Быль о детстве

Памяти моих родителей

Тамары  Лозовской и

 Самуила Зайцева     

“ВЫСОКАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ”

 

 

Все начиналось прекрасно. У него были замечательные мама и папа. Он очень гордился ими. Мама работала на заводе и была стахановкой. Ее портрет, большой портрет висел на площади заводского поселка. Она была очень добрая и ласковая. Умела так хорошо рисовать и прекрасно вышивала. Правда, на это у нее было очень мало времени — приходилось часто задерживаться на работе. И тогда из детского сада он шел к друзьям мамы и папы, где чувствовал себя уютно и свободно. Позже за ним заходила мама и, если ему везло, то до того, как его уложат спать, приходил папа. Отец тоже раньше работал на заводе, но потом его выдвинули на руководящие должности. Ему поручали строить новые предприятия. Некоторые из них он потом возглавлял. 

Папа рано уходил и очень поздно возвращался домой. Но когда малышу удавалось быть вместе с мамой и папой, когда они никуда не спешили, — он был на седьмом небе. Он задавал волнующие его вопросы, делился своими мыслями о том, что он хочет полезное изобрести… Он был большой фантазёр, этот пятилетний мальчик, наивный, восторженный и уверенный в том, что ему все по плечу, что он станет большим человеком, и будет приносить пользу людям. Все, что ему читали дома и в детском саду, было наполнено трудом, героизмом, любовью к людям, желанием беззаветно служить им. У него была очень хорошая память. Стоило ему услышать рассказ, который его захватил, как он тут же мог пересказать его близко к тексту. А о стихах и говорить не приходится. Он быстро их запоминал и потом пересказывал, как человек, который сроднился с ними, как-будто они стали частью его самого.

Человек сказал Днепру:

Я стеной тебя запру!

О! … Как он восторгался этим большим, сильным и умным человеком. Человеком, которого ничто не может остановить, помешать ему делать трудное, но нужное дело.

Он мечтал стать таким человеком. И не сомневался, что его родители именно такие люди, знал, что тоже будет таким, когда вырастет.

У него было много детских книжек, которые он почти все знал наизусть, были игрушки. Но однажды отец принес ему большую звезду на подставке. Она была обтянута красным шелком, в каждом луче ее располагались под стеклышками фотографии героев Гражданской войны, самых видных военачальников. Здесь были фотографии Блюхера, Тухачевского, Якира…. А в центре была большая фотография маршала Ворошилова. Предела радости ребенка не было. Он даже не помышлял о таком подарке. Мальчик подолгу разглядывал героев, знал каждую нашивку и каждый орден на их форме. 

Звезда стояла на комоде недалеко от его кроватки. Когда он утром открывал глаза, первый взгляд его был — в сторону звезды. У мальчика еще много вопросов было к отцу. Например, за какое геройство был получен орден этим маршалом, или почему у одного орден Красного Знамени — на красной   подкладочке, а у другого нет. Когда кто-нибудь приходил к ним, он первым долгом показывал звезду и был очень рад, если гость нуждался в его комментариях.

Как-то мама спросила сына, хочет ли он, чтобы у него была сестричка. Ну, конечно, он хотел, хотел быть старшим братом, который будет о ней заботиться и заступаться за нее. И как много он знал стихов для совсем маленьких.

Последнее время мама реже задерживалась на заводе и больше времени уделяла сыну.  Мама сама забирала его из детского сада, и у него впереди был очень интересный вечер. В такие вечера он узнавал так много нового и очень любил, когда мама ему читала. Она умела объяснить все, что ему было   непонятно, и так хорошо умела слушать то, что рассказывал ее подрастающий сын. 

Но теперь папа приходил всегда так поздно, что мальчик его почти не видел, изредка видел только утром, когда его будили, чтобы вести в садик.

В те редкие дни, когда отец бывал дома, он не был таким веселым, как раньше.  Они с мамой подолгу очень тихо о чём-то беседовали.

Однажды   0мальчик проснулся и, как всегда, посмотрел на звезду. Что такое?! В нем все всколыхнулось от возмущения. В одном окошке на звезде не было фотографии. Отец еще не ушел.

-Папа, — закричал он, — кто взял фотографию?!

-Тихо, сынок, — ответил отец, — ты не волнуйся, всех соседей разбудишь, ведь еще очень рано. Это я вынул фотографию.

-Зачем? — со слезами в голосе спросил мальчик.

-Видишь ли, сынок…, он оказался… плохим человеком…

Глаза мальчика застлала какая — то пелена. Он ничего не понимал… Как? Как мог герой, который воевал с беляками и побеждал их, оказаться плохим человеком?! Бедный мальчик, где ему было знать, что на этот вопрос не могли ответить даже очень умные взрослые.

В детсаде он ничего никому не сказал. Он переживал это в одиночку, не переставая дуться на всех, а за что — и сам не знал. Что-то произошло нехорошее, о чем не хочется говорить, а забыть тоже не можешь. Но… Пасмурные дни только наступали. В звезде исчезла еще одна фотография.

-Папа, следующий раз не рви фотографию, я хочу посмотреть, каким он стал, когда стал нехорошим.

-Не думай об этом, сынок. Ведь на фотографии ничего не меняется.

Когда исчезла еще одна фотография, он уже ничего не сказал отцу. Посмотрел и, с болью в маленьком сердечке, пошел в садик.

Однажды родители ушли куда-то вечером и должны были вернуться поздно. Они попросили соседей, чтобы мальчуган побыл у них, а когда придет время, уложить его спать. Он очень хорошо играл с девочками, которые были намного старше его, но играли с ним с удовольствием. Конечно, уложить спать его было не легко.  И ему все время удавалось получить отсрочку. Окна соседей выходили на проезжую дорогу. На улице уже давно зажглись фонари, было уже поздно. Дети сидели за столом и рисовали. С улицы послышался шум подъезжающей машины. Вдруг соседка, которая сидела вместе с детьми за столом, быстро поднялась, выключила в комнате свет и приникла лицом к оконному стеклу. Дети тоже подошли к окну. На улице было не очень светло, потому что горели только фонари на столбах. А в окнах света не было. Почему все выключили свет? Или во всем доме просто погас свет? Из щели под дверью было видно, что в коридоре свет горит. Значит, свет выключили сами все жильцы дома. Соседка со вздохом облегчения, сказала: 

-Не к нам. — И, немного постояв, отошла от окна и зажгла свет.

-А к кому, мама? – Спросила старшая дочь.

-Не знаю. Остановились у третьего подъезда…

Мальчику показалось, что после приезда к их дому этой чёрной ЭМ’ки у всех пропал интерес к игре. Но спрашивать он ничего не стал и легко согласился отправиться в кровать. Лучше он потом спросит у мамы или у папы. На следующий день он хотел спросить у мамы, но каким-то десятым чувством ощутил, что этот вопрос не доставит маме удовольствия.

Была осень. Листья с деревьев облетели, шли дожди, дул сырой промозглый ветер. Может быть, поэтому настроение у людей было не очень радостное. И ребенок это чувствовал. Он даже старался не докучать родителям своими вопросами.

В детсаде детям много читали о Великой Октябрьской революции, о Гражданской войне, о героях — пограничниках. И он, конечно же, запоминал новые стихи. Им много читали и рассказывали о товарище Сталине. Все ребята знали, что он — вождь партии и лучший друг всех детей мира. Им всегда хотелось слышать рассказы о нем, их самом любимом человеке и герое.

Однажды ночью мальчик проснулся от какого-то шума и незнакомых голосов. Отец сидел за столом. Он был одет в свой обычный костюм, мама в халатике сидела на кровати. Один мужчина сидел за столом и о чем-то отрывисто спрашивал отца. Двое других ходили по комнате и что-то искали. Шкаф и комод были открыты. Разные журналы и газеты валялись на полу. Эти мужчины были в формах НКВД, и даже не сняли фуражек. Наконец, сидевший за столом (он, наверное, был самым главным) поднялся и спросил отца:

-Где ваше пальто?

-В коридоре… на вешалке.

-Пошли. 

Тихо сидевшая до сих пор мама с рыданиями бросилась к отцу. Он поцеловал ее и тихо сказал: 

-Это ошибка. Разберутся. Завтра я буду дома.  

   Он подошел к сыну, наклонился, поцеловал в щечку.

Первым пошел главный, за ним отец, сзади шли двое других военных.

Мама спохватилась:

-Милый, возьми думочку (так в Поволжье называли маленькую диванную подушечку), ведь ночь сидеть… хоть облокотишься.

-Не надо, не надо, родная, ни к чему носиться с ней…

А главный сказал:

-Тихо, гражданка, весь дом уже спит.

Они вышли на лестницу и стали спускаться вниз. Наступила жуткая тишина. Вскоре послышался шум отъезжающей ЭМ’ки.

Мама закрыла входную дверь, вернулась в комнату. Как-то безучастно оглядела разбросанные вещи, открытые дверцы шкафа и опустилась на кровать. Она сидела какое-то время с таким видом, что мальчику казалось, будто она ничего не видит. Потом повалилась на бок, вжалась лицом в подушку и плечи ее задергались, как в судороге.

Малыш лежал тихо, почти не дыша. Он испытывал новые совершенно непонятные и какие-то жуткие чувства. Это был страх перед неизведанным. Это было возмущение бесцеремонностью вторжения чужих людей в его жизнь. Они даже его книжки с этажерки, стоящей в детском уголке, сбросили на пол! Это была, наверное, злость, остужаемая сознанием своего бессилия.

Маму не было слышно. Он подумал, что она уснула. Тихонько вылез из-под одеяла, перебежал к маминой кровати и обнял ее за плечи. Мама повернулась к нему и крепко-крепко прижала к себе. Так они лежали долго, эти две родные души. Лежали тихо, интуитивно чувствуя, что над ними нависло что-то страшное. Мать искала разумный судьбоносный выход для своего мальчика.

О судьбе зашевелившегося в ней нового существа (она так хотела девочку…) она старалась не думать. Мальчик убеждал сам себя, что папа вернется и все будет по-прежнему. Его мечтам… не суждено было сбыться.

Теперь он часто и подолгу находился у друзей их семьи, а мама туда не заходила. Часто и подолгу он находился дома один, засыпая на маминой кровати. 

Приходя домой, мама растапливала печь в кухне и сжигала все газеты и журналы, даже новые.

Однажды мама сказала:

-Сынок, тебе часто приходится быть одному дома, я даже не всегда могу забирать тебя из садика. А я хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы о тебе заботились. Поэтому я написала бабушке, чтобы она приехала и взяла тебя к себе. Будешь жить в Севастополе, у Черного моря. Ты помнишь бабушку? Она очень хорошая и очень любит тебя. А когда вернется папа, мы приедем к вам в Севастополь, а потом вместе вернемся сюда.

Они были у бабушки в Севастополе два года назад. Он не очень хорошо помнил бабушку, но помнил, что ему там нравилось. И, конечно же, она его любит и, конечно, она хорошая. Ведь она мама его папы! Но ему очень не хотелось расставаться с мамой. Кто, кроме него, пожалеет ее? А с кем он сможет поделиться тем, что волнует его? Ему было грустно.

-Давай поедем вместе к бабушке.

-Я не могу, сынок. Я должна работать… Я здесь буду ждать папу… Не всегда получается   так, как хочется, мой мальчик. Но мы скоро увидимся, и у нас опять все будет хорошо.

На следующий день мама принесла красивого шоколадного зайца, который сидел на задних лапках, а в передних держал морковку. Мама поставила зайца на комод и сказала:

-Когда приедет бабушка, ты подаришь ей этого зайца. Правда, красивый подарок?

Он был рад сделать такой подарок бабушке и заметно повеселел.

Но проходили дни, а бабушка все не приезжала.

Мама часто по вечерам ходила на переговорный пункт и оттуда разговаривала по телефону с бабушкой и еще с кем-то. Она торопила бабушку. Но бабушка почему-то уезжала в Москву, поэтому ее приезд к ним затягивался.

Как-то вечером малыш сидел на маминой кровати и с грустью смотрел на веселого зайца, расположившегося на комоде.

-Если тебе хочется, ты можешь съесть зайчика. — Сказала мама.

-А что я подарю бабушке…, если она приедет?

-Она обязательно приедет! — Твердо сказала мама, — просто она задерживается в Москве. У нее там очень важные дела. Она хочет узнать то, чего мы здесь не можем узнать…, но давай мы сделаем так. Смотри, какие у него длинные уши. Мы их сейчас укоротим. Он и так будет очень симпатичным. 

Мальчик не возражал, уж очень хотелось ему кусочек шоколада.  Мама аккуратно отломила оба ушка и дала их сыну. Он взял и одно протянул маме.

-Спасибо, сынок, но мне сейчас нельзя есть шоколад. У меня болит животик. Ешь сам.

Это был очень вкусный шоколад… а бабушка все задерживалась.

Еще через день была отломлена морковка вместе с кусочком лапки, а заяц, все равно, был очень красивым и так же улыбался. «Все! Больше не отломлю ни кусочка» — дал он себе слово.

Больше ему не пришлось отламывать кусочки шоколада…

Поздно вечером, когда он уже засыпал, раздался стук во входную дверь…

Вошли двое мужчин в знакомой форме НКВД. Один из них что-то сказал маме. Она вынула из шкафа чемодан средних размеров, раскрыла его и поставила на стол. Беря из узкого отделения шкафа стопками сложенные вещи ребенка, она складывала их в приготовленный чемодан. В это время второй военный, как бы нехотя, обходил комнату, осматривая все находившееся в ней, почти ни к чему не прикасаясь. Мама быстро уложила чемодан, закрыла его и поставила у стенки возле шкафа, где уже несколько дней стоял другой собранный маленький чемоданчик. Потом она подошла к сыну. Он лежал с широко раскрытыми глазами. Опять этот, уже знакомый, гаденький страх сковал его. Мама подняла его и, усадив в кроватке, начала одевать. При этом она очень спокойно и тихо говорила ему:

-Бабушка не успела приехать, но она обязательно приедет и скоро.

За окном сверкали молнии и дул сильный порывистый ветер.

Мама надела на сына теплый шерстяной костюмчик, теплое пальто, шапку, подняла воротник пальто и поверх него повязала шарфик.

Сама она быстро оделась, взяла оба чемоданчика и поставила их в коридор, вынула ключ из двери и протянула его одному из мужчин в форме. Тот запер дверь, еще немного повозился возле нее, привесив что-то на веревочке и приклеив бумажку с печатью. Второй взял больший чемоданчик и пошел впереди по лестнице. За ним шла мама, держа за руку ребенка, маленький чемоданчик она несла в другой руке.

На улице стояла черная ЭМ’ка. Они с мамой сели на заднее сиденье. Те оба сели впереди: один за рулем, другой — рядом. Машина быстро поехала по безлюдным улицам.

Страх, поначалу сковавший ребенка, постепенно испарился, а вместо него появилась какая-то воинственная задиристость.

-Куда вы нас везете?! — грубым голосом (как ему казалось) спросил мальчик.

Ответа не последовало. Мама склонилась к ушку сына:

 -Не надо, сыночек. Ты спрашивай у меня.

 -Куда нас везут? — очень тихо спросил он.

     — До тех пор, пока приедет бабушка, ты поживешь в доме, где много деток

.     -В детском доме? В таком, в каком жила раньше ты?

      -Да, примерно, в таком. А меня высадят раньше. Я буду работать не на заводе, а в другом месте. Я еще не знаю где.

  -Мама, расскажи мне еще раз, как получаются молнии. Ты мне уже рассказывала, но таких сильных молний я еще не видел.

Она судорожно гладила его щечки и молчала. То ли она забыла, как получаются молнии, то ли ей мешали раскаты грома…

Машина затормозила. Сидевший впереди сопровождающий, вышел из машины и открыл заднюю дверцу с той стороны, где сидела мама. Она вышла, взяв с собой маленький чемоданчик. Припала к сыну и быстро зашептала:

-Ты ничего не бойся, сыночек, скоро за тобой приедет бабушка, тебе будет хорошо у нее…

Военный тронул ее за локоть, она отстранилась от сына, пытаясь сказать что-то еще. Дверь захлопнулась. Мальчик смотрел вслед удаляющейся маме.

Подойдя к зданию с большими решетчатыми воротами, в которых открылась калитка, сопровождающий отдал вышедшему дежурному в форме какие-то бумаги. Тот что-то сказал маме, и они пошли вглубь… Больше мамы не было видно.

Все произошло так быстро, что, когда малыш перевел взгляд на каменный затылок шофера, к машине уже подбежал второй, который провожал маму. Машина рванула с места. Видно они очень торопились.

Странно… Мальчику даже не хотелось плакать. Он как-то весь подобрался, как человек, ожидающий удара. Ехали не долго. Вскоре его вывели из машины и завели в небольшой дом, где было тепло и светло, невзирая на поздний час. И что больше всего поразило ребенка, что в комнате, куда его привели, сидел человек в такой же форме. Вскоре в комнату вошли две женщины. Одна подошла к мальчику, расстегнула ему пальто, сняла шапку. Потом поставила чемодан на черный кожаный диван, открыла его, перебрала и, видимо, не найдя нужного, закрыла и отдала другой женщине, которая унесла куда-то чемодан и вернулась.

-Вот что, мальчик, сейчас тебя отведут в другое здание. Там тебе покажут, где ты сегодня будешь спать, а завтра тебя переведут в другую комнату к ребятам, с которыми ты будешь жить. Понял?

Он молчал.

-Почему ты молчишь? Тебя же спрашивает старший! 

-Да.

-Что «да»?

-Понял, — сказал он и всем своим существом ощутил, как он ее ненавидит.

-Отведи его! — повернулась она к стоящей в углу женщине.

Эта женщина, которая казалась намного добрее первой, надела ему шапку, застегнула пальто и взяла его за руку. Они прошли по коридору и, через дверь в конце его, вышли во двор. Рядом с этой дверью во дворе стояла скамейка, на которой в длинном плаще с капюшоном сидел сторож с винтовкой в руках. Справа от скамейки располагались большие деревянные ворота с калиткой. Напротив дома, из которого они вышли, стоял большой дом с одним парадным. К нему они и направились. В парадном было темно. Лампочки горели только в коридорах, да и то очень тускло. Поднявшись на второй этаж и пройдя в конец коридора, они оказались перед дверью, которую женщина открыла имеющимся у нее ключом. Комнатка была совсем маленькая. В ней стояли только кровать и тумбочка.

     Женщина помогла ему раздеться.

-Костюмчик не снимай. Здесь прохладно, спи так. Идем, я тебя провожу в туалет. Запоминай дорогу. Утром я зайду за тобой. Спокойной ночи, не волнуйся, тебя здесь никто не обидит. Свет пусть горит, а дверь закрой.

-Спокойной ночи, — сказал он каким-то слабым, отрешенным голосом.

Женщина ушла. Пока слышались ее шаги по коридору (она еще куда-то заходила) и по лестнице он сидел на кровати, ни о чем не думая. Когда послышался стук входной двери и наступила полная тишина, на него навалилось (он ощутил это физически) безысходное отчаяние одиночества. Но плакать не хотелось. Он весь сжался, как пружина, в головке роились мысли о бабушке, о единственно родном человеке, которого он еще надеялся увидеть. Он мысленно убеждал себя в том, что бабушка непременно заберет его отсюда… С этой мыслью он залез под легкое байковое одеяло, накрылся с головой и вскоре уснул. Ведь день был такой длинный и такой страшный.  Душевные и физические силы ребенка были предельно истощены.

Рано утром его разбудила все та же служащая. Он побывал в туалете, умылся. Потом они вдвоем вошли в комнату, где сидела строгая женщина. Мальчик поздоровался. Она внимательно оглядела его:

-Да, такой маленький… одет не совсем так, как нужно, но, я думаю, мы это уладим. Ну что ж, пошли.

Они миновали несколько дверей и остановились у последней в этом крыле коридора. Без стука вошли в небольшую комнату. Там стояли четыре кровати, на одной из них никто не спал. На трех других лежали мальчики. Но… они ведь такие большие. Да, этим мальчикам было по десять — тринадцать лет.

-Пальто будешь вешать сюда, — указала служащая на вешалку, прибитую к стене возле двери, — а остальные вещи — на спинку кровати. Полотенце всегда должно висеть на той спинке. На завтрак придешь вместе с этими мальчиками.

Женщины ушли. Он постоял, огляделся, осмотрел каждого из мальчиков, они уже не спали, но лежали тихо. В комнате был всего один стул, но и он показался каким-то грязным. Малыш взобрался на кровать и сел, очутившись спиной к двум ребятам и лицом к одному мальчику, кровать которого стояла напротив, за высокой круглой печью черного цвета, которая называлась давно забытым словом «груба» с ударением на букве «у». Ему сразу понравился этот мальчик с темными искрящимися глазами и доброй улыбкой.

-Как звать тебя, малец?

-Рэм.

-…? Чудно. Вот тот, рядом с тобой, Игорь, а тот, возле окна, Степка. Я — Виталька. У тебя отец есть?

-Есть.

-А где он?

-В армии…- Он сам обрадовался этой спасительной мысли и был даже горд таким ответом.

-Брось, малец,-  как-то по-доброму сказал Виталька жестокие слова, — у кого отцы в армии — сюда не попадают.
-Забрали твоего отца! — Грубо и, казалось злорадно, сказал Степка.
Воцарилась тишина. Кровь прилила к лицу Рэма. В душе ребенка бушевала буря страстей, которые вряд ли испытывают взрослые из-за их загрубелости. Мальчик впервые полностью осознал горькую, ужасную правду.
В коридоре раздался резкий звонок. Ребята начали быстро одеваться.

-Бери полотенце и айда в уборную, — сказал Виталька.
-Я уже был… и умылся.

-Тогда жди здесь.

Ребята убежали. Их не было довольно долго. Только сейчас, сидя один и оглядывая комнату, Рэм ощутил, как здесь холодно. Груба была холодная. Он открыл железную дверцу и тут же закрыл ее. Оттуда, изнутри очень плохо пахло.
Вернулись ребята, повесили полотенца на спинки кроватей у изголовья.
-Виталик, я хочу сесть рядом с тобой в столовой, — тихо сказал Рэм.
-Это уж куда посадят. Но ты не бойся, я всегда за тебя заступлюсь.
В столовой возле длинных узких столов стояли стулья или лавки. Посадили мальчика на стул прямо напротив Степки. Виталий сидел на Степкиной стороне, но через нескольких человек от него. На столах на некотором расстоянии друг от друга стояли тарелки с хлебом. Ребята, в ожидании команды, стояли возле своих мест. Когда разрешили сесть, раздался невообразимый, но короткий шум и все тарелки от хлеба оказались пустыми. Малыш был шокирован. Не из-за того, что ему не досталось хлеба, а из-за поведения ребят. Под Степкиной рукой на столе была стопка кусочков хлеба. В другой руке он держал горбушку. Рэм перевел взгляд на Витальку. Тот тоже прикрывал ладошкой несколько кусочков хлеба. Ему стало не по себе. Значит, здесь все поступают так. Позже он усвоит понятие «на-хапок». Некоторым мальчикам тоже не досталось хлеба. Благо, кашу и чай ставили каждому.
За завтраком объявили, что после еды по звонку все должны собраться в зале. Когда огласили завтрак законченным, все кинулись к двери, где сразу же образовалась пробка. Гвалт и окрики воспитателей продолжались не долго. Вскоре столовая опустела. Рэм вышел последним. Он все ясней ощущал свою беззащитность, так как увидел, что он здесь самый маленький.
Войдя в комнату, он застал такую картину. Игорь и Степка держали стул, на спинке которого стоял Виталий и клал на грубу (а она немного не доходила до потолка) кусочки хлеба. Когда Виталий спрыгнул на пол, Рэм спросил его:
      -Зачем класть туда хлеб? Там же грязно! —  Он вспомнил запах, который исходил из печи, когда открывал дверцу.
      -Вечером жрать захочешь — грязным не покажется, — спокойно ответил Виталий.
По звонку они все вместе пошли в зал, или, как его иначе называли, «красный уголок». Там стояли длинные скамейки, а впереди, где находилась низкая сцена, на стене, задрапированной кумачом, висел большой портрет товарища Сталина. На сцене стоял стол, покрытый красным сукном и стул. Двое мужчин-воспитателей следили за порядком в зале. Ребята захватили последнюю скамейку. К столу подошла строгая женщина с блокнотом или книжкой в руках. Рэм обрадовался, подумал, что сейчас им будут читать что-нибудь интересное. В зале сразу стих шум. Громким, поставленным голосом воспитательница начала рассказывать им о каких-то правилах. Кого-то поднимала с места, и что-то выговаривала ему четко и бесстрастно. Через несколько минут Рэма охватила такая скука, что он, чтобы не заснуть, крутил головой, оглядывая окна и стены зала. Эта пытка скукой продолжалась очень долго. И он твердо решил всегда занимать место только на последней скамейке. Когда все закончилось, и ребята стояли в коридоре, Виталий сказал ему:
-Будешь вертеться в зале во время занятий (занятий?) — тебя накажут. Здесь, брат, строго.

-Я ничего не понимаю, что она говорит, — ответил Рэм, потупившись, — мне неинтересно.

-Всем неинтересно. А ты не слушай, думай о чем-нибудь. Здесь вообще все плохо. Надо потерпеть. Потом, когда нас распределят в детские дома, будет лучше. Там интересней и легче.
    -А разве это не детский дом?
    -Нет, конечно, дурачок. Это детприемник. Здесь воспитывают (он смачно выругался), а потом разошлют в детские дома.

-Что, в разные?

-Конечно, в разные.

-Я хотел бы попасть с тобой вместе, — тихо и, как-то, просяще, сказал Рэм.

-Там видно будет… может и повезет, попадем вместе…, но до этого еще далеко.

Рэм хотел сказать, что его может забрать бабушка, но что-то остановило его. Наверное, он не хотел показаться в лучшем положении, чем Виталька.

Через пару дней, ранним утром пришла воспитательница, которая привела его в эту комнату, принесла вещи. В них он должен был переодеться. Это были его розовая байковая пижама, которую почему-то покрасили в коричневый цвет, рубашка, лифчик с резинками и чулки. Шерстяной костюмчик, в котором он был, она забрала. Он попросил лучше оставить ему костюмчик, но, ответив «не положено», она ушла. В пижаме было намного холодней.

На ночь он снимал с себя только пальто и ботинки с ботами. Пальто он клал поверх одеяла, сложенного вдвое (это подсказал и помог ему сложить Виталий). Утром Рэм расправлял одеяло и застилал постель, тоже с его помощью. Но все равно было холодно. Ночью, идя в туалет, а из-за холода он стал часто ходить ночами, он обязательно обувал ботиночки с ботами, потому что там всегда было много воды на полу.

Ребята мочились прямо в грубу. Они и его заставляли, но он противился этому. Да и не получалось у него: с полу он не доставал, а со стула не попадал — было высоковато и неудобно.

Игорь, который спал рядом, был тихим, задумчивым и немногословным. Нет, он тоже сквернословил, но делал это всегда к месту и очень редко, потому что вообще редко открывал рот. Он был каким-то безвредным и безучастным. В кровати он всегда лежал на спине, глядя в одну точку на стене под потолком, пока глаза его не закрывались, и он засыпал. О чем он думал? Трудно сказать. По его лицу ничего нельзя было прочитать.

Степка — неприятный, ехидный и злой мальчишка. Рэма он явно невзлюбил. Проходя мимо, он не упускал возможности дать ему подзатыльник или влепить шалабан. Причем, делал он это всегда исподтишка и с большим злорадством. Рэм всегда сторонился его, стараясь не оказываться рядом.

Виталий все больше нравился Рэму, он казался ему правильным и надежным человеком. Такого он хотел бы называть своим другом.

Однажды вечером Виталий достал с грубы сухой хлеб и раздал всем по кусочку, в том числе и Рэму. Степка, глядя на мальчика, ехидно сказал:

-А тебе за что? Ты же хлеб не носишь.

Малыш чуть не подавился куском. Он повернулся к этому ненавистному гаду и заорал:

-Потому что ты весь хлеб забираешь, падла!

Впервые в жизни у него вырвалось ругательство, и он даже не заметил этого. Цепкая память мальчугана фиксировала все, что он слышал. Просто он не хотел применять все те слова, которые так и сыпались вокруг.

Степка остолбенел, губы его побелели, он вскочил на ноги. Но в это время раздался грубый окрик Витальки:

-Сядь, сука! И запомни: теперь ты каждый день будешь приносить хлеб и на его долю.

В этот момент Рэм понял, что у него появился злейший враг и что нужно быть всегда начеку. Особенно нужно быть внимательным на прогулках, во дворе.

Двор представлял собой каре, ограниченное четырьмя домами. Два двухэтажных дома располагались напротив друг друга. В одном из них жили мальчики, в другом — девочки. С одной стороны, между этими корпусами была глухая стена двухэтажного дома, с другой одноэтажное административное здание и те самые ворота с калиткой и «глазком», примыкавшие к корпусу мальчиков, которые увидел Рэм ночью по прибытии сюда.

Во время прогулок разрешалось во что-нибудь играть, иногда давали мяч, если во дворе не было грязи. За окна не следовало беспокоиться, — они были зарешечены.

Во время игр Рэм всегда стоял в стороне: уж очень большое несоответствие было в возможностях его и ребят.

Однажды его окликнул сторож, сидевший возле ворот на скамейке:

-А, ты, почему не играешь с пацанами?

-Да они большие. Я не успеваю…

-Ну, ничего, паря, и ты подрастешь скоро. А где ты жил?

-В заводском поселке. На Тракторном.

-А-а-а…. Зовут. Пора в корпус. Будешь гулять, — заглядывай, — поговорим.

— Спасибо! До свидания!

     Этот сторож был добрым, он это сразу увидел.

Лежа в кровати, накрыв лицо меховым воротником пальто, мальчик думал о стороже. Он обязательно подружится с ним.

Выпал снег. Относительно тепло было только в красном уголке: там топилась груба. Но красный уголок разрешалось посещать лишь во время занятий или каких-то других мероприятий.

Видя, как утомительно сидеть на занятиях малышу, воспитательница, проводившая их, как-то сказала:

-Мальчик в последнем ряду, ты можешь погулять, пока мы занимаемся.

Он понял эту фразу, как разрешение выйти во двор, надел пальто и, с радостью, поспешил туда. Он очень хотел увидеть сторожа, поговорить с ним. На его счастье дежурил тот самый сторож.

-А, милок, как ты здесь оказался, ведь не время прогулки?

     -Мне воспитательница разрешила погулять.

      -Ну, здравствуй, как тебя величают?

-Здравствуйте, меня зовут Рэм. Это революционное имя. А как вас зовут?

-Меня — Николай Иннокентьевич, да просто дядя Коля. Ты, паря, я вижу, замерз. Штаны у тебя какие-то жидкие.

     Рэм потупился.

      -Они забрали мой костюмчик…, а зачем — не знаю.

      -Ну-ка, давай сюда.

Он распахнул полу большого тулупа, надетого поверх ватника, посадил мальчика на скамейку прямо на мех и укутал. Так они сидели рядом. Мальчугану было так хорошо! Он был преисполнен благодарностью к этому большому и доброму человеку, которого он ощутил родным.

-Пацаны тебя не обижают?

-Нет… один только есть там, противный. Но, зато, другой — очень хороший — Виталька. Он добрый и честный. Мы с ним дружим.

-Дружите? Это хорошо, а с тем плохим старайся не водиться. А родичи у тебя есть?

-Есть бабушка. Она должна была за мной приехать, но все не едет. То ей в Москву надо, то еще куда…, а я здесь…- Не сдержался малыш, уткнулся в бок сторожа и всхлипнул.

-Ну, ну… приедет твоя бабушка, раз должна была. А в Москву она ездит не просто — хлопочет.

-А что это такое?

-Добивается, значит. Выясняет что-то. Может быть, даже выясняет где ты. Все не так просто, брат. Ты уж потерпи.

-А ей обязательно скажут, где я?

-Ты не сомневайся. Добьется твоя бабушка. Приедет. Ну, согрелся? Иди наверх. А то хватятся тебя. Ты ко мне всегда приходи. Ну, бывай.

Вечером, уже лежа в постели, мальчик думал о дяде Коле, мысленно продолжая разговаривать с ним. Он очень хотел, чтобы дядя Коля понял, какие хорошие у него мама и папа. Эти мысли согревали его и не оставляли места другим думам.

Однажды, он сидел у дяди Коли под тулупом, когда во дворе были девочки. (Время пребывания во дворе мальчиков и девочек не совпадало). Мальчик наблюдал за их играми, и на душе у него было очень тоскливо. Девочки играли совсем не так, как пацаны. Они тоже бегали и шумели, но не так грубо и необузданно. И никто не ругался матом, и не затевались драки.

-Я тебя сейчас познакомлю с девчатами. У них скоро заканчивается прогулка, — сказал дядя Коля. — Светланка,- позвал он одну из девочек. — Возьмите к себе парнишку, пусть погреется у вас пол часика. Малой он совсем.

В это время подбежали еще две девочки. 

-Как тебя зовут? — наклонилась к нему Света.

-Рэм. — И, увидев недоумение на ее лице, пояснил.

–Это революционное имя. Оно означает: революция, электрификация, мир.

-Понятно. Меня зовут Света, а у этой девочки тоже революционное имя — ее зовут Октябрина.

-Знаю такие имена. У нас в детском саду была девочка Сталина.

       -А это Валя. Хочешь пойти к нам в гости?

       -Хочу! — Чуть не закричал Рэм.

       -Пошли.

Рэм с благодарностью помахал рукой дяде Коле. Они поднялись на второй этаж девичьего корпуса и вошли в комнату, где жили Света, Валя и другие девочки, которые уже были там. Комната была большая и светлая, в ней стояло шесть или семь кроватей. Было чисто и очень тепло. Здесь, возле двери, стояла такая же печь, как и в комнате мальчиков, только она топилась.

Рэму помогли снять пальто, усадили его на стул, около грубы. Светлана рассказала девочкам как его зовут, и что означает его имя.

      -А сколько тебе лет? — спросила одна девочка.

      -Уже пять с половиной.

      -Ты уже большой. А стихи ты знаешь?

Ни о каком другом вопросе он не мечтал так, как об этом. Он ожил.

-Конечно! Я знаю много стихов!

-А что ты нам расскажешь?

-Хотите, я расскажу про войну с Днепром?

Девочки поставили его на стул. Еще никогда он не декламировал с таким упоением. Ведь перед ним сидели добрые и благодарные слушатели.

Закончив, он сказал им, что знает много разных стихов. Просто он очень любит такие, как это стихотворение. Оказалось, что девочки тоже знают много стихов. Вскоре они предложили ему игру. Кто-то из девочек декламировал первую строчку, а Рэм продолжал. Иногда он продолжал читать стихотворение уже после первого слова, произнесенного кем-нибудь.

Счастью мальчика не было предела. Но… Все хорошее почему-то проходит очень быстро. Держа его пальтишко в руках, Света сказала ему, что скоро обед, и он должен быть у себя в корпусе.

-Ты будешь теперь приходить к нам часто. Когда сможешь, выходи во двор к концу нашей прогулки, и мы вместе пойдем к нам.

Видя, как настроение малыша сразу упало и, глубоко сочувствуя ему, она добавила:

-Ты нам очень понравился, и мы постараемся, чтобы ты часто бывал у нас.

   Мальчик воспрянул духом.

-Вы все мне тоже очень понравились, — робко, но страстно с ударением на слове «очень», тихо, почти шепотом, сказал Рэм.

Светлана проводила его до входной двери, и он побежал в свой корпус.

Весь этот день у Рэма было прекрасное настроение, а, засыпая, он думал о том, что завтра расскажет дяде Коле, как хорошо ему было у девочек, какие все они добрые и что самая добрая из них Света. Утром он даже не так остро, как всегда, ощутил этот сковывающий холод, когда вылезал из-под одеяла с пальто поверх него. Он вообще как-то не замечал того, что так досаждало ему раньше. Он жил ожиданием… А, когда у человека есть, что ждать, ему всегда легче. Даже ожидание приезда бабушки отодвинулось на второй план. Оно не стало для него таким тягостным.

Дядя Коля слушал восторженный рассказ Рэма о проведенном времени у девочек. Слушал, не перебивая. Только иногда крепче прижимая его к себе. Хороший человек был этот дядя Коля.

Рэм несколько раз умудрялся выскакивать в нужное время во двор к концу прогулки девочек и, конечно же, попадал к ним в гости. Это были для него счастливые дни, которые заряжали его бодростью и оптимизмом, залечивая его душевные раны. И когда ему не удавалось попасть к людям, ставшим такими близкими, он не унывал, так как знал, что девочки тоже скучают по нему, и он обязательно увидится с ними в другой день, может быть, завтра.

Он всегда бывал только в комнате, где жила Света, но девочки из других комнат забегали поздороваться, сказать ему что-нибудь хорошее и даже угостить чем-нибудь, вынесенным из столовой и припрятанным к его приходу. Это был кусочек хлеба — горбушка или печенье. Он бывал там полчаса — час, не более. Если девочки были заняты, — они оставляли на время его одного и периодически забегали посмотреть, как он там. В такие минуты ему было скучно, но, все равно, хорошо. Он сидел в тепле и, с нетерпением, ждал девочек. Иногда его клонило в сон и, тогда он дремал, сидя на стуле.

Однажды девочки должны были идти на какое-то занятие или собрание, и они предложили мальчику лечь на кровать поверх одеяла, сняв только боты, оставаясь в ботиночках. Он не заметил, как уснул.

Случилось так, что после собрания вместе с девочками в комнату вошла воспитательница. Увидев мальчика, она вскрикнула так, будто произошло что-то страшное.

-Что это такое?!

Девочки окружили ее и наперебой объясняли ей, что мальчик очень маленький и что его привели сюда погреться… Она ничего не хотела слушать.

-Мальчик — в комнате девочек!  Это б е з н р а в с т в е н н о!!!

Девочки сразу замолчали. Потом робко попытались все-таки объяснить что-то еще. Бесполезно.

-Света! — Раздалась категорическая команда воспитательницы. — Немедленно отведи мальчика к дверям его корпуса и возвращайся! И, чтобы больше этого никогда не повторилось!

-Но, Людмила Федоровна…

-Никаких «но»! От тебя, Света, я этого не ожидала!

Они вышли. Света хотела сказать мальчику какие-то теплые слова, но таких слов не находила.

-Ты не переживай, Рэм, может быть, позже разрешат…, но ты обязательно выходи во двор, когда мы на прогулке…, ты только не переживай, — скороговоркой заговорила она, увидев лицо мальчика, искаженное мукой. — Мы все тебя очень любим… Все будет хорошо, вот увидишь.

Боясь разреветься, он быстро вошел в корпус. Никого не хотелось видеть, поэтому он стоял на лестничной клетке, пытаясь понять, что произошло. Обида и злость душили его. Он ненавидел взрослых. Где же эти большие люди, на которых он так хотел быть похож?! Из всех, с кем он сталкивался последнее время, один только сторож был хорошим добрым человеком. Все другие были ненавистны ему. Что это за слово — «безнравственно»? Что оно означает? Это, когда что-то не нравится…? Спросить ему было не у кого, да и не хотел он ни с кем разговаривать. Все в его жизни рухнуло. Он чувствовал себя выброшенной пылинкой, до которой никому не было дела.

Медленно поднявшись по лестнице, он вошел в комнату. Виталий и Игорь сидели на кровати и о чем-то разговаривали. Рэм, повернувшись к ним спиной, снял пальто и шапку и бросил их на кровать. В это время в комнату вошел Степка. Проходя мимо Рэма, он отпустил ему легкий подзатыльник… Это был взрыв, который вмиг снял невидимые оковы с малыша.

-Падла, говно, курва… тра-та-та, тра-та-та…- Он изрыгал самые грязные слова, самый тяжелый мат, накопившийся в головке ребенка.

Он подлетел к Степке, желая вцепиться ему в горло…, но не достал и ухватил его за рубашку на груди. Он пытался свалить Степку, чтобы дорваться до его ненавистной рожи. Степка, не ожидая такого шквального натиска, пятился назад, пытаясь отбиться от Рэма, и даже пустил в ход кулаки, но не мог изловчиться для удара и только елозил своими грязными лапами по лицу мальчика. Подлетел Виталька, оторвал от него Рэма и одним толчком отправил Степку на пол в промежутке между кроватями.

-Еще раз тронешь мальца,- кровавой юшкой умоешься, сука! — И, повернувшись к Рэму, тихо, но повелительно, сказал:

-Возьми полотенце, и пойди умойся.

Это было спасительное указание. Мальчик сорвал со спинки кровати полотенце и бросился из комнаты.

В туалете он плескал ледяной водой себе в лицо, на котором вздулись рубцы от Степкиных пальцев. Из груди его вырывались сдавленные звуки, которые он не мог сдерживать. Это были не рыдания, это были обрывки воя загнанного зверя.

Излившиеся слезы и ледяная вода сделали свое дело. Он начал успокаиваться, если только это определение, хоть в какой-то мере могло охарактеризовать его состояние. Обмотав полотенце вокруг шеи, мальчик медленно пошел в комнату. Сейчас его, наверное, можно было сравнить с роботом, в программу которого заложены какие-то действия в определённой последовательности. Душа же его, словно, окаменела.

Виталька оглядел его и, улыбаясь, сказал:

-Если пацаны будут спрашивать, — посылай их на… я буду близко. Айда в столовую. Голову слишком высоко не поднимай.

Как прошел день, Рэм не заметил. Мысли его путались, желаний он никаких не испытывал.

После отбоя в их комнату, как обычно, зашла дежурная воспитательница. Осмотрев комнату и ребят, она вдруг воскликнула, глядя на Рэма:

-Э, что это с твоим лицом?!

-Это я упал… и об тумбочку, — угрюмо ответил Рэм.

-Как это, как можно упасть «и об тумбочку»? Не подрались ли вы здесь?

-Кто же будет драться с малышом?! Ботиночки у него скользкие, на коже. Вот и падает. — Спокойно и, по-взрослому, рассудительно объяснил Игорь.

    Воспитательница потушила свет и вышла.

-Молодец, пацан! Давай спи. Завтра в снежки поиграем. — Очень по-доброму сказал            Виталька.

Мальчик свернулся калачиком, натянул, как обычно, меховой воротник пальто на голову, ощутил, как никогда остро, сиротское одиночество и… забылся тяжелым сном.

На следующий день, после завтрака, как только начались занятия, Рэм выскочил во двор к дяде Коле. Какая же это была радость сидеть с таким близким человеком, закутанным полой его тулупа! Как оттаивало сердце мальчика в такие минуты. Дядя Коля, хоть и не дежурил вчера днем, а все, что произошло в корпусе девочек, знал. Наверное, он уже разговаривал с девочками. Рэм рассказал ему о драке.

-Не горюй, парень. Все это ерунда. С девочками будешь видеться во дворе. А с пацанами… Виталька тебя в обиду не даст, он надежный друг. Да и ты, я вижу, не промах. Правильно. Никому не разрешай глумиться над собой. Но лучше, конечно, не драться. Они вон все в два раза выше тебя. Но, все равно спуску не давай.

Во время прогулки он играл с ребятами в снежки на равных. Ребята не лепили такие крепкие снежки, как обычно.

Жизнь продолжалась. Мальчуган уже стал привыкать к тому, что судьба его не балует, и втайне надеялся все-таки, что бабушка приедет за ним. Однажды, когда он вышел с пацанами на прогулку, дядя Коля, энергичными жестами, стал подзывать его к себе. Рэм, с радостью, подбежал к нему.

-А у меня для тебя хорошие новости, — широко улыбаясь, сказал дядя Коля.

-Что, разрешили приходить к девочкам?! — С нетерпением и надеждой спросил Рэм.

-Нет, парень, лучше: вчера приходила твоя бабушка!

«Как? Бабушка была здесь и даже не зашла к нему?» Малыш недоумевал. Он даже боялся думать дальше.

     Дядя Коля все понял.

-Глупыш ты. Она была у начальства. Хлопочет, значит, чтобы забрать тебя.

Сердце мальчика теперь забилось радостно. Но… он тут же подумал, что все еще может рухнуть, не сбыться. И от этой мысли мурашки пробежали у него по спине.

-Спасибо, дядя Коля. — Рэм прильнул лицом к тулупу…

Бабушка зачастила. Дядя Коля сказал мальчику, что она почти каждый день появляется здесь. Однажды даже, когда бабушка вышла из административного здания и переходила улицу, дядя Коля поднял малыша и он в «глазок» увидел бабушку в спину. На всю жизнь он запомнил этот «глазок» в воротах. Рэм в душе начал злиться на бабушку: «что она не понимает, как ему плохо? Почему она не торопится забрать его?» Никто не мог объяснить ребенку, что, согласно коммунистической морали, матери «врага народа» не доверяли воспитание внука, то есть сына «врага народа».

Проходили так долго тянувшиеся дни. Бабушка уже много дней не появлялась у начальства. Душа ребенка черствела. Он почти ни с кем не разговаривал, ни чему не верил и ничему не радовался, все больше ощущая свою обреченность. Однажды вечером во время ужина подошла воспитательница, помогла ему надеть пальто, и они вместе пришли в административный корпус.

Рэм опять оказался в той комнате с письменным столом, за которым сидел мужчина в форме, и черным кожаным диваном. Воспитательница помогла мальчику снять пальто, и сказала, чтобы он посидел на диване. Он сидел, теряясь в догадках, что его ждет. В хорошее он уже мало верил и, все-таки, надежда теплилась в нем. Мужчина в форме встал из-за стола, подошел к мальчику (сердце ребенка сжалось) и протянул ему небольшую круглую коробку конфет. Это были помадки, которые очень хорошо пахли.

-Это тебе. Кушай.

Малыш не удержался и съел две помадки подряд. Потом, заискивающе глядя на воспитательницу, спросил:

-А можно я возьму конфеты с собой? — Ему так хотелось угостить ребят!

Он даже искренне хотел угостить Степку.

-Нет, нет. Здесь кушай, сколько хочешь, а туда нельзя.  Коробка будет вот здесь и, если захочешь, можешь и завтра поесть.

Мальчишка сразу сник. Он вошел в свое обычное состояние. Слез с дивана, положил коробку на маленький столик, стоявший неподалеку, и опять сел.

Военный куда-то ушел и вскоре возвратился с маленькой женщиной. Рэм по леопардовому полушубку, который он видел на бабушке в «глазок», узнал ее. Он вскочил с дивана и стоял, глядя в глаза бабушке. Бабушка прижала его к себе.

-Вы меня заберете отсюда? — Очень тихо спросил он.

Бабушка, тоже очень тихо, сказала ему на ушко, что сегодня они могут только повидаться, потому что еще не все готово, а очень скоро, через несколько дней, она его заберет и они уедут в Севастополь.

-Пожалуйста, побыстрей…. — Он боялся, что опять произойдет что-то такое, что помешает этому осуществиться.

Свидание было коротким. Воспитательница отвела Рэма назад в их корпус. Когда ребята укладывались спать, Виталий спросил, куда его водили.

-В корпус начальства, — ответил Рэм, — у меня было свидание с бабушкой… Может быть, она меня заберет отсюда…

Виталька бурно воспринял эту новость:

-Вот видишь, малец, как хорошо! Это же здорово!  И не надо будет тебе ехать ни в какой детский дом.

-Это хорошо, что у тебя есть бабушка, и что она сумела тебя забрать, — солидно, как всегда, сказал Игорь.

Степка молчал, но долго и беззлобно смотрел на Рэма. О чем он думал, и о чем думали другие ребята, сказать трудно. Да и вряд ли они сами разбирались в своих думах. Ясно одно, что им всем было несладко. И самой светлой мечтой их было скорее попасть в детский дом, где жизнь, как им казалось, будет более сытной, свободной и обустроенной.

Рэм следующим утром крутился у окон коридора, чтобы не пропустить момент, когда выйдут девочки. Он хотел поделиться с ними своей радостной новостью.

Выслушав малыша, девочки зажужжали как пчелки, а Света, присев на корточки, обнимала и целовала его.

-Я тебя никогда не забуду…

-Я тебя тоже, — сквозь слезы шепнул он.

Через несколько дней бабушка забрала мальчика. Когда они вышли из административного здания приемника, уже почти стемнело.

-Куда мы пойдем? К Дмитрию Ивановичу? — Спросил Рэм. В его голосе звучала надежда.

-Нет, мой мальчик. К Клавдии Ивановне. Ты ее знаешь?

-Знаю. Я всегда из детского садика шел к Дмитрию Ивановичу. Они все были бы очень рады, если бы я к ним пришел! А что… с ними что-нибудь случилось? Чувствовалось, что мальчик боится услышать что-то недоброе. Бабушка это поняла и постаралась поскорее успокоить малыша. 

-Нет-нет, мой мальчик, с ними все в порядке. Просто сейчас уже поздно, и нам лучше поехать к Клавдии Ивановне. 

А случилось вот что. По приезде в Сталинград бабушка, конечно же, остановилась в семье Дмитрия Ивановича, с которым ее сын был очень дружен. Дмитрий Иванович был старше отца Рэма. Это был большевик-путиловец, которого направили сюда на строительство тракторного завода, где он теперь работал мастером цеха. 

Бабушка ранним утром уезжала из поселка в город хлопотать о разрешении забрать внука, и возвращалась поздно вечером. Переночевав, она так же начинала новый день. Через два или три дня Дмитрия Ивановича вызвали в партком. Там его пропесочили за то, что он принимает у себя мать «врага народа».

-Она приехала забрать мальчишку-малолетку. Документы оформляет. Через пару дней уедет. — Объяснил Дмитрий Иванович.

-Какие «пару дней»? Ты, что не понимаешь, кого ты пригрел?! Немедленно выдворяй ее! Будь на твоем месте другой, — мы бы не цацкались!

-Куда ж ее, на мороз? — Сделал робкую попытку Дмитрий Иванович.

-Это не твое дело! Защитник нашелся. Иди! Мы тебя предупредили! 

Домой пришел Дмитрий Иванович пасмурный и подавленный. Бабушка сразу это заметила и сказала:

-Что-нибудь, случилось, Дмитрий Иванович? Что-то связано со мной? Не стесняйтесь, — говорите. Я уже готова ко всему. Боюсь только причинить вам неприятности.

-Вызвали меня сегодня в партком. Кто-то уже донес, что вы здесь. Черт бы их побрал!

Было непонятно, к кому относится последняя фраза: к парткому или к стукачам. А может быть и к тем и к другим. Бабушка лихорадочно начала собираться.

-Оставьте, Мария Львовна! Ночь на дворе и мороз трещит. Вы лучше сейчас ложитесь спать. Завтра раненько встанем, и я вас отведу к Клавдии Ивановне. У вашего сына есть здесь надежные друзья. Это другой поселок. Там небольшие одноэтажные домики. Там поменьше глаз.

-Хорошо. Только вы мне расскажите и нарисуйте, как туда добраться, а со мной вам ходить нельзя. У вас могут быть большие неприятности, не дай Бог. 

-Ложитесь спать. Я вас разбужу очень рано. Пойдем вместе. 

Так бабушка оказалась в семье Клавдии Ивановны, чудесной женщины. Клавдия Ивановна жила вдвоем с мужем в маленьком домике. Из сеней попадаешь в первую комнату (она же кухня), из нее — в комнату побольше, которая служила хозяевам и спальней, и гостиной. В первой комнате, рядом с кухонным столиком, стоял огромный сундук с плоской крышкой, покрытой домотканым ковриком. На этом сундуке устроили постель бабушке. Из сундука была извлечена одежда, хранимая там. Муж Клавдии Ивановны на ободок сундука под крышкой набил невысокие планочки, чтобы крышка закрывалась не плотно. Это было необходимо на тот случай, если в дом заглянут соседи, и бабушке придется спрятаться в сундук. Как оказалось, это была не излишняя мера предосторожности.

Встреча с Клавдией Ивановной не обошлась без слез. Она долго обнимала и целовала мальчика, бессвязно шептала ему какие-то нежные слова. Мальчик тоже что-то шептал. Он так отвык от ласки, что не мог опомниться от счастья. Эта ласка исходила не от кого ни будь, а от близкого человека, который хорошо знал и любил его родителей, которому не надо было объяснять и доказывать, что его мама и папа хорошие. А это сейчас для малыша, наверное, было самым главным. Бабушка сидела, отвернувшись, приложив платок к глазам.

Спали они с бабушкой на сундуке.  Рэм впервые спал без одежды. Здесь было тепло и очень уютно. Он даже во сне чувствовал, как ему хорошо.

Рано утром, еще затемно, бабушка отправилась покупать железнодорожные билеты. Вернуться она должна была только после того, как стемнеет. Мальчик был оставлен на попечение мужа Клавдии Ивановны, который вернулся с ночной смены. Она же сама ушла на работу. Почти все время Рэм рассматривал картинки в книгах, и даже засыпал над ними. Время тянулось долго, но после обеда пришла Клавдия Ивановна, и малыш в полной мере ощутил любовь и внимание близкого человека. Она хлопотала по хозяйству, разговаривая с ним. Но в разговоре ни один из них ни разу не упомянул о его родителях. Видимо, для обоих это была очень болезненная тема. С наступлением темноты пришла бабушка. Она купила билеты на поезд, который отправлялся поздно вечером следующего дня.

Поужинав, они стали готовиться ко сну. Бабушка постелила на сундуке с помощью Клавдии Ивановны, которая тоже отправилась спать. Муж ее ушел в ночную смену.

Но, видимо, проведению было угодно подвергнуть бабушку и внука еще одному унижению. Ведь провидение тоже служило системе. Когда они уже засыпали, в дверь раздался стук. Клавдия Ивановна зажгла в своей комнате свет, накинула халат, и они вместе с бабушкой быстро опустили постель в сундук. Первой в сундук залезла бабушка, за ней — Рэм. Хозяйка покрыла сундук ковриком. 

      -Кто там? — Спросила она, выйдя в сени.

      -Открой на минутку, Клава.

      -Ефросинья, ты? На ночь-то глядя? Что случилось? 

-Извини, Клава, — сказала она, входя в комнату,- понимаешь, затеяла щи варить, кинулась, а в доме ни крошки соли. Насыпь немножко, — протянула она стакан. — Слушай, а что там у вас Надька сегодня натворила? — тараторила она, явно желая задержаться здесь подольше. Клавдия Ивановна насыпала ей соль и уселась на сундук.

-О Надежде завтра поговорим. Ты меня с постели подняла. И по полу тянет, у меня ноги голые. И заснула уж я. Мне завтра с утра на работу. Ступай, Фрося.

 Соседка нехотя ушла.

Закрыв за ней дверь, Клавдия Ивановна выключила свет, и помогла бабушке с внуком вылезть из сундука, застелить его и вновь улечься. 

Рэм долго не спал. Он лежал с открытыми глазами. Мысли путались в его голове, а перед глазами стояла картинка: бабушка залезает в сундук. Ему было не по себе. Он уже знал, что такое унижение, но думал, что его больше никогда не будет в жизни, как только он выберется оттуда. Оказалось — он ошибался. Рухнула одна из его самых главных надежд.

Вечером следующего дня, когда было уже совсем темно, они с бабушкой отправились на вокзал. Прощание было коротким и трогательным. Обе женщины плакали. Бабушка благодарила Клавдию Ивановну за ее смелость, доброту и человечность. В ответ она услышала благодарность за спасение мальчика.

Поездка в поезде подействовала на малыша успокаивающе. Мысли его потекли по новому руслу. Он уже не сомневался, что там будет все иначе, там будет хорошо. Все плохое, невзгоды и унижения он связывал с местом. Откуда ему было знать о существовании системы…?  Его ждала новая жизнь! Жизнь без лишений и обид. Жизнь, в которой опять появятся его мама и папа.   

По приезде в Севастополь бабушку вызвали в НКВД, где провели с ней беседу, сущность которой сводилась к следующему. Она, мать «врага народа», несет полную ответственность за правильное воспитание ребенка и, с этого момента, будет находиться под их пристальным вниманием.

Их «пристального внимания» долго ждать не пришлось. Вскоре к ним пришел мужчина в штатском и, предъявив документы, приступил к «работе». Он обошел квартиру, то и дело, задавая бабушке вопросы. Затем он сел на диван и переключил свое внимание на мальчика. Его интересовало, в основном, кто к ним приходит, с кем он дружит, что ему рассказывает бабушка…. Кажется, последний вопрос интересовал его больше всего. Рэм стоял перед ним и отвечал, боясь сказать что-то не так. На последний вопрос он ответил, что бабушка ему больше читает, чем рассказывает.

Рядом с диваном, на котором сидел гость, стоял обеденный стол, c забытым на нем длинным кухонным ножом. Мужчина взял в руки нож и, разговаривая, вертел его в руках. Вдруг, с каким-то противным звуком, «крржик», он сделал выпад ножом в сторону мальчика. Кончик ножа остановился в двух-трех сантиметрах от живота ребенка. Рэм не отскочил, он стоял, как вкопанный, в глазах его застыла обреченность, губы были белыми, как мел. По ножке потекла предательская струйка и спряталась в носочке. Бабушка, которая чудом не упала в обморок, первая пришла в себя, и бросилась к внуку:

-Не бойся, мой мальчик, это дядя так шутит.

Странно, но в момент опасности, перед глазами мальчика пронеслась вся его коротенькая жизнь. Но самой яркой картинкой, остановившейся в мозгу малыша, была сцена в комнате девочек, а в ушах стоял резкий голос воспитательницы: «ЭТО БЕЗНРАВСТВЕННО!»

 

БАБУШКА

 

 

Бабушка, Мария Львовна, рано вышла замуж. Муж ушел из жизни совсем молодым, заболев свирепствовавшей тогда испанкой. На руках у нее осталось четверо маленьких детей: трое сыновей и дочь, которая в то время была совсем малюткой, еще не начала ходить. Всех она вырастила и всем дала образование. Чего ей это стоило, трудно себе представить.

Ничего не смыслящая в торговых делах, она в самое тяжелое для ее семьи время открыла маленькую скобяную лавчонку. И, к удивлению, всех, кто знал о полном несоответствии ее характера с коммерческой деятельностью, не только не села в долговую яму, но и вывела свою семью из очень тяжелого материального положения.

Вторично она вышла замуж, когда старший сын уже начал работать.

Эта маленькая, хрупкая женщина обладала недюженой внутренней силой. Ее беспокойство, сильное волнение можно было в какой-то момент уловить по выражению глаз. В следующее мгновение она сжималась, и была готова к действию. Она не позволяла себе расслабиться, всегда стараясь делать только то, что нужно было делать, по ее мнению, в данный момент.

Рэм был для нее воздухом, которым она дышала, хотя она старалась никогда не показывать этого ни ему, ни окружающим. Дотронувшись до его лба и определив, что у него температура, она впадала в панику, но, обернувшись к находящимся в комнате людям, она спокойно говорила: «ничего, такое бывает…». Но, не теряя ни минуты, организовывала вызов врача.

Мальчик платил ей такою же любовью и привязанностью, хотя до конца еще в глубине души не был уверен в ее безграничной преданности. Просто в его подсознании затаилась боязнь обмана. Он столько повидал в этот короткий период жизни без родителей, что доверчивость его почти испарилась. Мир поблек, утратил красочность, а вместе с ней и безусловную веру в добро и справедливость. Его коротенький жизненный опыт не позволял ему полностью доверять внешней доброте и искренности людей.

Однажды в трамвае, где было много народа, бабушку оттеснили, и он потерял ее из виду. Лицо мальчика исказилось страхом, и в его зове шепотом звучал ужас. Этот шепот в самое сердце ранил бабушку.

По дороге домой она ни на секунду не выпускала руки мальчугана. Дома она спросила его, придав своим словам спокойный и даже безразличный тон:

-Мне показалось, что ты чего-то испугался там, в трамвае. Что произошло?

-Я испугался, что ты меня бросишь… и я опять останусь один….

Нужно ли говорить, что творилось в душе этой чуткой, доброй и горячо любящей женщины, ввергнутой в нечеловеческие страдания свалившимся на нее горем. 

-Запомни, мой мальчик, никогда не смей так думать. Ты самый родной и близкий мне человек. Поэтому, что бы ни случилось, я всегда найду тебя, и сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Потому что, если тебе будет плохо, то и мне будет очень плохо.

Они крепко прижались друг к другу, и с этих пор между ними установилось полное доверие. С этих пор и до конца жизни бабушки они понимали друг друга без слов. Но мальчик еще не оттаял, нервничал. Цепкая память ребенка удерживала трагические события нескольких месяцев, в том числе и время, проведенное в детприемнике. Иногда у него бывали нервные срывы. В такие моменты он становился опять тем отчужденным, загнанным мальчишкой, единственным оружием обороны которого была брань. Из уст маленького нежного создания сыпался тяжелый мат. Трудно вообразить состояние бабушки в такие минуты. Но она и в данной ситуации нашла, должно быть, единственно верную тактику. Она замолкала, и не произносила ни слова, пока он полностью ни успокаивался. Потом она подходила к нему и тихо говорила:

-Ты знаешь, я ничего не могу понять, что ты говоришь. Ты же не сомневаешься в том, что я сделаю все для тебя. Ты мне просто скажи, что ты хочешь. Но ты кричишь, а я не могу понять ни одного слова. И мне становится очень обидно, мой мальчик.

Вскоре Рэм начал понимать, что он сейчас находится совсем в другом мире, где властвуют не злоба и холодное безразличие, а любовь и доброжелательность.

За плечами бабушки было всего четыре класса гимназии, но ее начитанность и большое любвеобильное сердце всегда подсказывали ей педагогически верный подход к внуку.

Все, кто общался с Марией Львовной, относились к ней очень уважительно. И этого не мог не заметить наблюдательный мальчик. У него вообще сложилось впечатление, что бабушку знает весь город, потому что, когда они гуляли, с ней беспрерывно здоровались прохожие.

К воспитанию мальчика приложили руки его тетя и дяди, у которых не было разницы между ним и своими детьми. Тетя со своей семьей жила в Севастополе, а оба дяди — в Симферополе. Поэтому большую часть времени Рэм находился в обществе тети, которая окружила его нежной заботой и вниманием. Вскоре мальчик проникся к ней большой любовью. Он почувствовал в ней родного человека. Муж тети был хорошим человеком, в раннем детстве лишившимся родителей. Он был морским офицером, или командиром, как тогда говорили. 

Рэм всегда с восторгом смотрел на его морскую форму, расцвеченную блестящими пуговицами, золотыми нашивками на рукавах, на форменную фуражку с крабом. Но в восторженном взгляде мальчика часто появлялась безысходная тоска, которая не могла укрыться от глаз бабушки. Однажды бабушка не выдержала, и, улучив момент, тихо сказала ему:

-Ну что ты так смотришь, мой мальчик? Твой папа не хуже. Он вскинул голову, в глазах его был стальной недетский блеск:

-А если не хуже, то почему он там, а не здесь?!

Это была еще одна иголка в сердце бабушки, и без того кровоточащее, загнанная любимым и любящим внуком.

ДВОР

 

 

Приехав в Севастополь, Рэм окунулся совсем в другой мир. Этот мир ему был мало понятен, но уже нравился. Здесь было другое солнце, другие растения, здесь было море. Здесь и люди выглядели иначе. Может быть потому, что одевались более легко, и в одежде превалировали светлые тона. Чувствовался юг. Кроме того, здесь не было высоченных заводских труб, из которых валил разноцветный дым. Дымили только трубы мощных и грациозных военных кораблей. Здесь были великолепные бульвары — Приморский, Исторический, Матросский, где воздух был напоен историей и героизмом севастопольцев. Рэм подолгу стоял у бронзового памятника матросу Кошке на Матросском бульваре. Он знал, что этот моряк погиб очень давно, и радовался. Радовался тому, что этот герой уже не сможет стать «нехорошим человеком», как это происходило с современными героями. А четвертый бастион на историческом бульваре! Неизгладимое впечатление на мальчика произвела панорама Обороны Севастополя. Его воображение было потрясено предметным планом, уходящим в пространство полотнищ картин. Видя его восторженность этим художественным творением, тетя старалась периодически водить его туда.

Очень понравился мальчику двор, в котором ему предстояло жить. Собственно, это был не один двор, а соединенные широким проходом три двора, каскадом спускающиеся с Большой морской (тогда она называлась ул. Карла Маркса) на Очаковскую улицу. Верхний двор был самым большим и нарядным. В его середине располагалась круглая красивая клумба. Средний двор был, по сути, закрытой со всех сторон волейбольной площадкой. Нижний двор был небольшим затененным двориком, в котором дети никогда не играли. Их основным местом обитания был верхний двор.

Двор был поистине интернациональным. Здесь жили русские, татары, евреи, украинцы, крымчаки, караимы. Двор был разноголосый, разноязыкий и разноакцентный. И очень дружный. Здесь все знали все обо всех. О радостях и горестях. И все были готовы прийти на помощь друг другу. Если материальное положение соседей не позволяло послать учиться сына, хорошо окончившего школу, — двор собирал деньги, и юноша ехал поступать в желаемое учебное заведение.

Когда Марию Львовну постигло это горе, она старалась, как можно меньше контактировать с соседями, чтобы не навлечь на них беду. Ведь дружба с матерью «врага народа» могла обернуться для них большими неприятностями. А соседи всеми силами старались морально поддержать ее, относились к ней с большой теплотой и вниманием. Своим отношением они подчеркивали, что не верят во враждебность действий ее сына, выросшего у них на глазах. Мария Львовна всей душой была им благодарна за то, что они, как и она, не верят в виновность ее сына. Она сама была добра и ценила добро.

В нижнем дворе жила средних лет женщина, красивая и стройная с печальными глазами. Одевалась она всегда в темные облегающие платья и выглядела очень эффектно. Но во всем ее облике чувствовалась грусть. Жила она одна. Изредка она приходила к Марии Львовне. Просто так, поговорить. Рэм любил, когда тетя Шура приходила. Ему нравилось смотреть на нее, слушать ее тихую беседу с бабушкой, особенно после одного случая. Как-то в выходной день она пришла изящная, строгая с покрасневшими глазами. 

-Наревелась я сегодня с утра, Мария Львовна.

-Что случилось? — вскинулась бабушка.

-Да ничего и не случилось… Утром по радио передавали песню «дан приказ ему на запад… ей — в другую сторону». Известная песня, а вот душу всколыхнула. Я решила непременно сегодня зайти к вам.

-И правильно сделали. Давайте пить чай.

Видно, за плечами тети Шуры было немало невзгод, и то, о чем пелось в этой песне, было для нее не просто словами. Может быть, поэтому ее печальный образ был таким притягательным для мальчика.

Рэм быстро сдружился во дворе со сверстниками и теми, кто был немного постарше.

В одной татарской семье было трое детей: Инвер — самый младший, Мая и Султан. С Инвером они были ровесниками, Мая была на пару лет старше, а Султан был совсем взрослый, он учился в четвертом классе. Мая была резвая, веселая девочка. Видимо, в школе или кто-нибудь из соседей, ей преподали урок вежливости, и теперь сколько бы раз на дню она ни повстречала одного и того же человека она непременно здоровалась. Соседи кивали ей с добродушной улыбкой. Однажды Вовка, старшеклассник, окликнул Султана:

-Здравствуй, Султан! Ты чего такой насупленный, не здороваешься?

-За меня Майка уже со всеми по десять раз перездоровалась, — ответил он хмуро. 

Однажды Султан сыграл неблаговидную роль в жизни Рэма, когда он начал учиться в первом классе. Дело в том, что бабушка попросила учительницу информировать ее об учебе и поведении внука. Однажды Рэм получил несколько замечаний от учительницы, и на последнем уроке она написала записку бабушке, и попросила его передать. Это было перед выходным днем. Мальчик смалодушничал, и записку бабушке сразу не отдал. Решил передать завтра. Гоняя во дворе, Рэм все время ощупывал в кармане записку, которая очень портила ему настроение. На следующий день утром он опять не решился отдать бабушке записку. Днем, увидев, что на веранде своей квартиры сидит Султан, и что-то пишет, Рэм решил поделиться с ним своей неприятностью. Он подошел к Султану и тихо сказал:

-Учительница написала записку бабушке.

Султан поднял голову от своей тетради:

-Ну и что? Дайка я прочту.

Записка была написана бледным зеленым карандашом. Да еще и изрядно потерлась в кармане. Султан и так и этак повертел ее, но разобрать почерк учительницы так и не сумел. Зато он увидел, что одно слово выглядит гораздо бледнее остальных. Он пошел в комнату и принес зеленый карандаш и резинку. Аккуратно проводя резинкой по этому слову, он добился того, что оно стало почти совсем незаметным. Притупив карандаш, который оказался более ярким, чем карандаш учительницы, он, подражая ее почерку, на месте стертого слова написал «отлично». Легонько потер это слово пальцем и, возвращая записку, сказал:

-Отдай бабушке вечером, когда зажгут свет. Она ничего не заметит.

Рэм не стал дожидаться вечера и, собравшись с духом, войдя в дом, сразу отдал записку бабушке. Бабушка прочла записку, иронично улыбнулась и, ничего не сказав, положила ее на стол. Рэм возвратился во двор, прекрасно понимая, что совершил подлость. Настроение у него было отвратительное. Позже пришла тетя. Она каждый день, хоть ненадолго, забегала к ним. Бабушка дала ей прочесть записку. Тетя расхохоталась. Мальчик готов был сквозь землю провалиться. Щеки его пылали. Фрагмент получившейся записки: «…ваш внук отлично разговаривает на уроках…»

-Мама, ну и что ты ему на это сказала?

-Ничего. Он прекрасно все понял сам.

-Кто же тебе оказал эту медвежью услугу? — спросила тетя.

Рэм стоял, потупившись, с багровыми щеками, и молчал. Тетя не настаивала на ответе. Это был хороший урок, который он запомнил на всю жизнь. Быть может, это событие в немалой степени повлияло на формирование его отношения к нечестности.

Инверка научил Рэма есть цветки акации и зеленые абрикосы. Они много времени проводили на высоких деревьях акации, растущих во дворе. Что же касается зеленых абрикос, то их надо было воровать, потому что они росли только в маленьких палисадниках, огражденных низкими заборчиками, возле квартир одноэтажных домиков. Ближе всех к такому заборчику росло абрикосовое дерево в палисаднике квартиры, где жила девочка Софа. А у Софьиной мамы была одна особенность: она не выговаривала многих букв русского алфавита. Дочку она называла Чофа. Но это бы не страшно. Курьез заключался в том, что, произнеся слово, она не могла остановиться и повторяла его много раз. Например, увидев, что рвут зеленые абрикосы, она выходила и громко отчитывала ребят:

-Не понимаю, почему желеные, почему? желеные, почему желеные, почему? Почпеют — тогда. Почему желеные, желеные почему?

Вечером наступала самая интересная пора во дворе. Мама Софы выходила звать дочку домой. По двору неслось зычное:

-Чо-о-фа-Чофа-Чофа-Чофа!

Она делала паузу, и тогда вступал хор малышей, которые сразу бросали свои игры:

-Чо-о-фа-Чофа-Чофа-Чофа!

Малыши замолкали, и наступала очередь мамы:

-Чо-о-фа-Чофа-Чофа-Чофа! Софа, со всех ног бежавшая к дому с выкриками «да иду, мама», не могла быть услышанной мамой из-за отсутствия интервала в этом диалоге. В эти минуты соседи с улыбками затихали у открытых окон. Казалось, что этот ежедневный спектакль не надоедал им. Он превратился в нечто вроде дворового ритуала.

Бабушкина квартира располагалась на втором этаже двухэтажного дома. Хозяйка одной из квартир нижнего этажа, пожилая женщина, содержала несколько кур, которых откармливала к праздникам. Всего бывало не более четырех — пяти кур, и находились они в маленьком сарайчике под открытой лестницей. Однажды Рэм увидел, что соседка держит курицу за голову и в открытый клюв засыпает ей зерно, после чего своим толстым коротким пальцем проталкивает его в глотку. Мальчик был возмущен таким обращением с живым существом. Однако эта экзекуция проводилась очень часто. Дверь сарайчика закрывалась не на замок, а прижималась к притолоке большим чугунным утюгом. Чтобы хоть как-то скрасить жизнь бедных кур, Рэм, улучив момент, когда никто не мог видеть, отодвигал утюг и выпускал их во двор. Он думал, что автора этого деяния вычислить будет очень трудно. Но соседка почему-то сразу догадалась. Встретив бабушку во дворе, она ей сказала:

-Вы знаете, Мария Львовна, ваш внук все время выпускает моих кур во двор. Когда-то это делал ваш сын, теперь это делает ваш внук, чтоб они были здоровы. Неужели это передается по наследству?

-Хорошо, что вы мне сказали. Это больше не повторится. — Ответила бабушка, и тепло распрощавшись, они разошлись.

Придя домой, бабушка сказала:

-Мой мальчик, пожалуйста, никогда больше не делай этого. Не выпускай соседских кур. Мне вообще не понятно, почему ты это делаешь — доставляешь столько хлопот пожилой женщине. 

-Потому что она над ними издевается. Она насильно заталкивает им зерно в глотку. Им больно, и они задыхаются!

-Нет-нет. Ты просто не знаешь. Таким способом быстро откармливают кур. Скоро майские праздники. Она хочет приготовить праздничный обед. Хочет, чтобы курица к тому времени набрала вес и была жирной. 

В душе Рэм не был согласен с таким варварским кормлением, но открывать сарай больше не стал, чтобы не огорчать бабушку.    

Бабушкин муж, Абрам Маркович, (Рэм называл его дедом) был человеком ироничным и даже несколько саркастичным. В этом же дворе жил с женой его давний друг, которого тоже звали Абрам. Тандем этого человека со своей женой казался каким-то нереальным. Это были два антипода. Он — вальяжный, всегда чисто выбрит, красиво одет. От него веяло свежестью и здоровьем. Она же наоборот была похожа на серенькую мышку, робкую и не очень опрятную. Умом она тоже не блистала.

Приходя к деду, ее муж четко дважды стучал в дверь квартиры, которая днем никогда не запиралась, потом распахивал ее на всю ширину и басом спрашивал:

-Можно?!

Она же скребла тихонько дверь, чуточку приоткрывала ее, только чтобы можно было просунуть нос, и тонким писклявым голоском нараспев спрашивала:

-Мозня-а-а-а?

Деда она почему-то называла Аврум, а своего мужа —  Убрам. Вообще у нее все было на «У». Например, «кустюм» или «мне так убидно, мой Убрам не купил мне дикалону».

Однажды она пришла с каким-то электрическим прибором и обратилась к деду, как обычно, на распев:

-Аврум, что-то не рабо-о-тает. Моего Убрама нет дома. Может быть, ты сможешь что-то сделать?

У деда, видно, было игривое настроение. Он глянул на нее очень серьезно и сказал:

-Хорошо. Только ты должна отгадать загадку. Слушай внимательно. В квартире: крутится, крутится, становится в уголок, веник. Что это?

  -Ну, я должна хотя бы подумать!

  -Хорошо. Садись, думай.

Она знаками подозвала Рэма:

-Что это? — спросила шепотом.

-Веник. — Так же шепотом ответил он.

    Тогда она взорвалась.

-Веник?! Так что он крутится, что?!

Дед довольный копался в приборе. Шутки вообще были приняты во дворе. Здесь люди откликались на все смешное, если оно не задевало их самолюбия. Отдельные выражения и высказывания соседей Рэм запомнил на всю жизнь. Во дворе жила очень древняя старушка, возраста которой никто не знал. Многие старики полушутя утверждали, что, когда они поселились здесь в молодости, она уже была старой. Видя, что она сильно простужена, соседка-врач ей как-то сказала:

-Вы так сильно простужены, Фаина Аркадиевна. Надо поберечься. В вашем возрасте уже нельзя так простужаться.

-Ой, не говорите. К моему слабому здоровью не хватает мне только умереть.

Это выражение стало крылатой фразой, которой жители двора с удовольствием пользовались.

В те времена в Севастополе в армейских частях, а особенно во флоте, было принято поощрять отличников военной службы приходом в их родной двор и рассказом соседям о достижениях парней. Это была прекрасная традиция. Во дворе жил очень хороший мальчик Ваня, который только год прослужил на корабле, а уже удостоился такого поощрения. Как-то вечером во двор пришли командир, несколько матросов и маленький оркестр. Всех жильцов попросили выйти во двор. Проиграл оркестр, после чего выступил командир с хвалебной речью в адрес Ивана. Ваня был очень смущен. Он даже как будто стыдился этих похвал. Начальник поблагодарил родителей и соседей за то, что воспитали такого хорошего парня — отличника боевой и политической подготовки, хорошего матроса и чуткого товарища. А закончил он свою речь фразой, которая тоже стала крылатой: «лучший из лучших — Ваня Титаренко»!  С этих пор, когда кто-то хотел сказать о ком-то в превосходной степени, говорили примерно так: «в общем, лучший из лучших — Ваня Титаренко».

ВОЙНА

Время летело быстро. В конце 1938 года маме, осужденной на пять лет «по делу мужа», разрешили переписку. Теперь из подробных писем бабушки она знала многое о своем сыне. Это было счастьем. Рэм получал мягкие наставления от своей мамы, и тоже был счастлив. Он вновь поверил в то, что через какое-то время они снова будут все вместе с папой и мамой. И, конечно же, рядом всегда будет бабушка, к которой мальчик очень привязался.  Но… на все запросы бабушки о сыне ей отвечали, что он «осужден на десять лет без права переписки».

Такие сообщения она продолжала получать и после того, как в феврале 1938 года его не стало. Но это станет известно уже после его реабилитации.

Вскоре грянула война. Рэму только исполнилось девять лет. Начались невзгоды и лишения. С первого дня войны Севастополь методично, в определенные часы с немецкой пунктуальностью подвергался жестоким бомбардировкам. Все мужчины семьи ушли воевать. Через три-четыре месяца после начала войны бабушка, Рэм и тетя с двумя маленькими детьми эвакуировались. Дед категорически отказался ехать. Он был твердо убежден, что Севастополь никогда не будет отдан врагу. Когда немцы вошли в город, он был расстрелян.

Семья из двух женщин и троих детей добралась до Сталинграда. Тогда еще это был глубокий тыл. Там их приютили друзья отца Рэма. Но вскоре оттуда пришлось бежать на Кавказ.

МАМА

 

 

Связь мамы с бабушкой прерывалась на долгие сроки. Маме разрешали переписку во время войны гораздо реже, а после эвакуации из Сталинграда повлияла еще и смена нескольких городов на Кавказе. Мама отсидела не пять лет, а шесть, так как во время войны нелегко шли на освобождение политических заключенных. Да и даровая рабочая сила лагерников во время войны была далеко нелишней. Но в 1943 году ее актировали по состоянию здоровья. Здоровье ее было подорвано, помимо прочего, выкидышем, случившимся во время ночного допроса еще в тюрьме. Очнувшись в тюремной больнице, она спросила у врача, тоже политической заключенной:

-Кто у меня был?

-Девочка. — Ответила врач. — И, видя каким страданием исказилось лицо больной, — продолжила, — не переживай ты так, Тамара, тебе сейчас надо последить за своим здоровьем. Все это дало осложнение на почки, а сердце итак не из крепких. Ты уж постарайся, милая. Надо выздороветь. Постарайся здесь, в больнице, набраться сил.

Все это говорилось отрывочно во время уколов или других подходов к больной, так как врачам запрещалось разговаривать с больными.

К моменту освобождения мама знала только, что бабушка с внуком находятся где-то на Кавказе. Она попросила направить ее в те края. Ее послали работать на чайные плантации Грузии. Наконец, на один из запросов пришло сообщение, что семья проживает в городе Ереване на улице Орджоникидзе, 4. Надо сказать, что по существовавшим тогда законам она обязана была безвыездно отработать на этом месте полгода, находясь под надзором НКВД, прежде чем получить временный, месячный паспорт. Но разве могла мать отложить свидание с сыном на такой долгий срок?! Накопив пару отгулов за сверхурочную работу (работала почти без выходных дней), она решилась на очень рискованный шаг: поехать в Ереван без документов. Риск был огромный. Во-первых, могли хватиться, что ее нет на месте. Во-вторых, она могла попасть в постоянно проводившиеся облавы в Ереване и в дороге, где часто устраивались проверки документов. В любом из этих случаев финал был один: тюрьма и лагеря, но уже на более длительный срок. И, все-таки, она рискнула. По приезде в Ереван тут же отправилась по полученному адресу. Но…, видимо, жизненный круг этой женщины был заколдован. Придя на место, она с ужасом увидела, что в доме под этим номером находятся детские ясли. Что делать?! Идти в милицию нельзя — могут потребовать документы. Зная, что бабушка во всех городах всегда получала письма на почтамте до востребования, она, расспрашивая прохожих, добралась до главной почты. Подойдя к нужному окошку, измученная женщина узнала, что бабушка действительно здесь получает письма, и, что сегодня утром она заходила, возможно, зайдет и завтра. Тогда мама оставила записку бабушке в этом окошке. Дальше нужно было где-то спрятаться до утра. На вокзал идти нельзя — там ночью обязательно проверяют документы. Всю ночь она простояла в каком-то подъезде. 

Что же произошло? Бюро выдало неправильный адрес? Нет, правильный. Просто к несчастью, и без того натерпевшейся женщины, в Ереване было две улицы Орджоникидзе. Только нужная улица находилась далеко от центра города, в поселке ферментационного завода, и о ней не знали даже в почтовых отделениях.

Утром бабушка пришла на почту. Трудно описать встречу этих двух женщин. Когда встречаются две изболевшиеся души, радость и горечь образуют сложный и запутанный клубок. Слова становятся мелкими и никчемными, — разговаривают души.

Приехав домой, они не застали Рэма. Он где-то гулял с друзьями. Ведь были летние каникулы. Встреча мамы с сыном произошла тогда, когда маме уже нужно было отправляться на вокзал, чтобы вовремя поспеть на работу. На вокзал поехали втроем. Свидание мальчика с мамой в общей сложности продолжалось два часа. Сквозь непрерывно накатывающиеся слезы мама рассматривала своего повзрослевшего сына. Боль и радость одновременно заполняли ее сердце. А перед глазами мальчика стояли картинки детства, в которых всегда присутствовала мама, его нежная и ласковая мама. Как много он хотел ей сказать и не находил слов. Просто у него не было слов, которые могли бы выразить его радость и его любовь к ней. Сидя с ней рядом в трамвае, он только гладил ей руку. Но маме этого было достаточно. Она наяву ощущала своего сына рядом. И это было счастьем. Бабушка сидела сзади, неотрывно смотрела на них, часто поднося платок к глазам. Как она жаждала такой же встречи с сыном! И сейчас ей казалось, что встреча реальна. Она даже не допускала сомнений на этот счет. Просто надо пережить еще несколько лет…. Легко сказать.

Уехала мама. Она успела в срок выйти на работу. И, слава Богу, никто не заметил ее почти трехдневного отсутствия.   

Отработав положенное время, мама получила первый временный паспорт, и могла уже покинуть это место. Она просила ее кураторов из НКВД, чтобы ее направили на какой-нибудь завод для работы по специальности. Она была специалистом в области пирометрии. И ей дали направление на один из заводов Грузии, где производились специальные сплавы для военных целей. Бедная женщина решила, что ее жизнь скоро войдет в колею, хотя бы отдаленно напоминающую ее прошлые годы. Но она не дошла даже до проходной завода, потому что получила отказ, едва войдя в административное здание. Разве мог первый отдел пропустить только что освободившуюся политзаключенную на секретный объект? Ей пришлось с благодарностью принимать любые черные работы в поселке этого завода. Но она уже получала хлебные карточки и кое-какие деньги. Ради перспективы забрать к себе своего мальчика она была готова на любую работу и любые лишения. И мечта ее сбылась. Вскоре она забрала к себе сына. Бабушка в это время жила с дочерью и двумя ее детьми в Поти, и приезжала к невестке и внуку, как только позволяли обстоятельства. Находиться в длительной разлуке с любимым внуком она была не в силах.

Прошло немножко больше года, и закончилась война. Рэму уже исполнилось тринадцать лет.

Детство осталось позади.

Вместо эпилога — Встреча с прошлым

 

 

Рэм приехал с женой в Севастополь, в город, где он прожил несколько детских лет до Второй Мировой войны и проучился два класса в школе; город, в котором родился и вырос его отец. Они остановились у женщины, знавшей отца Рэма с самого детства.

Отец сгинул в сталинских лагерях. Мать вышла на свободу через шесть лет с подорванным здоровьем, что и привело к ранней ее кончине.

Сразу после войны Рэм побывал в этом городе. Построенный из белого известняка, город превратился в каменный хаос. Он побродил, насколько это было возможно, по развалинам своего дома, по развалинам школы, и уехал оттуда со щемящим чувством потери. Потери того, что было таким родным и близким в раннем детстве. Ему до боли хотелось пройти по тем, врезавшимся в память, местам, которые были связаны с его воспоминаниями. Поэтому он так стремился в уже давно отстроенный город. Отстроенный, благодаря энтузиастам–архитекторам, сохранившим план и фотографии улиц и домов, таким, каким он был раньше. Было и еще одно обстоятельство, которое тянуло его сюда — незабываемая природа окрестностей Севастополя. Когда он думал об этом городе, перед его глазами неизменно всплывали МАКИ. Эти необыкновенные алые цветы с нежными примятыми лепестками, трепещущие от ветерка на фоне белой известковой почвы, не могли не проникать в самую душу и оставлять равнодушными даже огрубевших в своем восприятии людей. Сейчас они специально ездили в Орлиное и Красный Камень любоваться природной красой этих мест, и, конечно же, маками, росшими здесь в изобилии.

Итак, он в Севастополе. Он водил жену по памятным местам, показывал ей детский сад, школу, в которой учился. Здание школы было точно такое же, как и раньше, только теперь в нем располагался магазин. Но внешне в этом замечательном городе выглядело все, как и прежде.

По утрам и вечерам они обычно купались в море на Приморском бульваре, где в те годы было выделено специальное место. Большой современный городской пляж только строился.

Однажды вечером, когда они пришли к месту купания и Рэм начал раздеваться, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Подумав, что это ему показалось, он подошел к краю пирса и нырнул в воду. Жена его решила не купаться. Она сидела недалеко от места, где разделся Рэм. Выйдя из воды, он опять почувствовал, что его кто-то разглядывает. Промокнувшись полотенцем, он начал одеваться. Жена тихо сказала ему, что за его спиной стоят две пожилые женщины, которые все время смотрят на него. Когда он оделся, одна женщина отошла от подруги и приблизилась к ним.

-Здравствуйте, извините, пожалуйста, вы Рэм?

-Да. —  Растеряно ответил он.

-Я вчера встретила Галину Борисовну, у которой вы остановились, и узнала от нее, что вы здесь. Я – Нина Алексеевна Соколовская. Может быть, вы слышали это имя от своих домашних.

-Как же, знаю о вас со слов бабушки. И знаю, что вы в молодости встречались с моим отцом. Рад с вами познакомиться.

-Галина мне сказала, что утром и вечером вы бываете здесь. Я приходила сюда утром, но не нашла вас. Зато сейчас мне повезло. Мне очень хотелось поговорить с вами. Вы не очень спешите?

-Мы в отпуске, спешить нам некуда.

-Тогда уделите мне несколько минут. Давайте присядем на той скамеечке.

Они отошли к стоявшей неподалеку скамейке, а жена Рэма осталась разговаривать с приятельницей Нины Алексеевны.

-Большое спасибо вам за то, что вы согласились уделить мне время. Я понимаю, что вам намного интересней побродить по городу или пойти на вечерний сеанс в кино, чем сидеть и разговаривать с пожилой и незнакомой женщиной.

-Нина Алексеевна, во-первых, пожалуйста, говорите мне ты. Во-вторых, поверьте, что мне приятно пообщаться с женщиной, которая в далеком прошлом была с моим отцом, пусть даже, просто в дружеских отношениях. А мне кажется, что ваши отношения были гораздо глубже. 

-Спасибо, дорогой, ты все прекрасно понял. Я любила твоего отца. И он меня любил. Мы были счастливы вдвоем…. Мне легко разговаривать с тобой, хотя я и очень волнуюсь. Ты понимаешь, твой папа был необыкновенным человеком. Он, в отличие от меня, был горячо предан Советской власти, восторгался всем новым. Его манили новостройки, потому что его манила кипучая жизнь, героика строительства новой жизни. И, когда объявили комсомольский набор на строительство Сталинградского тракторного завода, он одним из первых записался, и стал готовиться в дорогу. Он звал меня. Он настаивал, чтобы я поехала с ним…. Рэм, пожалуйста, пойди на улицу Суворова. Там есть дом 42. Это один из очень немногих домов в Севастополе, который удалось восстановить после войны. Это был дом, где мы встречались с твоим папой. Я его до сих пор называю “нашим домом свиданий”. Внутри в этом доме, конечно, все переделано, но снаружи он остался тем же.

-Нина Алексеевна, а почему вы не поехали тогда с отцом?

-Мне тяжело об этом говорить. Не хотела уезжать из родного города; может быть, боялась трудностей. Ведь я же не была так фанатично предана новому строю, как он. К тому же надеялась, что он скоро вернется назад. Были моменты, когда я без оглядки побежала бы к нему. Но он меня больше не звал. Он был очень сердит на меня. Может быть, даже считал мое поведение предательством. Я была глубоко не права. Это мучает меня всю жизнь. Потом я узнала, что он женился. Вскоре родился ты. Только тогда я поняла, что я натворила. Я вышла замуж за нелюбимого человека, и вскоре ушла от него. Я прожила ничем не примечательную, тусклую жизнь. На склоне лет особенно чувствительно, оглядываясь назад, не видеть ничего, кроме серости. А ведь я могла быть счастлива. Я до сих пор не могу себе простить, что тогда не поехала с твоим папой в Сталинград! 

-Не казните себя. Не забывайте о папиной судьбе, и, что вас бы постигла участь моей мамы.

-Да! – Воскликнула она горячо. – Да! Но я прожила бы несколько счастливых и ярких лет с любимым человеком… а это стоит того, чтобы разделить с ним его страшную судьбу.

Она быстро встала со скамейки, не желая показывать своего искаженного страданием лица, и, боясь разрыдаться. Рэм тоже поднялся, наклонился и поцеловал ей руку. Она припала щекой к его груди.

-Будь счастлив, мальчик. Пожалуйста, сходи на Суворова, 42.

-Обязательно пойду.

-Нина Алексеевна, а как вы меня узнали здесь, на пляже?

-По фигуре. И волосы у тебя такие же… и голос.

Следующим утром Рэм стоял напротив дома, в котором бывал его отец. Фасад дома сохранился полностью. На нем даже остались следы от пуль и осколков. Он вспомнил, как Нина Алексеевна назвала его “дом наших свиданий”.

Мысленно он вернулся к вчерашнему разговору с ней. Как остро она сейчас ощущает серость прожитой жизни и глубину ошибки, совершенной в молодости, и как сожалеет об этом. “Зато я прожила бы несколько счастливых и ярких лет с любимым человеком”. На ум пришла старинная притча, вложенная Пушкиным в уста Пугачева: “… чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью”.

Рэм был рад встрече с Ниной Алексеевной. Рад, потому что узнал о существовании этого дома, узнал женщину, с которой когда-то встречался его отец. А главное, что есть еще один человек, который с любовью вспоминает и думает о нем, вырванным много лет назад из этого мира.