Олег Мицура. Рассказ МАМА. часть 1

Замысел этого рассказа вынашивался мной мучительно долго.

Всякий раз, садясь за клавиатуру, не уверен, хватит ли у меня мужества довести задуманное до конца.

Боюсь скатиться в графоманство, допустить фальшивые ноты там, где планка заявлена на высоту самого святого образа в жизни каждого человека.

Мама – это первое слово, которое мы произносим, едва научившись издавать членораздельные звуки, и последнее, вылетающее из бледно-мертвенных уст в конце отведенного всевышним жизненного пути. Это пароль, с которым мы входим в жизнь и покидаем её, пересекая последнюю черту, разделяющую этот мир и неведомую Вселенную. Мама – это олицетворение уюта, покоя, чистоты и безоглядной любви. Это твой уютный мирок, в котором ты – вечный маленький мальчик, защищённый коконом материнской любви от всех невзгод и бед. И неважно, сколько тебе лет! Ужас сиротства безжалостно оглушает и в семь, и в семьдесят семь.

Рассказ о матери невозможен без рассказа о всей семье, её истории, о нашем поколении, сподобившемся родиться, жить и верить в идеалы, казалось, незыблемые, как и сама страна, в которой мы жили на изломе эпох и тысячелетий. Хочется донести до своих детей, каких трудов стоило в этот период гнусного безвременья, попрания основ справедливости, а также торжества предательства и подлости сохранить себя, семью, найти своё место в новой реальности, не опустившись и не предав. Верю, что потомки всё-таки прочтут мучительные экзерсисы своего предка и, быть может, это будет та нить, которая свяжет наши поколения, не даст прерваться фамильной памяти о тех, кто был до тебя.

Первое воспоминание детства,как кадр из старого кинофильма, ярко вспыхивающий на экране в шуме звуковых и визуальных помех. Встающее солнце заливает нежным, жёлто-розоватым светом бревенчатый дом, стоящий на пригорке. Круглые капли утренней росы, прикипевшие к листьям изумрудной травы, неожиданно вспыхивают ослепительным разноцветьем всполохов под лучами пробудившегося, лениво-величавого, всплывающего над горизонтом Ярила в тёплом и влажном дыхании земли. От этого всё окружающее, кажется, слегка дрожит в воздухе, угрожая при малейшем дуновении ветра рассыпаться с тонким хрустальным звуком на осколки мельчайших паз лов, открыв неприглядную плоско-серую основу подложки миро-основания.

Затем стремительный наезд памяти оператора и вот я в доме, ничтожно маленький, за огромным столом. Дедушка в белой рубахе двигает мне гранёную стопу с какой-то белой жидкостью, бабушка в цветном платке и белом сарафане предлагает выпить «вкусное» лекарство. Протягиваю руки, беру стопку и смело делаю глоток. Взрыв боли от ожога, непереносимая горечь, испуг и обида на людей, которым ты так доверял. Сквозь слёзы вижу, как смеются бабушка с дедом, и от этого накатывает волна ужаса, хочется бежать без оглядки от людей, причинивших тебе боль и получающих от этого удовольствие. Плач перерастает в вой раненого волчонка, отчаянно одинокого и несчастного. И вдруг в комнату врывается что-то большое, тёплое, знакомо пахнущее. Лица я не вижу, но всем своим существом знаю, что это она – сильная и любимая, которая защитит от самых-самых, с ней ничего не страшно. Бросаюсь, как в пропасть, не думая ни о чём, в это родное и близкое, зарываюсь в её колени, чувствую тёплую ладонь на голове, и уже нет той боли отчаяния и одиночества, рёв переходит в облегчающее рыдание. Она поймёт, она защитит… И уже нет никого и ничего, кроме этой огромной вселенной – МАМЫ!

Следующая волна воспоминаний. Я уже не сплю. Сквозь закрытые веки глаз вижу радужные пятна солнечных зайчиков, проникшие в окно сквозь листву яблоневых деревьев нашего сада. Эти весёлые летние шалунишки, прыгая с век на щёки и лоб, своим нежным и тёплым прикосновением зовут меня туда – в сад, к солнцу, к пронзительно синему небу с белоснежно-белыми барашками облаков… Как же хочется ещё понежиться в своей постели, восхитительно пахнущей лавандой. Сквозь приоткрытую створку окна слышу успокаивающий шум листвы садовых деревьев и родной голос: «Лесенька, солнышко, вставай». Не раскрывая глаз, тянусь руками и охватываю шею мамы, чувствую теплоту её губ на щеке, от рук аппетитно пахнет свежей сдобой. Вот оно – счастье: открыть глаза и утонуть в море любви – той самой чистой, святой и бескорыстной, которой может быть только любовь матери. Она вокруг тебя, она внутри тебя. Это состояние невозможно ни с чем сравнить. Наверное, только с нахождением в раю.

Дальше воспоминания накатывают со всевозрастающей скоростью. Детский сад, меня среди незнакомых тёток оставляет та, которую я так люблю. Я кричу, тяну к ней руки, она бросается ко мне, обнимает. И вот мы, обнявшись, плачем оба, пока эти тётки не начинают кричать на маму. Она (такая сильная!) встаёт и виновато всхлипывая, уходит… Мир рухнул! Дальше, ещё быстрее. Я нарядный, с букетом цветов и рюкзаком за спиной первый раз иду в школу. Тёплая мамина рука сжимает мою потную ладошку. Она такая красивая и гордая! Мне кажется, что все смотрят на неё с восхищением. Мне хочется соответствовать красоте моей мамы. От этого я иду на носках с гордо расправленными плечами. Пусть она почувствует, что я уже большой и почти уже мужчина.

Ещё быстрее… Мне десять лет, последний рабочий день перед началом осенних каникул. Я с двумя закадычными друзьями, разложив костёр в овраге, бросаю в огонь пригоршню найденных патронов. Отбежав, метров на пять от костра, с нетерпением ожидаем взрывов, притаившись в ложбинке. Костёр прогорает, а взрывов всё нет. Тогда, придавив страх, на дрожащих ногах с кучкой хвороста в руках иду к костру, склоняюсь над ним, чтобы бросить сухие хворостинки и… звон в ушах! Неведомая сила отбрасывает меня в сторону. Глаза застилает красная пелена, которую я безуспешно пытаюсь смахнуть рукой. Сквозь эту пелену я вижу, как подбегают мои друзья и тут же с искажёнными лицами шарахаются от меня в сторону. В ушах стоит непрекращающийся звон.

– Что?! Что со мной?! – Сквозь звон в ушах кричу им я.
– У тебя все лицо и даже глаза в крови!

Бегу к ближайшей водяной колонке. Подставляю лицо под обжигающе холодную струю воды, с остервенением тру лицо, не чувствуя боли.

– Ну как? – с надеждой вопрошаю друзей.
– Ещё хуже стало.

В голове одна мысль – только бы мама не увидела! Она сейчас дома, надо схватить портфель и через заднее крыльцо бегом в школу. Что будет дальше – неважно. Главное, чтобы мама не видела.

Ну, вот я и дома, мама занята на кухне. Хватаю портфель.

– Мам, я в школу!
– Сынок, возьми бутерброд и яблоко.

Мамина твёрдая рука хватает меня за рукав. Только бы не увидела лица, только не это!!! «Сынок!» – мамин вскрик прерывается всхлипом, в глазах ужас, руки прижаты к груди.… Она, медленно оседает по стене. Увидела… Это длилось буквально несколько минут, дальше бегом в больницу. «Мамочка, я не умру?» – этот вопрос я повторял неисчислимое количество раз, пока мы перебегали из одного врачебного кабинета в другой.

И в каждом кабинете говорили практически одно и то же – изменения необратимые, лицо на всю жизнь останется в рубцах, в ближайшие годы полная слепота.

Что ей пришлось испытать в тот момент?

Чем измерить глубину материнского мужества и самоотверженности?

Она не потеряла голову, не забилась в истерике.

Она нашла старого врача-еврея, терапевта, в этот день уходившего на пенсию.

Помню стоящую её на коленях перед доктором.

Помню его слова:

«Ничего не обещаю, но это единственное, что может помочь.

Официальная медицина это не признаёт.

Если что пойдёт не так, меня посадят».

 

Затем марлевые примочки по три раза в день целый месяц.

Кожа, которая с лица слазила лохмотьями.

И вот – новое лицо, без рубцов, с тонкой розовой кожей, и чистые белки глаз.

Это вторая жизнь, подаренная мамой, мамочкой, мамулечкой…