Звучит несерьезно – «шпана дворовая».
Но были – куда уж серьезней – дела.
… Однажды за лесом, где «стрелка» была,
милиция сразу пять трупов нашла.
Смогли ль осознать пацаны, умирая,
что мать для другой их судьбы родила?

Бурлила вся область. Но бдила цензура.
И правды никто не узнал – ни словца.
А пуле – ей пофигу! Дура есть дура,
хоть лили её в гараже из свинца.

Был год, коль не путаю, семидесятый.
За толстой решеткою в зале суда
четыре подростка, узнав о 105-й,
не плакать – а ржать принялись без стыда.

И матери, что убиенных рожали,
не в силах удерживать горестный плачь,
рыдали так громко, как будто бы ржали.
Вот это был гогот,
вот это был ржач!

Забыть тот дурдом бы. Но в жизни грядущей
нет места для сладкой причесанной лжи.
Мы поджиги делали, брали ножи
и шли до конца, до последней межи,
где был лишь кураж, беззастенчиво ржущий!

Кто помнит то время – давно уж не молод.
На сердце – нелёгкий, безрадостный груз.

И я не хочу возвращаться в тот город,
в тот истово ржущий  Советский Союз!