Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы. Перевод с англ. Иды Лабен

4


       В день казни бледен капеллан,
       Служить невмочь ему:
       Его гнетет тоска и стыд,
       Он в сердце носит тьму.
       И лучше ад в его глазах
       Не видеть никому.

       Нас продержали под замком,
       Но прозвенел звонок —
       И вот раздался звон ключей,
       А следом — топот ног.
       И каждый боль свою во двор
       Как прежде, поволок.

       Но вышли мы на Божий свет –
       От прежних далеки:
       Все лица серы и бледны,
       Расширены зрачки.
       И не встречал я у людей
       В глазах такой тоски.

       Никто так раньше не смотрел
       Из нас поверх стены —
       Туда, где узников манил
       Клочок голубизны,
       Где вдаль скользили облака,
       Свободны и нежны.

       Но многие из нас брели
       С поникшей головой.
       Не Он бы умер, а они,
       Будь честным суд земной:
       Они терзали мертвецов —
       Он счеты свел с живой.

       Ведь тот, кто повторит свой грех,
       Разбудит мертвых вновь.
       Сквозь саван, где засохла боль,
       Как пятна ржавых снов,
       Опять без смысла, без конца
       Пойдет живая кровь.

               * * *

       Как звери в робах шутовских
       На дьявольском пиру,
       Мы круг за кругом молча шли
       По скользкому двору;
       Мы друг за другом молча шли,
       Сутулясь на ветру.

       Мы круг за кругом молча шли,
       Но души вкривь и вкось
       Незримый ветер сокрушал,
       Пронизывал насквозь,
       И Ужас брезжил впереди,
       А страх за нами полз.

       Охранники, снуя вокруг,
       Скота ровняли строй.
       Был формы праздничной на них
       Красив и ладен крой,
       Но на подошвах их сапог —
       След извести сырой.

       А там, где раньше под стеной
       Зиял в асфальте ров, —
       Полоска грязи и песка —
       Яснее всяких слов.
       И кучка извести под ней —
       Казненного покров.

       Ведь есть у смертника покров,
       Как мало у кого:
       Зарыт он во дворе тюрьмы
       Совсем без ничего —
       Нагим, чтоб горше был позор, —
       И известь жрет его!

       И день, и ночь горит она,
       Съедая плоть и кость.
       Глодает кости по ночам,
       Днем плотью кормит злость,
       А сердце жрет она всегда
       И жжет его насквозь.

                * * *

       Три года не расти над ним
       Ни травам, ни цветам.
       Бесплодным голое пятно
       Три года будет там
       Зиять смиренно, как отчет
       Суровым небесам.

       Как будто тот, кто там лежит,
       Отравит, что ни сей.
       Неправда!  Божий дар – земля —
       Добрее и щедрей.
       Там красной розе быть красней,
       А белой — быть белей.

       Из сердца – белая, как снег!
       Из уст – как винный цвет!
       Кто знает, как подаст нам знак
       Христос в океане бед:
       Расцвел и посох без ветвей –
       Не это ли ответ?

       Но нежным розам не цвести
       Под стенами тюрьмы;
       Здесь только камни и песок
       Достойны видеть мы,
       Чтобы не скрасили цветы
       Отчаяния и тьмы.

       Не упадут их лепестки,
       Как капли слез живых,
       И тем, бредущим вдоль стены,
       Не скажут в горький  миг,
       Что умер на Своем Кресте
       Сын Божий и за них.

               * * *

       Хотя безжалостной стены
       Все так же замкнут круг,
       И ночью узы разорвать
       И встать не может дух,
       Его стенаний под землей
       Не слышит скорбный слух.


       Бедняга там обрел покой:
       Там больше нет вины.
       И Ужас не сведет с ума
       В час тьмы и тишины.
       Там нет светильника в ночи —
       Ни Солнца, ни Луны.

                * * *
       Повешен, как ничейный пес.
       К нездешним берегам
       Никто его не проводил —
       Найдет дорогу сам! —
       Достали тело из петли,
       Спеша к другим делам.

       Стянули робу из холста —
       На злую радость мух;
       Над синим вздувшимся лицом –
       Гляди, как Он распух! —
       Кидая известь на Него,
       Глумясь, смеялись вслух.

                * * *
       К позорной яме капеллан
       Молитвы не принес, —
       И над могилой без Креста 
       Нет ни цветов, ни слез.
       Но Он ведь грешник– и Его
       Спасти пришел Христос!

       Но что с того?  Он – за чертой,
       Проведенной судьбой.
       А чашу скорби по нему
       Дольет своей слезой
       Тот, кто и так живет в слезах, —
       Отверженный, изгой.

       5
      


      Не знаю, справедлив ли, нет
      Земной Закон людей.
      Мы знаем лишь: вокруг – стена,
      И нет стены прочней,
      И каждый день – длиною в год
      Из долгих, долгих дней.

      Но знаю я: земной закон,
      Должно быть, оттого,
      Что носит Каина клеймо
      Людское естество,
      Щадит мякину, а зерно —
      Под молотом его.

      Я знаю то, что всем бы знать,
      Запомнив навсегда:
      Тюрьма построена людьми
      Из кирпичей стыда,
      Решетки там – чтобы Христос
      Не заглянул туда.

      Решетки скроют от луны,
      От солнца защитят:
      Они хотят укрыть свой ад
      И то, что там творят,
      Чтобы ни Бог, ни человек
      Туда не бросил взгляд!


      

      
             * * *

      Зло ядовитым сорняком
      В саду тюрьмы цветет.
      Но трепетный росток добра
      Завянет и умрет.
      Тоска и Горе стерегут
      Тяжелый створ ворот.


      Изголодавшихся детей
      Тут слезы слышит тьма.
      Тут слабых бьют, тут глупым лгут,
      Умен – сойдешь с ума.
      Коль стар и сед – тем больше бед,
      Молчи!  Ведь тут тюрьма!


      Здесь давит клеть,  здесь хлещет плеть.
      Здесь камер — без числа:
      И грязь, и смрад во всех стоят,
      И Смерть по всем прошла.
      Здесь похоть, страх, — и душу в прах
      Сотрет Машина Зла.

      Тут слизь болотная в воде,
      Которую мы пьем,
      Едим мы горький хлеб тюрьмы —
      И примесь мела в нем;
      И нам не в отдых тот кошмар,
      Что здесь считают Сном.
      
      Хоть Жажда с Голодом, сцепясь,
      Шипят, как пара змей,
      Еще страшней, чем битва змей,
      То, что убьет верней:
      Чем тащишь камень тяжелей,
      Тем сердце холодней.

      Там сумрак в камерах всегда
      И в сердце тьма дика.
      У каждого в душе свой Ад,
      И пропасть глубока.
      И эта тишина страшней,
      Чем нервный визг звонка.

      Здесь слова доброго не жди,
      Здесь каждый устрашен.
      А глаз, следящий через дверь,
      Сочувствия лишен.
      Так день за днем мы здесь гнием
      И телом, и душой.

      
                * * *


      Мы одиноко цепь Судьбы
      Влачим под ржавый звон.
      Кто плачет, кто клянет себя,
      Кто сдерживает стон.
      Но добр и к каменным сердцам
      У Господа Закон.

      И все разбитые тюрьмой
      Отверзнутся сердца,
      Открыв бесценные дары
      Из тайного ларца, —
      Нездешний тонкий аромат
      Польется без конца.
   
      О, счастлив тот, в ком боль живет,
      Кто терпит рану ту,
      Грехи отмоет чашей слез,
      И в эту чистоту
      Он через муки, через боль
      Готовит путь Христу!

      
               * * *

      
       Покоя вздувшуюся плоть,
       Мертвец во рву лежит.
       Он ждет! Ведь был однажды Рай
       Разбойнику открыт.
       Он ждет! Разбитых в кровь сердец
       Бог не уничижит!
      
       Тот, в красной мантии, Ему
       Дал три недели – что ж!
       Лишь три недели, чтобы смыть
       С души всю грязь и ложь
       И кровь незримую стереть
       С руки, занесшей нож.

       Ее отмыла навсегда
       Купель кровавых слез:
       Ведь только кровь смывает кровь
       И грех, что к ней прирос.
       И нет клейма — лишь чистота
       Христовых снежных роз.

   
       6
   
       В тюрьме у Рединга, во рву
       Позор и ужас скрыт.
       Один несчастный там лежит,
       Повешен и зарыт.
       Изъеден известью, в земле
       Он безымянным спит.

       Пока Христос не позовет,
       Молчит во мраке Он.
       Ему не надо глупых слез —
       К чему тревожить сон:
       Ведь Он любимую свою
       Убил – и был казнен.

       Но помни! Каждый убивал
       Любимых – кто как мог:
       Кто слишком слаб и нежен был,
       Кто – холодно-жесток.
       Трус, как Иуда, целовал,
       А воин – грудь рассек!