Алексендер Рамазанов. ДЕДУСЬ-НАМЕ

ДЕДУСЬ-НАМЕ

 

         — Принимай, командир! Вот где  горючка!

Из парашютной сумки  посыпались  брелки,  ручки с электронными часами, выставили сочные груди дивы на презервативах.

-Ну, бакшиши.  Это для тебя в новинку.   Привыкнешь,- командир батальона  неохотно поднял глаза на взвинченного желчного капитана, заместителя по политической части,- Только все здесь старое. За десять тонн керосина  можно два дукана скупить. Канистра — сто афошек. Считать умеешь? Чарс был?

— Анаша? А как же,- капитан  вынул из нагрудного кармана  мутноватый пакетик, повертел и спрятал, многозначительно приподняв бровь.

-Чья?

— Считай, наша. За цинками, в  портянке, разберись, чья! Надо бы оттуда патроны убрать, был же приказ?

Шмон в ремонтном взводе прошел обстоятельно. Да ведь никто и не мешал! Обитателей двух обвисших палаток с утра нарядили в полном  составе за песком в ближайший карьер. А причина обыска не рядовая: «испарилось» десять тонн РТ —  авиационного керосина. Была цистерна под горлышко и  усохла. Самое досадное, что и не особо дернешься: горючка – «левая», друзья оставили, до лучших времен. И что теперь?

— Значит, нет зацепок,- протянул комбат,- Ладно, верни им это добро.

— И не подумаю! Обойдутся. Что-то же толкали духам? Хоть и не вчера. Не даром  же? «Антиполицай» запрещен к провозу, ножи выкидные – тоже, гондоны – порнография, — капитан  сгреб плоды шмона в сумку.

— А зацепка есть. Можно расколоть. Вот, ознакомься.

-Что еще? Добровольное признание?

— Читай, потом скажу. В два хода придется  решать. Классика!

Комбат нехотя взял  замурзанный стандартный листок. Один вид его, заранее, нагонял  тоску убористым,  синим шрифтом. Читать, определенно, не хотелось, но, с другой стороны, печатный текст в солдатских  «нычках» — это новость!

-Так, где тут  «…италик, ты спрашиваешь меня, почему кругом такая ж…». А начало где?

— У меня,- прищурился замполит. Но там неинтересно. Личное, да приветы от деда

-Какого деда?

— Гвардии славного ефрейтора Кондрашова Виталия. Письмо от деда-историка — внуку воину-интернационалисту. Конверта, правда, нет, с обратным адресом, но это неважно, найдем! Ты читай, комбат.

Если бы майор поднял глаза, то собеседник прочитал в них следующее: «Ах  ты, кнур поганый.  Затягиваешь,  петлю? Не видел, не читал – греха нет. Ознакомился – реагируй?».

-«…италик, ты спрашиваешь меня: почему кругом такая ж…  Буду краток: это прошлое, настоящее и будущее Афганистана — навеки. Мне незачем уже тебя обманывать, осталось немного. Ты знаешь, о чем я. Постараюсь изложить вопрос так же просто, как, помнишь, я рассказывал тебе о пьяном Будде…». Комбат  хмыкнул.

— Будда? Пьяный? Это  шифр? Условность какая-то?

-Возможно и так, дальше смотри, там главное.

«Для начала, здесь лишился ума и славы Александр Македонский.   Все беды его родом из Афганистана.  Семь лет он губил македонцев и греков и потерял при отходе через иранские пустыни три четверти своего войска. Панически боялся измены,  казнил лучших военачальников. Кстати, когда он ушел, на севере начиналась бойня. Можно ожидать, что после вас только и начнется настоящая война!       Чингизхан и Тимур тоже имели много неприятностей, а результат нулевой, точнее благоприятный для афганцев. Так и вашу кровь впитает эта земля и не станет жирнее. Все английские войны – плохо продуманные военные авантюры. Наш поход, весной 1928 года, во спасение Амануллы, еще хуже!».

— Что еще за наш поход? Когда это мы были в Афгане? Интересно…

« Полбеды в вашем интернациональном долге, а в том горе, что всегда, после вторжения на эту землю война расползалась, как чума во все стороны. Вы принесете ее в Таджикистан, а то и на всю Среднюю Азию беду накличете, а там и Кавказ проснется».

— Бред какой-то,- комбат,  отложил листки,- Вредный бред. Сущее «дедусь-наме»! Пророчество прямо.

— А почему «дедусь-наме»?,- оживился капитан.

— Да я вот пробовал читать: «Шах-наме», «Искандар-наме», «Бабур-наме» — все «наме», короче, имени таких-то. А здесь дедуся стихи пишет.  Ну и что с этого можно взять? В чем зацепка?

-Да в том, что это чистой воды антисоветчина. Пусть даже и бред. Берем за  шкирку Кондрашова, качаем и пусть выкладывает, кто керосин сливал, кому, почем?

-Ты будешь качать? Парнишка грамотный, два курса института, за словом в карман не полезет. Слышал, как он с афганцами шпарит?

— Нет. Не я и не ты. Особый отдел.

— Ай, спасибо. И первый же вопрос у контрика: чей же это керосин?

— Не будет проблем. За особиста сосватаю замполита у танкистов,  он тут недавно, не примелькался, а мужик дотошный. Может даже будущее его такое. Пусть жмет на антисоветскую пропаганду, домашние неприятности, а потом к делу перейдет. Есть, что терять. С такой статьей все институты перед ним закроют  на всю жизнь и ученому деду обломится!

Настроение комбата явно не улучшилось. Он подсознательно понимал, что нагромождение одной лжи на другую может закончиться полным крахом. Да и сами два слова эти «особый отдел» вызывали в нем нормальную для советского офицера тоску и сосущую тревогу.  Но  хоть какой-то план…

-Ладно, действуй в пределах,  дознание, вроде, — комбат потянулся к  заверещавшему полевому телефону.

— Ноль третий, на связи… Что? Как? Медленнее.  Двухсотые? Три?  Два? Мать…

На выезде из карьера, пока выстраивалась колонна, ефрейтор Кондрашов перебежал в головной бронетранспортер, перетереть по пути с водителем-земляком Костей Лазаревым возможные последствия шмона. Что можно было утаить от «солдатского радио»?

-Да пусть трясут-шмонают, отобьемся,- подмигнул Костя, — не в первый раз. Лишь бы бабаи не прокололись.

— Бурбухайки кабульские, ночью ушли на Айбак. Ищи духа в горах!

— И «афошки» в штанах,- довольно рассмеялся Лазарев,- да ты вроде не по делу напрягся, зёма?

— Есть немного,- прищурился Кондрашов,- помнишь тот листочек из  письма, ну, что вам читал?

— Ну, забьем, да по новой  «ха-ха» словим. Как ты говорил: дед-застрадамус?

-Нострадамус, чернокнижник такой был давно. Только если найдут, да прочитают, будут по ушам ездить.

— Ну и? Сам же говорил, что дед – не жилец? Какой с тебя спрос?

-Лазарь, прими влево, саперы впереди пойдут, — крикнул с брони командир отделения.

— Ну вот, думал по чистому воздуху поездить, — подосадовал Костя, утапливая педали и выкручивая руль. Бронетранспортер тяжело вылез на обочину, уткнулся носом в песчаный откос. В следующий миг  тяжелый корпус вздыбился от мощного взрыва и окутался черным дымом. Лазарев и Кондрашов погибли сразу, сержант еще несколько дней промучился в госпитале в Пули-Хумри, да было понятно  сразу: поднимали, так пополам сложился, словно тряпичный.

Вечером комбат одним только жестом отобрал у замполита все листки «дедусь-наме» и тут же при нем сжег в крышке от котелка, приспособленной под пепельницу. Потом и пепел развеял  в форточку…

Пятнадцать лет спустя полковник С-в был откомандирован  в миротворческие силы в Республику Таджикистан В молодой суверенной республике шла гражданская война, стыдливо именуемая вооруженным противостоянием. Будучи  человеком военно-академически образованным С-в посещал в Душанбе театры и музеи. В конце  концов, в памяти всплыли «пьяный Будда» и ефрейтор Кондрашов.

«Пьяного Будду» ему показали. Это была десятиметровая, как не больше, статуя  бога, пребывающего в откровенном кайфе, в положении риз, то есть в стельку! Полковника, однако, сильно смутила улыбка бога. В ней было все. Все, что он знал, о чем он догадывался и то, чего он не смог бы  одолеть умом. Пытаясь замаскировать внутреннюю дрожь, он спросил    у сотрудника  музея знакома ли ему такая фамилия Кондрашов, скорее всего историк, из этих мест?

— Вы знали Николая Аркадьевича,- оживился провожатый,- некоторым образом  мой учитель.

— Он жив?

-Что вы! Умер, вот уже десять лет. Замечательный ученый, до войны, еще студентом, со Снесаревым переписывался.  Старая школа! Не всегда с ним, правда, соглашались. Он, перед смертью, кажется, в восемьдесят четвертом,   написал письмо Андропову, против нашей войны в Афганистане.   Конечно, не дошло, здесь перехватили.

— И что же ему,  по тем-то временам?

— Да так, пошумели да замолчали. Академик, фронтовик, личность известная! К тому же знали, что жить ему немного осталось, рак горла. Он после гибели внука из дома и не выходил. Парень способный был, но черт в нем сидел!  Бросил учебу на втором курсе, напросился в Афган. Между прочим, Николай Аркадьевич все вот это предвидел.

-Что предвидел?- напрягся С-ов.

— Все. Вот же, сами видите: войну в Таджикистане, в Чечне, Карабахе. По рукам это письмо ходило, конечно.

С-ову внезапно почудился в улыбке Будды легкий укор, а сама статуя окуталась синим маревом. Судорожно вдохнув, он попытался сбить приступ кашля.

— Пойдемте, здесь душно,  пыль вечности, жара, листья горят,- засуетился провожатый, —  вот и Кондрашов говорил, что у пьяного Будды – сильное поле. Академики, знаете, им все можно предполагать.  Сюда нечасто заходят, народ у нас суеверный!