Ян Топоровский, Тель-Авив. ЗАБЫТАЯ ДУША ИЗ ГОСТИНИЦЫ «МЕТРОПОЛЬ»

В московской гостинице «Метрополь», в номере 409 на четвертом этаже Маргарита Владимировна Ямщикова прожила сорок лет. Там создавала свои увлекательные произведения о русской истории. Там же она — эта русская душа, да еще какая! — взяла себе мужской псевдоним. (Не подумайте, что в честь любимого человека, нет. В честь своих произведений, ибо составлен этот псевдоним из названий ее книг). В подростковом возрасте я запоем читал ее исторические повести на развалинах Хаджибея, а в это время Давид Иосифович Фудим вел с ней беседы недалеко от белокаменного Кремля, в гостинице «Метрополь». А пришло время — и она покинула этот мир. И мало кто помнит, что писатель Ал. Алтаев – это Маргарита Владимировна Ямщикова. Но на Псковщине — прекрасном уголке России – есть небольшой домик, в котором хранится память о Марии Владимировне. Правда, проехать к нему сложно, ибо даже навигаторы указывают частенько дороги, которые вели к нему несколько веков назад, а ныне уже и не существуют.

Вот и мы – Фудим и автор этих строк —  будто на пути к Маргарите Владимировне! — встретились в Иерусалиме. Скажу только, что для моего собеседника помянуть близкого ему человека — Маргариту Владимировну на Земле обетованной, да еще в Иерусалиме, святое дело. Ведь она принимала деятельное участие в его жизни. Маргарита Владимировна во время «борьбы с безродными», когда огромная страна линчевала в газетах и на собраниях своих «безродных» граждан, не отказалась от своего молодого, вернувшегося с фронта, друга Давида Фудима, и своих приятелей-«космополитов». 

— Давид Иосифович, как состоялось ваше знакомство с Маргаритой Владимировной Ямщиковой, то есть, с писателем Ал. Алтаевым?

— Знакомство с Маргаритой Владимировной началось заочно. Это было во время войны. Моя тетя, Юдифь Давидовна Гиттерман, проводившая в 1942 году на фронт мужа, получала талоны на питание в столовой, помещавшейся в гостинице «Метрополь». Там же обедали проживавшие постоянно в этой гостинице Маргарита Владимировна и ее дочь Людмила Андреевна.

Состоялось знакомство. И Маргарита Владимировна сразу же приняла горячее участие в поисках моих родных, оставшихся в оккупированной немцами Одессе. Маргарита Владимировна даже встречалась с Ильей Эренбургом накануне его поездки в Одессу в 1944 году. И просила разузнать о нашей семье. К сожалению, моя вера, что родные остались живы, ничем не подтвердилась. 

А началось все так. Во время войны, тетя сообщила в письме мне, находившемуся на фронте, о своем знакомстве и возникшей духовной близости с писателем Алтаевым, то у меня это имя ассоциировалось лишь с автором читанной в детстве повести «Под знаменем Башмака». Видимо, ничего больше из написанного Ал. Алтаевым я тогда не читал. И вот в январе 1946 года, после демобилизации, я приезжаю в Москву и в один из первых по возвращении дней в сопровождении тети, ставшей к тому времени не только личным другом, но, можно сказать, и литературным консультантом Маргариты Владимировны, попадаю в комнату Nº 409 на четвертом этаже гостиницы «Метрополь», описанную Виктором Розовым в его воспоминаниях «Пассажир 409-й комнаты», посвященных встречам с М. Ямщиковой, опубликованных в журнале «Юность» в 70-х годах. 

Нет нужды подробно описывать «апартаменты», в которых почти сорок лет жили и работали Маргарита Владимировна и ее дочь Людмила Андреевна. Одно можно сказать с полной уверенностью: место это было для них неудобным, и, тем не менее, Маргарита Владимировна именно здесь, сидя за круглым столом, в тесной, забитой книгами и рукописями гостиничной комнате, перегороженной, приспособленной одновременно под кабинет, гостиную, спальню и кухню, создала большую часть и самые значительные свои произведения.

Меня поразило обилие книг, написанных Маргаритой Владимировной. Позже, когда я специально заинтересовался этим в Библиотеке имени Ленина, обнаружил в каталоге полтора ящика библиографических карточек с наименованием книг писателя Алтаева. Но для Маргариты Владимировны не нашлось места в новом (на момент нашего разговора. — Я.Т.) Энциклопедическом словаре. И в Иллюстрированном энциклопедическом словаре (московское издательство «Большая российская энциклопедия», 1995) я не нашел сведений о писателе Алтаеве. Кстати, она под псевдонимом Ю. Доброва была и автором предисловия к первому изданию «Памятных встреч».

— Но Бог с ними, со словарями. Вернемся к нашей забытой душе. Обычно при первой встрече с такими людьми, запоминаются даже мелкие детали. Какая подробность той встречи запечатлелась у вас в памяти?

— Из различных предметов, находившихся в комнате, мне особенно запомнилась чашка — та самая, подлинная, которая изображена на переднем плане известной картины Василия Максимова «Все в прошлом». 

Маргарите Владимировне шел в ту пору 74-й год. Большую часть времени она сидела за столом и из-за своей полноты производила впечатление крупной женщины, однако, когда она поднималась, то это впечатление исчезало. 

В пятницу по традиции комната Маргариты Владимировны в «Метрополе» превращалась в своеобразный литературно-общественный клуб. Хозяйка квартиры была не только прекрасным рассказчиком, обладавшим удивительной памятью и неиссякаемым остроумием, но и тонким собеседником. То, чем она делилась с наиболее близкими людьми в «алтаевские пятницы», представляет большой интерес и может быть предметом особого разговора.

Из многочисленных рассказов, слышанных из уст Маргариты Владимировны, мне особенно запомнилась история Федора Кузьмича Овчарова. В эту историю, связанную с «уходом» царя Александра I, который потом под другим именем прожил много лет и умер глубоким старцем, она безоговорочно верила (как, впрочем, и Лев Толстой).

В доме Маргариты Владимировны (как она сама мне рассказывала) хранились подлинные документы об отречении Александра І в 1825 году, которые якобы были переданы в ее семью на хранение. Об этой тайне знал узкий, доверенный круг ее друзей. Но потом эти документы исчезли. И вот каким образом. 

Однажды из Турции явился прямой потомок Александра I (или, вернее, старца Федора), некий Овчар-бей (так он именовался на турецкий лад), который (кажется, это было в 1925 году) сумел у нее выцыганить эти бумаги. Так они вместе с Овчар-беем и исчезли.

За все годы знакомства с этой женщиной, правнучкой знаменитого художника-портретиста екатерининских времен (она – урожденная Рокотова, по мужу — Ямщикова, а Ал. Алтаев — литературный псевдоним), я не ощущал в ней никакой фальши, чем иногда грешат отдельные представители «пишущей братии», когда их литературные герои являются олицетворением всех добродетелей, а сами они — средоточие пороков. Маргарита Владимировна была как бы слита с благороднейшими героями своих книг. В трудную минуту в России всегда вспоминают о подвигах, о доблести и славе предков. Не грех вспомнить (в том числе и нам, евреям), как относилась элита русского народа, в частности, Рокотова-Ямщикова-Алтаев к еврейскому вопросу.

— Обычно о подобной проблеме стараются не говорить. Но… каково было отношение к этому вопросу Маргариты Владимировны?

— Маргарита Владимировна тяжело и болезненно переживала эксцессы, подобные борьбе с космополитизмом, чувствуя в какой-то степени вину русских людей, в том числе и свою. Маргарита Владимировна дружила с евреями и помогала им. Среди ее друзей были драматург Виктор Розов, Александр Борщаговский, который в период «космополитической кампании» проходил как «безродный космополит Nº 3» (после Гурвича и Юзовского), семья издателя Кунина. Лучшими и наиболее преданными друзьями Маргариты Владимировны и ее дочери Людмилы Андреевны были мои тетя и дядя — Юдифь Давидовна и поэт Михаил Исаевич Гиттерманы, Евгения Исааковна Фушман, Бебочка Кроткова (Немлихер). Можно назвать еще много еврейских имен.

— В вашем архиве сохранились еврейские открытки, которые как-то подарила вам Маргарита Владимировна. Как это произошло? 

— Маргарита Владимировна всегда проявляла интерес к истории еврейского народа. Однажды она выкопала из своих закромов в той же самой 409-й комнате «Метрополя» альбом, по-видимому, конца 19 — начала 20 века, с засушенными цветами и надписью: «Цветы Иерусалима». В другой приход она подарила мне несколько открыток издательства «Леванон». Среди них – «Девятое Ава», «Юдифь с головой Олоферна», «Экзамен»… 

Как-то я принес от нее старую, заигранную граммофонную пластинку 19 века, на одной стороне которой можно было прочесть «Кол нидре», а на другой – «Йом Кипур» и имя исполнителя: «Варшавский кантор Янкель Сирота с хором». А еще мне был дарован журнал «Еврейские дети», издававшийся в дореволюционной России, и сборник «Суббота», до сих пор хранящийся у меня. 

Алтаев(а) — этот удивительный русский человек был особо чувствителен к проявлениям и особенностям еврейской духовности. Как писатель Маргарита Владимировна облюбовала для себя (и своих литературных героев) иные, скажем, более благородные времена, но, как человек, она пребывала в двадцатом веке. Да и она совсем не походила на тех старых людей, которые любят поучать и насильственно навязывать подвернувшемуся собеседнику свои взгляды. Она была удивительно современным человеком, жила интересами страны, своего народа. Мало кто знает, что свои мысли о родной земле она нередко выражала в стихах. 

Это были лирические, философские и сатирические стихи, хотя сама она считала их пробой пера. Даже фантастика, которой не чуждалась писательница, обретала под ее пером вполне реальные очертания. 

Приведу ее надпись на книге «Чайковский» с посвящением моей дочери: «Милой маленькой Энричке Фудим, которая скоро будет знать все на свете: и музыку, и картины со статуями, и даже звезды, а на эти блестящие золотые шарики захочет полететь на фантастически мудреной машине».

— Наверное, Маргарита Владимировна могла бы выкрикнуть (и не раз за свою долгую жизнь) грибоедовскую строчку: «Иду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок». Какой утолок русской земли лечил ее душу?

— Она любила псковскую землю. Хотя родилась она не там, но считала Псковщину своей настоящей родиной. Она восторгалась природой северо-запада, и, честно говоря, ей была по сердцу деревенская жизнь. Можно сказать, что горожанкой она стала в силу обстоятельств и всегда подчеркивала, что ей ближе деревня, деревенский пейзаж, травы, полевые цветы и деревенские травы. 

Отправляясь почти каждое лето к себе, в Лог, она, несмотря на плохое состояние здоровья и трудности деревенского быта, буквально оживала, обретала новое дыхание. Весь год находясь в ожидании этой поездки, Маргарита Владимировна вспоминала о воздухе Псковщины (а точнее, Гдовщины). И может быть, там, прикоснувшись к земле, получала новый заряд творчества. 

— Сегодня в России (судя по телепередачам) любят праздновать юбилеи. Причем вклад юбиляра в сокровищницу искусства не всегда заметен. Как отмечались «круглые» даты писателя Ал. Алтаева, при перечислении книг которого можно сбиться со счета?

— На сохранившейся у меня фотографии, запечатлено торжество по случаю 80-летия писательницы. Ведущим был Лев Кассиль. Среди сидящих в зале можно было увидеть Василия Яна, Александру Бруштейн, Леонида Леонова, других известных писателей. артистов. Помню блестящее исполнение Борисом Бабочкиным стихотворения Пушкина «Желание славы», которое он прочел на этом торжестве, став перед Маргаритой Владимировной на колено.  

Сопереживание чужому горю — это, по-моему, константа ее души. Об этом качестве Маргариты Владимировны ходили легенды. 

— Скажу вам, что я не знал, что именно она обратилась к Илье Эренбургу с просьбой начать поиски ваших родных и близких, которые оказались в оккупированной Одессе во время войны… И там погибли – Эренбург даже написал об этом очерк.

— Маргарита Владимировна была добрым, гуманным и щедрым человеком. Она помогала многим людям и материально, если узнавала, что они оказались в затруднительном положении. Бывало даже, что она высылала нуждающимся энные суммы. Кому – вручала прямо в руки, и единовременно, а кому — переводом, и регулярно. При этом надо иметь в виду, что Маргарита Владимировна жила со своей дочерью Людмилой Андреевной достаточно скромно. Такая скромность, во-первых, соответствовала ее натуре, а кроме того, у них попросту не было лишних денег: ведь книги, кроме первого издания «Памятных встреч» (1946 год), стали выходить из печати одна за другой уже значительно позже… 

Я уже упоминал, что она приложила все усилия, чтобы помочь в поисках моих родителей и других членов семьи. Она, сама страдавшая физическими недугами, много лет почти не передвигавшаяся, беспокоилась о состоянии здоровья своих близких и друзей. 

У меня сохранилось ее письмо 1943 года, направленное на фронт, где воевал поэт Гиттерман, муж моей тети Юдифи Давидовны. В письме она настоятельно просила его хоть как-то, на расстоянии, повлиять на свою жену, у которой потеря всей нашей семьи (писатель Эренбург написал, как казнили моих близких в Одессе) вызвала сильное душевное расстройство. 

На книге «Повести» (1957), подаренной Гиттерману, сохранилась нежная надпись, сделанная автором: «Милому Михаилу Исаевичу, чтобы хоть немного его развлечь в дни болезни и бессонницы, — от старого автора». 

Приведу еще один факт из нашей семейной хроники. 

Когда Маргарита Владимировна узнала о том, что у меня, окончившего институт в 1949 году, не приняли в аспирантуру документы, отказав без всякой мотивировки (бывало и такое, тем более на дворе война с «безродными космополитами»), она написала письмо своему знакомому, занимавшему влиятельный пост в министерстве просвещения, с просьбой о содействии. К счастью, я тогда махнул рукой на попытки «войти в науку». Это письмо не было доставлено по назначению, и вот более сорока лет спустя я передал его в числе других писем и документов Алтаева в псковский музей.

Вот выдержки из письма:

«3 сентября, 1949 г.

Метрополь 409

тел. К 4-20-02, доб. 409

Дорогой Михаил Иванович! Дело экстренное. Это письмо передаст Вам мой молодой друг, которого я очень люблю, Давид Иосифович Фудим. Он провел всю войну на передовых позициях, получил 7 правительственных наград и 20 благодарностей т. Сталина. 

В Одессе немцы убили всю его семью (14 человек). Он блестяще окончил Городской Педагогический Институт имени Потемкина по кафедре новейшей истории. Работа, которую он написал по курсу новейшей истории, «Борьба китайской революционной армии», признана прекрасной.

У Фудима все данные для поступления в аспирантуру. Он подал туда все документы, но его вызвали и вернули их, причем директор Шевлов сказал, что к экзаменам он не допускается. При распределении окончивших на работу (в этот год Институт впервые отсылает студентов из Москвы), ему была предложена Свердловская область.

Для Вас, конечно, понятно желание Фудима продолжать научное образование, и он много раз высказывал, что впоследствии, если понадобится, он готов работать на периферии, но в данное время ему, столь блестяще окончившему Институт, естественно, хочется усовершенствоваться в выбранной науке, для чего надо остаться в Москве.

Я уверена, что Вы, со свойственной Вам чуткостью, дадите добрый совет и поможете, если в силах. Сам он не умеет за себя постоять. 

Надеюсь Вас скоро видеть у себя. 

Привет Вашей жене и всякие добрые пожелания.

Ваша Алтаев»

 

— Без культа в России век не век и жизнь не жизнь. А какой «культ» культивировала писательница в своем окружнии, семье, вернее, в метрополевском номере четыреста девять?

— Следы алтаевского «культа» проглядывают между строчек записки, посланной Маргаритой Владимировной вместе с коробкой конфет поэту Гиттерману: «Дорогому больному другу от «древности». Покушайте с Любиком сладкое — скорее поправитесь. Ваша Алтаева». 

Надо сказать, что Любик — это имя кота. В обеих семьях (и Маргариты Владимировны, и моего дяди) сложился своеобразный культ кота. Любик был кумиром, и, наверное, еще ни один кот в мире не был награжден таким эпистолярным богатством, каким награждали Любика поэт Гиттерман и писатель Алтаев. Сохранилось множество стихотворных посланий, написанных Маргаритой Владимировной по поводу (например, ко дню рождения кота) и без повода, но опять же в честь кота Любика. 

А мы на «алтаевских пятницах» не раз слышали из уст Маргариты Владимировны рассказы о «знаменитых» котах, бывших в свое время у нее, например, о Маврике, которому посвящена целая глава в рукописи второй книги «Памятных встреч*, либо о Бэмбике, которого я еще успел застать живым.

 

— Ал. Алтаев всегда дарил свои книги с шутливыми посвящениями. Может, припомните что-нибудь?

— Помню шутливую надпись на книге «Памятные встречи»: «Милым друзьям Гиттерманам от замученного добрыми издателями и редакторами Алтаева. 

Книжка вышла наконец, но, не мой, поверь, конец. 

                                                                                        Автор. 1955, 11 марта. Москва». 

Она любила розыгрыши, иногда делая вид, что наивно «попалась в сети». Вот вам один случай.

Как-то Маргарита Владимировна выступала с рассказом об октябрьских днях 1917 года в Петрограде, о Владимире Ильиче Ленине, Надежде Константиновне Крупской, наконец, о Марии Ильиничне Ульяновой, вместе с которой она работала. 

После выступления ей задали вопрос (напоминаю, что дело было в конце 40-х годов, или в самом начале 50-х): «А вот как часто вы, Маргарита Владимировна, встречали в Смольном товарища Сталина?» 

Маргарита Владимировна сделала немного удивленный, немного растерянный вид и, как бы разводя руками, произнесла сокрушенно, с деланным сожалением: «Нет, Сталина я там ни разу не видела…» Кстати, эта же тема затрагивается в главе из рукописи второй книги «Памятных встреч» – «История Глеба Бокия»

— Хотелось бы с этой рукописью ознакомиться.

— Рукопись я передал в музей, а вот копию постараюсь достать…

— Как складывались отношения между Маргаритой Владимировной и ее родственниками, между матерью и дочерью?

— С родственниками (племянниками, племянницами — по материнской линии Толстые!) особенно близких отношений у писательницы не было. Они иногда посещали ее, но не сказал бы, что часто, и она в возникавших на эту тему разговорах, при всех родственных чувствах, которыми, конечно, не была обделена, не относила их безоговорочно к духовно близким людям. Может быть, я не совсем прав, но у меня сложилось именно такое представление. 

Сложно протекали и ее отношения с самым близким и родным человеком — дочерью Люсей — личностью незаурядной, актрисой и писательницей. На протяжении десятилетий совместной жизни в «Метрополе» (правда, у Людмилы Андреевны была комнатка на улице Станиславского, бывшем Леонтьевском переулке, но она редко ее посещала) дочь находилась как бы в тени своей выдающейся матери. Значительную часть времени и сил ее дочь вынуждена была отдавать хозяйственным заботам, о чем она с юмором написала в шуточной поэме «Все метропольское счастье». Эта поэма, два отрывка из которой я сейчас приведу, проливает некоторый свет на положение и роль Людмилы Андреевны при своей выдающейся матери.

«Кофейник — себе, покрепче — мамаше, 

В столовую вниз — за гречневой кашей;

Чайник — на плитку, в руки — ведро, 

С дивана подушки — все заодно…

Лицо умываю, постель убираю,

Газетчиц встречаю,

С Варварой шепчусь,

Со щеткой по скользкому палу мечусь.

Машинку — на стол, —

хоть письмо написать.

Нет, поздно, — мамаша решила
вставать; Придется кувшин ей скорей наливать».
А вот второй отрывок:
«Мамин голос нежно-сладок:
Сил я чувствую упадок…
Свет не мил мне — просто гадок…
Мне алоэ колют в руку, —
Я стерплю любую муку…
У меня чудесный врач…
Дочь зато — вампир, палач!
Но у вас, я слышу, флюс,
Александр Михалыч? Тороплюсь, —
Жестки сроки….
И Сорокин…
Где же фотограф? Где «Чайковский».
Кунин, Лунин и Чуковский,
Агин, Чагин… Тру-ла-ла!.,
Я уже сошла с ума.
Так проходит только утро.
Вот какая Брахмапутра».

В конце поэмы — резолюция, сделанная рукой Маргариты Владимировны: «Прочла с удовольствием. Алтаев».

По характеру мать и дочь были разными людьми: Маргарита Владимировна удивительно проста, без всякого наигрыша, реалистична. В Людмиле Андреевне при всей ее исключительной порядочности и благородстве (эту фамильную эстафету она переняла от матери и с честью пронесла через всю свою жизнь), при тонкости ее натуры все время проглядывала актриса, каковой она в действительности и была (известны ее роли во 2-м МХАТе).

Людмила Андреевна была по натуре суеверной и склонной к мистицизму. В беседах, возникавших за «круглым столом», независимо от тем, которые при этом затрагивались, точки зрения матери и дочери редко совпадали, и зачастую можно было оказаться свидетелем легкой словесной или мимической пикировки, после чего Людмила Андреевна с выражением обиды на лице уходила в отгороженную часть гостиничной комнаты, как будто у нее вдруг появлялись там неотложные дела.

 

— Неужели всю жизнь эта семья так и прожила в гостиничном номере?

— В конце концов мать и дочь переехали в высотный дом на Котельнической набережной. В новой квартире Маргарита Владимировна прожила, по-моему, немногим больше года, в феврале 1959 года она скончалась. 

Ее похороны остались в моей памяти, запомнилось убитое горем лицо Степана Злобина, с которым мы сидели в машине рядом — возле гроба. После смерти Маргариты Владимировны Людмила Андреевна совершила поистине дочерний подвиг, всю оставшуюся жизнь посвятила памяти матери. 

Она пыталась переиздать произведения матери, сама написала о ней книгу. Все время говорила только о ней. По крайней мере со мной, когда я наездами бывал в Ленинграде и когда навещал Людмилу Андреевну в Доме ветеранов сцены на Петровском проспекте. Там она прожила последние свои годы. 

Она спешила поделиться с друзьями новостями, связанными с изданием или переизданием книг своей матери. После смерти моей тети Людмила Андреевна стала больше писать мне. Взволнованно писала она о матери в послесловии к своей книге «Гдовщина».

Эта книга была, наверное, последним почтовым отправлением, полученным мною от незабвенной Людмилы Андреевны, и теперь в моем представлении мать и дочь как бы сливаются в единый образ. Они и похоронены вместе — на «Литераторских мостках» Волкова кладбища в Ленинграде.

А после смерти моей тети, связанной с Маргаритой Владимировной и Людмилой Андреевной многигодами близкой дружбы, я собрал все, что оставалось от этой дружбы, — письма, фотографии, рукописи и другие вещи — и передал это в псковский музей, так как, по моему мнению, такие материалы должны быть сосредоточены именно в том месте, которому Маргарита Владимировна отдавала все свое сердце.

                                                                             P.S.

 Маргарита Владимировна Ямщикова (Ал. Алтаев), дочь театрального деятеля Владимира Дмитриевича, потомка художника Ф.С. Рокотова (помните строчку поэта Заболоцкого: «С портрета Рокотова снова смотрела Струйская на нас»?!), русская дворянка, элита народа, которая в самые тяжелые для евреев времена космополитизма, распахнула перед «безродными» двери своего дворянского дома, который (во время Советской власти) располагался в 409-м номере, на четвертом этаже гостиницы «Метрополь» — в самом центре Москвы, между Кремлем и Лубянкой. Возможно, эта забытая душа и ныне там пребывает.