Ирина Фролова. ПРАЗДНИК ТОРЫ

Уже неделю я находилась в Тель-Авиве. И наступил мой первый шабат, что по-русски, конечно, шабаш — кончай работать!

По такому случаю мы все, наконец-то, завтракали вместе и неспеша. Сидя за столом, мы обсуждали, как нам провести этот мой первый шабат. Жара стояла обычная, по-моему, просто, жуткая, и в душе я лелеяла надежду попасть, наконец-то, на море. Но как это сделать? Транспорт в шабат не ходит, нас пятеро, а мотоцикл один… На столе появилась большая карта Тель-Авива

и, нависнув над ней с двух сторон, мои племянники — Алла и Аркаша — вроде бы, пытались определить кратчайший путь к морю…

На самом же деле Алла в очередной раз старалась доказать своей матери Неле, моей сестре, кто из них двоих умней и кого, вследствие этого, она должна любить больше. Что бы Аркаша ни предложил, Алла насмешливо опровергала, причем, откровенно глумясь над ним.

— Хватит! — наконец, не выдержала Неля, а четырехлетняя Соня, дочка Аллы, сделала страшную рожицу и показала своей матери кулак. Я переживала в душе. «Господи, — думала я, — да что же это такое?! Неужели эта ревность так никогда и не кончится?..»

И получается, Господь услышал меня: в дверь резко позвонили…

Неля открыла, вошла живущая над нами «француженка» Клодет и заговорила с ней на иврите.

— Зовет в синагогу… — перевела мне сестра слова Клодет. — Дает две минуты на сборы. Хочешь? Была когда-нибудь в синагоге?..

— Никогда не была и, конечно, хочу! Скорей собираемся!..

Мы забегали по квартире, облачаясь в свои лучшие одежды. Головы повязали платками, как это принято у нас в России, и спустились вниз.

По дороге в синагогу Алла несколько раз оглянулась и с нажимом заметила матери:

— Между прочим, твой о-очень! д у х о в н ы й Аркашенька остался дома…

Мать не выдала никакой реакции, и тогда дочь вздохнула и смиренно добавила: — Черт с ним! Пусть сидит и пялится в телек на своих патлатых эпилептиков. (Тяжелый рок Алла тоже ненавидела назло Аркаше).

 

Перейдя улицу, мы прошли еще минут пять и по толпе, собравшейся у простого одноэтажного здания, поняли, что это и есть синагога. Подняв голову, я поискала каких-нибудь признаков храма — купола или колокольни, но ничего такого не увидела. Через обычную дверь, в обычной кирпичной стене, мы вместе со всеми вошли в довольно большой зал. Он был разделен на две неравные части: на метр от пола — глухим, непроницаемым ограждением, а дальше, до высоты человеческого роста, — золотистой кружевной занавеской. Через нее было видно, как в дверь, находящуюся на противоположной от нас стене, в большую и основную часть зала по-хозяйски входят мужчины и мальчики.

 

Миновав ряды стульев, мы прошли в первый ряд и сели у самой занавески, чтобы лучше все видеть и слышать.

— А почему мы за занавеской? — тихо спросила я Аллу.

— Не кошерные! — быстро сострила она.

— Не обрезанные? — не поняв, уточнила я.

— Более жирные! — засмеялась Алла.

— Какие тонкости… — поддержала я юмор племянницы и через дырочки занавески начала наблюдать, что происходит в основной части зала. Мужчины              степенно рассаживались и, действительно, они были более поджарые, чем женщины, но тоже особой худобой не отличались. На иврите я знала пока всего несколько слов (шалом, кен, ло, слиха и тода раба), так что все, что мне оставалось, это смотреть и слушать. «Ничего, — подбодрила я себя: «Имеющий глаза да увидит… Имеющий уши да услышит…»

 

Между тем служба уже шла. Раздавались громкие воодушевленные возгласы и монолитный хор мужских голосов дружно подхватывал их. Время от времени какая-нибудь из женщин осторожно приподнимала кружевную занавеску — тогда я изо всех сил старалась почувствовать, что же происходит за ней?.. Но пока отметила лишь следующее:

Мужчины сидят лицом к красивому мраморному порталу, покрытому золотыми письменами и обрамляющему собой тяжелую серебристую завесу. За ней, конечно, находится «Святая святых» со свитками Торы, Законом Божиим.

 

Мы, женщины, почему-то сидим так, чтобы смотреть не на этот святой портал, а на мужчин… Причем, не в лицо им, а в профиль…»Что-ж, — думаю я, стараясь быть объективной, — вообще-то, вполне резонно, если учесть, что все мы — из их ребер…» И от всей души я радуюсь, что за четыре тысячи лет евреи ни на йоту не отступили от своего Ветхого завета (женская эмансипация уже давно мне опостылела).

Аналои и раввины находятся только на половине мужчин (настоящих людей, более сильных и умных). И против этого я, типичная — ломовая — советская женщина, тоже ничуть не возражаю. И вот, сейчас все это мужское воинство так единодушно и самозабвенно славит Бога и возносит ему псалмы, что, сидя за кружевной занавеской, я чувствую себя, как за каменной стеной. Смотрю на окружающих меня женщин — все они мирно сидят себе, в красивых салфеточках на головах, и, не отрывая глаз от молитвенников, непрерывно кивают головами — ежесекундно славят Всевышнего за все. На коленях у них елозят, переползая на соседние колени, прелестные крошечные мейдэлэ, не издающие ни единого звука. Девочки постарше предоставлены себе: они ведут себя естественно, как дома, но тоже тихо. Неля объясняет мне на ухо: «Чтобы поощрить такое поведение детей, им, еще до начала службы, раздают подарки. Наподобие тех, что у нас на Новый год раздают деды-морозы…»

 

Это заботливое и разумное отношение к детям восхитило меня, и сразу вспомнилось, как едва очутившись в самолете «эль-аль», я остро ощутила эту особую — родственную — заботу евреев друг о друге. Как печать лежала она на их лицах, мягких, внимательных, ласковых. На мой вкус, даже чересчур мягких, если иметь в виду мужчин…

 

Не успела я так подумать, как мягкие и тягучие (все-таки восточные…) псалмы, состоящие, казалось, из одних а-а-а, о-о-о, э-э-э, закончились и раздались очень даже твердые, вызывающе твердые, просто, непоколебимые!возгласы. По их звучанию я интуитивно почувствовала, что именно провозглашают сейчас раввины и дружно подхватывают мужчины. Конечно, это должны быть Десять заповедей, которые Бог через пророка Моисея вручил своему избранному народу. И сейчас этот народ повторял их так громогласно, так одержимо, словно клялся в верности им всеми своими печенками.

— НЕ УБИЙ!.. (так мне казалось кричал раввин) — И все мужчины, в один громоподобный голос, ужасались д а ж е  с л о в е с н о м у  выражению этого кошмарного действа:

— Нет! Нет! Никогда!! Лучше сдохнуть, лучше сдохнуть!!! (Так слышалось мне в переводе с иврита на мой родной, русский, язык).

— НЕ ВОРУЙ!.. (так мне казалось закричал раввин) — И мужчины с отвращением, с омерзением, громогласно отвергли и это:

— Пусть отсохнут наши руки! Пусть отсохнут!! Пусть отсохнут!!! (явственно слышалось мне).

— И НЕ ЛГИ!.. — по-моему, вскрикнул раввин, от чего мужчины, вроде, даже зарыдали:

— О вей! Ой вавой! Пусть отсохнет наш язык!! Провалиться нам на месте, если … (Ну и так далее).

Эта мощь, этот напор потрясли меня до глубины души. Конечно, я отдавала себе отчет, что воспринимаю не саму Истину, а только ее звучание, и повернулась к сестре:

— Ты понимаешь, что они кричат?

Сестра была тоже очень взволнована — лицо ее горело, глаза были наполнены слезами. И Алла наша сидела… какая-то вся обмягшая, обхватив руками Соню и зажав ее коленями. Так что и Соня стояла, не шевелясь, широко раскрыв глаза и рот. Сестра пошепталась с Клодет, и та подтвердила, что да, действительно, речь сейчас идет о Десяти заповедях.

 

Не успела я придти в себя от этого впечатления — к нам стали поступать  пластмассовые стаканчики с вином и тарелочки с закусками. И все присутствующие в синагоге превратились в одну огромную семью, собравшуюся в гостях у Бога. Не решаясь ни пить, ни есть, я чуть-чуть приподняла занавеску… Мужчины преспокойно отпивали из своих стаканов и с удовольствием закусывали. Благодарно и радостно принимали они земные дары, которые давал им сам Сущий. Так что, безусловно, он находился сейчас здесь, рядом с ними. Убедившись в этом, я тоже начала пригублять легкое сухое вино и аккуратно брать с тарелочки… то маленький слоеный пирожок… то половинку крутого яичка… то четвертинку огурчика… и, наконец, две свежайшие маслинки. И Господи Боже… как же это все было хорошо! Как по-детски… Как естественно и невинно…

 

Однако после такого «ля фуршета» мужской народ расслабился и начал вести себя весьма непринужденно. Как, скажем, в оперном театре… когда в оркестровой яме настраивают инструменты и занавес еще не поднят. Кое-кто из мужчин попросил добавки и, конечно, получил ее. Я обернулась посмотреть, откуда эта манна поступает в нашей женской половине?.. Вдоль задней стены, слева и справа от двери, протянулись длинные «шведские столы», уставленные целлофановыми бутылками, стаканами и тарелками с едой. Около них хлопотала наша Клодет, общественница района, ей помогали еще две женщины.

— По-тря-сающе! — произнесла я изумленно.

 

Сидящие поблизости женщины прислушались к незнакомому слову и начали рассматривать меня. И ничего удивительного… Вокруг сидели самые разные еврейки — из Армении и Молдавии… из Эфиопии и Китая… но только у меня был короткий и вздернутый нос. На последних остатках немецкого языка (после института я так и не воспользовалась им — наши границы опоясывал «железный занавес») я начала объяснять, что мой фатер вар гой, но майне муттер вар идиш!.. После этого женщины сердечно обхватили меня со всех сторон, покачали и, обернувшись назад, что-то крикнули на иврите. Через минуту нам прислали новые стаканчики с вином и тарелочки с мини-закусками. Все мы чокнулись и выпили, как я поняла, за дружбу и любовь, и за мир во всем мире!

 

За занавеской возобновилась служба. Еще с большим воодушевлением и напором. Теперь призывы раскатывались, как экваториальный гром. Клятвы обрушивались, как горная лавина. Песнопения сокрушали стены синагоги и доходили до всех концов Вселенной!.. Разливали уже прямо на аналоях, из больших белых бутылей… Друг за другом мужчины провозглашали священные «тосты» и с большим аппетитом закусывали. Женщины приподнимали занавеску и любовались своими мужчинами. Заодно и присматривали за ними. Потому что теперь они запели уже так, как поют земные люди, и еще получше наших грузин!.. Пели и пригарцовывали в такт, но пока еще — только на месте: то выкидывали армянские коленца, то двигались как молдаване — вкруговую…

— Но вот, наконец… раздвинули завесу. И начали выносить из «Святая святых» такие… похоже, бархатные, красиво расписанные, футляры, напоминающие длинные бутыли. К ним были подвешены белые, местами тоже расписанные, платки. С этими, явно бесценными, футлярами, любовно прижатыми к сердцу, мужчины начали танцевать вокруг аналоев. Они качали и целовали их еще с большей любовью, чем своих драгоценных детей. Синагога наполнилась ликованием. Многие встали и громко захлопали. Для полной ясности я повернулась к сестре:

— Что это у них … в этих футлярах?

— Да это же Торы!.. неожиданно рассердилась сестра.

— В этих бутылях?!

— В свитках!.. — И с гордостью она объяснила: — Все написано на тончайшей коже и без единой ошибочки!

 

Одну из Тор подняли над нашей занавеской. Ближайшие женщины привстали и благоговейно прикоснулись к ней руками и губами. А мужчины снова выпили — теперь за Тору, после чего разошлись уже не на шутку: заскакали вокруг аналоев, как дети, и с детьми на плечах. Раввины выкрикивали что-то победное, ликующее… и мне показалось, что эти победные, ликующие звуки имеют прямое отношение к Гитлеру, Сталину… — ко всем извергам, включая и Саддама Хусейна. Все мужчины вскочили со своих мест и захлопали в ладоши. Женщины и девочки тоже начали хлопать, прыгать и притоптывать — в полной солидарности с мужчинами. От этого мужчины, просто, заходили ходуном, являя свой выдающийся — знойный — темперамент. Тут Алла и шепнула мне:

— А если б не было и этой занавески?..

Женщины и так уже издавали такие… заливистые звуки, напоминающие бубенчики, колокольчики и наши деревенские «И-их! И-их! И-их! И-их!», сопровождающие частушки. Я с интересом глядела в их рты — языки их были подняты к нёбу и дрожали быстрей, чем плечи цыганок, когда они так соблазнительно работают ими. Я попробовала издать подобный звук — у меня ничего не получилось. Мужчины же, в ответ на эти звуки, выстроились в затылок, каждый положил руки на плечи впереди стоящему, и все вместе они исполнили для девочек и женщин что-то похожее на летку-еньку. От этого женщины пришли в совершенный восторг и хлопали до тех пор, пока не отбили себе все ладони.

 

Такой пожар души требовалось немедленно залить водой. И тут самый активный мужчина, возможно, синагогальный староста, подуснул нам под занавеску большую белую бутылку. Нетерпеливо подставила я под нее свой целлофановый стаканчик и «староста» услужливо его наполнил. Сделав глоток, я задохнулась, и искры посыпались у меня из глаз: это была настоящая водка, очень крепкая и вкусная. Вокруг все весело захохотали, а «староста» потребовал, причем, на русском языке:

— Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!..

Он застучал по аналою ладонями и пальцами, сообщая службе современный ритм. Вот так и мы, будучи студентами, стучали по столам, чемоданам, по чему попало… Мужчины снова заскокали, заплясали, а некоторые даже стали выбивать чечетку.

 

После этого синагога снова начала сотрясаться от монолитных кличей, безусловно достигающих Небес. Их содержание подсказывалось словом «лехаим»: оно повторялось много раз и, по-моему, в таком порядке:

— Лехаим наш Бог!

— Лехаим наш Народ!

— Лехаим Любовь и Мир!

— Лехаим Жизнь и Радость!

 

Я смотрела, слушала и думала: «Так, вот это и есть «институт мудрости евреев»?.. Э т о Саади Исааков противопоставил в своей статье (я прочла ее накануне отлета в Израиль) «институту святости русских»?.. Боже мой!.. То, с чем я соприкоснулась в синагоге, была чисто-русская, безудержная лихость. Видели бы эту службу наши люди!.. Думаю, они бы тоже не отказались так «пошабашить» в честь Единого и Неделимого, Всемогущего и Всеблагого Бога. Ведь, «веселие Руси есть пити»…

 

Не знаю, были ли русские послы в синагоге, когда выбирали для нас самую лучшую веру? Если да, то уж, наверное, не на празднике Торы… А может, в другие свои праздники евреи служат совсем по-иному?.. Одно ясно: евреи и русские, вера которых вытекает одна из другой, вполне могли бы обойтись без антисемитизма.

 

На нас вдруг обрушился град из конфет и мелкого сухого печенья — колечек, сердечек и тому подобного. Все это летело к нам через занавеску. Мне стало не по себе. Здесь бросались едой и топтали ее, а там, в России, люди голодали… Но это был, как говорится, «последний удар кисти». Этим все и закончилось. Мужчины и мальчики, женщины и девочки дружно двинулись к своим — отдельным — дверям. У «шведских столов» мы немного задержались — освежились цветными напитками из прозрачных двухлитровых бутылок. Две бутылки, с зеленым и оранжевым, Клодет дала нам с собой.

 

Выйдя на воздух, женщины смешались с мужчинами и единой большой толпой двинулись по улице. Так гуляют и в наших деревнях и селах, да еще с гармонями и семечками. Больше всех шумели Клодет и наша Соня — гонялись друг за другом, строили рожи и хохотали. Наконец, это надоело даже Алле и она приструнила свою дочь. Потом обратилась к матери:

-Да-а… Твой умный сыночек Аркашенька очень много потерял сегодня…

Вместо ответа, Неля запела всем известную «международную» песню:

 

Стро-им мы си-на-го-гу,

Стро-им мы си-на-го-гу,

Чтоб все ев-ре-и

Мог-ли мо-лить-ся Бо-гу…

 

Мы с Аллой подхватили и все вместе повторяли этот куплет, пока не дошли до нашего дома. И все окружающие, правда без слов, подпевали нам и ласково улыбались.

 

Дома я сразу ушла «к себе», на лоджию, легла и закрыла глаза: я была переполнена впечатлениями.

«Так вот что значит это еврейское «Радоваться!» — звенело в моей голове. В синагоге лихорадила и била ключом настоящая – з е м н а я  жизнь, а никакая не отвлеченная – н е б е с н а я. Нет, евреи не зарыли в землю свой «талан» — свой Богом данный сплав ума, души и воли. Наоборот! Они подняли свою температуру с нормальных 36 и 6 как минимум до 40-ка (так мне сегодня показалось). Она-то и заставляет их крутиться и вертеться, а отсюда и все успехи».

 

Если я правильно почувствовала, в синагоге вовсе не каялись — только славили и клялись. Значит, грешат они меньше других?.. С другой стороны, прошло почти четыре тысячи лет, как всеобщий праотец Авраам услышал глас Божий. А с тех пор, как к нему приобщилась Россия, — только тысяча лет. Поэтому наши люди в церкви каются и каются — валятся перед Богом ничком, лицом в пол. А здесь… Колесом ходил сегодня Божий народ на глазах у своего вездесущего Сущего и радовался! радовался!! радовался!!!, как Бог и заповедовал ему: н е с м о т р я   н и   на ч т о…

Несмотря на все изгнания и погромы. Несмотря на всех гитлеров, сталиных, хусейнов. Несмотря на концентрационные лагеря. И даже на крематории… Р а д о в а т ь с я! И именно здесь, на земле и сейчас, а не где-то и когда-то там — на небе. Р а д о в а т ь с я!!! Хотя множество столетий ему твердят: Ин дер Эрде зол зи геен!

Эту фразу знала даже я и с самого детства. Хотя в нашей — еврейской по крови, но русской по культуре — семье, «плодившейся и размножавшейся» в Татарии, национального вопроса не существовало.

 

---

Примечание Яна Топоровского:

Ирина Фролова родилась 1 мая 1934 г., в г. Куйбышев. Окончила Московский архитектурный институт и первые десять лет работала архитектором. Затем — во Всесоюзном издательстве «Знание», (ведущий редактор серии «Строительство и архитектура») вплоть до пенсии. Писать начала на последнем курсе института. Первые свои опусы отдала на суд писателю Юрию Олеше — только его мнение было важно для нее. Юрий Олеша благословил молодого автора, щедро одарив восторгом и твёрдой верой в ее светлое писательское будущее. Почти два года они переписывались (Фролова посылала рассказы — Олеша давал им оценку). Он верил в ее писательскую звезду и даже собирался оказать помощь в публикации работ молодого автора, но внезапный его уход разрушил все планы.

В СССР Ирина Фролова опубликовала всего три рассказа. Затем «оттепель» закончилась – и куда бы она ни обращалась, — ответ был один: «Вас никто не издаст!» Так что писать «в стол» стало для нее нормой.

Но в 2008 г. она приехала к сестре в Израиль, и принесла свои тексты в израильскую газету. И только на Святой земле рассказы, которые благословил писатель Юрий Олеша, впервые увидели свет, а за ними и другие произведения автора. Повести и рассказы, опубликованные в Израиле, стали основой первой книги Ирины Фроловой «Женщины без мужчин» (Москва, 2016). После выхода книги издательский отдел Российской государственной библиотеки (бывшая «Ленинка»), договорился с автором книги «Женщины без мужчин» и принял в свой фонд экземпляры книги, рукописи Ирины Фроловой, а также письма Ю. Олеши.