ХАЙФАИНФО Новости Израиля из Хайфы
Как велик кредит доверия к англоязычному писателю родом из Индии, приговоренному к смерти исламистами за непочтительное суждение о каких-то строках Корана! Вот образец независимой и яркой личности, которая утвердила себя в универсальном цивилизационном поле, отбросив этнические и религиозные предрассудки. С этой мыслью открываешь «Флорентийскую чародейку» этого автора — лауреата множества литературных премий, сочинителя, возведенного британской королевой в рыцарский чин.
И с первых же страниц понимаешь: его знание исторических и культурных реалий Востока и Запада поистине феноменально, его воображение, интеллект и способ речи побуждают вспомнить о таких корифеях как Хорхе Луис Борхес или Умберто Эко. Однако по мере чтения довольно быстро настораживаешься: психология человека Востока начинает проступать в книге с все большей определенностью.
Он великолепно изучил средневековую Флоренцию. Но, оказывается, у него есть внутренняя потребность противопоставлять это герцогство великой империи Моголов с центром в Индии. И, конечно же, самовластный император Акбар оказывается, в глазах автора, необыкновенно величественным и утонченным в сравнении с легковесными и порочными фигурами именитых флорентинцев. Поскольку империя Акбара несравненно обширнее всех подобных герцогств, тем самым, как полагает автор, безусловно, шире и его кругозор. Культура в этой деспотии по своему уровню мало что сопоставима с европейской – вне всяких сомнений, превосходит ее. Читателю внушается, что пресловутая цивилизационная ось проходит отнюдь не через Европу. Что такое вообще Европа рядом с пышностью и мудростью восточной цивилизации?
В самом деле. Возможна ли личность более совершенная, чем самодержец с титулом «Хранитель мироздания», окруженный льстецами, раболепствующими советниками, женами, наложницами, бесчисленными слугами. Проживающий в изумительных дворцах, построенных зодчими, чьи имена едва ли заслуживают упоминания: ведь они были лишь ремесленниками, облагодетельствованными владыкой.
Что может быть значительнее, чем император, то и дело отправляющийся далекие военные походы и самолично отрубающий головы непокорным. Идол своих подопечных, одним своим взглядом с балкона излечивающий больных и калек. Что может быть более разумным, чем созданная им многоступенчатая иерархия власти, когда каждый локальный иерарх царит в своей вотчине, карая и милуя, кого и как вздумается.
В голову флорентийского мечтателя Никколо Макиавелли автор вкладывает здравую мысль: люди слишком ничтожны, чтобы быть достойными гражданского общества, т.е. не-жесткой (плюралистической) социальной организации. Но цинизм, сделавший имя Макиавелли нарицательным, подается в книге С. Рушди как некое «прозрение» западного мыслителя относительно превосходящей мудрости восточного жизнеустройства.
Автор впадает в неподдельный восторг идолопоклонства, любуясь всеми деталями роскошной жизни владыки империи. Дабы этот восторг не слишком коробил современного читателя, великому императору приписывается удивительная чуткость к искусству, богатство фантазии (обращающей фантомы в реалии, и наоборот), а также редкостная для самодержца склонность к рефлексии. Например, десяткам женщин, удостоенных его близости, он нередко предпочитает неземную красавицу, которая создана его воображением, но как бы реально существует для народа (для нее даже возведены отдельные покои — ведь порождение души императора есть б о льшая реальность для подчиненных, чем они сами). Еще пример: властитель, естественным образом называющий себя «мы», иногда глубоко задумывается о своем «я», сопоставимом, в принципе, с «я» любого другого человека. Как трогательно! Император Акбар есть человек, изысканный и прекрасный в любом своем проявлении, и этим он очень близок нам, европейским людям: ведь у нас экзистенциализм и психоаналитический подход к личности едва ли не растворены в крови.
Сама тема Флоренции возникает в книге по довольно своеобразной причине. Желтоволосому флорентийскому авантюристу с талантами фокусника и мага, удается проникнуть в окружение императора-тюрка и даже стать его наперсником. Понятно, что приближенных владыки фигура этого чужака и самозванца крайне раздражает, и жизнь его висела бы на волоске, если бы не высочайшее покровительство. А покровительство обеспечивается, прежде всего, тем, что чужестранец Могор дель Аморе из рода Веспуччи непрерывно развлекает государя рассказами о Флоренции. Здесь перед нами вариация «Тысячи и одной ночи», только роль рассказчицы исполняет экзотический пришелец с Запада. Допустима мысль о латентной гомосексуальности императора, но ведь это делает его еще более многогранной и привлекательной личностью в наших глазах, не так ли?
Однако и флорентийские байки в книге – не просто одна из потех для императорского воображения. Италия, скучная и замусоренная окраина великой империи Моголов более всего занимает высокородного слушателя с того момента, когда в ней, по воле рассказчика, появляются люди Востока. Это благородный и прекрасный убийца-янычар Аргалья, вынужденный бежать из Турции в город, где он родился и рос; но, прежде всего, – это кровная родственница Акбара по линии предков, принцесса Кара-Кёз из рода Тимура, спасенная нашим янычаром и привезенная им во Флоренцию. Она-то и есть «флорентийская чародейка», затмившая красотой развратных красавиц этого города, запечатленных для нас на знаменитых итальянских полотнах. В финале книги она спасается от интриг и суеверий флорентинцев бегством в Новый свет, открытый европейскими мореплавателями (которые, кстати, по невежеству своему, полагали, что плывут в Индию – то-то было смеху для придворных географов императора, и без того знавших, что Земля – шар).
Ярчайший парчовый ковер сплел для нас писатель. На первый взгляд, его творение призвано показать, что Запад и Восток неразделимы, ибо люди везде одинаковы. Присмотревшись, приходим к мысли: да, одинаковы, но в своих инстинктах и базовых побуждениях. Разница — в формулируемых мыслителями идеалах бытия. Деспотия в сфере власти, иррационализм в сфере миропостижения, дешевизна человеческой жизни, подверженность внушению и необузданная жестокость – всё это есть и здесь, и там. Однако Запад пытался (и пытается) вырваться за эти пределы, культивируя ветхозаветную идею суверенной личности. Рушди же с восторгом рисует нам Единственного, кто бытийствует в ранге личности: абсолютного властителя. Остальным достается счастливый удел биомассы из индивидов, в разной степени приближенных к идолу, но в равной мере поклоняющихся ему.
Флорентийский ремесленник, создававший строения, скульптуры и картины, получал (или не получал) у аристократов заказы, но он не был их рабом. Этого ремесленника могли подвергнуть пыткам, заключить в темницу или убить из-за угла, но не могли отнять у него личностное самосознание, столь отчетливо явленное в его творениях. Рушди судит иначе: талант – всюду талант, а человеческая униженность везде одинакова.
Наш сочинитель пропустил через себя разнообразные религии, отдав должное и христианству. Впрочем, он смотрит на христианство особыми, «восточными» глазами, обнаруживая в нем нечто нелепое и искусственное. Но нить христианской цивилизации, по меньшей мере, сплетается в его ковре с другими, куда более ярко окрашенными нитями, а христиане постоянно присутствуют в книге в качестве персонажей.
Любопытно, что среди множества лиц в ней нет евреев. Испарились. Будто не было их ни на торговых путях тогдашнего мира, ни в городских кварталах, ни при дворах владык, ни в бандитских притонах. Что в них интересного? – не описывать же, допустим, клопов на постоялом дворе.
Салман Рушди, без сомнения проникший в Библию столь же глубоко, как и в Коран, не случайно остается равнодушным к Ветхому завету. Очевидно, что все ветхозаветные положения заслонены для него их искаженной копией – Кораном. А единобожие мусульман и христиан воспринимается писателем лишь как одна из прихотей стихийного религиозного сознания. Разница между религиями для Рушди условна. Ибо он по складу своему — язычник, склоняющийся перед любыми богами, особенно перед теми, кто воплотился в могучих властителей. Он идолопоклонник под маской агностика. Мифотворец под маской мыслителя и историка. Европейской цивилизации, приличествует (по его не высказанному напрямую убеждению) скорее роль данницы или наложницы великих Моголов. Вот он, основной рисунок этого ковра. Содержание и духовный урок Торы закрыты для автора книги наглухо. Как отмечает методолог В.А. Слуцкий, » Из еврейства язычество понимаемо, различимо. Из язычества не видно еврейства» .
Всех своих литературных премий Рушди, безусловно, заслуживает. На редкость одаренный и образованный автор. Из книги выходишь, как из шатра факира. А вот рыцарский чин ему все-таки не подходит (к сведенью королевы Елизаветы!). Как не подходит этот чин его любимому персонажу — флорентинцу Аргалье, сделавшемуся по воле судьбы одним из самых жестоких (и прославленных в битвах с европейцами) турецких янычар.
Перевернув последнюю страницу, вспоминаешь Р.Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись».
В кн. «Третья Определенность», Кдумим, 2006, гл. «Нравственное здравомыслие», с. 89.
Главный редактор сайта до 2021 года.
На данный момент по личным обстоятельствам не может поддерживать информационную связь с читателями сайта.
