственные чиновники различных рангов и члены их семей и «неконтингент»- руководители и главные специалисты предприятий, учёные и другая «мелкота».

Евреев туда пускали очень редко, когда уже нельзя было отказать. Всё там было замечательно.

За обеденным столом нас было 6 человек.

Когда через несколько дней все познакомились, привыкли к обществу друг друга за столом, один из мужчин стал рассказывать, что его недавно назначили начальником подотдела Госплана СССР.

Я даже помню до сих пор фамилию этого низкорослого плюгавенького мужичонки –Ходоногов. Он сообщил с гордостью, что первым делом он уволил всех своих подчинённых –евреев.

Такое сделать и ещё бахвалиться этим, мог законченный негодяй -патологический антисемит.

Но это тогда было возможно , при безнаказанности чиновников под стальной крышей государственного антисемитизма.

 

6….Жив, курилка!

Сегодня в Российской Федерации нет государственного антисемитизма, но её захлестнула волна бытового, точнее сказать, общественно- бытового антисемитизма.

Это одна из гримас демократии законодательно и идеологически незрелого общества.

Антисемитизм, как во все времена в России, в первую очередь подогревается религиозными проявлениями, и частью иерархов конфессий.

Активны в этом деле многие личности:

журналисты, писатели, общественные деятели (среди них оказался, к сожалению, один из руководителей законодательной власти). 

И вот здесь уместны слова великого русского человека – Андрея Сахарова:

Безотказный способ определить, является ли человек русским интеллигентом, — истинный русский интеллигент никогда не антисемит; если же есть налёт этой болезни, то это уже не интеллигент, а что-то другое, страшное и опасное.

К большому сожалению, государство слишком вяло борется с общественно- бытовым антисемитизмом.

Поэтому растёт число организаций антисемитского толка, в том числе с криминальным уклоном, с черносотенными лозунгами и хорошо подготовленными боевиками. И тут задумаешься, что страшней для моих соплеменников – эти организации, (при импотентной правоохранительной системе России), или пресловутый советский государственный антисемитизм:

Летом 1993 года, когда ему не было ещё и 22 лет, убит банкир — Борис Семёнович Якубович — наш сын.

В 15 лет окончил среднюю школу в Самаре и поступил в Ленинградский финансово-экономический институт.

В 19 лет — с частичным экстернатом оканчивает институт с красным дипломом, рекомендацией в аспирантуру и почти законченной кандидатской диссертацией.

В 20 лет он организовал в Питере филиал крупнейшего российского банка «Инкомбанк».

Через год этот филиал — самый крупный и успешный среди филиалов и одна из крупнейших финансовых структур Санкт-Петербурга.

Убит наёмными бандитами. По заказу конкурентов или националистов. Или тех и других вместе. Его удача стала причиной трагедии.

Он и многие другие талантливые еврейские мальчишки легли на амбразуру антисемитизма, замешанного на беспределе, беззаконии «лихих» девяностых и невежестве власти.

Антисемитизм одних и благородство других, на фоне безразличия большинства – картина характерная для многих народов. Но меня интересует более других русский народ.
Потому, что я человек его культуры, его языка. Потому, что моими ближайшими и самыми дорогими друзьями по жизни были замечательные представители этого великого народа. Потому, что я много от него получил, но и всё что мог ему отдал, и у меня к нему личные счёты. И потому, что мне его жаль.

И потому, что у этого народа есть такие великие люди, как светлой памяти Евгений Евтушенко, автор этих стихов:

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому — я настоящий русский!

 

К сожалению, антисемитизм, как и другие проявления ксенофобии, исчезнут тогда, когда исчезнут зависть, глупость, невежество.

Да наступит это время!

 

 

ЯКУБОВИЧ СЕМЁН КУЗЬМИЧ 
Родился 6 марта 1939 г. (Станция Красный Рог, Почепского района, Брянской области. РФ ).
В Израиле с 2006 г.
Академик, профессор, д.т.н. ,

Лауреат Государственной премии CCCP и Международных премий.
Научный редактор журнала «Наука и жизнь Израиля».

Президент отделения Международной академии информатизации.
— E-mail: semen@yakubovich.info