Главная / Хайфаинфо - Литературная гостиная / Алескендер Рамазанов. «Частично…» (Повесть). Окончание.

Алескендер Рамазанов. «Частично…» (Повесть). Окончание.

 

      ХАЙРАТОН, АВГУСТ 1981-го

«А наутро рано вызвали в отдел…».

Добровольский, замначполитотдела, большой, полный, добродушный. Он знал, что путешествия по Афгану моя страсть, и предложил съездить с ним в Ташкурган. А точнее начать объезд «трубы» – нефтепровода 40-й армии. Тонкой нитки из оцинкованных труб, по которой шли светлые нефтепродукты до самого Кабула, кажется. Уж до Айбака и Пули-Хумри, точно. Дальше по трубе мне не доводилось ездить. Сами трубы были отличным строительным материалом. Балки – подпорки – перекрытия – печные трубы. А уж то, что струилось по ним, было и того дороже. Канистра керосина – вот тебе и новые джинсы! ГСМ из трубы лилось рекой на афганскую землю. Трубы лопались сами. Их рвали и простреливали моджахеды. Их пробивали наши, в расчете поживиться. В них врезали сливные краны. Труба – это энергетическая поэма Афгана. Но у трубопроводчиков была своя система. Они, их сержанты, важно на насосных станциях представлялись начальниками гарнизонов и особо к своим делам не подпускали дивизию. Охраняйте, но не более. И были по утечке горючего взаимные жалобы, кляузы, обвинения.

 Командование полков утверждало, что ГСМ крадут трубопроводчики, а те все списывали на мотострелков.

И все вместе на душманов.

Вот в один из таких «кляузных пиков» Добровольскому поручили разобраться на месте метр за метром осматривая трубу от Хайратона до Айбака.

Так, что, предстояло покататься с толком по древней провинции Балх.

К обеду мы уже были в Хайратоне. Из политотдельских, Добровольский больше никого не взял. А мне доверительно сказал: «Что увидим, какое заключение сделаем, так и решат наверху. Нужно кончать с этим раздраем». Я ему верил, знал, что в высших политических кругах у Добровольского были покровители.

В свои тридцать с небольшим он успел «порулить» комсомолом Киевского военного округа, стать членом ЦК ВЛКСМ и ЦК ЛКСМУ (Украины т. е.), а также делегатом ΧΧ… какого-то съезда КПСС. Но судьба не партия! Да, нормальный он был мужик. И всему военному выучился быстро. Вообще, толстые люди на войне являют чудеса храбрости. Тут не в весе дело. Полный, он меньше дергается. Уже за это одно человека уважать можно!

…Мы плюхнулись на пыльную вертолетную площадку. Хайратон. Перевалочная база. Все добро для братского афганского народа шло через мост Дружбы из Союза. На той стороне – узбекский город Термез. Славен он был самой высокой среднегодовой температурой (полюс жары) и акклиматизационным зоопарком, в котором бесновались еще не привыкшие к неволе слоны, тигры и прочие птице- гады. А Хайратон – паутина подъездных путей, лабиринт пакгаузов, цистерн, вагонов, штабелей. Размах помощи просто поражал!

Хорошо ездить с начальством! Тут же подбежали встречающие к вертолету, «УАЗик» подкатил. Доклад. Обед. Хороший обед, с курицей! Час отдыха. А уж потом за дело. А дело было такое….

От Хайратона и до Ташкургана и далее до Айбака трубопровод охраняли подразделения 122 мотострелкового полка. Система охраны классическая, «вохровская». Цепь опорных пунктов. От ротного пункта тянулись позиции, секреты, зоны патрулирования. Участок от Хайратона до развилки на Мазари-Шариф-Ташкурган не считался особо сложным. Во-первых, сама провинция узбекская – почти родная, торговая.

За деньги – убьют! А за идею даже узбекский генерал Дустум не особо воевал. Во-вторых, на участке, где и произошел «странный» случай, справа слева – пустыня. Душманы не дураки и не бедуины с туарегами, чтобы по пескам шляться. А вот боец наш пропал именно на таком участке. Возле кишлака Джейритан. Там и вовсе жили туркмены. Они в войну не вмешивались.. Народ серьезный. Их никто не трогал и они у себя редко кого привечали.

Так вот. Солдат первого периода службы,  (т.е. «молодой, е… твою мать», «дух», «салага», «гусь», «без вины виноватый»), с молдавской фамилией — пропадает ночью. Стоял на посту. Кончилась смена. Он сказал сменщику, что хочет постирать «хэбе» (обмундирование). Отошел к бочке с технической водой и … пропал. Нашли к исходу следующего дня в старой траншее, метрах в восьмистах от дороги. Завален бурьяном, верблюжьей колючкой…. Без сознания. Голова пробита в нескольких местах, челюсть сломана, кровь вокруг ануса и самое загадочное – половой член прокушен. Следы зубов на головке пениса. Конечно, солдата в госпиталь. Но ближайший – в Термезе, на территории СССР. А там медики, видя, что это далеко не боевые травмы, доложили в прокуратуру. И завертелось колесо.

Внутри Афгана еще «ЧП» можно было скрыть, а так повиснет на дивизии преступление. «Палка» – так называли эти тяжелые случаи. Они отмечались вертикальной чертой в соответствующей графе огромных таблиц на поведении итогов. Две-три таких палки, и прощай награды, повышение, карьера. «Палочная» была дисциплина.

Со всем этим предстояло разобраться. Добровольский поступил мудро. Он не стал мучить командование полка, очевидцев, сослуживцев. Только и сказал: «Я — в Термез. А вы помогите нашему редактору на месте все посмотреть. С утра, думаю сегодня поздно». И укатил по понтонному мосту, поскольку гигантский стальной имени «Дружбы» еще не был приспособлен для автомобильного движения. На прощание, однако, шепнул: «Буду звонить, спрашивать тебя. Что узнаю, скажу. Но ты самый думай, когда и что полковым говорить. Грязное дело…».

Вечер я провел отлично. Побродил среди палаток и модулей, где жили обслуга и охрана Хайратона. Подивился огромному числу узбеков, азербайджанцев и армян среди личного состава, их гордому, независимому и даже явно дерзкому  поведению.

Дерьмом пахло в Хайратоне.  К закату вернулся в палатку, где успешно была выпита бутылка водки с полковыми. Много нельзя, завтра работать, да еще, глядишь, начпо нагрянет, а тут редактор с опухшей мордой. Конечно, у Добровольского в Термезе было веселее. Он сказал, что у него там есть «комсомольские друзья».

Утром, часов в восемь позвонил Добровольский: «Все выяснил. Возвращаюсь. Ты езжай на место, где бойца нашли. На посту посмотри, где он жил. Да, вот еще – спроси, где жили два азербайджанца, которых уволили на днях».

Вот это «комсомолец»! По голосу я почуял, что едет Добровольский вставлять «большую дыню» полковым.

Поехали на пост. Линия охраны трубопровода по песчаному валу. В песке землянка. Грязные, до черноты матрасы. Где белье? В прачечную сдали. Ага, год назад! Стены из снарядных ящиков, стол кривой, из тех же подручных материалов. Крыша брезентовая. Окон нет. Между стенами и крышей широкая щель вместо окна. Голая лампочка на резиновом шнуре. Пахнет резиновой, сопревшей обувью.

Поговорил со сменщиком. Интересная деталь. Боец был в трусах, когда уходил стираться. Брюки-шаровары, он, видите ли, постирал еще раньше. Во время смены что-ли? А как же шел? Да в куртке, обернутой вокруг бедер.

-А где тут у вас жили азербайджанцы-дембеля?

-Да они уволились уже неделю назад.

-Точно?

-Ну, может быть тут, у земляков  ошивались….

Я внимательно осмотрел двухэтажные нары, на которых спали славные сыны нефтяной республики. Из-под матраса вынул старую солдатскую куртку. Прощупал, понюхал. Есть! В кармане крошки анаши. В матрасе в маленьком тайничке (надрез с угла) нашел и добрый «баш». Теперь разговор пошел конкретный. Где берут? Слово за слово – пошел момент истины. Старая нефтяная вышка, оборудование охраняет афганец, гражданский – у него «товар». Что делать? Гражданин другого государства. Попросил  полковых привезти афганского офицера из охраны. Привезли. И не просто офицера, а «хадовца» – госбезопасность. Поехали к вышке. Невзрачный афганец долго делал вид, что не понимает в чем дело. Но получив от соплеменника в рыло, заговорил. Да, брали «чарс» «шурави». Афганца обыскали. В кармане спичечный коробок с опием сырцом и шприц. Великие боги! Я такого «ширин-баяна» в жизни не видел! Край со стороны поршня отколот. Игла черная, шприц закопчен. Похоже, в нем раствор и кипятили и стерилизовали в пламени костра. Хадовец озверел от такого позора перед «шурави», достал ПМ и треснул сторожа пару раз по горбу. Допрос пошел живее. Оказалось, в ночь пропажи солдата на буровую приходили дембеля. Укололись, «травкой» запаслись….

Сторожа отвезли в Хайратон по просьбе хадовца. Жалко мужика. С ХАДом шутки были плохи, ибо все хорошее они взяли у НКВД еще со времен Л. П. Берии.

Прикатил Добровольский. Кусочки мозаики были соединены. И возникла картина….

Ночь, по гребню бархана идет солдат, беленький, по пояс голый, вокруг бедер что-то вроде юбки…. Под барханом два улетных существа. Водка (внутрь)  плюс опиат (внутривенно) плюс анаша добрая (ингаляционно) —  кайф в полный рост. А тут «бегущая по бархану», обнаженная по пояс. Неважно, что в солдатских ботинках…. Чего не почудиться под таким мощным кайфом? Чего не сотворишь в мозгу? Они и сотворили наяву, в том числе. А когда, ближе к рассвету поисковые группы стали пускать осветительные ракеты, то дембеля, чтобы «бегущая по барханам» не дергалась, били его (ее в их понимании) рукояткой пистолета по голове. А вот последнее уже серьезно… Нет, не то, что били, а пистолет у дембелей откуда и куда они его дели?

-А член? Зачем они ему член прокусили?

-Товарищ майор, да под таким кайфом они бы и трехчлен откусили. Обидно же. Думали одно, а на деле другое. Хотя…. Ребята восточные. Они вроде и  трахаются как европейцы, а в голове свои тараканы ползают.

Азербайджанцев взяли в Термезе. Они не торопились домой. А зря. У своих, глядишь бы, выкрутились…. А боец, пострадавший, по словам Добровольского,  когда вспоминал на больничной койке все, что с ним произошло, трижды терял сознание от пережитого. Только вспомнит, и обморок!

Много грязи было вокруг трубы. Сами трубопроводчики продавали горючее местным. Наши бойцы сверлили, простреливали в укромных местах трубопровод и сливали дизтопливо и керосин. Водители, по неосторожности давили трубу. Жизнь кипела вокруг трубы! Раскрутили продажу двух тонн солярки. В обмен на товары. Где шмотки? Обыскали землянки. Нет. За колючкой поле, бурьян густой. Кивнул обиженный афганец, мол, туда носили.

-Пройдем, сержант?

-Там минное поле, товарищ старший лейтенант.

-Давай схему.

-Нет схемы. Свои мины я и так знаю. А чужие здесь с прошлого года. Никто не знает, где. Вон вчера баран подорвался….

Нельзя не верить. Так было со всеми минными полями. Полз грунт, смещались мины. Каждый новый хозяин добавлял что-то свое. Ну и хер с вашими бакшишами! Лучше вы щеголяйте в джинсах, чем я без ступни. Так и бросили это дело.  «Труба» она и была частью общей  «афганской трубы».

 

                            СУДЬБЕ НАВСТРЕЧУ          

 

Колонна попалась смурная.

Напрасно Ратманов махал водителям и старшим машин. Кто и головы не поворачивал, кто указывал на  задних, мол, там посвободнее, подберут.

Такого с ним еще не бывало.

Здесь бы и насторожиться, да где там! 

В решающие  моменты у многих  включается не то, что нужно!

К примеру, размышления о будущем или уверенность, что не промахнешься с первого выстрела. 

Так, сказать, несвоевременные мысли.

Собственно никаких целей кроме как добраться до Хайратона и вылететь оттуда по-человечески, на попутной вертушке, у него и не было. А там – сдать  Торкина из рук в руки, выспаться и завтра был бы уже в Ташкенте. Задание, в принципе, выполнено, Кахрамон ничуть не хуже прочих сусальных героев, а иных и не пропустят военные цензоры. Ну, вот, к примеру, как напишешь про то, что в наградном листе четко указано:  « лично уничтожил двадцать пять бандитов». Сегодня бандит – завтра союзник и друг Поэтому и секретны эти листы «по заполнению».!  А что «Теркин в Афгане»? Так и здесь на десять лет хватит. В смысле лагерей да ссылок. И чем дальше, тем хуже. Надо будет напомнить этому, как его? А, да, Глызину, что «поэзия — та же добыча радия»! Вот. Но это если сам пишешь, а если фольклор собираешь, так вдвое труднее! Как его, народного, от самодеятельного отличить? И вновь накатила на него странная апатия, усталость, вроде всю ночь мешки таскал, подташнивало даже слегка, в горле ком, не прокашляться. Посидеть, что ли? Ага, вот на этой самой  «вещей раме».  Хорошо, что утро: не надо гадать по звездам.

— Торкин, голосуй! Я посижу немного. Что-то мне…

— Есть, товарищ майор. Отдыхайте, я знаю,  кому махнуть. Подберут, не бойтесь!

Ратманов усаживаясь на теплое железо, почувствовал, как кармане захрустела бумага.  Да, стихи этого сержанта, «начальника  гарнизона». Жалко, что тетрадь эту черную не оставил, вот где бомба была бы.  Ладно, прочитаем… Так. «Над зеленкой небо хмуро, дождь январский — стынет кровь. Над зеленкой пули-дуры – алым клином трассеров». Ну, похоже, ритмика  теркинская. Насчет «стынет кровь» -точно! Нигде так не мерз, как в Афгане. Да потому,что ни хера тут для их «сиротской» зимы не приспособлено.  Ладно, дальше…

Эх застава, ты застава!

                        Ты мне родиною стала.

                       Для меня саман дувала,

                       Как апрельский сок берез.              

                       Говорят, когда меняли

                      Лейтенанта от канала,

                       Тот, небритый и усталый,

                       Плакал и не прятал слез.

     Самолеты пролетели,

     Разбомбят кишлак грачи

     Значит, снова ждать обстрела

     Без особенных причин.

     Над зеленкой сеет дождик.

     Кто-то должен подытожить –

     Коль не мы, тогда ну кто же?!

     Бесконечный этот долг…

 

Так. Неплохо. Очень даже неплохо. Только это уже не «Теркин в Афгане». Нет, ты не Теркин, ты другой…

«Сегодня здесь, в степи глухой, мы шли на блок. Но на засаду нарвались. Не вступая в бой, мы стали отходить, а сзаду – свои же, ну лупить  по нам! Тут мы пылищи и нажрались! Старлей — на связь. Ему: «Братан, уж извини, не разобрались…» И тем бы дело обошлось, вот только, блядь, родным осколком Чижов был ранен – в ногу, в кость. «Ребята, не бросайте только»,- кричал он и пытался встать, да где там, с перебитой костью, и плакал, в растакую мать. «Добейте, лучше, но  не бросьте!» — слюной кипело на губах… И  каждый знал, чего он просит, у каждого есть этот страх, что родина однажды бросит…».

Эге! Вот кого надо искать. Не «Теркина в Афгане» — раек, подражание! Вот этого, афганского Лермонтова… Искать? К чему? «За такую скоморошину, откровенно говоря…». Ну пусть не «шлепнут», времена не те, но судьбу поломают, точно!

Ратманов вынул зажигалку, несколько секунд тупо смотрел на крошечную нейлоновую розу, плавающую в жидком пропане.   Сжечь по прочтению? Нет, пусть мужики в редакции почитают. Закурил,  растянулся на горелом железе. Хорошо! Солнце только поднялось, можно уставиться в сизое небо. Оно высасывает суету, ладно, не вместе с глазами!

Он перевел взгляд на оконечность закрученной балки, где вчера ночью этот странный «начальник гарнизона» показывал ему «звезду пророка». Ратманов усмехнулся. Профессия брала свое: главное – словесные извивы и изгибы! Звучит, да? Пророческая звезда – не то, длинно. Звезда-пророчица? Нет, это почти ругательство. Ага, а звезда-пророк, может быть и не так грамотно, но уже что-то… Что-то… Звезда женского рода? А что в ней женского? Андрогин, прямо, какой-то получился!  Надо еще расслабиться чуток, и все пройдет. В Ташкенте сходить в парилку, потом чаю с засахаренными орешками… Внезапно его подбросило: сквозь смеженные ресницы блеснула в дымном небе алая звездочка. Да, над этим чертовым штырем.

— Товарищ майор, что, фаланга? Что случилось, укусил кто?,- подбежал встревоженный Торкин.

Ратманов замахал руками:

-Иди , иди,  лови машину. Не подходи пока, хорошо?

Так надо восстановить, все. Как лежал, о чем думал. Звезда пророк, небо, суета. Что-то…  Прикрыть глаза. Ну, где ты? И опять сквозь ресницы заиграла звездочка, да чудно так: то красным лучилась, то зеленым…

— Вот, поднимайтесь, товарищ майор, я же говорил, что будет карета. Да еще знакомые. Те, прапорщики из батальона Фима и  Гедя. Имена такие странные, может прозвища?

Ратманов промолчал, оглядывая  «летучку», из окошка которой приветливо махали в четыре руки вихрастые, кареглазые прапорщики. И шагнул навстречу судьбе.

*  *   *

 

Алиакбар, юный мождахед из отряда инженера Исмата чувствовал себя прескверно.

Пот, казалось заполнил шаровары, ломило ноги, что-то ползало и покусывало в паху и, и что хуже, с противоположной стороны.

Но узкий вертикальный окоп-«кувшин» не давал возможности  отомстить кровососам, да и не время было гонять земляных вшей! 

Но все это было сущими пустяками по сравнению с тем, что проклятая «итальянка» никак не хотела взрываться под  гусеницами и колесами  серо-зеленых машин  «шурави».

Это была его первая мина. 

Тощий живот свело от одного только мысли, что нужно будет вновь ночью выползать на дорогу, скрести глину и щебень, выворачивать взрыватель…

В лабиринте оплывших дувалов, где было отрыто его убежище, внезапно закрутился смерч, и это был знак свыше! Алиакбара тряхнуло ударной волной, но сквозь пыльную завесу он все же успел увидеть как с одной из машин  слетела и закувыркалась горбатая будка. Есть!  Подтянув  пласт земли, с кустиками полыни, Алиакбар  запечатал свое убежище и затаился. Дело сделано, теперь кафиры  устроят стрельбу из всех стволов, а потом уберутся…

— Как, земляк, целый, давай посмотрим… Нормально… Тут просто кожу рвануло… Сейчас, терпи..

Чернявый, горбоносый лейтенант неумело приматывал бинт с подушечками  плечу водителя. Руки его заметно дрожали.

-А повезло, брат, терпи. Кто в кунге-то был. Люди были?

— Да… Прапорщики из батальона, кажется, и потом майор подсел у  «трубачей», пацан наш с ним был еще.  Надо глянуть…

-Сиди тихо, есть,  кому посмотреть. Дыши глубоко.  Контузия, знаешь, хуже  бывает… Эй, эй, не уходи, давай,  держись…

К кунгу, сорванному взрывом,  бежали, стреляя на  ходу солдаты. По развалинам молотил крупнокалиберный пулемет.  Потом, поскольку никаких  других целей больше  и не было оператор  положил серию гранат в основание смерчика, который покачиваясь, крутился за  оплывшим дувалом.  У него были для этого основания: еще в детстве слышал от деда, что если подбежать к смерчу и бросить в него нож, то пыльный столб  распадется, а на ноже останется капля крови.  Смерч действительно  распался. А насчет крови?  Караван пришел – караван ушел…

— Земляк, очнись. Ты точно помнишь, что там четверо было?

Солдат бормотал что-то невнятное, погружаясь в спасительный покой…

***

 

Ратманова спасли матрасы, на которых он удобно устроился, намереваясь задремать под оживленную болтовню Фимы и Геди. В самый момент перед взрывом он и совсем перевернулся на живот, подложив под голову руки. Ничего, хватило и ему: пока  кунг кувыркался  к его спине    основательно  приложился железный шкаф с инструментами. Впрочем, память ничего не сохранила: ни страха, ни боли. Сторицей воздалось потом, на  госпитальной шикарной кровати, когда с месяц он смотрел на свои  неподвижные, онемевшие ноги. Но Бог милостив: забегали мурашки,  дрогнули мышцы. И ребра срослись нормально. Правда, по выписке пообещал  веселый  татарин-невропатолог, что аукнется ему этот «шкафчик» годам к шестидесяти. Но когда тебе нет   тридцати пяти,  разве об этом думаешь?  А провал в памяти, того самого вызова к редактору, так если провал, то о нем и не знаешь. Славная штука – амнезия, если, конечно, натуральная, а не корыстных   целях. Не помню, значит,  и не было вовсе!  Что же касается перешептываний за спиной и странных  взглядов, их можно в расчет не брать. За свои тридцать  пять лет Ратманов успел сотворить столько  странностей, что на две психушки  хватило бы. Вот и по выписке, отгулял три месяца  всех положенных отпусков, да вновь записался «за речку». Хотя, что  там было  искать? Сороковая армия уже оставляла южные  провинции Афганистана…

 

 

 

 

                                    КАССЕТА

 

Магнитофонную кассету Ратманов обнаружил во внутреннем кармане куртки при выписке из  военного госпиталя.

Она была обернута в серый прорезиненный лоскут из-под индивидуального пакета,  и заколота английской булавкой.

Между тем, он отчетливо помнил, что форсирование  Аму-Дарьи вплавь   в  планы той командировки не входило.

Но как-то так сложились события, что залегла кассета в «архив» — клеенчатый чемоданчик, набитый нарезкой из собственного газетного творчества.

Запись  Ратманову довелось прослушать через десять лет, в Таджикистане, в тот самый год, когда уволился в запас из новых, еще нестройных  рядов Вооруженных  Сил России на контрактной основе. Он собирался осмыслить произведение неизвестного автора. Хвала судьбе, мемуарно-аналитический зуд  быстро утих, и, Ратманов занялся более важным делом – поиском работы, исключительно ради удовлетворения насущных потребностей. Что делать, военные пенсии, в ту  суровую для Отечества пору, были смешными!

Возможно, будущим исследователям трансформаций Теркина в Афганистане нижеприведенный текст  пригодится. Войны еще будут! Храни Господь, пожалуйста, Россию!

Правда, нет ли, но говорят, что именно этот вариант «Теркина в Афганистане» можно было достать в Одессе еще в 1982 году. Скорее всего, написан он был  военными советниками – «мушаверами». Кстати, неизвестный чтец справился с задачей мастерски, да и запись была на редкость чистой, можно сказать, студийной, с включением шумовых эффектов – автоматных очередей и орудийных выстрелов. В Одессе и не такое еще могли записать!

 Вот, пожалуйста, все,  что удалось разобрать на кассете. 

Желающие могут найти без труда полный текст в Сети  на страницах и форумах ветеранов войны в Афганистане.

 

«…Жизнь не читана до корки, 
Не сказать, по чьей вине,

Но опять Василий Теркин 
На войне в чужой стране

Не сменил свою профессию 
Календарных тридцать лет 
И уже пора б на пенсию 
Ан ему сказали: Нет!

 
С неразлучным автоматом, 
На броне и под броней, 
Он встречается, ребята, 
Там, где нужен парень свой.

И ему по всем канонам, 
Утверждают корешки, 
Подполковничьи б погоны, 
Но… мохнатой нет руки 

Был забытым, но не битым, 
И душой, и сердцем смел. 
В этом плане с замполитом 
Расхождения имел 

Часто с ним вступал в дебаты 
На миру и «тет на тет»… 
Обошли его награды,

 Но возрос авторитет. 

Не имел корысти в дружбе, 
Не имел к тому ж нужду

В повышении по службе, 
Иль досрочную звезду. 

Не завидовал той морде, 
Что без мыла влезть горазд, 
За медаль или за орден 
Тот  родную мать продаст!

На себя шлет представление

В тот центральный аппарат

 Так, что за мое почтенье

С космонавтом в один ряд

Ну а ты в пыли, пехота,

Хоть с прямым сообщеньем в рай!

И тебе давно охота

Бросить этот дикий край

И тебе уж тебе не впервые,

 Это точно знаю я,

Снится милая Россия

И далекая семья.

Перевалы, перевалы

Зной палящий, пыль руин…

Сколько здесь ребят пропало

От душманских пуль и мин

Жизни нет другой в запасе,

Потому в чужой стране

Подорваться на фугасе

Мне не хочется вдвойне

Или, скажем, можно сдуру

Показать геройство, чтоб

Бурым лезть, так сам из бура

Дырку словишь точно в лоб
Вот скажи, кому охота,

Ешь арбуз  иль пьешь ты чай,

Тут обстрел из миномета,

Помирай, но все бросай!

Все бросай, и вверх воронкой

Сам бросайся наперед.

Глядь, и смерть тебя сторонкой

Не заметит, обойдет.

Но сложней, по крайне мере,

В БМП и БТРе:

Если врежет гранатомет

Всех по стенкам разотрет.

Ты внизу, он на пригорке

Не достать его, хоть плачь!

А скажи, Василий Теркин

Что такое есть басмач?

Чем он грозен, чем опасен,

Разрази его чалму!

Жизнь нет другой в запасе,

Вот и думай, что к чему.

Расскажу я вам к примеру

Как в ущелье под Панджшером

Завязался сильный драч.

Наш был верх, по крайне мере,

Сотни сгинули в Панджшере.

Это — вымысел басмач.

Если он стреляет в спину

То, басмач наполовину.

Если с фронта, как смотреть,

Он басмач на одну треть.

Ну, а за бутылку водки

Рвет с тебя четыре сотки!

Этот хлюст и этот рвач

Настоящий есть басмач!

Сытый, бритый,

Чистый, гордый

И к тому ж с рязанской мордой!

Нет ребята, я не гордый,

И на данном рубеже

 Так скажу, зачем мне орден

Если я герой уже.

В Келогае перенес

Тиф, желтуху и понос

В Талукане был, в Нахрине

Помнить буду Файзабад,

Хорошо еще на мине

Мне помяло только зад.

Путь с сороковой, неблизкий,

Прокатил я с ветерком

Там , где местные «чекистки»

Наградили трипперком.

И тому же все дешевки,

Косят рыло, как ни как,

К ним с пакетом кишмишовки

Не придешь – гони коньяк.

Потому я полагаю:

 Бабы — главный супостат

Прошвырнись по Келогаю —

Будет тот же результат.

Хоть не сильно и помяло,

Врач, расстроенный до слез,

Положив на одеяло,

Тут же в госпиталь отвез.

Ну а там порядок строгий,

Это братцы не в войсках!

Лечат животы и ноги

Там за совесть, не за страх.

В перевязочной раздели,

Сняли майку и трусы

Обстучали, обсмотрели,

Положили на весы.

Да, больной у нас тяжелый,

Это видно всем врачам,

(неразборчиво) …..жопой голой —

 Девяносто килограмм.

Осмотрели, потужили,

Что ж, сомнений больше нет.

И на жопу наложили

Твердый гипсовый корсет.

Все нормально, все чудесно,

Но кто даст на  то ответ:

Хоть в корсете и не тесно,

Только дырки сзади нет.

 То ли очень торопились,

Постеснялся я спросить,

То ли просто позабыли,

То ль не думают кормить?

Коли я на этом свете

Знать, с довольствии не снят.

Ну а как в таком корсете

Мне использовать свой зад?

Позабудь голубчик Вася

Как в столовой полковой

Ты тушенкой обжирался

И говяжьей и свиной.

Гречку лопал, щи от пуза,

С кишмишевкою бывал.

Ну и на десерт арбузы

Скажем мягко, доставал.

Не завидуй жопам голым,

Нынче чай для всех меню

К ним придут сейчас с уколом,

А тебе куда? В броню?

То-то Вася. В этом разе

Будь хитер, умен, глазаст;

И сидеть на унитазе

Ты пока что не горазд!

Ноль вниманья, фунт презренья

К брюху, что урчит протест;
А по части испражнений

Наверстаешь, вот те крест.

Вспомни, как по божьей воле,

Вместе землю обнявши,

Мы с тобою на Мармоле

Лихо пачкали дришы.

Или в северном Баглане, 

(Подвиг наш не для газет),

Жарко было нам, как в бане.

Вот тогда бы твой корсет!

Слева горы, справа горы;

По ущелью вдоль реки

И не тихо, и не скоро

Продвигаются полки.

БТРы на откосах

Непослушные рулю,

Но пехота на колесах,

Словно братья королю.

Улыбается пехота,

Хлеб жует, сосет насвар,

Будто бы открыл ворота

Мирный праздничный базар.

За пехотой пушки, танки

Прицепились на обоз

На обочинах останки

Того, что техникой звалось

И совсем не оной веры,

Напряженно с трех сторон-,

Наблюдают мушаверы

За движением колон.

Все в порядке Теркин рядом

С автоматом на груди

Пушки к бою едут задом,

А душманы впереди.

Чертит небо шустрый трассер

От земли наискосок.

Он, душман, ведь тоже мастер

Попадать тебе в висок.

За калибром бьет калибр

С вертолета бомбе вслед.

А душман, так тот на выбор:

Бах да ах и ваших нет.

Залегли за ротой рота,

Греют землю животом.

Тяжело поднять пехоту

Да афганскую притом.

Здесь хорошие манеры

Скажем честно, прямиком,

Забывают мушаверы

Матюком, а где пинком.

Вам такое не присниться

Никогда наверняка,

Гонят матушку-царицу

На душманский ДШК

 И пехота право слово,

Необстрелянный народ,

Только лишь узрит Хрущева

И бочком, бочком, вперед!

Кто левее, кто правее

Обошли, подмяли дот,

И, пожалуйте, трофеи —

Вам китайский пулемет.

А Хрущев рожден был хватом,

И скучая между дел,

В совершенстве русским матом

На Кавказе овладел.

И ногой давя окурок,

Он в тот раз признался мне

Дескать, мат для этих чурок

Усвояемый вполне.

И в дреще в своем потертом,

Утверждая данный акт,

Улыбнулся Вася Теркин

И поддакнул: это факт.

В БТРе воздух спертый,

Режет глаз табачный дым,

И его глотает Теркин

 Пополам с пороховым.

Не всегда на службе ратной

Правишь сам своей судьбой

Бой с душманом непонятный,

Но, однако, смертный бой.

И по фронту, и по флангам

Мрачный день и скорбный вид;

Вдоль дороги за Салангом

 Наша техника горит.

Проползают по ущелью

Стаи черно-горьких туч,

А у Теркина в прицеле

Только камни горных круч

Дух есть дух – его не видно,

 Бой идет, не как-нибудь!

 И досадно и обидно.

Вот бы если грудь на грудь!

Был бит нами умный немец,

 Что Европу взял в кулак;

А безграмотный туземец

Не дается нам никак.

Говорили так когда-то,

Коль историки не врут,

Города сдают солдаты,

Генералы их берут.

Заявляет Теркин лично:
«В генералах не ходил,

Но Панджшер возьмем вторично…

Если только хватит сил»

«Нет ребята, я не сетую

На очерченный мне круг.

У меня мечта заветная — 

Возвратиться в Оренбург»

Приодеться, приобуться,

Отдавая моде честь.

Ради тех, кто не вернулся,

 Ради тех, кто будет здесь.

 В гастрономе отовариться

Для друзей, черт побери.

Да умыться, да отпариться

И снаружи, и внутри.

Со спокойною душою
Сесть за дружеский обед,

И чтоб та была со мною

Здесь которой рядом нет.

 Позабыть страну душманскую,

 Напоить всех наповал!

Я бы сам во всю ивановскую

Стеньку Разина орал…»

О Александр Волк

Александр Волк  ( волонтер до 2021) Хайфа

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан