Главная / Хайфаинфо - Литературная гостиная / ЕЛЕНА ФОГЕЛЬЗАНГ ПОЧТИ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СЛУЧАЙ

ЕЛЕНА ФОГЕЛЬЗАНГ ПОЧТИ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СЛУЧАЙ

«Случай – это псевдоним Господа, когда он не хочет называться своим именем».
А. Франс.


Я, наверное, в  десятый раз полной грудью вбираю свежий, пахнущий снегом, воздух — такой просторный в огромном сказочно белом парке. Дыши, сколько хочешь, в неограниченном количестве. После наполненной вонючим паром каморки, где запахи моющих средств смешиваются с ароматами грязной посуды, мне показалось, что я — в раю. Как ни странно, после дыхательных упражнений даже гипервентиляции не последовало. Хорошо, что я могу в свой короткий перерыв перебежать через дорогу, плюхнуться на скамейку под огромными каштанами и вытянуть мои длинные уставшие ноги. Передо мной — огромное, круглое пространство, его занимает большая клумба, окруженная дорожками, ещё несколько скамей напротив, за ними — магнолии, дубы, японские акации и ели. Весной я любуюсь сказочными цветами магнолий и каштанов, а сейчас здесь — белое царство деда Мороза. Жаль только, если я вместо Снегурочки  или царевны-Лебедь, во лбу у меня звезда не горит и месяц под косой не блестит, а всего лишь хороший фонарь на левом глазу. Под чёрными очками он плохо маскируется и, главное, не светит этот фонарь-фингал, только болит. Происходящее в моей жизни уже давно не смешно и никакая ирония не помогает.

Неладно что-то в Датском королевстве. Машке — уже одиннадцать.  Гарьке – восемь, а у их непутёвой матери в послужном списке уже изношены пара-тройка фингалов, разросшаяся носовая перегородка, уйма синяков на руках и трещина ребра. Что-то надо делать. Так жить нельзя, но в битую мою голову никакие мысли не лезут. Пустота. Сижу, таращу глаза на красоты и даже не плачу. Глубоко притаилась надежда, что наш папочка выделит немного денег на Рождественские подарки и    на праздник детям. Хотя и она может быть напрасной. Не оправдывают мои дети отцовских надежд. Георгий в конфликте со своим 2-м  классом, учительница говорит, что он готовый ученик Вальдорфской школы, а эта система — не для него. Машка тоже не радует. Второй год воет: «Хочу танцевать». И ведь танцует. Целыми днями танцует дома, на улице – где попало. Девочка из её класса ходит в кружок бальных танцев, так дочь в рот ей смотрит. Ну, нет у нас денег ни на школу, ни на танцы. Нет. И на любимую нашу псину, на Грея – тоже нет. Уже год, как рыжий ирландец в тирхайме.

Александр купил новую машину. Сбылась мечта идиота, а в детях его только учёба интересует. И чтоб без проблем. Пьёт он теперь каждую неделю. Сил нет терпеть эти пятницы и субботы, а потом злобный отходняк в воскресенье. Руки распускает безжалостно.

Хватит. Надо успокоиться, через двадцать минут начинается вторая часть трудового подвига пианистки Иды Решетской. Тут мир ляйд, на посудном фронте. Пока никто не видит, бросила подальше пару горстей крошек. Пернатые слетелись, крылышками машут, торопятся. Конечно. Снег, холодно. Фу ты, испугалась. Думала «заловили», а это всего лишь оборванец на каталке. Он уж месяца три тут ездит. А может, и не оборванец, не приглядывалась. Местные, они все в одежде весьма непринуждённы. Этот мои противозаконные поступки уже видел, а я до сих пор на свободе. Однако,  пора подниматься. Труба зовёт. Пойду потихоньку. Встала, сделала всего лишь один шаг — и земля ушла из-под ног. Руки мои нелепо засемафорили с сумкой, правый каблук во что-то упёрся и  с противным треском  отломился. Нога в облегчённом сапоге ушла на «большой батман», а я  впечаталась в снег и притоптанную дорожку. Вокруг стало очень ярко и из окружающего пейзажа исчезла резкость. Несчастная корова!  Размахивая руками, я сбила с себя очки. Это они подо мной тихонько хрустнули следом за каблуком. Перекатилась со спины на коленки и зачем-то стала усиленно выковыривать обломки. Потом подобрала каблук. Разве это я плачу, так отвратительно ору и подвываю?!

Это обрушилось Горе, оно раздавило меня, как гора, и теперь никакой воле не собрать мои жалкие останки. Кто-то очень крепко взялся за руку у плеча и сильно тянет вверх. Господи, неужели Сашка ещё недовыяснял со мной отношения. Откуда он?

– Вы о-кей? Поднимайтесь. Я вам помогу. Судя по тому, как вы упали, ни вывихов, ни переломов быть не должно…

Нет, это не муж мой Сашка. Это — незнакомый немец. Кто-то имел счастье наблюдать моё выступление. Ансамбль песни и танца в одном лице. Только сначала был танец, а песня почему-то до сих пор не прекращается. Я плачу, и плачу, и плачу… Какой позор! Остановись!  Этот посторонний немец что-то говорит,  всё тащит меня и как-то дёргается. Вот я и опять на скамейке. Шиплю от боли. Теперь понятно, почему я мою посуду в забегаловке. Когда-то Ростропович сказал, якобы главное для музыканта – это гранитный зад. Мой зад так болит, что сразу ясно – он не гранитный. Поэтому-то я и не на сцене,  и не в классе…

Я опять плачу, но уже совсем по-другому. Заодно вижу, почему мой добрый самаритянин дёргался. Он хромал. Вон и кресло-каталка его стоит. Это тот незнакомый инвалид. Что же я, вроде всё соображаю, а веду себя по-идиотски? Правда,  без очков я — тоже инвалид и морально, и физически. Всё-таки минус шесть. Думала никогда не приду в себя, но взяла в руки горе. Батюшки! Чем я вытираюсь?! Какой-то светлый шарф тонкой шелковистой шерсти в мелкую клетку. А я думаю: откуда этот роскошный запах? Видимо, пока спасатель меня поднимал-тащил, моя шаловливая ручка его и прихватила. И что теперь? Пострадавший самаритянин как-то очень мирно со мной беседует, утешает. Только мимо всё. Очки – это ничего. Каблук – тоже. Сытый  голодного не разумеет. Моей трагедии ему не понять. Голос у него приятный, низкий, мягкий, богато окрашенный обертонами.

Он так задаёт вопросы, что я, будто в полиции, начинаю покорно отвечать. Снег на солнце слепит зарёванные глаза без чёрных очков. Я хлюпаю, что работаю в соседнем ресторанчике, а здесь отдыхаю. Потом неожиданно вываливаю про школу, танцы и про рыжика-Грея. И опять начинаю рыдать. Душистый инвалид ободряюще похлопывает меня по руке. Тоже рассказывает, что живёт рядом, через дорогу и гуляет здесь после аварии и сложных операций. Но скоро будет опять бегать. Я слушаю приятный голос, немецкая речь меня не раздражает. Просто дышу и слушаю. Этот мудрый и практичный человек любезно предлагает отправиться к нему в гости, вызвать мне оттуда такси. На работу тоже можно сообщить  по телефону. Всё равно я без очков и босиком. В общем-то всё это хорошо. Я пытаюсь разглядеть ненормально благородного немца, но, конечно, сильно стесняюсь. Давно знаю, какое впечатление производит мой пристальный взгляд без очков. Кажется,  мужчина вовсе не оборванец. Никогда не могла определить мужской возраст. Ему где-то около  сорока. Очень породистое лицо с налётом аскетизма. Благородный нос, крепкий подбородок с ямочкой, яркие синие глаза. Всё равно всё плохо. Пойду,  и пусть такси вызывает.

Держась за кресло,  я довольно быстро оказываюсь за парком. Эх, Киллесберг, Киллесберг, сегодня от тебя одно горе. Как там мои архаровцы.?.. Через небольшую калитку попадаем в заснеженный дворик и подъезжаем ко входу в большой дом. Прямо-таки виллу. Уже оглядевшись внутри огромного холла, я, даже моими близорукими глазами вижу, что права. Просто вилла стоит в улицу чёрным ходом, а парадное и основной двор — с другой стороны. Самаритянин-хозяин командует, а я, как кролик перед удавом, покорно раздеваюсь и разуваюсь. Устраиваюсь в великолепной гостиной. Вдалеке напротив – камин, над ним — картина и всё, как полагается. Благородные зелёные оттенки стен и драпировок, мебель – совсем не ИКЕА и ещё – рояль цвета тёмных сливок. Красавец самаритянин-инвалид-хозяин что-то повествует о том, кто на нём играет и кто не играет, подаёт мне бокал с красным вином. То ли снится мне всё, и сейчас объявится Гарька на самокате, или супруг с красными глазами и бутылкой…

– Я второй раз представляюсь. По-моему вы меня не услышали. Фрау Ида, меня зовут Хайнрих фон Лихтенхоф, я — бывший чиновник полиции довольно высокого ранга. Всё это случилось почти полгода назад. Жена не справилась с автомобилем, она была за рулём, и вот – её нет, а я стараюсь выкарабкаться. Герта собиралась разойтись, но не успела. Развела судьба.

Сижу, слушаю, а в голове мечется: Лихтенхоф, Лихтенхоф…  Что-то энакомое, почти де жавю. Лихтенштейн, что ли?

Нет. Бабуля моя, красавица Ада Решетская, сколько помню, в молитвах поминала имя Карла фон Лихтенхоф. Меня, маленькую,  учила молиться и рассказывала, как молодой офицер спас её и, видимо, многих до неё. Невероятное совпадение – встретиться с однофамильцем человека из прошлого. Сказать, что ли? О чём это он? Ох. Я и забыла позвонить на работу. Бормочу менеджеру о своих несчастьях, выслушиваю его рык и опять сижу на дорогом диване в продранных колготках с телефонной трубкой наперевес. Где-то близко — опять слёзы.

– Фрау Ида, выходите за меня замуж, – тяжело опускается рядом хозяин виллы. Голос его приобретает всё более приятные модуляции. – Давайте, решайтесь сразу. Как прыжок в воду. Я старше вас, видимо, лет на двенадцать-пятнадцать, но здоров физически и психически. Вот сейчас поедем и заберём детей, а завтра пригласим адвоката и озаботим разводом. Если хотите, я могу написать обязательство, что немедленно решу все проблемы молодых людей. С нового года Георг пойдёт в Вальдорфскую школу, а Машья — в школу бальных танцев. На Рождество мы поставим ёлку, украсим сад. Решайтесь. Вашу собаку сегодня же заберём из тирхайма. Какой сюрприз детям! Места у меня, как видите – пустыня Сахара. С вашего разрешения, пойду переоденусь. Мы сейчас же вызовем такси и поедем. Решайтесь. Конец кулакам и слезам. Один момент.

Кресло герра Лихтенхофа выкатывается почти беззвучно. Только из холла доносится едва слышное шипение лестничного лифта. Встаю и, изо всех сил щурясь, оглядываюсь. Ясно, как день. Я попала в дом к сумасшедшему. Может,  это и правда – он богат, и остальное повествование, но… Неадекватность — налицо. Надо уходить. Какая красота вокруг! И камин настоящий, и каминные часы на нём, портреты в серебряных рамках. Хочется потрогать. Голова кружится  и  в ней тихонько звенит. Всё это не может быть явью. Какая старина эти фарфоровые часы! Чуть пожелтевший кабинетный портрет молодого офицера. Красавец. Конечно предок. Нескромно поворачиваю рамку тыльной стороной. Мне нравятся гравюры на обороте старых фото. Здесь — тоже затейливый орнамент из фантастических листьев и очаровательных нимф. Поверх них — слегка стёршаяся надпись чернилами: «Милой мамочке, Карл фон Лихтенхоф. 1943 г.»

– Бабушка, я прыгаю в глубокую воду…

О Александр Волк

Александр Волк  ( волонтер до 2021) Хайфа

1 комментарий

  1. Спасибо за романтический рассказ! Хорошо бы и в жизни было больше подобных «хэппи-эндов»!

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан