Гулкий звук шагов в каменном коридоре. Молодого человека с разбитым лицом ведут двое конвоиров.

Он гордо вскидывает голову. Перед ним открывают дверь полутемной камеры и толкают его на одну ступеньку вниз.

Это место называют «кишка» — узкий каменный чулан, где нельзя даже сесть, выпрямив ноги, можно только стоять, прислонившись спиной к стене или прижавшись к ней разбитым лицом.

Тут могут оставить на сутки и более, не выпуская даже в туалет, и пол хранит следы пребывания предыдущих заключенных.

Славомир Равич

Славомир Равич, 24-летний польский офицер, обвиненный в шпионаже против СССР, ощупывает руками липкие каменные стены в подвале НКВД в Харькове. Его, как и тысячи тысяч других, засосало в гигантскую мясорубку, перерабатывающую человеческие жизни. Сейчас, когда он смотрит на луч мутного света высоко под потолком каменной кишки, ничего не зная о месяцах допросов и пыток, которые ему предстоят, происходящее кажется случайным кошмаром, нелепым недоразумением, которое разрешится, стоит лишь немного потерпеть и объяснить, настоять на своем, достучаться до сознания людей, управляющих этим странным механизмом.

Пройдет год, и на суде, где ему огласят приговор — 25 лет исправительно-трудового лагеря, Равич поймет, что нет никаких отдельных людей, есть безличный конвейер, по которому движется человеческая масса.

Москва — Сибирь

Вот уже две недели вагон для скота ехал на восток. Внутри вплотную друг к другу стояли люди. Стояли так тесно, что для того, чтобы поднять руку, надо было просить соседа посторониться. Вагон двигался по ночам, чтобы не привлекать внимания, днем его отгоняли в глухие тупики.

Где-то раз в сутки заключенных выпускали наружу на полчаса, чтобы они могли размяться, и раздавали по пайке черного хлеба. Равич давно привык к такой диете. Он сразу съедал большую часть хлеба, но маленький кусочек обязательно откладывал за пазуху.

Эта привычка быстро сформировалась у всех заключенных:

никто не знал, когда будут давать хлеб в следующий раз.

Шел декабрь. Внутри неотапливаемого вагона было тепло от людских испарений, однако те, кто стоял, прижавшись к ледяным стенкам, промерзали до костей.

К счастью, среди пассажиров «скотовозки» быстро сформировалась система распределения, и места у стенки занимали по очереди.

Те, кому выпадало мерзнуть, получали небольшой бонус: они могли смотреть в щель между досками. Особенно ценились в группе люди, которые не только смотрели, но и комментировали происходящее, развлекая скучающих товарищей.

Однажды рано утром Равич, которому как раз выпало стоять у стены, вдруг увидел, что их вагон поставили в тупике рядом с другой такой же «скотовозкой», из которой раздавались смутный гул и вздохи.

Он присмотрелся и в плохо заколоченном окне вагона напротив увидел женские глаза, лоб, повязанный платком.

— Там женщины! — закричал Равич. — Там напротив такой же поезд, в котором везут женщин, наших женщин!

Этот крик вызвал настоящую бурю. Все разом попытались протиснуться к той стене, где стоял Равич. Заключенные лезли друг на друга с глухим, звериным рыком отчаяния. Стоявшие ближе к выходу попытались сломать дверь вагона. Еще немного, и, казалось, вагон просто перевернулся бы. Конвойные солдаты побежали вдоль состава, и вскоре их поезд тронулся, спешно увозя кричащих от бессилия мужчин в сереб­ристо-снежную тихую пустоту.

Впрочем, это был единичный эпизод. Большую часть времени осужденные находилось в каком-то полумертвом оцепенении. В сумерках вагона истощенные, измученные пытками люди колыхались в полудреме на грани между жизнью и смертью. Если кто-нибудь умирал, зачастую это замечали только в тот момент, когда все выходили наружу. Тело хоронили в сугробе. Копать настоящую могилу в промерзшей земле было слишком хлопотно.

Вскоре первоначальное оцепенение сменилось лихорадочной деятельностью: люди принялись делать из снега защитные укрепления от ветра.

Конвой позволил нарубить веток в соседнем леске, ими выстлали дно укрытий.

Впервые за много недель заключенные смогли лечь, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться на морозе под открытым звездным небом Сибири.

С утра выяснилось, что ночью на поле пригнали еще один состав заключенных, колонну армейских грузовиков и даже полевую кухню, которая смотрелась особенно беспомощно на фоне пятитысячной толпы. Тем не менее мощностей кухни хватило на всеобщую раздачу горячего эрзац-кофе. На этом чудеса не закончились. После кофе заключенным выдали зимнюю одежду: фуфайки, ватные штаны…

Примеряя новые казенные ботинки, которые оказались почти впору, Равич неожиданно почувствовал себя счастливым. Оглядываясь по сторонам, он понял, что это призрачное чувство распространилось по всей толпе.

Люди, лишенные дома, семьи, много месяцев уже не евшие досыта, люди, которым предстояло годы работать на каторге на границе Полярного круга, дурачились как дети, примеряя нелепые ватники.

Лагерь № 303

Уже к вечеру выяснилось, что значили все эти роскошества: огромную массу будущих каторжников готовили к перегону по сибирской тайге. Их лагерь находился примерно в полутора тысячах километров отсюда, и этот путь им предстояло пройти пешком, колоннами по сто человек, пристегнутыми наручниками к длинным стальным цепям.

На ночь колонны останавливали, людям разрешали вырыть себе укрытие в сугробе и разжечь костер. Однако заключенных предупредили, чтобы они не пытались отогревать окоченевшие руки и ноги: возвращающаяся циркуляция крови приносила невыносимую боль.

Четыреста граммов черного хлеба и две чашки горячего «кофе» в день составляли их походный рацион. Перегон длился почти два месяца. Сейчас из уютного кресла кажется, что это была своеобразная форма медленного убийства, изощренный способ утилизации несогласных, инородных, просто слишком образованных, чтобы вписаться в стройную систему тоталитарного общества.

Однако же смертность во время этого невероятного марш-броска была гораздо ниже, чем можно себе представить. Это было не осознанное злодеяние, а просто способ максимально экономного перемещения рабочей силы по огромной северной стране, где отсутствовали дороги.

Возможности человеческого организма невероятны, и в конце января около восьмидесяти процентов заключенных, начавших движение от картофельного поля под Иркутском, добрались до лагеря № 303 на северном берегу Лены. В их числе был и Славомир Равич.

Он снова поразился, какое острое ощущение счастья дает первая ночевка под крышей на дощатых нарах после двух месяцев, проведенных в сугробах; каким вкусным кажется слабый овощной отвар после черного хлеба всухомятку; как удивительно, когда, проглотив хлеб, не надо спешно собираться в дорогу, а можно просто покурить и поговорить с другими людьми. Однако снова осознавать себя человеком было не только приятно, но и тревожно.

Пытки в тюрьме и невероятный перегон из Москвы в Сибирь можно было терпеть, просто твердя себе, что это скоро кончится — возможно, уже завтра, возможно, через неделю, но должно чем-то кончиться.

И вот Равич сошел на конечной остановке своего жизненного трамвая.

Славомиру было 25 лет, и почти всю оставшуюся жизнь предстояло провести тут, на этих нарах, поднимаясь на заре по сигналу, весь день махая топором в лесу, торгуясь за табак, который был главной местной валютой, и слушая лекции политрука по средам, считавшиеся главным культурным развлечением.

Ужасный перегон по сибирской тайге вселил в большинство заключенных странное чувство обреченности:

они будто были отправлены на другую планету, откуда нет выхода.

Оставалось только смириться с существующим порядком вещей.

Однако Славомир думал иначе: физические страдания, которые он смог пережить, вселили в него чувство безграничной уверенности в резервах собственного тела.

А еще он никак не мог выкинуть из головы встречу, которая произошла во время перегона. На каком-то этапе армейские вездеходы, сопровождавшие колонну, окончательно увязли в снегу. На подмогу конвоирам прислали местных — якутов на санях, запряженных оленями.

Мать Славомира была русской, он прекрасно знал язык и смог поговорить с одним из оленеводов. Тот назвал заключенных «несчастными» и сказал, что их испокон века гонят по этой земле. Местные всегда жалели «несчастных», сочувствовали тем, кто решался на побег, и оставляли еду в таежных охотничьих хижинах. Рассказ про оленевода стал любимой байкой Равича за вечерним чаем. Вскоре у него появились друзья, и их захватила общая идея.

Семеро смелых

Первым был сосед Равича по бараку, 30-летний сержант польской армии Маковски. Он помог найти еще одного поляка — кавалерийского сержанта Палушовича, человека средних лет, не потерявшего военной выправки даже в сибирском лагере.

Вскоре к их компании присоединились скандинавский гигант Колеменос, маленький чернявый шутник Заро, обстоятельный Марчинковас и, наконец, удивительный персонаж по фамилии Шмидт, которого все считали обрусевшим немцем, пока не выяснилось, что это американский инженер Смит, выписанный для строительства российского метро и обвиненный в шпионаже.

Собственно, сам план побега был предельно прост.

Заговорщики решили дождаться какой-нибудь снежной ночи, сделать подкоп под ограду с колючей проволокой, перебежать полосу, по которой ходил патруль с собаками, в промежутках между обходами и перебраться через глубокий ров с помощью гиганта Колеменоса.

Равич раздобыл овчинную куртку — еще в детстве от знакомых охотников он слышал, что, если волочить ее за собой, это собьет собак со следа человека.

Главный вопрос состоял в том, куда отправиться семерым беглецам дальше. На сотни километров вокруг лагеря простиралась сибирская тайга, и, даже если бы им удалось выйти к человеческому жилью, напуганные комиссарами местные жители тотчас выдали бы их властям.

Это означало, что надо двигаться к границе, рассчитывая только на себя. Но к какой? Проще всего было бы дойти до Камчатки, однако побережье в тот момент было особо охраняемой зоной. Оставался только длинный путь через монгольские степи и гималайский хребет, ведущий в британскую Индию.

Этот маршрут не требовал ни карты, ни компаса — просто надо было двигаться на юг, ориентируясь по солнцу.

После нескольких оживленных совещаний, которые проходили по дороге в уборную (собираясь в столовой или в бараке, они могли бы вызвать подозрения), было решено «махнуть через Гималаи».

Побег

К началу апреля 1940 года все было готово, ждали только снегопада. И вот 10 апреля, ближе к вечеру, повалил тяжелый мокрый снег. Подходя к месту раздачи вечернего пайка, Равич нашел глазами всех семерых заговорщиков, возбужденно всматривавшихся в товарищей. Они поняли друг друга без слов. Сегодня. Когда лагерь затих после вечернего отбоя, все собрались возле условленного углового барака и притаились в его тени. Беглецы дождались громкого лая из сарая, где жили караульные собаки, — он возвещал, что начался круговой обход. Охранники с собаками прошли мимо и скрылись.

Впереди час, за который надо все успеть! Заговорщики бросились копать с таким энтузиазмом, что уже через десять минут под забором зияла внушительная дыра. Один за другим они быстро протиснулись в пограничную зону. Колеменос, как и ожидалось, с легкостью спрыгнул в ров и подсадил всех по очереди почти на четырехметровую стену, которая возвышалась на противоположной стороне.

И тут возникло непредвиденное: перебравшиеся беглецы тянули руки вниз, чтобы вытащить гиганта, однако тот, даже подпрыгнув, никак не мог до них достать. В конце концов Маковски и Марчинковас взяли Смита и Равича за ноги, спустили их вниз, каждый ухватился за одну из рук Колеменоса — и великана вытащили из ямы.

Снег продолжал падать вниз гигантскими хлопьями, он уже почти замел следы беглецов на пограничной полосе. Вдалеке темнел перелесок, куда, не теряя ни секунды, они бросились стремглав, не разбирая дороги. Бежали не останавливаясь, вперед и вперед на юг, много часов, пока заря не окрасила лес розовым, пока их дыхание не превратилось в рвущийся из груди кашель, пока в полубеспамятстве не свалились все вместе в овраг, заваленный пушистым снегом.

Большая часть беглецов была готова расположиться на отдых прямо на дне оврага, однако Равич опять вспомнил свой разговор с якутом. Нельзя спать на снегу, надо обязательно сделать укрытие.

Он настоял, чтобы его товарищи из последних сил вылезли из ямы и выкопали берлогу под деревьями, наподобие тех, в каких они ночевали во время перегона из Иркутска.

Так было не только теплее, но и безопаснее. О костре, естественно, пока не могло быть и речи.

Беглецы поглодали сухарей, при этом их ждало неприятное открытие:

бравый сержант Палушович оказался абсолютно беззубым.

«Они выбили мне все зубы во время допросов», — развел он руками. Палушович не жаловался, просто прием пищи занял у него гораздо больше времени: пришлось размачивать сухари в талом снеге.

После заката беглецы вылезли из укрытия и снова тронулись в путь. Этот режим они сохраняли несколько недель: дремали в снежной берлоге днем и проходили по 20–30 километров ночь­ю. К диете из сухарей было не привыкать, и они не надеялись ни на что большее в заснеженной тайге.

Однако через две недели после побега их ждала невероятная удача: в буреломе они нашли еще живого оленя, который там запутался и застрял.

Беглецы решили остановиться на сутки и разжечь костер, чтобы поджарить и съесть столько мяса, сколько было в их силах. Целый день лежать у костра и впервые, быть может, за год чувствовать абсолютную сытость — это было одно из самых ярких воспоминаний в дороге. Остатки мяса вместе со шкурой провялили за ночь и забрали с собой.

Кристина

Постепенно сибирские морозы стали отступать.

Где-то к началу мая беглецы вышли к Байкалу.

Они почувствовали его запах, запах водорослей и рыбы, за несколько дней до того, как увидели само озеро.

Тут их ждала еще одна удивительная встреча.

Проснувшись утром на берегу, они услышали в соседних кустах какой-то шум.

Поскольку по закону вероятности это просто не мог быть еще один олень, то все насторожились и приготовились к обороне.

Но тут к месту их ночлега вышла девочка, испуганная, замотанная какими-то тряпками, такая же грязная и дикая, как они сами. Услышав, как Равич и Маковски переговариваются по-польски, она расплакалась.

Выяснилось, что она тоже депортированная полячка, которая сбежала с места своей принудительной работы. Ее звали Кристина. Польская часть компании мгновенно прониклась к ней симпатией, Колеменос и Заро в силу своих дружелюбных характеров также не могли сдержать улыбки, видя, как Кристина набросилась на сухари, словно голодный зверек.

Только Смит с сомнением смотрел в сторону, избегая встречаться глазами с поляками. Но девочка очень хотела идти с ними, была готова преодолевать любые трудности и взяла на себя роль медсестры. Вскоре даже скептический американец убедился, что она не будет обузой.

Между тем компания продвигалась все дальше к югу и вскоре без особых проблем перешла границу с Монголией. Было очевидно, что погони за ними нет и не будет, беглецы расслабились и позволили себе первые контакты с людьми.

Местные кочевники с удивлением рассматривали их, вскоре самый общительный и контактный Смит нашел формулировку, которая много раз помогала им впоследствии: они говорили, что идут в Лхасу.

Тут уже начиналась земля, где все слышали про буддийскую святыню. Беглецов считали паломниками, с уважением качали головами, наливали им странный местный чай с маслом. Гостеприимство пастухов простиралось так далеко, что часто для путников резали барашка или козленка.

Это был край степей и небольших пологих гор, перерезанных чистыми глубокими реками, и здесь уже давно царило лето. Идти по сбитой каменистой почве было хоть и легче, чем по сугробам, но обувь у всех прохудилась, и одной из главных проблем стали незаживающие раны на ногах.

Но в целом это была самая приятная и беспроблемная часть их путешествия.

Они засыпали у костра, вставали с рассветом и получали удовольствие от этой простой кочевой жизни, где целью было само движение вперед.

Однако скоро беглецам предстояло поплатиться за эту беспечность.

Пустыня

Вот уже несколько дней путешественникам не попадалось ни одной реки, даже маленького ручейка.

Пейзаж неуклонно менялся:

появились дюны, даже сухая растительность совсем исчезла.

Каждое утро Колеменос и Равич забирались на самый высокий окрестный холм и с надеждой всматривались в горизонт. Впереди простиралась, насколько хватало глаз, плоская серая поверхность.

К полудню эта гигантская сковорода раскалялась до 45 градусов, было нечем дышать.

Компания попыталась идти ночами, однако вскоре стало казаться, что они ходят кругами — никто не ориентировался по звездам. Постепенно всех начал охватывать страх.

Друзья поняли, что, даже если повернуть назад, им уже не дойти до воды. Оставалось только надеяться, что новый день принесет перемены. Они не знали, что впереди на несколько сотен километров простирается пустыня Гоби.

Попытаться пересечь ее в августе без каких-либо запасов воды было полным безумием.

Однако у безумцев свой бог.

На седьмой день пути Колеменос, забравшийся с утра на дюну, вдруг замахал руками как сумасшедший. Вдалеке был оазис — углубление с водой и пальмы! И это был не мираж! Путешественники впервые испытали, что обычная вода может пьянить, как вино. Неподалеку они нашли полуобглоданные кости — остатки трапезы проходившего недавно каравана. И снова отчаяние сменилось эйфорией и покоем.

Это заставило беглецов совершить роковую ошибку:

единственным правильным решением было бы сидеть у воды и ждать следующий караван, однако путники решили тронуться дальше.

Через два дня у Кристины, а потом и у Маковски безобразно опухли ноги, они упали в песок и не смогли больше подняться.

Тибет

Карта побега из ГУЛАГа в Тибет

Звон колокольчиков, хлопанье флажков лунгта на ветру, мычание скота, добрые, обветренные инопланетные лица вокруг. Рассвет в тибетской высокогорной деревне.

Сюда привело четверых беглецов заветное слово «Лхаса».

Позади две могилы, выкопанные в песке из последних сил.

Позади пустыня, через которую удалось перейти, научившись ловить змей и жарить их на камнях.

Позади смерть Марчинковаса, который однажды ярким кристальным утром просто не проснулся на берегу горного ледяного озера.

Вероятно, его организм не выдержал перепада высоты.

Позади крик Палушовича, беззубого добродушного сержанта, который сорвался в пропасть на горной тропе.

Равич, Колеменос, Заро и Смит в лагерных фуфайках, которые им удалось пронести через тысячи километров и которые так обветрились и выгорели на солнце, что выглядели вполне как местные традиционные кафтаны, сидят кружком вокруг очага и пьют соленый чай с маслом, к которому они уже успели привыкнуть и даже полюбить.

Им опять дадут гостинцев, и они пойдут по горным козьим тропам все дальше вперед. Издалека они увидят, как блестят золотые крыши буддийской святыни, но так и не зайдут в город — нет, они идут не в монастырь.

Возможно, золотые крыши будут светиться у них в памяти как истинная цель их потрясающего путешествия, до которой они так и не дошли. Потому что спустя год после побега из лагеря они достигнут того простого и человеческого, к чему на самом деле стремились, — лагеря британских военных на севере Индии, чистых простыней больничных коек, удобной и легкой одежды, банок с калифорнийскими консервированными персиками, сладкий сок которых течет как нектар по измученным цингой деснам.

Почти месяц потребуется путешественникам, чтобы снова адаптироваться к цивилизации. Все это время они будут метаться в бреду в британском госпитале в Мадрасе, прятать еду под матрас, пытаться бежать, скрываться под кроватью от конвоиров. Затем все они проснутся как от глубокого сна, не помня о том, как провели этот месяц.

А мир к этому моменту уже окончательно накроет война. И миллионы других людей будут так же метаться на больничных койках, и невероятное путешествие беглецов из лагеря № 303 потонет в потоке других смертей и других приключений.

Едва поправившихся путешественников война разметает по всему миру, и они никогда уже не увидят друг друга, так и не приедут в гости к Смиту, который часто у вечернего костра обещал показать им Мексику, не попробуют яблок из сада Равича, не съездят на балтийское взморье к Заро, и Колеменос не повезет их на рыбалку. От прежнего мира не останется ничего.

Однако доподлинно известно, что Равич станет подданным Великобритании и много лет спустя напишет книгу «Долгий путь» об их невероятном путешествии.

Ее переведут на десятки языков, снимут по ней фильм.

И до конца жизни, которая закончится в 2004 году, Славомир Равич каждое утро будет отвечать на письма восторженных читателей.

Иногда в этом ему будут помогать жена и пятеро детей.