— Штирлиц выстрелил, пуля отскочила.

«Броневой», — понял Штирлиц.

Этот анекдот Леонид Броневой сам рассказывал с удовольствием, а уж сколько других анекдотов сочинили про дуэт Штирлица и Мюллера — не сосчитать.

Зрители в равной степени восхищались «нашим» Штирлицем и совсем не нашим руководителем гестапо, которого сыграл Броневой.

Это был совершенно не лубочный образ фашистов, который все привыкли видеть до этого.

Противостояние интеллекта, а не грубой силы. Сам Броневой говорил, что не прочь сыграть в продолжении «Мгновений».

— Если предположить, что Шелленберг не умер в 1952 году, а скрылся… Почему нет? Я бы с удовольствием сыграл, если бы существовала пьеса. Два старых эсэсовца где-нибудь в Бразилии нашли бы много тем для разговора, особенно если бы мясник Мюллер избавился от зависти к интеллигенту Шелленбергу, а тот бы, наоборот, перековался в идейного, — говорил Броневой.

 Фото: © РИА Новости/Екатерина Чеснокова

Он вообще очень любил образ Мюллера. Бывает, артист навсегда остаётся звездой одной роли и со временем начинает её ненавидеть. Но это не про Броневого.

— Я не отрекаюсь от Мюллера, он уже ко мне пристал, как Чапаев к Бабочкину, и это, кажется, была достойная работа. Мне Юрий Карякин сказал как-то: неужели они все там не поняли, как вы этим Мюллером ударили по КГБ?! Я честно сказал: не только они, но и сам я не понял. Но есть у него там реплики, которые действительно не худо бы помнить. Помните, в сцене с Айсманом: «Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости? Разведчик должен изъясняться существительными и глаголами: он пришёл, она передала…»

Интересно, что Броневой мог и не сыграть свою самую знаменитую роль. Режиссёр не показал ему фото Мюллера, потому что Леонид Сергеевич был абсолютно не похож на своего персонажа.

— И слава богу, что они мне ни разу не показали его фотографию. Все говорили, что нет хорошей. Если б я увидел, насколько на него не похож, — отказался бы от роли, — вспоминал Броневой.

Броневой мог вообще не сыграть в кино: у детей «врагов народа» шансов пробиться в СССР было не очень много.

 Фото: © РИА Новости/Алексей Никольский

— Меня семилетнего вместе с матерью отправили в ссылку после ареста отца — из Киева в Малмыж Кировской области. Отец не послушался матери, она его заставляла выбрать адвокатскую карьеру, он выбрал экономическую и оказался в органах. Сначала в качестве начальника экономического отдела ГПУ, а потом — в качестве заключённого. Инкриминировали ему троцкизм — он в двадцать третьем на комсомольском собрании выступил в поддержку Троцкого, извлекли из-под спуда пятнадцатилетней давности протокол и припомнили ему это… Вообще говоря, в ГПУ, даже и в экономическом отделе, нечего делать нормальному человеку. У того же Троцкого, когда Ленин предлагал ему пост наркома внутренних дел, хватило ума отказаться: еврей на этом посту, репрессивном по определению, — огромный козырь для антисемитов. А отец так и не прозрел до конца.

Отцу посчастливилось вернуться из лагерей, и он рассказал сыну историю, которую тот запомнил на всю жизнь и которая предопределила его отношение к власти:

— Тот лейтенантик, совсем юноша, который выбил ему зубы, демонстрируя троцкистский протокол, тоже потом попал в лагеря. Отец валил лес в бригаде матроса с «Авроры», из той самой команды и чуть ли не того самого, который заряжал известную пушку. Он-то на разводе и показал этому матросу: смотри, вон новеньких привезли, а тот, крайний — мой следователь стоит… Матрос кивнул и ничего не сказал. Он взял этого бывшего следователя в свою бригаду. В пятидесятиградусный мороз валили лес. Лейтенантик спрашивает отца: вы не в обиде на меня? Да что ж, отвечает отец, вы человек подневольный… Лейтенантик быстро устал, присел отдохнуть на пенёк. Отец говорит бригадиру: он ведь замёрзнет! Матрос отвечает: оставь его. Через восемь часов они подошли к тому пеньку — на нём сидело уже что-то непонятное, непохожее на человека. Бригадир ударил ломом — отец вспоминал, что будто бриллианты брызнули. Следователь тот замёрз, заледенел насквозь.

— Так что к Советскому Союзу у меня отношение однозначное и ностальгии я ничьей не понимаю, — говорил Броневой.

— Ничем, кроме дикого страха, эта власть не держалась, я это про неё понимал и не скрывал особо — они, видимо, сами всё про себя понимали в последние годы, так что многое мне сходило с рук. Когда снимали «Мгновения», был на фильме консультант от органов. Он тихо сидел, не вмешивался, только однажды Лиознова меня подзывает и говорит: они бы хотели, чтобы Мюллер в картине пытал какого-нибудь генерала, а то уж больно выходит интеллектуал…

Я подошёл к консультанту и спрашиваю: какого генерала мне пытать? Если немецкого — ладно, а если советского — у вас это всегда лучше получалось.

В результате вставили эпизод, где я ору на участника заговора Штауффенберга.

На вопрос о том, о каких несыгранных ролях он жалеет, Броневой отвечал с юмором: 

«Жалею я о том, что не смог в своё время стать военным или дипломатом, как хотел…

Артист — бабская, в общем-то, профессия, и характеры у большинства бабские, хотя случаются у них периоды прекрасной солидарности».