Соединенные Мусульманские Штаты Европы…

Переименуют ли Евросоюз в Соединенные Мусульманские Штаты Европы?..Чтобы лучше понять, куда движется Европа, с которой мы часто берем пример, спецкор «КП» Дарья Асламова отправилась в самое сердце западной цивилизации — Париж.

И обнаружила: будущее Евросоюза может быть совсем не таким, как многие его представляют.

Февральская пятница в Париже. С неба льет дождь со снегом. В нескольких кварталах от Монмартра тысячи суровых мужчин раскатывают на тротуарах ковры и снимают обувь. Улочки рядом с бульваром Барбес перекрыты. «Не стоит вам туда ходить, мадам, — советует мне молоденький полицейский. — Они не любят, когда за ними наблюдают. А главное, спрячьте камеру». И оказывается прав. Как только я достаю фотоаппарат в самом сердце мужской толпы, на меня прыгает здоровенный негр с воплем: «Если не уберешь, разобью!» «Руки прочь, ублюдок!» — кричу я и размахиваю белым зонтом, следуя советам одного моего приятеля-француза. «Когда тебя атакует черный, — объяснял он мне, — веди себя, как он: вопи, жестикулируй перед его носом, подпрыгивай, выражай агрессию. Они не любят, когда кто-то играет по их правилам, особенно если это белая женщина».

Мгновение спустя я зажата в кольцо тяжко дышащих мрачных мужчин. Один из них с повязкой «секьюрити» на руке спрашивает меня по-английски: «Что вы здесь делаете, мадам?» — «Гуляю, я туристка». — «Тогда проходите быстрей». — «Почему? Мне здесь понравилось, я останусь». — «Вы не можете наблюдать за людьми, когда они молятся». — «Если люди не хотят, чтобы их видели, они могут молиться дома. Я в центре Парижа, на общественной улице. Только попробуйте меня тронуть!» «Я вас не трогаю, но не смогу обеспечить вашу защиту», — мягко говорит охранник. «А я в ней не нуждаюсь! Я в свободной стране под защитой законов!» Охранник что-то объясняет толпе, и она расступается.

«Аллах Акбар!» — мощный тысячегласный крик сотрясает парижские улицы и вдавливает меня в стену ресторанчика «Еврокебаб». Сотни людей распластались на земле в религиозной лихорадке, и мокрый снег падает на их спины. Эти люди верят не с оговорками и сомнениями, а всем существом! Ни в Кандагаре, ни в Багдаде, ни в Секторе Газа я не встречала столь неистовой веры в Аллаха, какую увидела в католическом Париже, самом беспечном и насмешливом городе на свете, в стране, выставившей Бога за дверь 200 лет назад! Как известно, Бог всегда возвращается в том или ином виде.

Пока парижские мусульмане строят мечети и собираются на пятничные молитвы, демонстрируя свою силу и сплоченность, изысканная и безбожная Франция проводит дебаты на тему французской идентичности: «Кто мы есть? Куда мы идем и чем француз отличается от остального человечества?» Дебаты затеяло правительство, напуганное приливом чуждой арабской крови, с намерением встряхнуть коренное общество, раскисшее и безвольное, и дать ему какие-то ориентиры, поводы для национальной гордости. «Мы пожинаем плоды закона 1974 года о воссоединении семей, когда рабочие-иммигранты из стран Северной Африки получили право привозить во Францию своих жен, детей и родителей, — говорит депутат Национальной ассамблеи Тьерри Мариани. — Вдруг выяснилось, что француз — это не происхождение, не религия и не цвет кожи, это просто человек с французским паспортом».

«НАША ЦЕННОСТЬ — ОТСУТСТВИЕ ЦЕННОСТЕЙ»

«Франция — это не только вино и сыр камамбер, — говорит известный французский писатель, автор книги «Мир без богов» Андре Гржебин. — Франция — это открытое общество, где нет религиозных или идеологических принципов. Мы знаем, что законы и даже религию — это мы придумали, человечество, а не Бог, не Карл Маркс и не Магомет. Именно этим Франция отличается от других стран, именно в этом я француз, а не потому, что я пью шампанское. Вы можете быть во Франции католиком, протестантом, мусульманином, евреем или коммунистом, но государство вас признает только как француза. Был во время Французской революции депутат, который сказал: «О евреях как о нации мы слышать не хотим. Но еврей как человек и гражданин для нас важен, как и все остальные». Был озвучен четкий принцип для всех. А если вам не нравится страна, уезжайте.

И никаких уступок! Однажды мой знакомый алжирский писатель (его дед был имамом в Алжире, а сам он атеист) поехал выступать во французскую школу. Директор школы ему говорит: «Ученики-мусульмане требуют специальный зал для молитв. Что делать?» А он — ему: «Вы не должны соглашаться. Нет зала для католиков или евреев, почему должен быть для мусульман?» Писатель приехал через полгода в эту школу, зал уже существует. И таких примеров масса. Я возмущаюсь, когда полиция стоит и смотрит, как целую улицу закрывают из-за пятничной молитвы. Хотите молиться, идите в мечеть». «Выражаясь языком Библии, ваши «пришельцы стали обнаруживать прихоти», — замечаю я.

«Вот-вот. Каждая такая уступка опасна. Но ведь дошло до того, что об этом нельзя говорить. Не потому, что государство запрещает, а потому, что неприлично. А вдруг тебя заклеймят кличкой расист?»

«Господин Гржебин, к вам приезжают люди, у которых уже есть своя идентичность. А что вы можете им предложить, чтобы они покорились обаянию новой родины?» — «Мы должны им показать силу свободы. Многие говорят, что у нас больше нет ценностей. Слепцы! Наша ценность в том и состоит, что у нас нет ценностей!». — «И тут ваше уязвимое место. У новых французов из Северной Африки есть Бог. А вы не можете убить их Бога, если у вас нет собственного. В вопросах религии вы неконкурентоспособны». — «Но это они едут к нам, а не мы к ним! Наша экономика процветает, потому что Бога нет, а есть свобода. Нет ни одной мусульманской страны, которая бы процветала. Это мы открыли нефть у них, а они эти деньги даже не сумели с умом употребить!» — «А мусульмане вам скажут, что вы были лишь орудием в руках Господа. Они сидели в пустыне и молились, и Бог послал им богатство — нефть и газ. Ага? Однажды в Пакистане меня с одним коллегой-журналистом местные люди позвали на обед. А за обедом спросили, указывая на мой крест: «Ты — христианка?» «Да», — ответила я с гордостью. А мой коллега испугался и ответил: «Я атеист». Его с оскорблениями выгнали из-за стола. То, что я христианка, люди приняли: Христос в Коране — вообще почитаемый пророк. Но они отказались обедать с безбожником. Для верующих мусульман вы, французы-атеисты, стоите ниже обезьяны, поскольку обезьяна хотя бы не отвечает за свои поступки. Меня повеселил ваш министр иммиграции Эрик Бессон, который заявил: «Светский ислам может и должен найти место в нашем обществе». Само выражение «светский ислам» абсурдно. Ислам светским быть НЕ МОЖЕТ! Это только в христианстве заложена возможность секуляризма: «Богу богово, кесарю кесарево». Молитесь Богу, но подчиняйтесь законам страны. В исламе государство, суды, школы, семья — все часть божьего промысла».

«Здесь я с вами согласен. Надежды на то, что мусульманский мир пойдет на реформы, как в свое время христианский, мало. Я был на одной лекции, где алжирский профессор говорил о необходимости изменений в исламе. Тут в зале поднялась возмущенная дама и заявила: «Как вы можете толковать о реформах, когда Коран нам диктовал сам Бог. Кто же решится изменить слова Бога?» Это только в христианстве есть поле для сомнений, поскольку Библию писали люди. Мы сомневаемся, а они уверены. Но сомнение — это самое важное в жизни. Без него нет науки и движения вперед».
ЧТО ДЕЛАТЬ С «БУРКОЙ»?

В последнее воскресенье января Елисейские Поля в Париже взорвались. Тысячи арабов били в барабаны и плясали с египетскими, алжирскими и марокканскими флагами в руках. «Что здесь происходит?» — спросила я симпатичного араба по имени Юзеф. «Мы празднуем окончание Африканского кубка по футболу. Египет победил!» — радостно объяснил мне Юзеф. «А ты египтянин?» «Что ты, — слегка обиделся он. — Я француз. Но мой папа приехал из Марокко». — «Тогда почему у тебя египетский флаг?» — «Это же свои, мусульмане. Я сначала мусульманин, а потом француз». — «А что ты думаешь о том, что во Франции хотят запретить «бурку» (паранджу)?» — «Почему ты спрашиваешь, ты откуда?» — «Из России». — «Так вы христиане!» — «У нас 20 миллионов мусульман». «Вот это да! — восхитился Юзеф. — Великая страна! Не думал, что Москва — мусульманский город!» Я дипломатично молчу.

«Я тебе вот что скажу, — говорит Юзеф, и лицо у него темнеет от гнева. — Эти французы никого не уважают. Их женщины летом ходят прямо голые, с пирсингом на животе и в татуировках. Волосы они красят в красный цвет! (Я потуже натягиваю шапочку на свои огненные кудри.) У них замужние женщины заводят любовников, а мужчины бросают семьи из-за шлюх. Они даже собственного Бога не уважают и хотят, чтобы мы плевали на своего. И вот эти люди возмущаются, когда наши девушки надевают «бурку»! Требуют, чтобы полиция таких девушек хватала, раздевала и вела в участок, где оштрафуют на 750 евро! Где у людей стыд?!»

Гнев Юзефа разделяют пять миллионов мусульман-французов. Дебаты о запрете «бурки» всколыхнули всю страну, и впервые красноречивые французы потерялись из-за отсутствия аргументов. Если Франция декларирует себя как атеистическое государство, то почему она позволяет католическим монахиням покрывать голову, евреям носить кипу, но ведет войну с хиджабами? «Потому что «бурка» — религиозный символ, ограничивающий свободу женщин», — заявил мне знаменитый французский писатель Марек Халтер.

В этой истории с «буркой» французы мне напоминают людей, у которых гости засиделись до полуночи. И хозяева начинают выдумывать предлоги, чтобы выставить их за дверь, но у них не хватает мужества сказать: «Убирайтесь к чертовой матери! Мы спать хотим!» Запретить «бурку» можно только на основании того, что это противоречит христианским традициям, но для этого Франция должна ПРИЗНАТЬ эти традиции. «У нас, русских, есть поговорка: «Свято место пусто не бывает». А у вас святое место оказалось пустым, — говорю я Халтеру. — Кто его займет?» «Да, у нас все чаще себя спрашивают: что такое быть французом и могут ли мусульмане стать французами? А это уже расизм». — «Что же в этом расистского?». — «Когда немцы стали задавать себе вопрос «Кто мы есть?», пришел Гитлер и ответил им: «Вы самые лучшие». Мы знаем, чем это закончилось». — «Почему это обязательно должно закончиться Гитлером?» — «Потому что между словом и действием нет границ. Я расист, как и все, но борюсь со своим расизмом. Мы должны контролировать то, что мы говорим».

«У нас во Франции только одно мнение. И оно — политкорректное, — говорит демограф Мишель Трибала. — Люди боятся говорить правду, потому что не знают, что с ней делать. Чувство патриотизма умерло во Франции. Мы проиграли Вторую мировую войну, мы оставили Алжир и влачим колониальное чувство вины. Мы живем в музее великого прошлого и стыдимся настоящего. И это разрушительно. Иммигранты говорят: если французы такие плохие, почему мы должны быть такими, как они?»

ПОСЛЕДНИЙ ОАЗИС ДЕМОКРАТИИ

Парламентская комиссия во Франции по вопросу о запрете «бурок» заседала долго и пришла к бессмысленному решению: «Надо какое-то решение принять». «У них яиц не хватило!» — так выразилась консьержка в доме моей подруги, португалка по имени Мадлен, женщина прямая, набожная, с католическим крестом на обширной груди. У кого «хватило яиц», так это у швейцарцев. В прошлом году Швейцария на референдуме постановила запретить строительство новых минаретов.

В поезде на Цюрих моим соседом оказался бывший латыш, получивший швейцарское гражданство десять лет назад. «Вот скажите мне как местный житель, — спросила я его. — Почему во всем мире людей палками не загонишь на выборы раз в 5 лет, а в Швейцарии добровольно ходят на референдумы по 4 раза в год?» — «Да им даже ходить не надо, все документы доставляет на дом безупречная швейцарская почта. В Швейцарии система «прямой демократии». Ни один вопрос, начиная от строительства общественного туалета до глобальных политических перемен, не может быть решен без прямого народного голосования. Вам присылают вопросы. Вы спокойно, на досуге, их изучаете, голосуете и отправляете решение почтой. Но если говорить о референдуме по минаретам, я голосовал против запрета». — «Почему? Не хотели «дразнить гусей»?» — «Точно. Такой референдум — вызов всем мусульманам. Теперь швейцарцы опасаются террористических атак на их посольства по всему миру».

«Минарет прежде всего политический символ, означающий вот что: мы здесь и сейчас, мы готовы распространить свою религию и мы хотим изменить общество по нашим законам, — говорит Ульрих Шлиэр, депутат парламента от Швейцарской народной партии, выдвинувшей идею о запрете минаретов. — Когда мусульмане в 1453 году захватили Константинополь, первое, что они сделали, — установили в Святой Софии минареты, чтобы показать: времена и власть изменились». — «Но у вас в Швейцарии всего-то 4 минарета». — «И хватит. Проблему нужно решать вначале, а не когда уже поздно, как в Германии, где 500 минаретов». — «А если на Швейцарию подадут в Страсбургский суд?» — «Уже подали 7 жалоб! Но кто отменит решение, принятое народом?» — «Чиновники Евросоюза жестко осудили вас». — «Я рад, что мы не члены Евросоюза. Все наши политики страстно пропагандируют вступление в ЕС. К счастью, они должны спросить своих граждан, а народ категорически против. Вся Европа ждала результатов нашего референдума по минаретам. И это важно, что хотя бы одна с
трана набралась храбрости. Знаете ли, премьер Турции Эрдоган как-то сказал: «Демократия — это только поезд, в который мы садимся, чтобы достичь цели: мечети — это наши казармы, минареты — наши штыки, купола мечетей — наши шлемы, а верующие — наши солдаты». Разве можно выразиться яснее?»