Артур Орлов. А Б С О Р Б И Л О В К А   (Дружеский автошарж)    Дивертисмент на тему «Мы не из египетского рабства»  

                               М ы  у ж е  п р и е х а л и

 

«Абсорбиловка» — это мой город. Пусть такое странное, но любимое мною, имя маленького городка ни на что не намекает, и ни к какой аналогии вас не понуждает. А то, будьте вы здоровы и счастливы, покажется вам, что это напоминает название другого маленького  штетла,  который благополучно существовал сто лет тому назад в грустных  рассказах великого знатока еврейской жизни и мудрого собеседника. За  сто  прошедших  лет  мир  перевернулся.  Если тот, знакомый штетл волею Царя Всемогущего был в  самой  середине  благословенной  «черты»,  куда  евреев  натолкали,  как сельдей в бочку, то в этот,  милый  моему  сердцу  городок, названный волею  начальника управления  по  переплавке  «Абсорбиловка»,  евреев  никто  не наталкивал. Они по своей воле сюда натолкались, да так плотно натолкались, что  тем  селёдкам в той самой пресловутой бочке  показалось бы очень даже свободно. Если бы они знали, в какой тесноте приходится пребывать  евреям в их собственном городке! А от тесноты, вы это без меня знаете, происходит несварение желудка и желание, не дай бог, кого-нибудь погромить. И только очень теснотоустойчивые выдерживают, чтобы не  совершать  противоправных  деяний.

Не следует искать сравнений и аналогий ещё и потому, что в тот,  столетней  давности,   штетл натолкали «своих» евреев, то есть родившихся тут же на этой же земле. И их  предки, тоже были рождены здесь же и здесь же были похоронены.  Сохранились ли останки тех могил до наших дней? Навряд ли! Мировое  несчастье, развязанное людоедами, умыло большой кровью народ,  открывший  миру  понимание  Царя  Вездесущего  и вселившего  в них веру в  непоколебимость нравственных  устоев, продиктованных Им же. Мир, движимый «вперёд летящим паровозом», насильно подменил Бога Единого суетой  трескучих лозунгов, а Заповеди –  «кодексом строителя». Мир  ненависти  затоптал  последнее  прибежище предков.  Поэтому и «рванули» евреи из «великого и могучего» в  этот мой  маленький  городок, о котором мы с вами начали разговор.

Таким образом, необходимо сказать уважаемому читателю, что новые жители Абсорбиловки не родилась здесь, в  дорогом моему сердцу городе, а прибыли  на  сказочных  коврах-самолётах из самого культурного, самого читающего региона нашей  самой  круглой  планеты.  Видели  бы вы, каким искренним счастьем были озарены их лица, когда они с баулами, чемоданами, узлами, собачками и музыкальными инструментам  спускались  на  лётное поле  аэропорта  назначения.  Видели  бы  вы, как  самые  чувствительные  из  них,  ощутив  под «скороходовскими» подошвами земную твердь, опускались на колени  и  устами  своими припадали к  ещё  не  успевшим  раскалиться  под  лучами  восходящего  солнца  плитам рулёжки. Видели бы вы, как самые сдержанные из них прятали глаза,  слегка  увлажнённые слезами умиления от встречи с землёю обетованной. Можно было  подумать,  что  прибыли  они не  из  региона  великой  социальной  справедливости,  а  из плена вавилонского или  из  рабства  египетского.

А что делалось в это время в их головах, нарочито прикрытых шляпами,  кепками  или  реже скромными черными ермолками, как дань вековым традициям иудаизма?  Сколько благородных помыслов роилось под головными уборами новых удивительно милых  жителей  моего  городка. Какое богатство проектов, какое разнообразие сфер приложения человеческих знаний и  смелых решений! Какие технико-экономические обоснования просчитаны и даже изображены на листах  ватмана!  Многокрасочный мир новых возможностей открывает свои  объятия удачливым. Одни уверены, что завтра же персонально для каждого из них откроются двери кафедр и лабораторий.  Другие точно знают, что для них давно приготовлены  властные  кабинеты,  способные  по  воле спецпрограмм, спрятанных в недрах спецсерверов,  продвигаться  вместе  с  новым  обладателем кабинета только вверх, к вершинам  бюрократической  пирамиды. Третьим удалось при помощи хитроумных мер провезти с собой «пуклую»  сумму  валюты,  чтобы  здесь,  в  моём любимом городе, заложить «теплицу» по  выращиванию  банкнотовской  зелёной листвы.  Были и такие, которые уже продырявили лацканы своих скромных костюмов в надежде здесь обрести ордена и медали за доклады о прошлой жизни, которыми, как им уже подумалось, должны были  заинтересоваться  в  местном  офисе  Интеллидженс  Сервис. Мой новый знакомый, глядя в  моё  лицо  своими  лучистыми  младенческими  глазами,  поощрительно пожимал мой локоть, и тихо, очень тихо, допрашивал: — «Скажите честно, в аэропорту  вас  приглашали  в  кабинет?  Они  там интересовались вашей прошлой работой? И вы им кое-что сообщили? Вы не думаете, что у Вас была  возможность подзаработать?»  Подобные   вопросы  могли бы  поставить  в тупик  любого крутого  «засланца» от спецорганов страны исхода.

Не спрашивайте, откуда я это всё знаю. Мне удалось прибыть на  историческую  родину тем же авиарейсом, которым  прибыли мои будущие, а  теперь уже  настоящие, сограждане.  Дорога, средства транспорта, в том числе салон Боинга с его сытным бортовым  пайком, очень  сблизили пассажиров, развязали языки и позволили установить  долголетние дружеские связи, и не только дружеские. Начатые в  дороге   отношения  закрепились и  углубились позже, в  ульпане.

Что такое  ульпан?  О! Это блестящее изобретение передовой педагогической мысли.

 

                                                        У л ь п а н

 

 

Вообразите   классную  комнату, в которой за  индивидуальными  столиками  сидят,  открыв восхищённые взоры, тридцать пять человек обоих полов от двадцати пяти до пятидесяти пяти  и сосредоточенно внимают учительнице не то биотехнологии, не  то технобионики, которая  на  её языке вещает о тайнах этого самого языка. Я слушаю, затаив дыхание, с  преступным  желанием  поцеловать  её  в чувственные средиземноморские губы. Что-нибудь более приличное мне на ум не приходит, так как всё, что я могу, это смотреть ей в рот и тупеть.  Она говорит на  том  языке, который я должен изучить, но которого, скорее всего, я не изучу в ближайшие  десять  или  даже  двадцать  лет. Она не может мне ничего объяснить, потому что не знает моего языка. И мы с ней  находимся  в  позиции жуликов, пойманных на  горячем.  Я  пожимаю  плечами,  она,  извините, пялит на меня свои очи, не понимая, что  собственно  этим  пришельцам  от  неё  надо  и  почему своим видом и своими ужимками они  её смущают. Она думает: — «Может быть,  они  знают, что  я не специалист по древнему языку. Может быть, среди пришельцев  есть  экземпляры,  которые  знают  мой  язык лучше меня? Но это невероятно.  Этого не может быть. Иначе  они  не  пришли бы в  ульпан и не смущали бы меня своим присутствием.  И мне ничего не  остаётся  делать,  как  только  покорно  тащить  свой  груз,  уподобившись  местному  вьючному  животному.  Другого  варианта пока нет. На фоне учительской безработицы и не на то согласишься. Потом, пардон, не я должна  изучать твой язык, а ты решил изучить мой язык. Вот и учи! Это твои проблемы.  Моё  дело –  пережить кризис. Твоё дело абсорбироваться.»

А я в это время думаю обо всём на свете, но только не о древнем языке. Даже почти  высшее лингвистическое образование не позволяет мне сосредоточиться на том факте, что в этом языке нет среднего рода. Ну, ладно. Не беда. Нет, так нет. Но кому оно нужно, это двойственное число? Или, что делает в словаре этого мудрого языка слово «параша»? Странное стечение обстоятельств: только мужской, и только женский род, и к тому же парное состояние. Обстоятельства на что-то намекают? На что? Может быть на то, что всё в мире парно и всё в мире или женского рода или мужского?

 

 

 

 «… с т о з е в н о    и   л а я й»

                          

 

 

Можно долго и подробно рассказывать о новых гражданах  моего  уютного  городка, славно  примостившегося на краю живописной и плодородной долины. Несмотря на то,  что  каждый  из моих новых сограждан являет собой бесконечный мир, как об этом сказано в  Книге  Книг,  всех их роднит что-то общее. Не будем судить об их гардеробе, или  причёсках. Не  будем  смаковать ароматы, перенесённые в первозданном состоянии в загерметизированном Боинге. Присмотримся к их мимике. Лицо человека это, если хотите, реклама того товара, который разложен на  стеллажах  души и  сердца.  А мимика –  порядок  продажи этого  товара,  очерёдность  допуска  клиентов в торговый зал. Вникаю в лица пришельцев, углубляюсь в  их  мимику,  прикасаюсь  к  душевным струнам – как будто читаю партитуры совершенно разных  музыкальных  произведений и узнаю их судьбы, полные  драматизма,  подчас  трагичные,  или  нашпигованные  юмором. И  начинаю  понимать, что  при всей  неповторимости эти лица,  их мимика скрывают в  себе  много  общего. Что же  это  общее? Это что-то такое, что не делает лица одинаковыми, но  как  будто бы  слегка покрывает их патиной, свидетельствующей об их единоутробности. Одним из таких  роднящих их качеств является гордость. Гордость за покинутую страну,  за  её  успехи  в  созидании  новой жизни, за её великое прошлое. Гордость за её  вклад в мировую культуру и в победу над врагами  человечества и врагами народа.  И  в помолодевшей  памяти возникают знакомые  с  детства имена,  каждое  из  которых  наполняет  грудную  клетку музыкой   самолюбования, воздухом величия и ароматом причастности.

Ох, как пьянит эта самая причастность! Ты «оттуда». Ты  причастен. И ты  уже  из  рядового клерка, бывшего в услужении у людей,  которых  ты  ни  в  грош  не  ставил,  преображаешься  в лицо значительное, чуть ли не в родного брата Святого Павла.

Но самая горячая волна гордости начинает сжигать твоё тело и душу, когда речь заходит об армии и её великих победах. Какие танки!  Какие самолёты!  Их строил в своё далёкое время наш простой мужик, опередив всех академиков Европы. И даже самого Леонардо. Но, пожалуй, самым выдающимся примером в ряду успешных образцов  военной техники является автомат, самый широко покупаемый и широко применяемый, в том числе и против жителей Абсорбиловки. Как трогательно! И тут ты тоже причастен. И твой курдюк переполнен радостью за великие свершения твоей доисторической родины.

Помните,  с  каким энтузиазмом   мы, прибывшие  «оттуда», участвовали в различных  мероприятиях. Хлебом  не  корми,  дай продемонстрировать прилюдно своё единственно верное понимание  закономерностей  развития природы и общества. Или вообще показаться. Мы должны были настойчиво  напоминать, что  за спиной у нас стоят величественные тени «земляков», созидателей мировой культуры.

На одном из предвыборных собраний в моей  Абсорбиловке обсуждались наказы кандидату в депутаты Верховного Собрания. Среди множества разных наказов, умных, и не очень, выделился один, явившийся пнём спотыкания.  Наказ по  смыслу  выглядел  так:  наш  кандидат, ставши депутатом, должен будет инициировать принятие закона о признании девятого мая днём национальной  гордости города Абсорбиловка. Все промолчали. Согласились, стало быть. А как же!  Это так замечательно, это так прекрасно – мало у кого есть, а у нас есть!  Но не всё так просто.  Должна же в здоровом загоне проблеять паршивая овца… Мужчина с  седой головой и орденскими  планками  на  груди тихо спросил, какое отношение к девятому мая имеет Абсорбиловка? Угрожающе заскрипели стулья… А что такое? Уже спросить нельзя? И тем более, похоже, что орденские планки настоящие, засаленные.

Что тут стряслось. Ураган лексической культуры обрушился на седую голову  человека  с орденскими планками: —  «Ты ещё зелёный молокосос!  Ты  ничего  не  видел! Ты  ещё  матерену сиську сосал, когда Он дал команду, и Организация всех наций создала нашу завещанную Богом Абсорбиловку!   Если бы не Его решение, не было бы и тебя тут!  Умник!».  Гул  одобрения   прошёлся  по  рядам.  «Знай  наших!  Где  ты  такой  залегал,  когда  тебя искали?  Нашли  бы  раньше,  спустили бы штаны-то, удостоверились бы в твоей кашерности»!

А что тот, который сфальшивил в стройном хоре единоверцев, страдающих бельцским сионизмом?  А «тот» потихоньку выполз с веранды, где проистекало предвыборное собрание, поправил орденскую колодку и упрекнул себя за то, что не сразу разобрался, в какую кампанию попал.

 

 

Б е л а я   г о л у б к а

 

 

Примером успешного покорения  недосягаемой  вершины  безответственного  управления  и высоких окладов являет собой представительная особа, удивительно похожая на мою знакомую, бывшую «там» секретарём по идеологии в одном из районных комитетов. Тот же готовый к братанию разворот бедра. Та же непорочность в густо начернённых ресницах. Та же безаппеляционность в суждениях. Та же ласковая предупредительность в общении с «рабочим классом».  Тот  же  цвет многоярусной причёски. Те же фиолетовые или морковного  цвета  мягкие  губы, в  зависимости от физиологического состояния. Околорайкомовские мужики знавали  её  ещё  тогда,  когда  она  руководила молодёжью швейного объединения «Радуга».  Вот тогда и появилась кличка  «Белая голубка». То ли потому, что имела слабость к платьям и костюмам белого цвета, тогда как рабочий класс и интеллигенция одевались так, чтобы быть готовыми по зову родной партии  встать  на  укладку  путей сообщения, ведущих в сказочное будущее. То ли потому, что в минуты женской слабости нежно и выразительно ворковала. Но схожесть нашей героини с «Белой голубкой» не ограничивается  внешними  признаками. Опять мы возвращаемся к той неуловимой, но реально существующей печати  единоутробности. О ней уже был разговор. Поэтому нам проще понять существо того события,  о  котором  пойдёт речь.  Это было то время, когда наша теперешняя  голубка,  оттирая  менее  проворных  «сизарей», спешно собирала рассыпанные по предвыборному полю зёрнышки и  рулила  баталиями  одного из лидеров премьерской гонки.  Пятитысячная  публика,  страстно  желающая  увидеть  «нашего наикращего», который был идейным  приверженцем  четырёхпрофильного  красного  знамени,  и   которого надо было обязательно  избрать  в  премьеры,  хлынула  в  не  успевший  ещё  потерять презентационный   лоск  дворец  конгрессов.  Увиденное,  можно  сказать,  потрясло  гостей.  Они потеряли чувство реальности. В стране исхода им не посчастливилось  наблюдать  такое  смелое сочетание воздуха, металлических конструкций и электрической  иллюминированности. Поэтому  не удивительно, что головы гостей с открытыми от изумления  ртами  вращались  на  все  семьсот двадцать градусов,  не  желая  сосредоточиться  на  необходимости,  наконец,  присесть.  Ряды кресел, готовых  принять в  свою мягкость отяжелевшие годами  тела, красно-бежевым  веером устремились в высь поднебесную, к основанию  купола-кровли.  Ещё  одной  каплей  в  доверху    наполненную чашу впечатлений явилась невидимая, но ощущаемая позвоночником тревожащая инфраколебаниями акустическая система. Она, эта усилительная система,  способна  превратить  тихий  шёпот в  звуковую  сферу вулканической силы.

Публика порасторопней заняла крайние места, оставив в середине рядов кресла            незасиженными. Сказалась привычка быстро покидать затянувшиеся мероприятия.                                                                                                                                                                                                                                                                   В просторных проходах между секторами  кресел  скопился  народ. Это было  похоже    на  вавилонское  столпотворение. Спешить было  некуда и незачем. Каждый считал, что он уже приехал, что он уже дома. А в  это время мобильная связь угрожающе повторяла, что кортеж кандидата в премьеры уже на подходе к  дворцу конгрессов. Вот-вот  кандидат  войдёт в этот блестящий  зал. А  в зале  бедлам!  Ужас!  Не надо быть очень догадливым, чтобы  понять, что сегодня у нашей голубки может оборваться блестящий забег на должность заместителя министра или даже министра, как обещал кандидат в премьеры.

Скандал надвигается неотвратимо. Белая голубка была в панике.  Ещё мгновение и исчезнет как мираж в Иудейской пустыне такой ценой добытое обещание. Чёрт возьми, что же это такое? И на что это похоже? Ну, нет! С таким трудом  устроенное  счастье!.. Не  позволю!  Всё  должно свершиться! Можно было позавидовать, стремительности белой голубки, с какой та взлетела  на бескрайнюю сцену, прикоснулась к включённому микрофону и проворковала: — «Вы  что,  с  ума посходили!? Посмотрите на себя!» И продолжала, но громче: —  «Как стадо баранов! До  сих  пор не могли разобраться! Рассаживайтесь немедленно!»  Зал повторил  сотнями  децибелов: — «Ста-до-бара-нов! Ста-до! Бара-нов!»  Громовой голос, подобно  артобстрелу,  заставил  пригнуться: — «Быстрее! Быстрее! Сколько можно?»   Зал содрогнулся. Заломило в висках. Заныло в паху. Ста-до! Бара-нов! Бара-нов! Бара-нов! Ста – до! Подумалось:- «Вот это по-нашему! Вот  так  и  надо! Какой молодец!» И вот оно, чудо! Незанятые места мгновенно заполнились. Проходы  опустели.  Зал принял вполне респектабельный  вид.  Золотой  возраст,  застрявший  в  креслах,  обнаружил завидную смекалку и поворотливость. Откуда-то взялась гимнастическая лёгкость в движениях! Суставы перестали ныть. Поясницы перестали скрипеть. А те,  кого  донимал  продолжительный запор, почувствовали активную перистальтику. Те же из них, кто предрасположен к  анализам  и обобщениям, про себя подумали: — «Надо же! Готовая  тема  для  докторантуры —  «Акустическая система большой мощности как радикальная мера против систематического запора».

Так значит, всё в порядке? И белая голубка стала министром? Стала. Но  только  при   другом премьере и другим путём.  Абсорбиловка это то место, где достаточно стабильно  исполняются традиции Ближнего Востока и в частности правило «Если ты не хочешь быть обманутым – обмани первым».

                                        П е р е д о в а я   к о м а н д а

Передовая команда это те, которые впереди всех, чтобы не опоздать. Или те, у которых спецзадание. К примеру, кто-то по глупости или невнимательности что-то оставил без присмотра. Ты не увидел. Он не сообразил. Я поленился. А тот, который из передовой команды, увидел, сообразил, не поленился и не прогадал. «Кто смел, тот и съел».  А вы подумали, что передовая команда это те ребята, которые прискакали  на новое место жительства первыми  для того, чтобы  создать условия для начала новой жизни прибывающими за ними? Как в армии? Но даже при армейских порядках перебазирование, скажем, авиационного полка это проблема. А если вдруг перебазируется на новое место жительства целый народ? Не очень большой, но народ? Вы скажете: — как сами решили перебазироваться, так  сами и  думайте о благоустройстве. И вы будете правы. Если народ решил, так он так и сделает.

Но сначала надо подумать. А чем думать? Это вопрос на засыпку. У муравьёв, говорят, есть такой орган, который зовётся «коллективный разум». У пчёл всё решает «королева-мать». А у нашего народа? А-а-а? Что? Кто? Читайте Тору. Ах! Вы не верите? Так это совсем не важно! Читайте! И не старайтесь что-то постичь. Читайте. И дойдёт.  Не в первой этому народу приходится решать, куда и как направить свои стопы. И будьте уверены — этот народ, о котором идёт речь, не пропадёт, как он не пропал в течение трёх (или более) тысяч лет, только тем и занимаясь, что постоянно перебазируясь. Так что передовая команда, о которой вы подумали – это совсем что-то другое.

Вот вам живой пример. Тот самый обладатель младенческих глаз, который  очень интимно, почти любовно, спрашивал меня, не продал  ли  я по выгодной  цене  стратегические секреты из моей прошлой жизни. Помните? Пока я соображал, он посчитал, ЧТО и за СКОЛЬКО можно продать. Я до сих пор считаю и не могу сосчитать. А он? Спустя короткое время по прибытии в Абсорбиловку он  получил  в банке максимальную ссуду. Именно тогда, накануне массового переселения, это было возможно. Нас, трёх баранов, очень пристально смотревших ему в рот,  мило  попросил  подписать  гарантии, пообещав быть вечным должником. И представляете, как сказал, так и сделал. Благополучно «слинял» не то в Новую Зеландию не то на Гавайи, а нас, трёх баранов, заставил выплачивать и ссуду и проценты. Себе он оставил печальный удел вечного должника. Как и обещал.

Ещё пример. Среди  множества проблем, которые в  буквальном  смысле  слова кружат головы вновь прибывшим переселенцам, есть  несколько  наиболее животрепещущих. Среди них – понимание содержания часто употребляемого слова «Свобода». Разве то явление, что мы встретили здесь, хотя бы в какой-то степени похоже на наши представления, привезённое с собой в Абсорбиловку?  И вот мы  здесь!  Изголодавшиеся по «свободе». И нам не терпится поскорее накушаться ею. Поэтому мы активно участвуем во всех мероприятиях  гражданского волеизъявления. В том числе в предвыборных гонках. Но участвуем по-разному, в соответствии с музыкальной одарённостью. Одни, назовём их «сладкоголосыми», отдают своё свободное время на то, чтобы «наш» кандидат полюбился народу и стал бы избранником масс.  Для «этих» отсутствие «руководящей роли» —  воодушевляющий фактор. Они не знают, чем закончатся выборы. И это их вдохновляет. Они безоглядно агитируют. Они хотят, чтобы был избран «наш» и поэтому без устали бегают по этажам, звонят в двери, за которыми благоустраиваются переселенцы, и эмоционально рассказывают о кандидате.  Избиратели чистосердечно откликаются на их зов. И даже не боятся подписывать предвыборные листы в знак согласия проголосовать за «нашего».

Не все бегают по этажам. Эти, которые не бегают, расписывают ведомости выдачи «зарплаты». Принцип расчёта простой. «Сладкоголосым»  достаточно того, что они бегают по этажам и полной грудью вдыхают воздух «свободы».  Родным, которые числятся, но никуда не бегают, побольше. Остальное — на троих. По законам социальной справедливости. За стёртые подошвы – по пятаку. За родственные связи – по полтиннику. За менеджмент – по пятёрке. Коренным в группе менеджеров был тот, который в стране исхода по спецпризыву получил подготовку и свидетельство юриста службы безопасности. В городе Обобраловске держал под контролем корпорацию «напёрсточников» с особыми функциями. По прибытию в Абсорбиловку стал «заслуженным участником и инвалидом всех войн». По совместительству оформлял переводы дипломов и других «хлебных» документов.

«Свобода»! Как долго ждали! Как  сладостно звучит! Особенно для тех, кто обладает музыкальным слухом. Они слышат, как беготня «сладкоголосых» по этажам отзывается в их карманах   шелестом купюр. Это чарующая симфония. И ради неё следует поработать! Но только не ушами. Не делайте вид, что уши помогают вам думать. Не демонстрируйте длину органов слуха. Вас примут за другого. Длинные уши ещё не признак музыкальности.

Передовая команда, следуя строгим наказам старших товарищей, столбила территорию и окропляла углы специфическими ароматами под названием «Республика № 17». Передовая команда создавала кружки политической самодеятельности под общим названием «Наши в городе» и «Нашу культуру в массы». И народ стал плясать и подпевать: — «Как мы рады! Все мы рады! Выйдем дружно на парады! Всех буржуев мы  обучим, как наматывать онучи. Кто не знает – мы покажем! Кто не хочет – мы заставим! В лидеры дадим невежду.  Веры нет, но есть надежда». Постепенно стали сбываться предначертания Предсказательницы. «Не печальтесь, говорила она, не за горами то время, когда вы, переселенцы «оттуда», займёте руководящие позиции. И вся Абсорбиловка будет вашей. И то, что когда-то не удалось Отцу родному – кормильцу милому, то обязательно удастся его Сыну. И Святой Дух внедрится во властные кабинеты всех уровней. И у вас ещё будет возможность спеть про «нашу славу боевую», и про «нашей юности полёт». Но будет ли это на пользу Абсорбиловке, я сказать не могу». Так сказала Предсказательница.

 

 

                                                   Л ю б ы м    с п о с о б о м

 

Как мы и предполагали — не всех встречали с фанфарами. Не всем приготовили мягкое приземление на «Святой Земле». Поэтому новые граждане Абсорбиловки должны были устроить свою жизнь так, чтобы она была сытной и эстетичной. Хотелось предстать перед новыми соседями,  да и перед собой, в лучшем виде. Каждый выбирал свою тактику вживания в новое  реалити-шоу. Одни, чтобы устроиться хотя бы на какую-нибудь работу, снижали уровень притязаний и не чурались «вкалывать» уборщиками, спрятав временно диплом кандидата наук. Другие, наоборот, рекламировали себя  в качестве аттестованных мастеров. В скором времени, мой город под завязку заполнился краснодеревщиками, резчиками по камню, кутюрье, поэтами, фотографами, художниками, стилистами, писателями и обязательно  журналистами.

В современном мире, в мире безудержных информационных баталий, без журналистов никак не обойтись. Тем более, что многие новые жители Абсорбиловки горазды сочинять небылицы. «Там» этот дар прививался с молодых ногтей. Помню своё детство. В школьном сочинении на тему «Как я провёл каникулы» никто из моих одноклассников не стал описывать набеги на огороды за огурцами и морковью. Каждый из нас, не долго мучился над дилеммой «Врать — не врать?». Вооружившись  пониманием политического духа  эпохи, мы описывали помощь родителям по уходу за несуществующими младшими братьями и сёстрами, чтение рекомендованной художественной литературы, чистку стоил в колхозном коровнике. Окрылённые похвалой «литераторши» за сочинение небылиц, мы готовили  «шпаргалки» и ловко их использовали на экзаменах. Этот опыт помогал нам поступить в высшее учебное заведение. А после получения дипломов наше поколение уселось за письменные столы и ловко сочиняло отчёты о выполнении квартальных и годовых планов, о повышении урожайности гречихи, о внедрении передовых методов пошива одежды и обуви.  Таким образом, мы вносили свой вклад в укрепление обороноспособности нашей великой империи.

Здесь в Абсорбиловке наш богатый опыт планово-отчётного укрепления страны не должен был бесследно пропасть.  Муниципальные власти, не лыком шитые,  быстро сообразили, что таланты в области специфической журналистики благотворно сказываются на моральном состоянии горожан и сильно повышают авторитет мэра, его заместителей  и муниципального чиновничества. Тогда для них – для этих талантливых ребят –  были придуманы должности по классической формуле «числом поболе, ценою подешевше». Это взбодрило культурные слои «пришельцев». Знайте наших! На этой волне стали возникать союзы писателей, ассоциации художников, объединения скульпторов, кружки фотографов. Появились руководящие и информационные органы ПРИ… Как грибы после дождя стали появляться на неудобренной почве  политические движения и политические партии с перспективой стать у кормила власти и рулить по образу и подобию той страны, где человек «проходит как хозяин необъятной родины своей». Появились «Наши». Позднее – «Свои». И наконец, «Только мы».

Была создана городская газета. Разумеется, независимая. Редакция газеты, сформированная из зубров агитационно-пропагандистской машины страны исхода, круто взялась за знакомое дело. И завихрился консолидирующий информационный туман. Еженедельник на восемь хорошо усушенных полос, тиснутых на технологических обрезках безнумерной бумаги, оказался подарком для читающей публики. Посыпались письма с жалобами. Стали приходить реплики с предложениями, как обустроить нашу улицу и  весь регион с его вековым противостоянием. В тяжёлых конвертах прибывали статьи глубочайшего философского наводнения. Новейшие средства связи  засыпали редколлегию непроворотным количеством материалов. И всё музыкально-колыбельного регистра.

И что? Читают? Ещё как! Расхватывают! Свежескопированные блоки вырывают из-под гильотины, рискуя остаться без рук. Сочиняют журналы и газеты различного назначения и для разных категорий читателей. Смеломыслящие издатели рискнули даже на создание женского глянцевого журнала.

Самым достопримечательным новых изданий является их независимость. Редакционная коллегия и главный редактор не испытывают давления ни в каком виде. Мэр на корню закупил половину полюбившейся газеты.  А через заместителя из «наших» поручил осваивать  информационное поле новых изданий. И те весьма талантливо и, главное, откровенно доносят до читающей публики успехи городского совета в реализации предвыборных обещаний. И не надо ничего придумывать. Всё свершается естественным путём. В письмах жителей Абсорбиловки теперь меньше жалоб и больше искренних благодарностей. Благодарят за отремонтированный кран, за вывозку бытового мусора, за борьбу с бездомными животными. Благодарят  за внедрение муниципальных контролёров, следящих за безотбросовым  выгуливанием «братьев меньших». Читатели благодарят городской совет за переселение всех городских школ в один новый школьный комбинат, узаконив количество учеников в классе «сорок пять» (это-де сплачивает молодёжь).

Читатели отмечают высокохудожественный вкус городских дизайнеров, украсивших город   модерновыми изваяниями, которые не стыдно было бы экспонировать в Музее современного искусства в Манхеттене. Горожане до сих пор приходят в бешеную радость, когда, проезжая мимо городской библиотеки, видят устолбившегося тут сильно пьяного мужика, который не падает лишь потому, что отлит из качественного металла.

Наблюдательный читатель заметил, что рядом со словом «свобода» стало слово «гласность». «Свобода и гласность» – звучное сочетание. «Гласность и свобода» – ещё музыкальнее. И если так повторять из номера в номер на заглавной полосе, то на внутренних полосах еженедельника обязательно появятся развёрнутые отчёты о бурных заседаниях муниципального совета. Появятся откровенные перепалки представителей коалиции и оппозиции по поводу продажи строительным подрядчикам городской земли. Появятся сообщения о продаже и перепродаже мест в коалиции  с одной целью: быть ближе к руководству и создавать для городского головы невыносимые «семейные обстоятельства». Ещё раз вынудить его заявить о своей отставке.

За результатом далеко ходить не надо.  Вы же сами сообщаете, что за последнюю пятилетку значительно повысилась успеваемость в системе народного образования города Абсорбиловка. Сократилась преступность. Исчезла наркомания. Девочки младшего школьного возраста перестали курить и пить пиво. Так, по крайней мере, следует из  газетных отчётов господина Куку (Кто такой, узнаем ниже).

 

 

                  Ф у н т и к

 

Заводская многотиражка «Сталевар», в которой Александр Евсеевич Фунтик занимал стул и стол литературного сотрудника технологического отдела, старалась содержать  сознание рабочего класса в девственности. Она выходила раз в неделю, и читатели по поводу Фунтиковых публикаций между собой острили: — «Фунтик варит в «Сталеваре», сам мечтает о наваре».  Несмотря на постоянные неувязки с фунтиковыми «ляпами», партком не склонен был уволить Фунтика или перевести его на другую работу. Наоборот. Его всячески поощряли. Даже самые простенькие информации Фунтика отличались высоким патриотическим накалом. Ну что такого, что в обзоре фотовыставки, посвящённой очередной годовщине победы над фашизмом автор  пишет: — «Обратите взор на фотодокумент исторического звучания. Группа отважных воинов водружает Знамя Победы над покорённым логовом фашизма. Примечательным моментом в создании этой картины  эпохи является тот факт, что фотография сделана с отечественного военного вертолёта». Весь комбинат сдержанно хмыкал  неделю, до следующего номера «Сталевара». Смеяться было бы некорректно.

А в следующем номере «Сталевар» опубликовал большой рассказ смехотворца Фунтика о том, как «группа заводских энтузиастов под руководством парткома в рекордно короткие сроки задумала, спроектировала и воплотила в металле автоматическую линию дозировки и загрузки электроплавильной печи». Сегодня, спустя  десятилетия, события, описанные в «Сталеваре», воспринимаются молодым читателем не как истина, прописанная в газете, но как героическое прошлое наших отцов и старших братьев. А тогда заводская многотиражка смешила даже самых серьёзных представителей рабочего коллектива. И жить становилось легко и весело, несмотря на отсутствие молока. А партком с лёгкой руки «Сталевара» докладывал в райком о новой трудовой победе на комбинате. А райком докладывал в обком. А обком тоже хотел иметь немножко славы. И слава приходила. И приходили премии. И приходили повышения в должностях. И даже Фунтик становился важным, ибо он, как и весь коллектив заводской прессы, способствовал росту авторитета командного состава завода и его партийной организации.  А то, что завод смеялся, было не принципиально. Главное: даже сейчас фунтиковы опусы работают как свидетели героического прошлого.

В Абсорбиловке Александр Евсеич быстро стал популярен. Решением муниципалитета ему положили зарплату, и он стал называться пресс-атташе. Это был успех!  Это было что-то!  Теперь можно было погрузиться с головой в описание успехов города. «Журналистика – душа моя!» — вздохнув полной грудью, шептал Александр Евсеич. Обращаясь к своему заклятому другу поэту Рюмкинду, он грозил: — «Накось, выкуси! Не надо задаваться, что ты  член… писательского союза. Как-нибудь переживём. С божьей  помощью и  при  поддержке сплочённого муниципального коллектива!»  Он был премного благодарен  заместителю мэра. Именно Куку при встрече с автором лирических коленопреклонений тепло  жал Фунтику руку и восклицал:  —  «Здравствуйте,  дорогой  Александр  Евсеич! Вы  очень  правильно   поддерживаете  нашу  алию.  Абсорбиловцы  с  интересом  читают  ваши материалы. Ваши публикации вооружают  жителей нашего города  бодростью и надеждой. Мой  дорогой,  Александр  Евсеевич, что  Вы  думаете по поводу издания нашего, то есть моего и твоего тоже,  альманаха?  Это  был бы  наш неповторимый, неподражаемый городской  журнал. Что-то вроде Абсорбиловской «Звезды»… Хи-хи-хи!»  Александр  Евсеич,  не  был  удивлён  такому предложению.  Мало того, он не возмутился, хотя это он первым сказал «А!». Это он, Фунтик, в своё время добивался издания такого абсорбиловского журнала. Но об этом наш новоявленный  пресс-атташе  умолчал:  не  стоило быть инициативнее  зама.  Что  касается  авторов, то их  искать не надо. Они коллективно и по одному домогаются вхожего в муниципалитет Александра Евсеича. В череде жаждущих  славы  –  поэты,  прозаики, драматурги, критики, литературоведы и даже  художники – оформители книги. А тут, такая оказия — сам заместитель мэра выступает  с  инициативой.   Это  надо  ценить!  Мы  к  такому  не привыкли. Разумеется, он делает это не  от  понимания  важности литературного творчества.

А вот  мэр  Абсорбиловки!!  Совсем  другое дело! Он не Бялик. Но в его руках вся полнота власти. Захотел на многолюдном месте  накидать замысловатые кучи модерновых испражнений гигантских ящеров. И накидал. И никто не сказал «Я протестую!» Может быть, в  этом и  заключается  сила  власти:  заставить(!)   несогласных   на   свой роток накинуть платок. Обладание властью – это ли не голубая мечта тех, кто готов одним движением брови упразднить все  пороки  нашего  общества. Захотел  мэр  упразднить  всё,  что «нагадил» предшественник и заменил гигантские кучи почти незаметными кучками  спаниелей, терьеров, овчарок и  пуделей на пешеходных тропинках. Было некрасиво – стало  красиво. Было без ароматов, стало с оными. Значит – кто меняет мир к лучшему? Верно! Человек, обладающий  властью!

Александр Евсеич, подогретый признанием своих заслуг и талантов на  новом  месте,  смело пускал в ход наработанный годами  опыт патриотической  скорописи.  В  газете  «Пиндексис»  с постоянством курантов Благовещенского собора,  что на  Лопани,  публиковались  наполненные светом надежды информашки под общей шапкой  «Вести  из  Абсорбиловки».  Новые  граждане теперь уже  нашего  города  читали  и  спрашивали  друг  друга  «Это о чём?»  или  «Это о ком?» Иногда, как в старые добрые времена, получалось смешно. Но всё реже. Время неумолимо. Оно забирает свою долю из запаса дыханий. И без отдачи.  Наиболее холерические  читатели нашего  еженедельника, в основном женщины, встретив автора нежно-лирических отчётов о культурной жизни Абсорбиловки, выражали  ему своё почтение. А  Александр Евсеич, ощутив всю сладость  читательской любви, стал встречаться с почитателями своего таланта в клубах – тогда, во времена  предшественника теперешнего мэра, ещё многочисленных.  Красочно рассказывал почитателям о литературном творчестве. Всё чаще погружался в прошлое. И в этих воспоминаниях   представлялся себя борцом за  права человека, членом  подпольного кухонно-диссидентского кружка.

 

                                           Н а р и с у е м,   н е   в о л н у й с ь!

 

С художниками проще. Кто в детстве не рисовал? Кому не предрекали перспективу, если не великого, то, по крайней мере, знаменитого художника? Нет ничего удивительного и тем более зазорного в том, что новая гражданка Абсорбиловки, по  имени Бася, прибывшая из самой культурной страны в мире, прилюдно объявила, что она художница. Правда, в детстве она не рисовала: некогда было, училась в школе, потом в строительном техникуме и, наконец, окончила факультет канализации и теплоснабжения. И в каждом пункте своей биографии старалась быть примером для подражания. Ей всё удавалось.

Бася вспоминает, что по соседству с управлением гражданского строительства, где она курировала перекачивающие станции, в далёком малопрестольном городе Кызыл-Балык, работали художники.  Четыре мужика разного роста и возраста ютились в маленькой комнате и создавали шедевры наглядного перековывания человека прямоходящего в борца за светлое будущее. На своих полотнищах они убедительно доказывали, что экономика должна быть экономной, а электрификация обязательно должна сочетаться с химизацией всей страны.

Весной с наступлением солнечных дней эти художники выносили шедевры наглядной партийности во двор. И здесь на виду у прохожих превращали серые холсты в отчёты о Кызылбалыкских успехах в создании изобилия.  Специалист же по канализации через окно наблюдала  и удивлялась тому, как это у откровенных алкоголиков получается. Насмотревшись на завораживающие картины потрясающих перспектив, она решила, что тоже смогла бы участвовать в создании убедительных триптихов. Многолетний опыт наведения макияжа на собственный нос даёт женщине право считать себя художником.

Вот так и получилось, что специалист по сливу нечистот превратился душою своею в Ван Гога. Произошло удивительное перевоплощение, даже можно сказать реинкарнация. И это не удивительно. Историческая родина вдохновляет. И хотя в традициях веры праотцев записано «Не делай себе изваяния и никакого изображения», желание обмять свою социальную нишу и в ней благоустроиться обязывает… Обязывает колченогих танцевать, а глухих – петь. Нет-нет. Не придавайте значения свободному полёту моих  философствований. Будьте непосредственными. Вернитесь в своё детство. Ради Бога, рисуйте. Рисуйте, что хотите. Рисуйте, на чём хотите. А при очередном знакомстве называйте себя по имени и добавляйте «художник», если хотите.

Но при этом не забывайте, что ваше положение на муниципальном небосклоне зависит не от выразительности ваших «полотен». Ваше положение зависит от уменья «прогнуться». А Басю не надо этому учить. В Кзылбалыкском строительном управлении она быстро достигла положения «Начальника проекта». Открылся эскалатор стремительного покорения руководящих вершин. Но муж сказал «Едем!». Бася, было, стала противиться такому развороту событий. Но муж выразительно сказал «надо!»  И они примчались в Абсорбиловку и стали осваивать землю, текущую молоком и мёдом.

Прошло немного времени. Были и молоко и мёд. Потому что была «корзина абсорбции». Кое-что и с собой прихватили. Бася развернула бурную деятельность с целью абсорбции в кратчайший срок. Вошла в  доверие к мэру. Стала ближайшим другом Куку. И при этом показалось ей, что её дорогой муж стал писать несносные стихи. Но тех, кто окроплён расположением муниципалитета, она неумеренно хвалила. И муниципалитет не остался в долгу, поручил ей руководить объединением живописцев и скульпторов. Какое счастье! Теперь каждый, кто имел хотя бы отдалённое отношение к искусству или всего лишь мечтал создавать что-то «этакое», радующее глаз, считал за честь здороваться с ней. А при особом её расположении мог с ней потолковать о «завораживающих» Подсолнухах и Ван Гога в том числе.

События разворачивались так быстро, что Бася не успевала оценивать их по их достоинству. Теперь все офисы муниципалитета были ей доступны. Появились статьи расхода на содержание упомянутого объединения живописцев и скульпторов, процент от которых необходимо было возвращать. Жизнь обретала новое качество. Пора бы влюбиться в какого-нибудь прощелыгу и добрать с ним то, что уже перестало получаться с мужем. А мужа? – На подхват. Как у Поэта: — «Отец, слышишь, рубит…». Желание творить трансформировалось в уверенность, что она как раз и способна создавать картины, пользующиеся рыночным спросом. Она сноровисто освоила «масляную скоропись». И принялась создавать варианты «Подсолнухов». А мужа убедительно попросила «отвозить» их на рынок. К сожалению, на третьих «Подсолнухах» она поняла, что народ неграмотен и неспособен оценивать настоящее искусство.

 

 

Н ю ш к а

        Это не прозвище. Но и не имя. Но другого названия нет и, похоже, никогда не было. Мать звала Нюшкой и больно дёргала за ухо при любой провинности. Брат звал Нюшкой и бил по затылку. Сверстники показывали язык и передразнивали «Гы-гы!» Нюшка вместо звука «р» выдавливала из себя ни на что не похожий звук «Гы». Отца не было, пропал в вихрях войны. Некому  было установить в доме еврейский порядок. Эвакуировались без отца и вернулись без него.  Жили  по традициям гоев, окружавших Нюшку и её семью. Мать громко ругала детей. В её  речи были очень  острые выражения. «А як же?! Хiба вони  розумiють людське слово?» «Гади» и  «Сволоти»  были нормальными повседневными словами. Курила за сараями вместе с подружками. Водку попробовала позже, в десятом  классе. На людях знала меру. Выпить  умела, но не  спилась. Должно быть, сработал генетический код. Сколько помнила своих предков, все были евреями: других спаивали, сами не спивались. Учёба давалась тяжело.  Завидовала чёрной завистью тем, кто учился  играючи. Срабатывали человеческие слабости. Страх. Страх перед проработкой в пионерской, а позже в комсомольской организации. Страх перед соседскими мальчишками, которые при подходящем случае показывали,  как у  неё трясутся кисти рук, и очень противно шипели: — «А щё жидiвка! А вчится погано!»  Нюшка  тянулась. В круглые отличники не попадала, но твёрдой хорошистской была постоянно. Это давало ей  право молча гордиться и  презирать всех  вокруг. Озвучивать свою  гордость она не могла, зная, что при волнении у неё изо рта вместе со свистящими звуками вылетает слюна. Понять её в минуты её волнения  удавалось только брату. Нюшка предпочитала больше помалкивать. Хотя временами громко и зло кричала, считая,  что  крик  освобождает  душу  от чёрной накипи и тем самым способствует  укреплению  здоровья.  Она  считала  также,   что для  человека, планирующего занять в жизни  руководящие  высоты,  уметь  кричать,  уметь  ударить кулаком по  столу, уметь выразительно топнуть ногой просто необходимо. И удивительное дело во время  крика Нюшка  обретала ясность мысли и чистоту языка. «Посмотри на себя! – кричала она пожилой  работнице на томатном конвейера, —  Ты уже старая! Чего доброго, упадёшь. Потом из-за тебя по судам затаскают. Иди и пиши заявление по собственному желанию!»

Но  есть  «добрые»  люди на  свете.  Им  хочется, чтобы о них думали, как о добропорядочных членах трудового коллектива.  Боб Шахмейстер был  как раз  из  этой  породы.  Находясь  в  дальнем  родстве  с  Нюшкой,  он позволял себе презирать её и плевать на её угрозы. Боб всю свою сознательную жизнь делал людям только гадости. А сейчас вдруг ему захотелось сделать доброе дело. «Эй ты, камбала круглопузая — крикнул он Нюшке, — ты будто бы не знаешь, что у бабуси три внука на руках! Раскудахталась! Курочка на палочке! Я  ж  могу тебя  в тёмном углу встретить! Заголю юбку-то! Понюхаю, стираешь ли ты нижнее бельё? Поняла»?

Уменье Нюшки не распространяться о главном  расценивалось  служителями   безопасности как высокая благонадёжность. А откровенные беседы с  уполномоченным района обеспечили ей успешную сдачу вступительных экзаменов в техникум  холодильных технологий. Грызть  науку  Нюшка  умела. И грызла она эту науку до  умопомрачения. В прямом  смысле  слова. На  исходе  третьего семестра, после экзамена по сопротивлению материалов обессиленная Нюшка вывалилась из механического корпуса в  сплошном  головокружении и  угодила в  объятия  проезжающего  троллейбуса. Водитель не сразу заметил висящего на закрытой двери человека, и таким  образом обеспечил Нюшке отпуск на семь дней. Разбитое лицо, вывих левого плеча, кровоточащие раны  на  ногах  и  на животе ещё больше  обозлили  её.  Но  после  этого  драматического  события,  о котором молва разнеслась по всему техникуму, все  экзамены  она   сдавала  успешно.  Молодые  экзаменаторы  учредили  негласное соревнование: кто проявит большее милосердие к сироте.

На защите дипломного проекта факультетское руководство  еле  уговорило председателя   экзаменационной  комиссии оценить  нюшкин проект   «приличным»  баллом. В конце концов, её самая   заветная  мечта   исполнилась. Пятнадцать минут позора обернулись званием  техник-технолог. Теперь  она  «им всем»  покажет. И,  получив должность цехового  инспектора   технологического  контроля,  она  приступила  к  исполнению своего замысла.

 

 

Н а д о     п о д м а з а т ь

 

 

Банки, склянки, упаковки. Соль, хрен, корица, гвоздика. Джемы, кремы, соки и  варенья.  Но главный Нюшкин  талант проявился в другом – она  обнаружила  феноменальное чутьё  в  понимании  несложной  логики «несунчиков».  Взглянув в глаза работницы, Нюшка  точно  знала,   когда   и   что та  «вынесет».   Ловила,  что  называется, на  горячем — в  душевой, в  раздевалке,  на   конвейере,   в   проходной.   Редко   кому  удавалось  осуществить  свои   преступные  замыслы.  Молодые  кадры  –  перспективные  кадры. Надёжные помощники в борьбе с расхитителями социалистической собственности! «Ну, стерва» – шептали по углам мастера. Может быть, потому зло шептали, что Нюшка разрушала их каналы дохода. «Накрытые» Нюшкой  дрожали  перед  неминуемой   карой. Кара, если кто помнит те времена, была суровой и неотвратимой. Можно было легко «схлопотать» длительную  командировку на великие стройки. Статью «Без  права переписки»  уже  тогда  отменили, но  во  время  следствия  могли ненароком  зашибить. А в зоне не только «девушек», но  и  крутых  мужиков лишали девственности. Много лет спустя, когда время превратило Нюшку в старуху,     она   кому-то  то  ли  для   устрашения,  то  ли  в благоговении  перед  своим  «героическим»  прошлым,  кричала:  —  Я  тысячным  коллективом руководила!

Все страхи, вызванные решительной деятельностью Нюшки,  вскоре  элегантно  рассеялись. И жизнь на комбинате вошла в привычное русло давно укоренившихся отношений с той только разницей, что изменился состав допущенных к перераспределению. И если раньше сметанку с молока снимали многие – кому не  лень, то теперь  была установлена «вертикаль соучастия». А пост главного диспетчера на  скользких  перекрёстках  молочно-сливочных потоков заняла Нюшка. Не каждый смог  бы. Талант! Можно поверить, что она и в самом  деле руководила тысячным  коллективом. А если  посмотреть на неё невооружённым глазом, то  нет ничего особенного. Фигура – пенёк от столетней ели.  Физиономия – неудачно испечённый ржаной подовый  хлеб  с  двумя постоянно зажмуренными  дырками.  Вместо  шеи загривок с ошейником из  «Кошачьего глаза».  Два  таких  же  камня  в  ушах.  Самодеятельные цеховые психологи, такие всегда есть, предупредили: —  «Держитесь,  ребята!»  И  не  ошиблись.  Страху она навела на всех сверх меры. Начальник  цеха и  тот казнил себя за то, что согласился взять молодого специалиста в  свой цех. И ещё был у  Нюшки талант, кроме ловли охотников до вкуснятинки.  Она  умела  внушать  подчинённым  свои  тайные  желания,  не  озвучивая  их.  На  этот  раз  кому-то из своих как будто приснилась  простая  идея:   «Хотите  проскользнуть,  надо  подмазать». «Надо подмазать»! И все проблемы просквозят мимо как по маслу. Так  просто! А ведь начальство и блюстители  законности  могут тоже догадаться и даже могут устроить  ловушку?  Да!  Да!  Да! Только  начальство  и  блюстители законности, как и все смертные, хотят  кушать. Но  в  тисках всеобщего  планового  хозяйства даже у высокого начальства и тех  же  блюстителей  не  всегда бывает  то, чего  хотелось бы. Но когда твой раб, твой подчинённый, которого ты ни в  грош  не  ставишь,  приносит тебе твоё «любимое» и расстилает его у ног твоих, ты обессиливаешь, язык не поворачивается сказать: «Я не могу  принять этот незаконный подарок. Это же взятка!» И директор, то ли начальник цеха, держит на своём лице подобие виноватой улыбки,  снисходительно хлопает раба по плечу, жмёт ему руку мягкой ладошкой и что-то мямлит про душевность и заботу о  близких. Вы не заметили удивительный феномен: те, кто берёт взятки, те кто вклинился в денежные или материальные потоки и участвует в их канализации, как правило, плохо владеет родным языком. Эти предпочитают шепелявить и заикаться.

Нюшка брала,  не изображая  смущения. Брала всё, сколько  давали,  не считая и не спрашивая по какому курсу. И только купюрами. И отстёгивала выше стоящему ею же узаконенный процент. Это был Нюшкин подвиг по сплачиванию трудового  коллектива.  И никто не смущался и не  возмущался. Гений! Талант  взять  и  талант  дать.  Кто  сказал, что миром управляет красота? Миром правит Нюшка. Если бы не было Нюшки,  что  бы  мы делали? Сидели бы  на  деревьях и жевали бы недозревшие  бананы. Без Нюшки не было бы мирового прогресса. Без Нюшки до сих пор было бы темно и холодно. Не прошло и  четырёх месяцев, а Нюшка, что  называется, «прибрала к рукам»  не  только  начальника  цеха  с партийным и профсоюзным руководством, но и директора. Теперь в кабинет директора она заходила решительно, бросая на ходу  секретарше: — «Сидеть!» И мысленно добавляла: — «Обезьяна!»

Можете себе представить, какая благодать снизошла на цех, которым «руководила» Нюшка. Благодать сошла и на  всё  предприятие. Перестали   воровать. Торты   стали  выше,  «рогалики» — белее. Кисломолочная продукция и творожные изделия  ароматнее.  Предприятие включилось в соревнование за получение «Знака Качества». Авторитет Нюшкиного предприятия в городе и в  области,  да  и  в  республике   вырос   до такой степени, что когда «старая жизнь» обрушилась, нашлось  много  претендентов на  приобретение теперь доходного и перспективного предприятия. Нюшка,  не  шилом  штопанная,  тоже намылилась  участвовать в  торгах.  Но какой-то  «хмырь» при  галстуке  взял   её за   пуговку  и, проникновенно глядя в глаза, сказал: — «Слушай! Ты нас очень обяжешь, если  сама  со  всем своим табором быстро слиняешь в свой Израиль! «Дядя» в  Чарли-Чаплина   не  любит   играть».

Нюшка поняла, что «дядя» не шутит, хотя не знала, кто он. Рот открывать не стала. Своим  чутким  сердцем  и своей  здоровой печенью (пока) она почувствовала, что сейчас время как раз  удобное  для выезда. Районный опер подтвердил, что пора принять судьбоносное решение и не вынуждать местных бритых к противоправным                                                                                                                                          действиям. Напомнил, что обязанности никто с неё не снимал. Она  поменяла  в  местном  банке  свою  «деревянную»  валюту  на немецкие  марки –  получилось  неплохо.  Повела  своего  покладистого  супруга Шатанчика в  контору регистрации гражданских состояний и заставила его подписать заявление о расторжении брака – так надо: лучше получать два пособия, нежели одно пособие на двоих. Она мобилизовала всех родных на отъезд. Быстро и умело продала всё, что  приобрела на свою скромную зарплату: трёхкомнатную квартиру, польскую спальню, итальянскую кухню, немецкий фарфор, две шубы – цигейку и норку. Вызов из исторической родины  не заставил себя долго ждать.

 

 

 А л ь к а – д у р а ч о к

 

 

Вас никогда не били пыльным мешком? А! Поэтому вы все такие умные. А что делать тому, кто оказался жертвой традиционных педагогических методик? И как ему всю жизнь носить на своём теле и в своей памяти следы детского бессилия? Не имел права  ответить.  Не  имел  права пожаловаться. Вот именно — приятного  мало!  И  никуда  нельзя спрятаться от  горькой  обиды.

Это было во дворе трёхэтажного дома,  единственного  в  городке  «небоскрёба». На первом  этаже  его  располагался  магазинчик  под  названием  «Универмаг».  Входная   дверь  его  и  два окна-витрины смотрели через  дорогу  на  церковь,  превращённую  волей пролетариата в машинно-тракторную станцию. А во дворе «небоскрёба» бурлила жизнь. По утрам как горох с этажей высыпало во двор младшее поколение рабочего класса, дети ткачих, прядильщиц, красильщиков, слесарей.

Рядом с дверью, ведущей на этажи,  находились  постоянно запертые на два амбарных замка широкие  ворота  продовольственной  базы.  Сегодня  на радость младшего поколения  грузовик привёз мешки с мукой. В кабине рядом с шофёром приехал  рослый и с виду  недобрый грузчик. Грузчик очень ловко и  быстро  выстроил мешки с мукой на помосте, давно сооружённом около дверей базы.  Команда  малышей с  вожделением  наблюдала  за  действиями  грузчика. Особенно привлекал их внимание порожний мешок,  прикрывавший  голову и  плечи грузчика  от  мучной пыли. Мешок торчал  углом  над головой как  шлем-шишак. Это интриговало.  Но  они собрались здесь совсем не для того, чтобы только лишь поглазеть на  удивительный головной  убор грузчика. Как только все мешки с мукой были выстроены на помосте, а грузчик, сняв с головы пыльный мешок, сел в кабину грузовика, команда  малышей атаковала  автомобиль. Каждый  из  атакующих  норовил   ухватиться  за  какую-нибудь  выступающую  деталь заднего борта, чтобы пробежать как можно дальше за уезжающим автомобилем. Тот из атакующих, которому удалось дальше других пробежать за  грузовиком, получал почётное  звание  «Чапаев»   и  становился  героем двора до следующего приезда грузовика.

Впервые в этой ватаге участвовал и наш герой. Назовём его «Алька с третьего  этажа». Вместе со всей ватагой он устремился к  грузовику,  который  уже  начал  набирать  скорость. Но  вдруг остановился.  Грузчик выскочил из кабины и, причудливо выражаясь, устремился за малышами. Но малыши, уже  знакомые с этим нехитрым тактическим приёмом грузчика, с  криками  «атас!»  рассыпались в  разные стороны. И только Алька с третьего этажа продолжал держаться за крюк, не подозревая, что  боевая  обстановка  на  поле  брани резко изменилась и что надо  со  всех ног бежать прочь от грузовика. Ватага  остановилась и стала  свидетелем  Алькина  позора. Грузчик  дважды  шлёпнул  Альку тем самым пыльным мешком, о  котором  идёт  недобрая молва. Алька смирно  стоял  и  заливался  слезами от обиды и стыда.

С тех пор Алька  относится к себе с большой  опаской. Иногда  он теряет  бдительность и  тогда  глупая  сторона  его личности вылезает наружу. Общение с пыльным  мешком было началом бесконечного множества неприятностей, порождённых глупостью героя. За Алькой закрепилась кличка «Алька-дурачок».

Альке не повезло с первой  учительницей. Валентина Ивановна Зайчикова, румяная  девочка с голубыми глазками, только что окончила педучилище и пришла  первый  раз  в  первый  класс. Здесь Алька должен был  начать  преодолевать  сложности школьной жизни. А вместо  этого он преодолевал  соблазн  потрогать Валентину Ивановну за фигурные округлости, которыми та обладала. «Алька-Дурачок и есть дурачок», — думал про себя Алька. – «К тому же ещё  и  трус». Это  побуждало  вытворять  перед молодой учительницей  «кренделя»  и   строить  то  смешные, то страшные   рожи,  сопровождая  свои   выходки   подходящими   звукоподражаниями.  Валентину  Ивановну Алькины  клоунады доводили до предобморочного  состояния. Она не поняла, что мальчик влюбился в свою первую «училку».  Начинающий  боец  наробразовского  фронта,  потеряв выдержку,  схватила Альку за ухо и  позорно,  перед  глазами  всей  школы,  повела  в  страшный  кабинет  директора. На  этом кончилось Алькино благоговение перед школой.

Ему ещё не исполнилось и одиннадцати лет, когда началась война. Он, было, хотел сбежать на фронт. Но отец, ещё  не «забритый» в  армию, зорко  следил  за  настроением  ненормального сыночка. В  январе  отец ушёл  на фронт. Но Алька к этому времени успел  сильно отощать,  и  у него пропало желание бегать сломя голову в атаку и  кричать  «Ура!».  Он  хотел  пойти  учиться  на  слесаря,  чтобы  выточить  себе «финяк», какие  он видел у сверсников. Но, пожалуй,  важнее было желание  законно  получить    рабочую  карточку на  хлеб. Но заболел. Весь распух и готов был распрощаться с этим  недобрым миром  и  уйти  в  мир лучший, который  ему  мерещился  в его обморочных  провалах.  Но  что-то  помешало,  и  он  выжил.  А помешала умереть самоотверженность  бабушки Моти,  матери  отца.  Будучи  заведующей  столовой  в  ткацком  цехе  номер два,  она, рискуя быть  арестованной и упрятанной на  долгие годы  на  лесоповал,  изловчалась  выносить из столовой мимо трёх сотен пар голодных глаз ткачих и наладчиков свёртки  тонко  нарезанной «черняшки», смазанной искусственным маргарином и передавать  их Алькиной матери. Благо, на проходной её знали, как весьма уважаемую женщину и под юбкой не досматривали.

Алькину мать звали Надеждой. Может быть, это имя тоже что-то значило в  высших  сферах небесной канцелярии.  Надежда часто  молила  силы небесные,  чтобы её  муж Аркашка, Алькин отец,  вернулся бы с фронта. Пусть раненый, пусть без руки или без ноги, но обязательно живой.   Видимо надежда, которая звучала в её молитвах, была  большой и настоящей.  И Аркашка,  муж и отец, вернулся. Но вернулся со страшной маской  вместо  лица.  Вражеский  снайпер нажал  на спусковой крючок как раз в тот момент, когда командир взвода разведки высунулся из тумана и повернул голову направо, чтобы  убедиться,  все  ли  его  бойцы  приготовились  к  преодолению проволочного заграждения. Пуля вошла во  внутренние  полости  красивой  лицевой части черепа за левым ухом, вынесла  правую половину верхней челюсти, порвала нервные нити правого глаза. Тонкие умелые пальцы хирурга, которую звали  Руфина,  старались  восстановить былую красоту Аркашкиного лица. Однако в  те  далёкие  времена  ни  методики, ни  материалы  не позволяли этого сделать, и Аркашка вернулся домой уродом.  Тридцатитрёхлетнему   мужику был нанесён непоправимый психический урон, под  гнётом  которого  он  прожил  ещё тридцать три года. Поэтому много пил и утешался «любовью» разных  женщин. Неумело скрывал от Надежды свои утешительные связи. А у жены не хватало ума понять и простить.   Внутрисемейные  распри доходили до крайностей.

Отец недолго побыл дома. Вскоре его вызвали в столицу.  Вернулся  окрылённым.  Получил назначение на руководящую должность районного масштаба в  освобождённую  от оккупантов южную область. А это  значило –  прощай  голодная  жизнь. Да только руководство страны было настолько мудрым, что  ему  удалось  уравнять  все  области  большой страны. И «жить стало лучше, жить стало веселей» и здесь, под благодатным солнцем юга, как и там, в родных местах на севере.

Алька  не сетовал на  свою судьбу. Он твёрдо знал, что ему всё прощается. И поэтому  делал то, что хотел. В тетрадях по арифметике рисовал карикатуры на своих учителей. И если ему удавалось достичь портретного сходства с первоисточником, он откровенно  радовался.  Записался в секцию  спортивной  гимнастики.  От  тренера, мастера спорта, усвоил  первый урок: прежде чем  приступить  к  упражнению  на  гимнастическом  снаряде, научись падать  с него.  Дурачок-дурачок, а   мигом  оценил  универсальность  правила.  Записался  в драматический кружок. С увлечением репетировал роль. На  премьере  провалился. Это, однако, не отбило охоту  лицедействовать. Что с  него  можно  было  взять? Сверстники устраивались на работу, другие воровали. Алька по глупости своей всё свободное время прожигал в драмкружке.  Большой сценический успех пришёл к Альке значительно позже. Большой! Но  значительно позже. А до этого он успел сдать экзамены на аттестат  зрелости, окончить  филологический факультет педагогического института, жениться, родить сына. И в этом месте его жизненная нить привёла его к легендарному камню, на котором  было  написано: «Пойдёшь  налево – сладкая жизнь и нары». «Пойдёшь направо – сладкая жизнь у сладкой тещи». Алька не забывал, что в этой стране не следует отказываются ни от сумы, ни от тюрьмы. Но всё по той же причине не знал, что в этой стране почётно жить с женой и с властной тёщей  одновременно. Алькой руководили  ветхие  нравственные  принципы.  И  он  выбрал  третий   путь,  который предписывал: «Пойдёшь  прямо –  преданно  служить   родине».

Военный комиссар подфартил,  прислал повестку с приказом явиться в такое-то время в такой-то кабинет. На комиссии спросили Альку, нет ли у него своих пожеланий. И Алька, обрадованный таким вопросом, сделал шаг вперёд, выпятил худую грудь, как голубь – дутыш, выкатил глаза в патриотическом экстазе и выпалил, что хочет учиться в военном училище.  Дуракам действительно везёт. У комиссара как  раз был завал с выполнением  плана по набору абитуриентов в военные  училища.   Альку  попросили  немедленно  написать заявление.

Алька радовался, а эря. Он не знал, что обрекает себя на тридцать лет подчинения ещё более глупым людям,   нежели он сам.  Но  память  о  войне,  о героических подвигах воинов подталкивали Альку идти в военное училище.  К тому же ох как  надоело  жить  постоянно впроголодь самому и знать, что жена и только что родившийся сын  тоже  хотят  есть. А люди говорят, что офицеры получают большие деньги. Даёшь военное училище! Удостоиться офицерского звания, быть одетым в красивую униформу – заоблачная мечта мальчика  начинала сбываться для Альки.

 

 

П о ц е л у й    а н г е л а

 

 

 

Сунька Рашер долго не соглашалась  стать Алькиной женой.  Она  отчётливо  понимала, что её время пришло и пора определиться. Но среди её поклонников, а их было достаточно, ни  один не проявил настоящих бойцовских качеств и не попытался умыкнуть  истекающий  ароматными соками созревший персик. И только  Алька,  самый  молодой  из  преследователей  Суньки,  был поражён её образованностью, её коммуникабельностью, её эмоциональностью,  уменьем вести и острый диалог, и с такой же простотой и элегантностью вести разговор в аудитории с кафедры. Алька же был прямой противоположностью: он не имел оснований гордиться  хорошей школой,  был застенчив и молчалив, любил  слушать, и умел слышать. Но был впечатлителен без предела. Сунькин бюст и миниатюрная фигурка сводила Альку с ума. Не было, пожалуй,  на  свете  таких преград, которые задержали бы его на пути  к  овладению  этой  фигуркой.  Ему казазалось,  что. когда он смотрит в глаза избранницы, он видит  самые  глубокие  уголки её души.  И  при  этом  не видит  уголков,  замутнённых  неестественностью.  Чистота  памяти  и  прозрачность  помыслов породили взаимопонимание и абсолютное доверие. Но последний шаг сделать было непросто. И снова помогла Алькина неспособность семь раз отмерить. Ему подсказывали  добрые  люди – не пожалеть бы потом. Время было непредсказуемое –  во-всю  развернулась  ловля  «бухманов»  и «цукерманов». «А с меня, как с гуся вода», — подумал Алька и  мимоходом  завернул  в  бюро  по регистрации гражданских состояний, чтобы занять очередь на бракосочетание. В назначенный день, в назначенный час Алька взял Суньку за руку и  повёл  её в брачную контору. Алька вбил себе в голову, что это  надо  делать  сейчас, очередь  на  бракосочетание  не должна пропасть.

 

Штетл, в котором родилась Сунька, был совсем крохотным. К тому же очень пыльным летом и очень слякотным зимой. Однако был, ни дать, ни взять,  столицей  целой  республики. Это вселяло в сознание гордость и любовь. Подстать своему городу была и Сунька. Очень  маленький  росточек её гармонично дополнялся худобой, стрижкой под «ноль» и хорошо заметными на бледном лице расплывчатыми веснушками. Жила она с родителями  и  младшей  сестрой  в  длинной  комнате, поделённой на  три клетки, которые  приветливая  соседка  называла «мышеловками». Саманная  хата, в которой жила семья Суньки, притулилась к  двум  похожим  хатам,  образовав  крохотное пространство, названное двориком. У Суньки и у детворы, жившей  рядом,  этот маленький  дворик  был их большим миром. Он был и школьным  классом – здесь дошколята играли в школу, а школьники готовили уроки на завтра. В уголке за сохнущим  на  верёвках  бельём  был  «театр».  В «театре» любители танцев  танцевали,  любители  песен – пели. Любители драматических  представлений играли любовно-героические трагедии, сочинённые  Сунькой.

Мама  у  Суньки  была  красивая, дородная, но  очень  тихая  и  покладистая.  Отец  работал мастером на молочном заводе.  Много курил. Выпивал перед обедом стакан водки. Пел революционные песни на один мотив. Иногда приходили друзья. Тихо шептались о судьбе комдива Гришки, в отряде которого им  пришлось  махать  шашками  в весёлые  времена гражданской войны. После пропажи командира отделения Карасика отец снял со стены благодарственную грамоту, подписанную комдивом Гришкой. Друзья перестали приходить.

Сестра у Суньки была похожа на куколку. Если кто-то позволял восхищаться этим обстоятельством, отец Моше демонстративно гладил Суньку по голой головке и говорил: — «Зато эта у нас умная». И не зря. Запомнился случай, когда Сунька будучи ученицей четвёртого класса растолковала отцу, как надо понимать термин «прибавочная стоимость», который своей сложностью препятствовал успешному изучению программного курса в кружке политического ликбеза на молокозаводе.

Но это было потом. А при поступлении в школу Суньке крупно повезло.  В  первый класс начальной школы она попала к Ядвиге Гильяревне, выдающейся учительнице. которую в городе знали, как  женщину  скромную, воспитывающую дочь. Про мужа никто ничего  не  знал. Уважительно  говорили, что он был белым  офицером и погиб в бою. Но об этом говорили тихо.

— Как тебя зовут, девочка? – Спросила Ядвига, увидев среди поступающих в первый класс малышку необычного вида и одетую в непомерно длинное платье со множеством рюшечек и оборочек. Девочка ответила быстро громко и даже как будто с вызовом.

— Меня зовут Сунька Рашер.

— Ты знаешь буквы?

— Да, я знаю буквы.

— А сколько букв ты знаешь?

— А сколько надо.

— А ты знаешь цифры?

— Да, я знаю цифры.

— Умеешь складывать, вычитать?

— Умею складывать и вычитать.

Оказалось, что Сунька умеет считать «до  сколька надо»,  складывает, вычитает, делит и умножает бегло и со вкусом пересказывает сказки Андерсена. Ядвига  поняла, что  Сунька  нравится сверстникам. Назначила её старостой класса. И не ошиблась. Инициатива била ключом из этого тощего существа. Её не надо  было  контролировать. Ей  достаточно  было намекнуть.

Семь учебных лет Сунька была старостой в этом классе. Четыре года в  начальной  школе  у Ядвиги. Сегодня Сунька вспоминает эти годы как время  формирования  её личности, во многом определившем её судьбу. Она до сих пор преклоняется перед  памятью Ядвиги. Это она, Ядвига, без видимых усилий вводила детей в мир  инициативы, самостоятельности и ответственности. И это в то время, когда всё предписывалось сверху.  В классе у Ядвиги дети самостоятельно приняли решение не иметь слабо успевающих учеников. И это решение выполняли. Никто из сильных учеников  не мог отказаться от оказания помощи слабому. Никто из «слабаков»  не мог  «отлынить»  от  дополнительных  занятий.  Сами шили костюмы к праздникам. Сами выпускали  очередной  номер  стенгазеты,  писали статейки. Сочиняли стихи и песни. Рисовали карикатуры на нерадивых. Критиковали мягко, по-доброму, не оскорбляя личного  достоинства.  Ядвига  читала  все  сочинения,  чтобы  исправить возможные ошибки. Сегодня, по истечению стольких лет, бывшие ученики Ядвиги восторженно вспоминают то необычное время, ту дружбу и обязательно отдают должное Суньке, которая для всех одноклассников осталась лидером, зачинателем всех благородных дел.

Несмотря на то, что война  перепутала  планы и  события,  выдернула  из жизни почти  всех мальчиков Сунькиного  класса. Наиболее  сильные  и целеустремлённые  настойчиво  ломились  в будущую жизнь. Сунька побывала студенткой  сельскохозяйственного  института.  Но  поняла, что душа коровы останется для  неё  навсегда  закрытой книгой. Сбежала в  государственный университет. За всё время обучения имела «четвёрку» по античной литературе на первом  курсе. Получила голубой  диплом и  осталась с бледной  физиономией. Но  туберкулёз  не  приобрела – спасла повышенная стипендия, из которой Сунька выкраивала на  сало. Тогда  она не  знала, что ей с её происхождением употреблять в пищу свинину  категорически  не  разрешается.  Но  рука Всесильная регулярно приводила Суньку на рынок купить  сало. Талант  надо  было  беречь  для большой и интересной жизни.

 

Кафедра философии зарезервировала для Суньки место в аспирантуре. Но Сунька,  глубоко поразмыслив, решила не губить свою молодость в тёмных лабиринтах «той» науки. Заведующая спецотделом, руководствуясь персональными симпатиями, выдала Суньке её диплом, убранный было в сейф на три кабальных года.  И  Сунька,  оторвавшись  от  научных  сосков  альма-матер, окунулась  с  головой  в  волю  вольную.  Почувствовала  себя  кавалеристом,  удобно  и  прочно  сидящим в седле. Это было великолепно. Вернуться в город, где ты  родилась, где  прошло  твоё детство. Туда, где умная и любимая Ядвига открыла тебе  дверь  в  чудесный  мир  человеческих отношений. Могло ли что-то быть лучше?  Освобождённый  от  войны  родной  город ждал тебя. Он должен  был  распахнуть  перед  тобой  настежь  все  ворота. А глашатаи  должны были на всех перекрёстках возвещать о твоём возвращении в твой город.

Но так происходит только в рыцарских романах. На самом деле тебя ждёт только твоя мама, бедная мама, и младшая  сестра. Все  родственники, которым  удалось  эвакуироваться  в  начале невиданного Жертвоприношения и волею Небес вернуться назад, домой, не  ждали  возвращения Суньки. Мало того, зная, что мама и сестра Суньки скитаются по чужим людям, снимая углы, не предложили им поселиться у них хотя бы временно. Потом Сунька  в печали будет  вспоминать, как милые родственники требовали от неё различных услуг, в том числе,  культурно  выражаясь, противозаконных.  Погибший на фронте отец помогал всем родным и наказывал, что родные это самые близкие и самые верные  люди.  Он точно знал, что родные  предпочитают  живо  описывать свои высокие нравственные принципы, нежели  живо  воплощать их в жизнь.  Поведение «родственничков» породило и упрочило в сердце мамы непоколебимый антисемитизм.

 

Вы, разумеется, не верите в то, что Небесная  администрация  включает  в  себя  архангелов, ангелов, керувов и другое воинство. Мало того, вы уверены в том, что и Царя-то небесного никогда не было и что человечество на свет (божий) произвёл не кто иной, как Чарльз  Дарвин.  Учитель, заслуженный работник просвещения в  доверительном  разговоре  свою  позицию,  отрицающую Создателя, аргументирует так: — «Если бы был  Бог,  разве  он  допустил  бы  ХОЛОКОСТ?»  Да! Увы! Он допустил! Может быть, это-то и подтверждает не просто то, что Он есть, а и то, что  Он «Б-г-ревнитель, возлагающий грехи отцов на детей до третьего и  четвёртого  поколения  тех,  кто Меня ненавидит…»

Мне известны те, которые были и продолжают пребывать в милости у  Создателя.  Мне известны те,  кто удостоился поцелуя Ангела. Те, которые на протяжении всей жизни  чувствовали,  что  их  ведёт по жизни властная Рука. Мне   известны   две  женщины,  которые  удостоились  такого высокого покровительства. Второй является Сунька. Судите сами. Я лишь позволю себе коротко рассказать о её судьбе.

Завершалось самоубийство фашистской Германии. Сунька с дипломом языковеда в кармане приезжает в родной город.  Обстановка в городе и в семье похожа на страшную  сказку.  Мама у чужих людей снимает угол под лестницей. Сестра  на  первом  курсе  строительного  техникума, одна девочка в учебной группе. Мужики пьют, курят и сквернословят. Суньке предлагают уроки в деревенской школе на незнакомом языке. И она  готова принять  предложение.  Но  появляется ангел-хранитель.

Долго рассказывать о том, как американские подарки, которыми осчастливили пединститут,  поссорили двух подруг — ректора института и председателя  профсоюзного  комитета  института. Яблоком раздора явились две шубы.  У ректора была дочь, и, стало быть,  ректору  нужны  были обе шубы. У председателя профкома дочери не было, но она сама страстно захотела иметь шубу на своём плече. Её не без основания  возмутил  и  откровенный  грабёж  подруги.  И  она,  чтобы круто осадить ректора, бросила ей  на стол заявление об уходе  из  института.  Ректор,  женщина неробкого десятка, «подмахнула» заявление подруги и лично отнесла его  главному  бухгалтеру. Председатель профкома впопыхах забыла, кто в доме хозяин. Таким  образом,  накануне  нового учебного года кафедра языкознания  осталась  без  преподавателя  древнего  языка.  Хотя  члены кафедры не особенно переживали – любой хуже не будет. Не может  быть,  чтобы  переплетение названных событий совершалось по законам, навязанным материалистами. Я уверен, что это всё произошло не просто так. Всемогущая  длань расставляла участников  этой  драмы  на  сцене жизни.

Не просто так кто-то произнёс пред ликом хозяйки института имя Суньки. И та волею небес через решение ректора заняла весьма престижную и хлебную (на фоне студенческой стипендии) должность преподавателя высшего учебного заведения. Девочка,  без  опыта  вузовской  работы, без глубокого знания предмета преподавания. Но  с  большой  уверенностью  в  том,  что  любые трудности  преодолимы. И она их преодолевала. Преодолевала отсутствие в городе научной или хотя бы прилично укомплектованной  публичной  библиотеки.  Преодолевала  бюрократические препоны, стараясь вытащить сестру из строительного техникума  и  устроить  её  в  педучилище. Преодолевала блокаду «женихов». Но преодолеть Альку с третьего этажа не смогла, не хватило мужества отказать и,  честно  говоря,  не  было  желания  сопротивляться.  Слишком  силён  был напор Альки. Этот юноша оказался решительнее дюжины более солидных женихов. Суньку вёл по жизни поцелуй Ангела.

 

Сунька страстно любила свою работу в институте. Но когда Алька  по  окончании  военного училища получил предписание на службу в войсках, Сунька без сожаления подала заявление об увольнении. Уговоры ректора не поколебали её решения. Студенты любили свою молоденькую, обаятельную, чрезвычайно темпераментную преподавательницу. Они тепло и ласково называли её «Юс малый». И предприняли немалые усилия, чтобы Сунька «дотянула» хотя бы до конца учебного года. Но Суньку страстно влекло неведомое, понуждавшее окунуться в новую жизнь. Она не понимала, что жена офицера в нашей жизни явление нежелательное. И на любую работу её, офицершу, стараются не принимать, чтобы не создавать текучесть кадров. Она не знала, что воинский гарнизон таит в себе множество бытовых и нравственных неожиданностей, нередко со скандальным продолжением. Но она верила, что при любых обстоятельствах сумеет устроиться. Какими-то душевными резонаторами она чувствовала, что за её спиной есть защитник. Он, этот защитник, не просто оберегает Суньку, а предопределяет ход событий. И всякий раз, создав ей тупиковую ситуацию, уверен, что у Суньки хватит светлого ума, доброты и обаяния, чтобы выскочить из ловушки.

 

                                               М у ж   и   ж е н а

 

 

Муж и жена – одна сатана. Так говорится. В шутку конечно. Сатана тут не при чём. Имеется в виду, что если муж и жена настоящие, то есть  живут в  согласии  и  друг  друга  любят,  то  все проблемы, возникающие в их жизни, решаются просто, без  лишних  слов.   Алька взял Суньку за руку и увёл её на регистрацию бракосочетания. Как будто без её согласия?  Это вам так показалось. Когда два  сердца  бьются  в  резонансе,  необходимости  в  обсуждении  нет. Слова становятся лишними. Не  надо  никого  ни  в  чём  убеждать.  Достаточно  углубиться  глазами в глаза и соприкоснуться руками.

Первая брачная ночь не была бурной. Действительность не совпадала с эротическими фантазиями  и добрачными снами с поллюциями. Но спустя два месяца, когда жаркие солития потеряли насторожённость и торопливость  неопытных партнёров и  обрели   свободную  раскованность,  действительность превзошла самые безумные фантазии. Накал общения супругов возносился  до непредсказуемых температур. И отношения из «постельных» стали  перерастать в «семейные». Что-то тёплое, доверительное возникло на месте био-анатомических  состояний. Ревность, надёжный антибиотик против любовных аномалий, не хотела уступать место заботе о здоровье, о самочувствии, о спокойном сне, о достатке в доме. Ревность бдительно следила за маневрами «противника» на сопредельных территориях. И не позволяла  хитрым  кобелям,  называвшимися школьными товарищами, похитить незапятнанность молодой жены.

Было  ещё  одно роковое обстоятельство, которое обволакивало молодые души тончайшими путами, но держало крепче  галерных цепей. Это  страх перед неминуемым наказанием за то,  что  родились  на  этой земле, родились виноватыми и со дня рождения поставлены в очередь к  плахе.  Страх  обострял чувства. Страх перед властью и любовь – такое знакомое из классической литературы сочетание – обостряет любовь. Каждый поцелуй  кажется  последним.  Каждая  близость кажется  предсмертной. Чтобы это познать, надо это пережить. Может быть, только лишь этим и привлекательна,  диктатура пролетариата?

Первое испытание выпало на долю Суньки сразу по прибытии её к  «месту  службы  мужа», на железнодорожный узел, вблизи которого был дислоцирован Алькин полк. Две неустроенные, но длинные улицы назывались «Станция Луковая». Однако был поселковый совет и санитарный пропускник, в котором полковые офицеры и их  жёны  еженедельно  отпаривали  свои  красивые тела. Для Суньки и её трёхлетнего сына сияющий белым кафелем санпропускник был  подарком судьбы. В Сунькином городе городская общественная баня была теснее и темнее. И в ней нельзя было переругиваться женщинам с мужчинами и громко хохотать над  «солдатскими»  анекдотами, хорошо слышимыми во всех углах помывочного зала.

Жители станции Луковой обеспечивали работу железнодорожного узла, движение составов, диспетчерскую службу, профилактику и регламенты подвижного состава — работы полно. А в свободное от работы время в самозабвении делали детей. Поэтому на станции давно  были  построены детские ясли, детский сад и полная средняя школа. В школе учились и офицерские дети.  А офицерские жёны, многие с дипломами учителей, кружили вокруг директрисы школы, пытаясь заполучить  работу. Но, увы,  безрезультатно кружили. А у Суньки получилось с первого раза.

Если вы думаете, что Сунька очень хитрая или что она ловко даёт взятки, то вы ошибаетесь. Мы знаем, что она умная. Но умная-то она от книжек, которых прочитала горы.  В человеческих же отношениях она ничегошеньки не понимает. Её наивность  не  знает границ.  Родственнички, не все, разумеется, старались использовать её доброту в личных интересах. Кому-то одалживала деньги – без отдачи. Кому-то помогала сдать  вступительные экзамены в институт. И не требовала компенсаций  за свои добродетели.

На станции Луковой, в Луковской средней  школе,  у  директрисы в кабинете Сунька легко и просто представилась в качестве  специалиста по родному языку и литературе.  Добавила, что зарплата её не очень-то интересует, и она  готова выполнять любую  работу на  общественных  началах. Директор школы Анна Владимировна  мгновенно  поймала случай. «Не согласились бы Вы возглавить поход учащихся девятого  класса в горы. Учительница, которая должна была повести учеников, к сожалению,  заболела, А  другие учителя  заняты». Директриса  слукавила. Учителя  категорически  отказались от сомнительного мероприятия.  Как  можно? Мальчики и девочки — с ночёвкой? Ты что? Разве за ними уследишь? А Сунька, непорочная  душа, ничего  «такого» не  могла подумать. И  сразу  согласилась. Таким образом, важное в  рамках новых веяний мероприятие, запланированное областным руководством, обещало быть выполненным. Но!

Вся школа напряглась. Что будет?! Незнакомый человек. Наверняка авантюристка. Иначе бы так просто не «втёрлась». Внушила директрисе доверие. Куда она поведёт детей? Что она будет делать с ними? Противники директрисы, таковые в каждой школе всегда имеются, потирали руки в предвкушении скандальчика. Но Сунька была под защитой. Под защитой Хранителя.

Хранитель был рядом и тогда, во время войны. Студентка первого курса историко-филологического факультета университета искала заработка. Мариям, учительница математики, знавшая Суньку ещё до войны, как блестящую ученицу седьмого класса, порекомендовала директору школы фабрично-заводского обучения принять студентку в качестве учительницы родного языка и литературы. Директор был удивлён такому предложению. Он представил маленькую, тощенькую учительницу, похожую на  школьницу, которая противостоит тридцати «фэзэошникам» и не знает, что с ними делать, как их обуздать. «Вы смеётесь. Представляете. Она и мои архаровцы. Они эту пигалицу живьём съедят». «А Вы попробуйте», — парировала Мариям. Позднее директор пытался узнать, как Суньке удаётся проводить полноценные уроки. Он проверял. И каждый раз попадал на урок.  «Архаровцы» упорно сопели над разбором предложений. В другой раз вместе  с классом директор учил стихи: «семь  временно обязанных Подтянутой губернии, уезда Терпигорева, Пустопорожней волости…»

Теперь в походе Сунька рассказывала   своему неуправляемому взводу историю Графа Монте-Кристо, как когда-то рассказывала её «архаровцам». Рассказывала артистически, делая перерывы на ночлег в наиболее напряжённых местах драматической истории героя повествования. Ученики влюбились в Суньку. Завязался диалог, продолжавшийся несколько дней. «Новые архаровцы» демонстрировали  перед  Софьей Михайловной (Сунькой) знание природы предгорий  Тянь-Шаня. Обнаружили  уменье  ориентироваться на местности. Девочки готовили вкусные обеды, но мальчики предпочли  жевать  всухомятку, по-солдатски, как в разведке. Короче говоря, поход в горы прошёл успешно,  без  происшествий.  И Сунька из похода вернулась членом учительского  коллектива Луковской средней школы.

Как правы те  руководители,  которые  под вымышленными предлогами не  принимают жён офицеров на работу.  Сунька  успела  помочь  завучу  вечернего   отделения  Луковской  средней школы  написать годовой отчёт. Ни Сунька, ни завуч не писали раньше отчётов. Поэтому их отчёт получился свежим, не перегруженным бюрократизмами.  Это было непривычно ново. Но продолжения не  имело: только  что полученный приказ предписывал воинской части, в которой служил Алька, перебазироваться на новое место дислокации.

Большой город встретил Альку с семьёй прямым ударом по  их  странному  желанию  где-то приклонить голову. Командование военного округа было удивлено и возмущено тем, что  Алька вопреки принятым по умолчанию нормам обзавёлся не только женой и сыном,  но ещё  и  тёщей.  То есть сам себя окружил женским вниманием и, стало быть, сам должен позаботиться о жилье, о быте. Армия, не благотворительная организация. Армия это сила, это гордость, это слава боевая.

В конце концов, удалось снять на зиму летнюю дачу. А дрова по одному  полутораметровому  полену таскать в руках и возить электричкой по милостивому разрешению командира части,  в  которой Алька случайно обнаружил эти самые дрова. А что же думал «родной» командир части? А он ничего не думал. Он требовал. Требовал, чтобы соблюдали уставы. Требовал, чтобы выполняли учебные планы. Требовал, чтобы вовремя производили регламентные работы. Требовал, чтобы не пили. Обещал наказывать за невыполнение его требований. Подолгу беседовал с доверенным сержантом, обещая тому разрешение на учёбу в военной академии за доносительство. Офицеры обменивались мнениями по поводу своего командира. Обнаружилось, что до успения «отца народов» он прислуживал то ли начальником лагеря на лесоповале, то ли замом на лесосплаве, то есть защищал родину на передовых рубежах борьбы с правонарушителями. Нервный тик на сухой физиономии утверждал, что прислуживал откровенно, с пониманием ответственности.

Сунька в это время мучилась над  тем,  как  прокормиться.  Там,  на  станции  Луковой,  был рынок. Маленький, тощий, но рынок. Можно было в высоких резиновых сапогах  «подплыть»  к каждой торговке, чтобы посмотреть и прицениться. Но у Суньки не было резиновых  сапог.  Она была обута по-городскому, в туфельки на каблуках. Приходилось просить  Альку  сопровождать её на рынок в качестве десантного средства. «Картинка с выставки»: Сунька на Алькиных руках плывёт по жиже, вызывая радостный смех и возгласы «Молодец!», «Давай, Давай!», «А если бы она была шести пудов, как моя?».

Здесь, в большом городе учителю нельзя было найти работу. Но Сунька и здесь сумела «втереться» в учительский коллектив бумажного комбината. Надо думать не без доброй помощи Хранителя.

 

 

Н а р о д н ы й    т е а т р

 

 

Алька не дослужился до генерала. Даже до полковника не дотянул. Сунька не помогала. Несмотря на то, что она любила лицедействовать и лицедействовала с малолетства, но сыграть в жизни  Далилу не смогла бы. Алька не лез в глаза к начальству, не доказывал свою лояльность, не просил, не лебезил, не унижался. Но если надо было для дела посидеть в кампании и поучаствовать в ритуальных возлияниях, то соучаствовал. Таковы старые добрые традиции офицерского состава. Если нарушишь, не поймут.

Таково было начало долгой и многоцветной жизни, похожей на упрямый переход через  горы, в надежде, наконец, войти в сады счастья. Иногда  упрямство Суньки и Альки вознаграждалось. Они прикасались к многообещающим миражам и забывали о страхе перед всевидящим оком и  ухом, способным слышать сквозь толщу стен. Они были молоды и влюблены. А очередным местом их обитания стал гарнизон, с более широкими культурными возможностями. Мы  говорим, что  это «случайное везение», а в тайне думаем: — «Не иначе Ангел-Хранитель помог».

Здесь, в этом гарнизоне,   наши  персонажи  оказались  востребованы, как нигде в другом месте.  Достаточно  было  им заглянуть в клуб офицеров, как откуда ни возьмись появился заместитель начальника клуба. Он знал в лицо более чем тысячный коллектив гарнизона и «спикировал» на  «пришельцев»  в  полной уверенности, что «эти» наверняка его будущий актив. И он не  ошибся. Провёл наших героев по всем помещениям, рассказывая о делах клуба. Показал  Альке  и  Суньке классы, зал для танцев, зрительный зал, сцену, кафе, бильярдную, шахматно-шашечный клуб, комнаты отдыха.  Рассказал о предстоящих концертах гостей из-за рубежа и гастролях музыкальных и драматических  коллективов, о  еженедельном  показе новых кинофильмов, о работе лекторской группы, о работе с семьями, о самодеятельных коллективах, о танцевальных, музыкальных, оформительских кружках.

«Экскурсия» завершилась серьёзным разговором о том, каким образом «новенькие» собираются участвовать в жизни клуба офицеров. В каких  искусствах  они хотели бы показать свои таланты. Наши герои не стали скромничать. Рассказали  о  своём,  пока ещё не очень богатом, опыте драматических выступлений.  Высказали  пожелание  осмотреться  и подумать над  своими возможностями. Может быть, тематические концерты или  вечера  юмора. А может быть, драматический театр с выходом на большую сцену? Разумеется, самодеятельный театр. Но с тайными претензиями на профессиональный.  Как  это  вам  понравится?  Не  успели ещё вылупиться из яйца и уже закукурекали. А что делать? Что-то  надо  делать. Нельзя  сиднем-сидеть.

У Альки  служебные  заботы:  обучение   радиомехаников,   техническое   обслуживание передатчика мошной  приводной  радиостанции. Работа по заявкам диспетчера воздушной армии. Притом  далеко  не  поцелуйные  отношения  с начальником радиостанции. У Суньки свои заботы — снова поиски заработка, в помощь мужу. Со временем пристроилась помощницей заведующей библиотекой.

Людочка, заведующая библиотекой, ровесница Суньки, отлично знала  библиотечное  дело,  но  была лишена дара речи. По писанным же  инструкциям  она  должна  была  делать  перед  читателями обзоры новых книжных поступлений, готовить читательские конференции,  диспуты  по  живым проблемам, затронутым в произведениях ведущих писателей. Людочка очень боялась публичных выступлений. Перед аудиторией она совершенно терялась и чувствовала себя обнажённой. Пот тонкой струйкой стекал по ложбинке позвоночника и щекотал в «неприкасаемости». Это было невыносимо. При случае Людочка поведала о своих страхах  Суньке. И  та поняла, что ей помогает случай или опять же Ангел-Хранитель. Правда, этот вариант зарплаты не сулил, но приоткрывал дверь на широкого слушателя. А что касается знания родной и зарубежной  литературы,  то,  пожалуй, во всём военном округе более знающего специалиста не нашлось бы. К тому же Сунька любила готовиться к лекции. Прочитывала всё, что находила в библиотеке по теме. Штудировала молча. Проговаривала перед Алькой. Когда получала от Альки заключение о готовности, просила Людочку внести название лекции в план мероприятий на следующий месяц. Каждую Сунькину лекцию военнослужащие, члены их семей, вольнонаёмные принимали с предвкушением интересной встречи. Сунька в каждой обдюбованной теме искала и находила «острые» проблемы. Богатый словарь, непредсказуемые интонации в сочетании с артистичными движениями производили на слушателей глубокое впечатление.

Дальше больше. Около Суньки и Альки стали «кучковаться» любители и знатоки  искусства драмы. Не потребовалось много времени, чтобы разобраться с  возможным  репертуаром кружка и спланировать репетиции. Воодушевлённые предстоящей  премьерой участники  коллектива не считались со временем. Репетировали почти каждый день.  Полёты, дежурства,  срочные работы в своих подразделениях отменить  нельзя. В таких случаях  репетировали в две смены. По этому поводу возникали и недоразумения.  К созданию  спектаклей приглашали жён и детей. В скором времени драмкружок превратился в семью. Офицеры,  сержанты,  рядовые срочной службы, вольнонаёмные — все были готовы  пожертвовать  благополучием и спокойствием, но обязательно поставить  очередную  пьесу.  Каждый  участник  предстоящего спектакля был уверен, что в этой пьесе он будет играть как профессиональный актёр.

Это было задолго до переезда в землю, текущую молоком и  мёдом.  Поэтому  в  те  времена не могло возникнуть никаких ассоциаций по поводу борьбы киприотов  против  короны  Англии за свободу и самоопределение. Ни Сунька, ни Алька, ни другие  кружковцы  ничего  не  знали  о противостоянии государства Израиль и  палестинской  автономии.  Привлекла  внимание  своим острым сюжетом пьеса греческого  поэта  и  писателя  Алексиса  Парниса  «Остров  Афродиты» о борьбе восставшего Кипра. Постановка «Острова» стала своеобразной вершиной творческой  деятельности  драматического коллектива при офицерском клубе. Зрительный зал не вмещал всех желающих  посоучаствовать в трагических событиях постановки. Соседние гарнизоны и части  стали  наперебой  приглашать драмкружок показать свою работу их коллективу. Кому в эти дни пришлось побывать в столице,  не преминул убить вечер, но посмотреть «Остров Афродиты» в ведущем драматическом  театре.  Сравнения оказались не в пользу столичного театра. Обласканный властями режиссёр не увидел в авторском тексте пьесы достаточно драматизма. Он вложил в уста героев стихи  саморучного производства,  переперченные пламенным патриотизмом. Столичные актёры воздевали  руки   и провозглашали знакомые до тошноты лозунги. Так рассказывали очевидцы.  Наши же драмкружковцы не были столь образованы в режиссуре. Они наивно думали, что авторский текст это «священная корова», которую  запрещено  коверкать.  Капитан  Гвардии Её Величества Китс, которого играл Алька, без лишних  движений  просто  говорил  «Я иду!»  А идти надо было к повстанцам, чтобы стать заложником. На эту  реплику  зал  почему-то  отвечал бурными аплодисментами. Мать казнённого  англичанами  повстанца,  которую  играла  Сунька, узнав, что её сын убит, падала на колени. Зрительный зал замирал.  И  в  мёртвой  тишине  слышны были с силой сдерживаемые всхлипывания. Столичный театр  не  добивался  такого  эффекта.  По крайней мере, на тех спектаклях, на которых  в  качестве  зрителей  присутствовали  знакомые Сунькиного драмкружка. Командование клуба теперь имело основание просить политуправление округа переименовать драмкружок в народный театр.

Постепенно с годами репертуар сунькиного театра драмы сильно вырос.  Это были «разрешённые» пьесы мастеров партийного пера. «Остров Афродиты»  опубликован был в ведущем столичном журнале только потому, что ярко рисовал героизм киприотов в борьбе за независимость. Такое было время. И Сунька «со товарищи» не преминула ухватиться за попавшийся ей на глаза текст пьесы. Должно быть опять помог Ангел-Хранитель.

Ни Сунька, ни Алька не имели специального образования. В коллективе не было профессионалов, актёров, режиссёров, художников. Театр работал на страстном желании.

 

Р о д и н а  —  М а т ь

 

 

С первого дня жизни Альку сопровождают события героического  прошлого.  Сначала  была коллективизация. До «того» у каждого крестьянина была хотя бы одна корова. У кого-то были и лошади. Теперь безбоязненно можно было держать в хозяйстве козу и пару кур без петуха. Ибо петух домогался и добивался. А безмозглые куры от радости, что пользуются спросом у петуха, несут яйца. Они не знают, что яйца облагаются налогом.

Радостный период ловли шпионов совпал с парадами белых рубашек,  красных  галстуков  и посвящениями в Павлики. Дальше  сплошные великие победы. Период лобызаний с фашистами перемежался с дальними перелётами, с умыканием  золотого  запаса  пиренейских  коммунистов и массовой зачисткой деревни от кулаков, а города — от противников  усов  и  мягких хромовых сапог. Алька помнит, как началась та война, которая  изначально  замышлялась  как  совместное  мероприятие шайки паханов за справедливейший передел мира,  а  вылилась  в  беспощадный междусобойчик мирового масштаба.

Известие о войне дошло до Захарихи поздно вечером. Солнце уже спряталось за могучими елями, чтобы не видеть результатов коллективной попойки годового праздника. Но готово было  вновь  выкатиться,  на   не  успевший  помрачнеть от стыда небосклон. У кого-то на подоконнике заговорил радиоприёмник – явление редкое в тех местах. И все, кто был  рядом, услышали повторение дневных сообщений радиостанции имени Коминтерна.

Бабы заголосили. Мужики насупились. Детвора умолкла. Вдруг запахло похоронами. Но это было тогда, когда ни Алька, ни его родители, ни соседи – никто не знал, как будет выглядеть эта самая война. Может быть, будем бить врага на его территории, а может быть наоборот. Алька не любит вспоминать то время. А чего вспоминать-то?  Война вроде давно кончилась,  а  люди  как жили, так и продолжали жить.  И даже хуже. Во время войны хотя бы стали поднимать головы и обретать гордость. Было отчего. Защищали родину, не ведая, что укрепляют власть труса в законе. Алька помнил, как перед войной и отца, и мать, и соседей, и всех родных трясло от страха.  Не боялись ни воров, ни  грабителей, ни насильников.  Боялись  приглашения в органы.  Загипнотизированы были так, что ноги подламывались, но несли вызванного к той самой плахе, к которой приписан.  Спустя полгода после победоносного, как многим показалось, конца войны машина укрепления дисциплины и порядка стала набирать новые, ещё более центростремительные, обороты.

Во время войны молились только об её окончании и не заметили, как в могучем государстве притаились и исподтишка подтачивали его основы врачи-вредители,  биологи-предатели,  поэты и писатели-растлители,  художники-низкопоклонники. Но на первом  месте  среди  тех,  которые подлежали осмеянию и уничтожению были Цукерманы и Бухманы. Только подумайте: в то время, когда весь народ в едином порыве стал на защиту своей родины, эти отщепенцы отсиживались в глубоком тылу и продавали нашу страну оптом и в розницу. Страна  же  в  головокружительном вираже  великих  планов  рукоплескала   доносчикам-наушникам,  семиколосковой  пшенице  и совокуплению самых мощных ракет с бомбами самого массового  поражения.  И  плохо  одетые, под рабочий класс, сотрудники спецназначения, изображая пьяных, слонялись по  улицам  и,  не собирая вокруг себя слушателей, громко объясняли, что «во всём виноваты  агенты Джойнта  во  главе с их Карлом Марксом».

Альке постоянно мерещилось, как он вместе с Сунькой и детьми  тайными  тропами  уходит за кордон, чтобы не чувствовать себя прикованным к галерной скамье. В общей  массе  рабов не видно, что ты не гребёшь, а всего лишь обозначаешь непосильный труд. Он видел боковым зрением, что его соседи тоже не гребут. Но, не смотря на это  корабль,  хорошо  ли  плохо  ли,  не стоит на месте, а куда-то движется. Что же это получается? Значит, все гребут? Или всё-таки  делают вид, что не гребут, следуя моде противиться власти? В любом случае страх не  проходит. Страх приварился к душе твоей. Его не стряхнуть, ни соскрести. Выход один – убежать.

Алька с детства мечтал о горах, хотя родился и  взрослел  на  равнине,  поросшей  вековыми лесами.  В детских снах он летал  над горами, любовался  скалами и долинами, выбирая удобное место для приземления. В юношеских снах горы  перемежались с молодыми тёплыми и любвеобильными  женщинами, пахнущими горными травами. Но недолго Алька довольствовался снами. Женитьба наделала много шума. И родные, и друзья не поверили в долгосрочность этого брака.  Но как показало время, они ошиблись. Алька и Сунька вживались друг в друга. Представления, мысли, желания одного прочно усваивались в сознании другого. Даже сны у них были общими. И их общие сны постепенно воплощались в жизнь. Минуло не одно десятилетие. Дети родили своих детей. Наконец, наступил тот день, когда стало возможным легально слинять всей  семьёй в Галилейские  горы, удивительно похожие на горы из снов. Это было ещё одно чудо.  Алька по глупости своей и раньше верил в чудеса. Теперь же эта вера укрепилась ещё сильнее. Подумать только:  бережно охраняемая государственная граница вдруг безбрежно распахнулась. А как же быть с постулатом о нерушимых границах, об их вечности? Теперь ищут виновных в развале границ. Но в какой живот пальцем не ткнут, всё невпопад. Грабить и расстреливать — вон их сколько было! А отвечать нет никого.

 

С л о в о    к    с л о в у

 

 

В Абсорбиловке нет завалинок. Трёхэтажные и семиэтажныеи бетонные жилые                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             блоки стоят на изящных бетонных же столбах, которые по утверждению понимающих геологов-сейсмологов выдержат любое землетрясение. Главное, чтобы новые граждане Абсорбиловки не сильно бы за свою жизнь волновались, чтобы не получилось так, что убежали от одной беды, а прибежали к другому несчастью. Так вот, между теми столбами, на которых стоит социальное жильё, самой простенькой завалинки соорудить нельзя: уж очень велико межстолбовое пространство, и при всей талантливости граждан Абсорбиловки им это пространство завалить останками мебели и бытовым мусором не удаётся. Поэтому и завалинку негде сделать. А вот парков, где можно посидеть и потолковать, множество.

 

Парк – это кусочек зелени. Травка может быть живой, а может быть искусственной. Это не так важно.  Паралоновая травка смотрится сочнее живой. Несколько колючих кустиков придают лужайке значительность. Если же здесь растут два развесистых дерева, а под ними городской совет догадался установить две бетонных скамейки, то это теперь не просто парк, а место для дискуссий, то есть Гайд-парк.

 

По вечерам, когда Светило приближается к горизонту, ближайшие дома исторгают из себя жаждущих общения. Рабочий люд: учёные-подметальщики, побегушники-разноработнички из цеха силовых установок в электрической кампании, сборщики фруктов, уборщицы в центрах переплавки новых граждан и муниципальных офисах. Иждивенцы:  одни живут на пособие по  обеспечению прожиточного минимума, другие на пособие по безработице. Не жирно, но ничего. Хватает. Даже остаётся: детишкам на молочишко, сыночку на сорочку. А ещё на кофточки и юбочки тёткам, которые остались «там» достраивать светлое будущее.

 

Кому-то кажется, что люди сидят на лавочке и «чешут языки» от нечего делать, оттого, что у этих новых граждан Абсорбиловки нет серьёзных интересов, нет желания участвовать в делах, спланированных в кабинетах власти. Но это не так. У них полон рот хлопот. В магазин – охота попробовать всё, что там есть. На рынок – говорят, что через пять дней апельсины подорожают. А рано утром – на толчок рабочей силы по сбору абрикосов.

 

Этим людям требуется общение. Они не могут существовать только лишь в своём малом объёме. Даже прекрасные пары находят повод для скандалов, потому что тесно. «Как сельдей». Главным образом – морально.   «Там» был свой цех, свой институт, своя школа, своя компашка. «Там» — друзья. Доминошный стол во дворе, пропахший пивом, был своим, родным. Сосед по прозвищу Халявчик, не то стукач по мобилизации, не то антисемит по воспитанию, при случае напоминал: — «Следите за этим жидёнком – обманет, у них это в крови – обманывать».  Ну, так что? Сосед всё-таки. Украшение двора. Остроумный анекдотчик. Здесь тоже есть сосед. Но не с тем смаком. Не с той культурой.  Его называют – кто Юра, кто Георгий. Говорят, что это одно и то же. Может быть. Так вот. Этот Юра-Георгий, еврей по всем данным, в одну из недавно прошедших пятниц заглянул в маколет Ханы за сигаретами. В магазине  очередь — 6-8 женщин, спешащих подготовиться к шабатному вечеру. Хотя веры во Всемогущего там ровно на десять огорот. Но традиция! Традиция – великое дело! Зажечь свечи и произнести «БАРУХ АТА, АДОНАЙ! ЭЛОЭЙНУ МЕЛЕХ АОЛЯМ!» Это завораживает. Веры не прибавляется, но завораживает. И в сердце вспыхивает торжественность.

 

У прилавка наш знакомый Алька рассчитывается за  покупки. Ему, как обычно, не везёт. Он как всегда невпопад. Секунды капают, сливаясь в минуты.  Никто не понукает: деньги требуют аккуратности и внимания. Но Юра-Георгий не может ждать. Он переполняется  восторженным желанием проявить себя: что-то сделать или что-то сказать. Ему не терпится  обнять весь мир, этих женщин в очереди и этого Алика, который не хочет быстро расплатиться и уйти восвояси. Он готов, как шаהид, разорваться на части.  Ему хочется поджечь маколет, чтобы вдоволь накуриться дымом от пожара.

 

Алик, наконец, получил сдачу, ссыпал её в кошелёк, поклонился Хане и, как всегда, просто и без предпочтительностей сказал: — «Будьте здоровы! Шабат шалом!»

А-а-а-а! Что произошло! Небо рухнуло на головы тех, кто был в маколете. Не то Георгий, не то Юрий, а скорее оба вместе завопили, да так завопили, что у кого волосы зашевелились, у кого мурашки по спине побежали. У Алика челюсть отвалилась. Чувство опасности у него совершенно отсутствует, что является ещё одним показателем его недалёкого ума и ослабленного слуха. Хотя мои рассказы с трудом можно отнести к разряду «изящная словестность» и всё-таки у меня не хватает мужества написать дословно то, что изрёк Юрий-Георгий. На приблатнённом жаргоне это выглядело бы примерно так: — «Я уже поимел тот Шабат!»   Очень по нашему! Какой родной аромат великих строек! Какие милые нашему сердцу плоские шапки-ушанки, из-под которых каждый  Заангарский Комсомолец (ЗК) смотрится милым домашним котёночком, готовым выполнить любую прихоть  «пахана». У Алика зачесались фаланги правой руки. Но он сказал себе: — «Не дури! Не будь тряпкой! Женщины, которые в очереди, не поймут. Спокойно!» Кровь, бросившаяся было в лицо, схлынула. Удовлетворение заполнило и успокоило печень. Напряжение ослабло. Спали оковы, сжимавшие юмористические узлы центральной нервной системы. Алик скорчил гримасу, похожую на ничего не выражающую улыбку.

 

На другой день Юра-Георгий случайно встретил Алика и без ближневосточных вступлений выразил сожаление по поводу вчерашнего неудобства, произошедшего в маколете, объяснил, что был в «переборе», просил прощения и протянул руку в знак примирения. Алик, пользуясь своей недалёкостью, решил использовать случай, чтобы вызвать Юрия-Георгия на откровенный разговор. Алика не смутила возможность ещё раз напороться на «откровенные» ответы Георгия.

— Скажи, пожалуйста, — вопрошал Алик,- ты бы мог в порыве гнева убить человека?

— А чего тут такого. Ты газеты-то читаешь? Ящик-то смотришь? В этой Абсорбиловке каждый день кого-нибудь грохают. Убить – как два пальца обо-ть. Ну! Загремишь на шесть лет  принудительного отдыха. Так за это время можно на академика выучиться. А если очень ленивый, то здоровьишко поправишь на этом отдыхе. Отучат от дозы. Научишься в сухомятку жить. Нет тебе ни «Абсолюта», ни «Абсента». Иудейская пустыня.

— Ну, это ты преувеличиваешь. Можно схлопотать и пожизненное. Убийство есть убийство.

— Да. Если совсем дурак. Тогда можно просидеть всю оставшуюся жизнь. Но так всё равно не бывает. Потом, малость погодя, выпустят. Или на кого-нибудь обменяют.

— Сидит же тот, который в премьера стрелял .

— Выпустят. Это тебе не Америка. Это там не за убийство, за дешёвенький шпионаж сгноят.

Мир состоялся, но разговоры о происшествии продолжались.

 

 

 

                                  П р е д в ы б о р н ы е    с т р а д а н ь я

     

 

Пиня, известный знаток местных проблем, рассказывает о раскладе политических сил в Абсорбиловке. Он более чем уверен, что сын его сожительницы Додик, молодой человек, весьма успешный бизнесмен и хорезматический милашка, будет избран в заместители председателя городского совета.  Грудную клетку Пини распирает гордость от причастности к  историческим событиям в масштабе пусть небольшого, но уютного штетла. Абсорбиловка по стратегическому раскладу Пини могла бы стать трамплином к покорению Додиком вершин власти. Пинины дети давно постарели, и Давид стал для него ближе родного сына. Ему приятны голоса его соседей, наперебой выражающие своё восхищение талантами Додика. Сгусток высочайшего ораторского мастерства как будто прилип к нёбу и языку Пини. Ему срочно требуется случай, который помог бы освободиться от тяжести невысказанных чувств. Он понимает, что соседи, так горячо пророчившие Додику высокую должность в муниципалитете, ждут от него решительного слова. Он готов удовлетворить их желание. Но нужен повод. И повод находится.

В женщине, что проходит мимо скамеечек, обсиженных доброжелательными почитателями Додика, Пиня узнаёт известную модницу и звезду эмоциональных вечеринок в клубе Майки по имени Фаня. У Фани за плечами хорошее образование, должность старшего преподавателя на кафедре психологии. У неё хороший, уважающий её муж. Она держит себя независимо и в тоже время просто и уважительно. Как раз это и не нравится Пине. Пиня  останавливает её возгласом «Алё!»  Фани в растерянности – может быть это не к ней?

— Ты! Ты! – Пиня тычет указательным   пальцем в сторону Фани.

— Вы хотите мне что-то сказать? – Женщина останавливается. На её лице удивление: она не помнит, чтобы давала повод этому почти незнакомому мужчине  обращаться к ней так развязно. Женщина знает, что Пиня гражданский муж  уважаемой активистки клуба Майки, женщины достойной, культурной, в бывшем   преподавательницы в престижной школе крупного приморского города.

-Это ты нанялась к этим безмозглым козлам агитировать против движения «Единая Абсорбиловка»? Да?

-В чём дело? Вас что-то интересует? – Фаня пасует перед вторжением в её суверенитет, она не может предположить, что её провоцируют на скандал. Она всегда думает о своих собеседниках, как о людях, которые культивируют в себе честь, такт, терпимость. Но часто вместо ожидаемого получает ложь и грубость.

— Смотри на неё! Она ещё и разговаривать не хочет.

Муж Фани, человек тихий, случайно оказавшийся не далеко, ускорил шаг. А Пиня, подгоняемый страстным желанием выглядеть перед почитателями «сына» крутым, набирает обороты:

— Смотри на неё! Люди добрые! Она не знает, что мой сын выдвигается на заместителя мэра. Он столько сделал для Майкиного клуба. Она там выступает со своими концертами. Вместе с Майкой пользуются всеми благами, которые создал для вас мой сын. А агитирует за какого-то адвокатишка, который ещё палец о палец не ударил в этом городе.  Что он сделал для Абсорбиловки?

— Вы боитесь, что Давид не будет избран в заместители мэра? Не бойтесь. Его обязательно изберут.

— Смотрите на неё! Продалась этим демократам, агитирует за этого недоноска, а уверяет, что моего сына изберут в заместители мэра. Ты продажная сука! Ты…ты! Мой сын… Он столько сделал для вашего клуба! Если к власти придут эти безмозглые бараны, они разорят ваш клуб. ..

Пиню захлестнул приступ справедливого негодования. Кроме того, он не любил женщин. Особенно миниатюрных, как эта злополучная активистка предвыборной кампании. Называл женщин «бабами», «лесбиянками» или просто «проститутками». Можно было уже догадаться, что основную роль в формировании крайнего отношения Пини к женщинам играло трагически быстрое падение у Пини мужских потенций. Всю жизнь с четырнадцати лет он представлялся себе неувядающим половым гигантом. И вдруг как-то неожиданно обнаружил, что подсумок усох, и нет в нём боеприпасов. Теперь ему приходилось довольствоваться воспоминаниями  о прежних любовных победах да злобствовать в адрес женщин. Теперь все женщины обретали в его характеристиках имена тех «подруг», которые прошли через его диван. Возможность сказать об этом вслух, радовала его.

После такой короткой, но «содержательной» тирады Пиня вопреки ожиданию не обрёл мир в душе. Затылок распирало от страстного желания говорить и говорить. Хотелось придумывать всё новые, невероятно острые эпитеты. Но подошёл какой-то «козявка», встал между Пиней и агитаторшей от демократов и, глядя в упор в Пинины глаза, сказал: — «Ты хам, и без промедления должен принести свои извинения!» Это обескуражило Пиню и раззадорило его. Кто это?! Откуда? Оборвавшийся поток красноречия обрёл новую силу:

— Слушай, фраер! Проходи! Ты куда-то спешишь! Так я тебя не держу! Иди своей дорогой и не мешай людям свои дела делать!

— Слушайте, Вы! — отвечает «козявка», — не лишнюю ли ответственность Вы на себя берёте? Не стоит ли подумать о безнравственности Ваших слов и выражений? Не являются ли Ваши речи наглым оскорблением личного достоинства человека?

— Человека? Ха-ха! Иди отсюда! Не выводи меня…

— Не забывайте, что предвыборное насилие подсудно.

 

 

 Н ю ш к а    в    А б с о р б и л о в к е

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   

 

Нет необходимости подробно описывать, как Нюшка со своим послушным мужем Шатанчиком и значительным семейством, наконец, добралась до Абсорбиловки.  Скажем только, что  во время сборов она посчитала необходимым «заглянуть на огонёк» к старому знакомому – оперу, с которым держала связь несколько лет. И не напрасно. Опер по кличке Гена-Крокодил посоветовал Нюшке по дороге в аэропорт заскочить в старую столицу республики и познакомиться с семьёй,  родители которой несколькими годами раньше обосновались в Абсорбиловке в качестве интересантов с широким диапазоном функций. Опер выразил уверенность, что Нюшка с её семьёй понравится новым знакомым. И что это знакомство поможет Нюшке благоустроиться и найти свою нишу и свою занятость в ней.

В мероприятиях по переселению не лишними оказались немецкие марки, которые Нюшка выменяла на дубовую валюту местного производства. Был короткий  момент в развитии самого человекообразного государства, когда местная валюта решением сверху была дороже американского доллара. Нюшка поняла – лови момент. Но в городском отделении государственного банка ей сказали «долларов нет». Те, кто «наверху», оказались шустрее Нюшки. И все доллары растащили по своим карманам. На этом, кстати, взошли как тесто на дрожжах «новые» миллионеры –  Корейки новейшей истории. Отсутствие долларов в госбанке не обескуражило, а обозлило Нюшку.  Нюшка не была бы Нюшкой, если бы она не нашла выхода из конвертируемого тупика. «А ш-ш-шо е?» — прошипела Нюшка в лицо банковской служащей. И глаза её налились кровью. Служительница банка отпрянула. Ей показалось, что через крохотное отверстие в стеклянной загородке к ней на рабочее место вползает гюрза. «Немецкие марки»,- выпалила служительница и вскочила со стула.

Дальше события развивались, как подсказал Гена-Крокодил. Всем табором заскочили в бывшую столицу республики и познакомились с нужными людьми.  Без проблем устроились в Боинг, доставивший их в тот аэропорт, о котором мы уже немного рассказали. Не лишнее заметить, что в Нюшкиной команде не было излишней чувствительности. Никто не смачивал очи трепетом сердечным от встречи с землёю обетованной.  Не было поцелуев рулёжки. Мало того, кому-то было плохо от обильного бортужина. Остроумный сосед по этому поводу заметил: — «Жрать надо было меньше!» «Заткнись, умник!» — на высоком регистре сыграла Нюшка. Дальше – больше. С прибытием Нюшки в Абсорбиловку началось внедрение в жизнь моего города неведомых доселе высочайших завоеваний культурной революции.  И внедрение это было решительным, подобно штурму Красной Горки.

С помощью полезных знакомых она нашла дорожку в Центр Абсорбции. Ворвалась в клуб Майки. Не поздоровалась – «Вот ещё, было бы с кем». Майку толкнула плечом. Спрятала голову внутрь короткого туловища, наподобие черепахи, и оттуда проскрипела: — «Ты что ли? Директор?» Подумала: — «В гроб тебе пора!» Вслух сказала: — «Я тут буду!» Майка сделала вид, что растерялась – «Там» она «таких» видела в соседнем лагере, куда по приказу директора совхоза отвозила в счёт госпоставок картошку.  Про клуб золотого возраста, в который так стремительно ворвалась,  смрадно подумала «Притон лесбиянок». Но когда приоткрылось весьма интригующее обстоятельство, что Майка получает хорошую зарплату, она вспыхнула негодованием. «Смотри на неё! Ни рожи, ни кожи! Ни образования! А директор!» Для Нюшки это был момент истины. Нюшка ослепла от желания упасть на пол и завопить «Караул! Обирают!» Теперь кроме директорского кресла она уже ничего не видела. Но приступ падучей решила отложить до следующего раза.

Нюшка потеряла сон. Всех родных и близких заставляла повторять, как самую сакральную молитву:- «Нюшка – незаменимый организатор». В переводе на сегодняшний язык – «Нюшка – незаменимый менеджер». Формула, которая бросала бойцов грудью на пулемётные гнёзда не содержала этого слова, однако превосходно срабатывала без задержки под другим своим звучанием – «Великий Кормчий». Формула, которая держала в безропотном согласии миллионы рабов. Формула, которая собирала падальщиков около трапезничающего «менеджера», чтобы с благоговением докушать от остатков его ужина. Нюшка уже видела себя в роли такого менеджера. Причём эту ситуацию она видела не в аллегорическом, а в прямом образе. Для этого она и ввела в обиход еженедельные вечеринки под видом субботних ритуальных трапез. Она накрывала обильный, по нашему пониманию и нашему достатку, стол. Гости с благодарностью и с горячими словами признательности кушали коньяк, балык, красную и чёрную икру. А Нюшка переполнялась самоуверенностью в своей значительности. Теперь-то, уж она точно попадёт в кресло директора.

 

 

                                      Н ю ш к и н ы    п о с и д е л к и

 

Среди гостей Нюшки на первом месте значился поэт и журналист, мужик крутой, с неиссякаемым чувством юмора, любимец женщин, но с шунтированным сердцем и беспредельной страстью к крепким напиткам хорошей выделки. Его жена, техник-водопроводчик, вообразившая себя живописцем, мужа своего не ставила ни в грош, хотя при подходящем случае заявляла, гордо вскинув редковолосую причёску, «Мой Славик самый талантливый поэт в Абсорбиловке». И тут же добавляла, протягивая свою ручку: — «Бася. Художник».

Зная слабые места Славика, Бася, продолжала водить его на еженедельные возлияния к Нюшке. Славик не возражал. Даже наоборот, напоминал. Ему нравилось бывать в гостях в качестве человека с именем. Но больше всего его привлекало состояние блаженства, в котором он возвращался в свою социальную квартиру. Он заметил, что как-то быстро Нюшка поменяла коньяк и виски на финскую водку. А в дальнейшем стала угощать «Столичной» и «Московской». Нюшка  потчевала дорогого гостя шашлыками и кебабами собственного производства. А потом перешла на шницеля и сосиски из магазина. И так хорош. Ей очень нравилось, если дорогой гость в «переборе» возвращаясь домой, громко разговаривал с Басей и неуверенно петлял «весёленькими ножками». Соседи должны знать, что Нюшка водит дружбу с поэтом, стихи и поэмы которого публиковались когда-то в центральных журналах.

Случился момент, когда Сунька встретила Басю, что называется, на узкой дорожке. Обе коммуникабельные. Обе голодные на новых знакомых. Разговорились и решили: неплохо было бы провести вечер знакомства абсорбиловской публики  с поэтом Славиком. Сказано-сделано. Бася пригласила Суньку к себе домой. Познакомила со Славиком. Славик с большим удовольствием ответил на вопросы Суньки. Вручил ей сборник своих стихов. Отметил те стихотворения, которые он бы желал сам прочитать на планируемом вечере. Короче. Вечер состоялся. Эмоциональный рассказ Суньки о жизни и творчестве Славика сопровождался чтением стихов наиболее искусными декламаторами клуба  и фортепьянной музыкой Эллы. После удачно состоявшегося вечера Алька и Сунька  пригласили Славика и Басю отметить этот факт в традициях театральной богемы. Это очень не понравилось Нюшке: смотрите на них — так ловко известного поэта записали в свои друзья. И она предприняла меры, чтобы уже в следующую пятницу Славик и Бася пили за её столом виски и закусывали красной икрой.

Сегодня уже никто не признается в том, что был соучастником выстилания  поэту Славику дорожки в лучший мир. Но по пятницам, с завидной регулярностью, как будто ничего не происходит, отмечали наступление субботы. «Помни день субботний, чтобы освящать его». Именно! Эти, которые сидели за столом, они вспоминали заповеди? Они осознавали себя евреями, исполняющими ритуал, приближающий их души к величию духа Божия?  Эти, которые пили крепкие напитки, разрушающие плохо прижившийся сердечный шунт, говорили о том, что правительство Абсорбиловки совсем не понимает ничего в управлении государством. Нюшка сделала умную бровь и со всей ясностью выпившего  поросёнка прохрюкала: — «Выберите меня! Я бы им показала, как надо!» Шатанчик спрятал презрительную улыбочку в уголках искривлённого рта и оттуда пропел: — «Ладно, уж на себя брать!» Нюшка вспылила: — «Заткнись! Ничтожество! Послала к этому гою. Так вместо того, чтобы защитить меня, напился…У кого напился? У Алика! У этого дурачка.  Напился у врага своего… Он же тебя и подведёт под статью!» Откуда у Нюшки такая лексика?

Поняв, что зашли слишком далеко и ненароком приоткрыли сокрытые от друзей секреты Нюшкиных отношений с Шатанчиком, Поэт настоятельно провозгласил: — «Демократию открыли древние греки. С тех пор люди стараются…»

— Ничего  не стараются! – это голос Нюшки.

— Ну! Как же! – Это голос Баси-художницы.

— Вождя на эту Абсорбиловку нету!

— Нет! Это не тот вариант.

— Да! «Там» крови было много, но зато порядок был железный.

— Боялись!

— Надо, чтобы был страх!

— Перед Богом. Да.

— И перед начальством. Твой начальник это ставленник Бога.

— А если Бога нет?

— Кончайте! Это надо понимать. Демократия! Это вам не халам-балам. А-а-а!

— Пошёл ты со своей демократией! Какой толк от твоей демократии? «Там» ты был уважаемым сотрудником республиканского телевидения. Тебя боялись. И это было хорошо. А здесь кто? Кто ты есть?

— Так ты же и настаивала, чтобы репатриироваться.

— Я настаивала? Ты забыл, как Пётр Николаевич убеждал. Обещал. Чего только не обещал. Твердил, что это надо в интересах государства.

— Ну! Так уже приехали. Что дальше?

— Сиди и жди! Думаю, что будут указания.

— Какие указания? От кого? Никого уже нет! Высадили нас, как Робинзонов. А дальше плыви, как знаешь.

— Раскудахтался. Не слушайте его.

— В самый раз и вернуться бы.

— Молчи уж! Пьяная рожа!

Поэт никого не предупредил о своих коварных планах. И как-то неожиданно быстро ушёл не попрощавшись. Остался он  в нашей памяти  настоящим мужиком, умевшим выпить и уговорить приглянувшуюся женщину.

А Нюшка продолжала свой неукротимый забег на директорское кресло. Недюжинный талант посылать всех подряд куда подальше создал ей ореол «Не чипай – не то ароматов не оберёшься». Она даже не поняла, что своими вечеринками поспособствовала нам, мужчинам, обрезанным и нерезанным, раздобыть кипы и проводить поэта  в последний путь. Она не заметила «потери бойца». Несравненно важнее было расчищать дорогу к «синекуре».

Это только сказать «расчищать дорогу». А в действительности необходимо было напрягаться до такой степени, что иногда приходилось «срываться с катушек». Срывалась чаще всего на тех, кто не обидится, не будет жаловаться и простит, понимая, что она избранная. Не потому, что еврейка, а потому, что среди евреев она избранная, т.е среди избранных самая избранная. И самые приближённо-прилипальные это понимали с высокой степенью ответственности за спокойствие её юродствующего превосходительства. «Не надо её волновать, не то с ней может случиться обморок или даже разрыв сердца». Так утверждали её «окруженосцы» и добавляли: — «Чего доброго придётся вызывать амбуланс. Шуму не оберёшься. Дойдёт до муниципального  совета. А там у неё…» «Мохнатая рука». И изрекающие это как по команде предупредительно поднимали указательные пальцы к небу. Можно было подумать, что Сам Всевышний на посылках у этой безбожницы.

 

 

К л у б    М а й к и

                                              

Клуб Майки в Абсорбиловке пользовался популярностью. На лекции, на концерты, на дискуссии собирался народ из разных районов Абсорбиловки. Клубный зальчик часто не вмещал всех желающих. Успех клуба вырос на уменье Майки                                                взять за локоть талантливого человека и настоятельно пригласить его принять участие в творческих поисках клуба. Сама Майка ни петь, ни плясать не умела, но по-матерински нежно относилась к талантам.  Так в клуб вошла Валя Леймёнова, много лет заведовавшая гастрольным отделом столичного Госконцерта. Юля Минкина  в своё время окончила институт культуры, писала литературно-музыкальные композиции и с успехом их воплощала на сцене.

Те, кто что-то умел, по пониманию Нюшки, очевидно, мог претендовать на  кресло директора клуба, поэтому они, эти что-то умеющие или не дай Б-г дипломированные, безоговорочно зачислялись Нюшкой в личные враги и подлежали дискриминации, отлучению и уничтожению. Уничтожение талантов стало её «Чёрным человеком», преследователем, её  горем, её несчастьем. Её трясло от злости, её тошнило от отвращения, если она встречала пребывающего в полном здравии человека, который по её представлениям мог быть кандидатом в директоры клуба «Колибри». А если этот человек улыбался да к тому же ещё шутил – «сливай воду»! – Нюшка была в истерике. А тех, кто мог бы стать на защиту пострадавших, Нюшка смешивала с грязью и требовала от прильнувших к ней «помощников», распространять небылицы, придуманные Нюшкой. И распространяли, ибо свирепый взгляд, нелитературные акценты родных до боли выражений ностальгическим сиропом растекались привычными путями по кровеносным сосудам и нервным каналам.

Дикой ненавистью Нюшка возненавидела Майку. Каждый день Майкиного директорства сопровождался у Нюшки головной болью, сердечными спазмами и готовностью упасть на пол и грызть ножки стульев. Спасенье одно – с утра накинуться на Майку с непечатными упрёками и требованиями: — «Посмотри на себя! На кого ты похожа! Старая! Скрюченная! Без образования! Когда ты уже уйдёшь на пенсию? Когда ты уже перестанешь портить воздух? Давай, не мешкай! Не доводи до греха!» Выговаривала громко, с подвизгиванием, радуясь тому, что окна клуба громко вибрируют, вынося на улицу крутой нюшкин нрав. Улица прислушивалась и восхищалась: — «Во даёт! Круто! Нюшка – молодец! Нюшка – человек! Знай наших! Превратили Абсорбиловку в «пейсовскую богадельню»! Пора организовать пролетарскую революцию и навести порядок!»

Таким образом, при живом директоре Нюшка уверенно становилась действительным властителем не только клуба, но и всей улицы. Расшумевшихся детей она очень педагогично останавливала, словно всё заглушающим пионерским горном: — «А ну прекратите! Откуда вы взялись? Какие дураки вас столько нарожали? Поймаю – больно сделаю! Где родители? Я вот заявлю в миштару! Этих таких родителей надо штрафовать! Я что сказала!» И тут же нападала на «золотой возраст», отдыхающий на скамеечках: — «Шо, лыбитесь? Я вам покажу, сразу смех пропадёт!»

Нюшка обладала большим арсеналом оружия в борьбе против своих врагов. Срабатывали наверняка провокационные слухи. В сочетании с параноидальной интуицией это давало ошеломляющие результаты. Поймав на себе взгляд руководительницы ульпана, которым та хотела предостеречь Нюшку от грубых оборотов речи, Нюшка тут же многозначительно сообщила соседке: — «Она нас всех ненавидит. Видела, как она пялится, как будто кто-то ей в карман наср..л. Гадюка! Я ещё с тобой разберусь!» Удивительный феномен — в течение одного урока группа стала заложницей выпущенной на волю идеи «Она нас всех ненавидит». А ещё через час все в ульпане были уверены в том, что «они» считают «нас» людьми второго сорта, как будто мы выходцы из какой-то там Африки. «Они» понятия не имеют, как высок «наш» культурный уровень. Надо полагать, срабатывает тот самый инстинкт причастности. И это здорово! Это замечательно! Так их! Знай «наших»!

 

 

               П о д    с ч а с т л и в о й    з в е з д о й   

 

Вся система абсорбции в Абсорбиловке живёт и здравствует под счастливой звездой финансирования. Вы же понимаете, что если финансы у нас в Абсорбиловке румяные и толстые как наши дети, чтобы они были благополучны, то и на душе у нас будет комфортно и весело. То есть финансирование это не то, чтобы важное дело. Это наипервейшее дело. Все мы, и все вы, не обижайтесь на непривычную терминологию, выросли во чреве Министерства финансов Абсорбиловки.

Вы думаете, что чем нас приезжало больше, тем и денег на нас отпускалось больше? Да? Нет! Всё наоборот. Чем увесистей становился кошелёк Минфина, тем больше народу приглашалось в Абсорбиловку. Расход денег планировался задолго до прибытия новых жителей. Раньше – «бочка», на которой деньги!  И только после этого «Кадровый состав».

Когда Майке предложили стать директором клуба, она спросила, а как этот клуб будет назваться. Начальник управления по переплавке культур ответил, что теперь, когда назначена директриса, то пусть она и думает. Майка подумала и решила: «А что такое? Не Боги горшки-то лепят». И назвала клуб именем птички-невелички, которая обитала здесь, на этих склонах, задолго до того, как прилетела и осела здесь почти миллионная стая гордых шизокрылых соколов  из страны «Краткого курса».  Майку предупредили, чтобы она проявила все свои добрые человеческие качества и способствовала мягкому вживлению прибывающих новичков из непонятной страны. Но Майку не надо было инструктировать: она семь лет старалась понять эту страну.

Майка Тарбич вместе с братьями и родителями бежала от наступающих фашистских войск в сопредельную страну, которая, как им казалось, приютит и обогреет. И попала в немереные степи, где летним днём зажаришься, а ночью не согреешься. Зимой же тут не Аляска и не Камчатка. Сорок градусов мороз и ураганный ветер. По оголённой земле позёмка.  По бескрайним просторам перекати-поле. Как послушные  солдатики, готовые точно и в срок выполнить любые приказы, по стойке «смирно» суслики. Если внимательно всмотреться в непонятные пятна между кустиками высохшей колючки, то можно увидеть свернувшуюся клубочком гюрзу, змею коварную.

По окончании войны Майка не захотела остаться в этой стране. Она удивлялась тому, что смогла выдержать семь лет. Семь лет без права выезда за пределы административного района. Она тяжело переносила зимние холода, ржаной недопечёный хлеб, подмороженный картофель, оставшийся после обязательных госпоставок. Но не это главное. А главное заключалось в том, что она не чувствовала себя в безопасности. Она постоянно ощущала себя раздетой. Она не была защищена от мата председателя колхоза, «спускавшего всех собак» на бригадира. Она готова была провалиться сквозь землю, когда бригадир вызверялся на бедных голодных измождённых колхозниц. Она плакала, когда лишённый детства пятилетний соседский мальчик  дёргал её за юбку и тоном вора в законе шепелявил: — Эй, ты, яврейка! Покажи хвостик!

Итак, как только самое сложное дело, название клуба, было решено, следовало заняться прозой дня. Для этого потребовались не природная сметливость Майки, а её крепкие ноги. Забот был полон рот. Ремонт запущенного помещения. Новые окна и двери. Мастера, которые не заламывали бы заоблачные цены. Материалы и их доставка. Водопровод и канализация. Майка не испытывала неудобств в организации всех этих мероприятий. Семь лет в стране, в которой ничего не продаётся, но при желании всё можно достать, обогатили Майку великолепным опытом доставания. Она с лёгкостью колибри влетала в кабинет министра. Её непосредственность разоружала самых суровых чиновников. Изъявил желание познакомиться с ней сам Президент.

Когда открылись двери клуба «Колибри», то в клубе уже было пианино – подарок Президента. Звукоусилительную сценическую аппаратуру презентовал клубу   Министр культуры. Министр финансов назначил для Майки высокий персональный должностной оклад – на зависть выходцам из страны лыковых босоножек.  Но Майка знала, что среди этого народца полно талантов. Стоит бросить клич. Да и кличь бросать не надо. Попрут, не остановишь. Главное, не мешать. И дело пошло. Сами создали кружок рукоделия.  Сами создали студию изобразительного искусства. Сами организовывали весёлые вечера. Нашлись подготовленные специалисты, которые взвалили на себя груз систематических занятий с любителями художественной самодеятельности. Молодая энергичная выпускница института культуры Ира потащила на своих хрупких плечах хор. С нуля. С выяснения, кто тут у нас альты. А сопрано и искать не надо – вон они голосят, уши затыкай. Мужики на первых порах игнорировали «немужское» занятие. Но, познакомившись с хормейстером, потихоньку стали приходить и оседать в хоре: понравилась. Таким образом, появились тенора. Кандидатов на мощные басы не обнаружилось. Но двумя удобоваримыми баритонами хор обзавёлся.  Но, самое интересное в истории с хором это то, что до сих пор можно встретить ветеранов клуба, которые думают, что сначала был создан хор, а потом уж около хора – клуб. Эти зачем-то именно так и думают. Был даже странный случай, но значительно позже.

Может быть, об этом странном случае следует рассказать здесь, нарушив хронологию событий. Может быть, надо дать читателю хотя бы подержаться за кончик путеводной нити. Тогда ему проще будет ориентироваться в событиях, о которых автор собирается рассказать ниже. При этом следует учитывать, что разные люди по-разному описывают и оценивают факты, совершающиеся у них наглазах. Не всегда это результат недомыслия или незнания диалектического материализма. Иногда очевидцам приходится лгать «для пользы дела». Иногда на события требуется набросить маскировочную сеть, без объяснений – «Так надо!». Короче. Шло чествование хора. Исполнилось десять лет со дня его создания. Были выступления каких-то недобритых муниципальных чиновников. Были поздравления и вручения грамот. Зрители, участники торжества, почти полностью заняли места в зрительном зале и видели церемонию, происходящую на сцене. Майка. придерживая кулису ждала, когда её пригласят к трибуне. Она на законных основаниях считала, что причастна к созданию хора. Не дождавшись, она шагнула из-за кулисы, чтобы сказать вслух пару слов о том, как в клубе «Колибри» создавался десять лет тому назад вот этот самый хор. Но ей навстречу выдвинулась фигура, которая не только не пропустила Майку к трибуне, но  вынесла её к трапу и спустила в зрительный зал к нижнему ряду амфитеатра.  Сунька и Алька, сидевшие под потолком среди многочисленных зрителей, отчётливо видели всё, что происходило на сцене. Видели собственными глазами. Но не могли поверить. Не могли поверить, чтобы маленькую щуплую слабую женщину, имеющую прямое отношение к происходящим на сцене событиям, вытолкали взашей. Именно тогда  глупый Алька подумал, что скромность не украшает человека. Он ещё не знал, что скромность самоубийственна. Он ещё вспомнит об этом, но позднее, когда будет уже поздно делать открытия в области этики и психологии.

А сегодня, когда клуб «Колибри» был на подъёме, когда каждый, кто прибыл в Абсорбиловку в поисках алмазных копей царя Соломона, смог бы пока что довольствоваться демонстрацией своих художественных способностей своим же землякам по доисторической родине. Обнаружились мастера фортепьянной музыки. Появились хореографы со стажем и травмированные мастера балета.  Драматические актёры и юмористы-насмешники.  Предлагали разные разности. Выходили из себя, выворачивались наизнанку лишь бы удовлетворить свою художественную похоть и остаться в памяти «народных масс». Нельзя сказать, что это очень радовало Майку. Она слишком плотно сошлась с этим народцем во время бегства на Восток. Там же Майка постигла цену клятв в верности. Там же она услышала легенду о данайцах, дары приносящих. Там же перед ней стал вопрос: предательство это явление человеческое или этническое, присущее моему народу в большей степени, чем другим народам?

Привлекательной чертой Майки было то, что она имела острый слух и быструю реакцию на разумное звучание. Особенно, если разумное звучание исходило от выше стоящего босса, обладающего правом подписи платёжных чеков. Таким образом, в клубе появился ульпан с оплачиваемым знатоком древнего языка во главе, уроки физической культуры, уроки рисования. Всё за счёт жирного кошелька Минфина. Много  интересного привнесли в работу клуба наши знакомые – Сунька и Алька. К счастью (или к несчастью) контора по экспуатации жилищного фонда  выделила им квартиру рядом с клубом «Колибри».

У Суньки и Альки «там» были приличные зарплаты. Но здесь, в Абсорбиловке они стали получать пособие. «Пособие» — странноватый термин содержал в себе что-то неприличное.  Поэтому Сунька и Алька решили – они всегда решали семейные проблемы вместе – что нет необходимости искать работу, а лучше отдать свои знания и таланты людям, прибывшим в Абсорбиловку, чтобы избавиться от послевкусия   «диктатуры пролетариата». Сунька благодаря своей уникальной контактности быстро нашла клуб, которому она навязала готовность проводить лекции о великих литераторах и знаменитых политических деятелях. После первой же лекции Суньку признали  мастером высокого класса. Раз от разу её популярность росла. Каждый её вечер был событием. Чтобы попасть на её вечер, надо было, образно выражаясь, приносить свои стулья. Спрашивали, когда и о чём будет следующий вечер. Сунька «обрастала» новыми друзьями. А это для человека самое главное – быть среди понимающих и сочувствующих тебе. А для Нюшки – как кость в горле.

Город Абсорбиловка для Суньки и Альки стал оправдывать своё название. Абсорбироваться — значит приживаться. Абсорбироваться — значит отдавать свой запас культурного опыта людям. Абсорбироваться – значит воспринимать, впитывать культуру коренных жителей. Они обнаружили, что коренные жители Абсорбиловки с пониманием относятся к «абсорбентам». Приносят им посуду, кухонную и столовую утварь, мебель, постельное бельё, одежду. Но самое главное – доброе слово и улыбку. Они понимали, что прижиться в другой стране не так просто. Сами когда-то были в роли ревностных строителей киббуцного движения. И поэтому старались разрыхлить и увлажнить каменистую почву абсорбции для последней алии.

Для Альки и Суньки начальный период освоения новой жизни был сложным. Они понимали, что надо перемочь эти трудности. Алька по глупости своей пытался шутить: кукурузу пережили, гречку пережили и абсорбцию с божьей помощью переживём. Чтобы не прослыть бездельником, Алька подрабатывал в разных местах. Подсобным рабочим у хозяина маленькой кафетерюшки в промзоне Абсорбиловки. Уборщиком в крохотной лечебнице «собачьего доктора», выходца из Латинской Америки. Альку не угнетал такой низкий общественный статус должностей, которые он осваивал с  тайным удовольствием. Пёк блины на продажу. Помогал Суньке варить борщи, готовить свекольники и окрошки. И это, надо думать, продолжалось бы, если бы не счастливое расположение звёзд. Подошла очередь, и Алька с Сунькой получили социальную квартиру.  Причём получили её в непосредственной близости от клуба Майки. Альке и Суньке показалось, что это большая удача. Или поцелуй ангела.

Сунька обрела новое дыхание. Её жизнь окрасилась новыми цветами. Не надо было доказывать привлекательность тематики, которую предложила Сунька.  Блистательные деятели культуры и литературы «золотого» и «серебряного» веков. Забытые имена. Трагические судьбы. У Суньки не хватало мужества подготовить тематику под общим названием «Культура и политический режим». Но соучаствовала в мероприятиях, посвящённых мировой культуре и антисемитизму.

Не надо думать, что на лекторском небосклоне в Абсорбиловке других звёзд не было. Были! И не менее эрудированные, нежели Сунька. И имеющие за своими плечами  немалый опыт  успешной просветительской работы.  Но что-то им мешало стать вровень с Сунькой, которая часто «срывала» бурные аплодисменты.

 

 

   Д е н ь г и   и   в з я т к и

      

Вы уже не помните, когда началась свара по поводу клуба «Колибри». Тогда Нюшка при самоотверженной поддержке господина Куку-М и Курносой Табакерки  захватила  власть и стала директрисой клуба.   Но расправляться с теми, кто имел богатый опыт клубной и культурно-массовой работы и мог с полным основанием претендовать на должность директора клуба, она начала раньше. Ей, Нюшке, такие специалисты крупно мешали. Ей нужен был организационный  простор, арену, свободную от этих, которые «с высшим образованием, а сами ни х…не понимают». Базу для такого простора Нюшка стала готовить ещё в бытность Майки.

Без сомнения Нюшка получила клуб «Колибри» на откуп. Так подумалось Альке. Иначе нельзя объяснить ту поспешность и ту секретность «назначения» Нюшки на должность. Всё получилось, как было задумано Куку-М и Курносой Табакеркой: быстро, под ковром, при полном молчании свидетелей. «Закалка на умолчание», полученная в стране исхода, как нельзя лучше помогла инициаторам задуманного мероприятия «провернуть дельце» при полном непонимании и, стало быть, при полном молчании, «народных масс».

Картина событий ещё больше приоткроется, если вспомнить о том, что именно тогда, началось сражение «двух гигантов» за овладение клубом «Колибри». Это были муниципалитет Абсорбиловки и Матнас Бейт-Шем-Тов. Директор клуба «Колибри» Майка являлась «штатной клеточкой» Матнаса. И Куку-М вместе с Курносой Табакеркой не могли решением муниципалитета Абсорбиловки «сковырнуть» Майку и назначить Нюшку. Требовалась доказательная база. Требовалась поддержка Белой Голубки. А там без серьёзной материально-технической базы делать нечего.

Как удалось Куку-М и Курносой Табакерке добиться передачи клуба «Колибри» из Матнасовского ведомства в ведомство муниципальной власти – не наш интерес. Удалось и точка. Известно только, что в верхах стали жаловаться и причитать по поводу того, что у министра финансов не сходятся концы с концами. Стали поговаривать о том, что выровнять госбюджет следовало бы за счёт культуры. Министерство финансов стало точить ножницы против матнасов. Этим обстоятельством воспользовались Куку-М и Курносая Табакерка. Передача клуба «Колибри» в лоно Абсорбиловки состоялась. Но никто не понял, зачем. Генеральный директор мунипальной казны заголосил: — Кому нужна эта птичка (колибри), её кормить надо, а городская казна имеет ограниченные возможности. И вот в этих тяжелых финансовых обстоятельствах пошли наши герои (Куку-М и иже с ним) с протянутой рукой в амуту «Ты-мне, я-тебе». Кто кому какую услугу сделал, этого мы не знаем. Знаем только, что какие-то мероприятия клуба «Колибри» амута оплачивает. Ну и слава Богу!

Итоги муниципальных выборов, случившиеся по ходу нашего рассказа, внесли изменения в расстановку сил желающих участвовать в «играх на деньги». Теперь на арену выступили Куку-Б и его верный оруженосец по кликухе «Стихоложец».  Нюшка силой своей хитрости и безграничной ненависти ко всему живому оказалась в директорском кресле, то есть, считай, в центре не особенно обильного, но весьма стабильного валютного ручья местного бюджета.

Нет необходимости повторять академические определения и формулировки о деньгах и их функциях. Покажите мне того невежду, который не знал бы, что такое деньги. Не покажете. Даже Алька при всей своей глупости расскажет вам много интересного о деньгах. Об их происхождении и их функциях. «С деньгами всё в порядке, — скажет он – Без денег плохо».

Если будете слушать, вам расскажут  о финансовой гениальности народа, который населял раньше и населяет теперь Абсорбиловку. Расскажут о богатых родственниках, живущих в разных регионах нашего беспокойного мира. Будут убеждать глупый народ в  том, что банки накладывают проценты на проценты и будто бы из одних денег появляются другие деньги. То есть, банки оплодотворяют финансы. Финансы беременеют, вынашивают срок и отеляются партией новеньких купюр.

Свежо предание. Если бы было так просто, то и разговаривать дальше было бы не о чём. Вы не пробовали спросить Министра финансов, откуда всё-таки берутся деньги?  Откуда он, Министр, берёт эти, проклятые бумажки, из-за которых происходят самые отвратительные преступления. Он наверняка обвинит типографию, которая штампует эти бумажки. Министр! А не знает, как и где рождаются деньги и откуда их берут. Некоторые остряки уверяют, что деньги Министр финансов  берёт из тумбочки. Но никто не скажет,  из которой.

На днях один приличный человек, в прошлом министр в правительстве крутых  «леваков», в беседе с журналистом еженедельника «Лафа» признался, что деньги рождаются из взяток. И пояснил, что взятки это  традиционный для Абсорбиловки источник пополнения если не государственной, то, по крайней мере, партийной казны. Так вот откуда появляются деньги? Взятки бытовали и тогда и продолжают бытовать сегодня. Не будь взяток, не было бы Абсорбиловки. Не будь взяток, не было бы у Абсорбиловки танков и самолётов. Не будь взяток, не было бы переселения народов  на Ближний Восток. Кстати, до сих пор никто не сформулировал понятие «взятка». А надо ли? Взятки давали, взятки брали. Но о взятках не толковали.

Это было просто и естественно. Но с одной тонкостью. На первом месте, на главной позиции были тогда, в те героические времена провозглашения Абсорбиловки, не деньги, а слово. Доброе слово человека, совсем не обязательно должностного лица. Но обязательно честного, не запятнавшего себя никаким плохим делом, не потерявшего доверия среди друзей и знакомых. После честного слова честного человека никакие деньги, никакие подарки уже не имели значения. Они имели значение для укрепления душевности человеческих отношений.  Взятка имела лицо друга. Она была сердечной. Она не была криминальной. Это мы, «возносящиеся»,  привезли с собой в Абсорбиловку взятки с запахом уголовного преступления.

Это мы привезли пошлость и дилетантство. Взятка превратилась в подневольный оброк и утратила свою романтичность. «Наши» распоясались и превратили Абсорбиловку в неконтролируемый базар. В каждом углу этого базара теперь свои расценки и свои тарифы. Продают за деньги всё. Должности, социальные квартиры, ордена и медали, помощь старикам и помощь детям, правосудие. Причём, не подкопаешься. Да и копать-то некому. Все «схвачены» и пребывают в полном благополучии. Никому ничего не надо. У всех всё есть. Давай «на лапу»! Тогда посмотрим, чего ты стоишь. В особо «привлекательной» зоне оказались организации культуры, пользующиеся услугами  амутот, т.е. денежных организаций, которые не ставят своей целью получение прибыли. Для «наших» изголодавшихся переселенцев эти амутоты явились  источником   активного творчества. Смотрите. Кто спонсирует наш Дворец Культуры, Дом престарелых или, скажем, клуб «Колибри», тот руководит расходованием денег. Мы хотели бы для нашего клуба приобрести новый рояль. Но спонсор говорит «Дорого». И мы красивый Хоффманн не покупаем. А покупаем пасхальное вино и подсохшие бурекесы. А квалифицированные пьянисты пока  подыгрывают хору и солистам на безногом инструменте. А директор клуба прячет мелкотравчатое мошенничество.  Общественный акт о расходовании средств подписывают «ребята с нашего двора». Ну и что? Преступление? ВАВ! Какое тяжкое преступление! Не смешите народ. Отдайте им остатки праздничной трапезы. Только не делайте вид, что облагодетельствовали. Им совсем не обязательно знать, что на застолье потрачено денег в восемь раз меньше, нежели заактировано.

Немного сложнее обстоит дело с лекторами и артистами, приглашёнными со стороны. Тут тоже есть приёмы, о которых «пришельцам» ведомо было ещё задолго до переселения в Абсорбиловку. И если директор центра культуры не «лопух»,  то мало-помалу, но регулярно «и мне», «и тебе», «и дяде», и господину Куку-М и господину Куку-Б. И Курносой Табакерке тоже. Кап-кап! Капает понемногу и регулярно. А главная капля капает «на лапу» высокому партийному боссу, который раз в полгола сам собственной почётной персоной прибывает в Абсорбиловку за данью или командирует для особой миссии особо доверенного «партайгеноссэ».  Но директор центра культуры не должен ни с кем конфликтовать. Ни с кем! Иначе хотя бы один обиженный напишет прокурору или Государственному Контролёру. Правда, умыкание мелких сумм не ставится в один ряд с сексуальными домогательствоми. Пожурят, похлопают по плечу и подумают: — «Бедный ты, бедный. Не стыдно у хозяина маколета выпрашивать неоплаченную квитанцию на пустяшную сумму». Мог бы догадаться сам и подбирать у дверей маколета выброшенные покупателями чеки.

Ещё немного. О некоторых особенностях денег: они не любят, когда их прячут. Прятать деньги в банки, нехорошо. Это развращает банки. Прятать деньги в чулки, ещё хуже. Деньги в чулках приобретают аромат грязного белья, неумытого человеческого тела или даже аромат крови. Проветривайте деньги на свежем воздухе. Пропивайте деньги в кабаках. Отдавайте деньги врагам своим. Пусть они как литературный персонаж Барон чернеют над своими сундуками  и загибаются  в корчах. Жертвуйте деньги голодным на пропитание и холодным на обогрев. Не кривите свои красивые лица при встрече с алкашом. Помогите ему продлить восторг пьяного умиротворения. Не будите его: таких красочных снов он не обретёт наяву. Снабжайте деньгами террористов. Пусть они убивают нас. Мы от этого станем честнее. Не будем прятаться в тени демократии. Не будем делать вид, что мы очень любим детей, а ещё больше любим своих родителей, от которых при удобном случае тёмной ночью избавляемся с помощью  подушки или молотка. Не клянитесь в верности Б-гу. Не врите своим жёнам. Не зарабатывайте  на крови – захлебнётесь кровью.

Давайте взятки. Не жадничайте, Пусть вас не смущает текст древнего писания, где сказано «И мзды не принимай, ибо мзда ослепляет зрячих и извращает слова правых». Взятка действительно ослепляет. Но когда взятка принимается для пополнения кассы своей партии, она не ослепляет. Взятка в этом случае выполняет функцию светофора и никакого нравственного содержания в себе не несёт. «Да не оскудеет рука дающего» — и весь сказ. А наиболее свободно мыслящие добавляют: «Да не отсохнет рука берущего».

Не будь взяток, Абсорбиловка не пополнила бы жилой фонд благоустроенными домами. Не будь взяток, Абсорбиловка не смогла бы выдвигать своих наиболее талантливых горожан на высокие должности министров. А сегодня, посмотрите, «наши» восседают не только на стульях министров, но и на более почётных креслах. Вот так! А вы хотите рассказать «рабочему классу» сказочку про белого бычка, который хорошо делал, что взяток не давал и взяток не брал.

Деньги, которые всюду, – явление сложное. Но в то же время фантастически интересное.  Абсорбиловские старожилы утверждают, что раньше, т.е. сразу после бальфуровских сказок об обретении евреями национального очага, такой погони за деньгами не было. Народ валом повалил в Абсорбиловку. Да только ни у кого на уме не было, чтобы набивать чулки фунтами и лирами. Ценность человеческих отношений мерилась совсем не тем, кто чего почём купил и совсем не тем, кто чего за сколько продал. А позднее эти явления приобрели другие единицы измерений.

 

 

 

К у к у

 

Более милого молодого человека вы в своей жизни не встречали. Вы сами в этом убедитесь, когда с ним познакомитесь. Высок  ростом, красив лицом. Удачлив в бизнесе и приятен в доверительной беседе.  А на трибуне он неотразим. Правильная речь. Стройная логика. Неопровержимая аргументация. Юмор к месту.

На какую должность он метит, никто точно не знает. Одни утверждают, что это «зам». Другие из первых рук слышали, что это «пом». Третьи будьто бы в глянцевом журнале прочитали, что «этот» не кто иной, как «пришелец», то есть упавший с Луны. Вдруг, не то из-за угла, не то из подворотни прокуковало «Куку». Ой, как здорово! Понравилось. Решили так и называть эту должность: «Куку». А как это понимать,  каждый расшифровывает по-своему: «КУсок КУрвы», «КУпюрная КУкла», КУнак КУтилы» и т.д. Те же, кто  вхож в муниципалитет, склонны выражаться высокопарнее. «Куратор культуры», например. Хотя, если разобраться, то место для культуры вроде бы есть, а культуры не обнаружено. Ещё парадоксальней звучит «Культурный куратор». В этом случае упираемся в «куратора». А насколько этот куратор культурен, знают швейцар гостиницы «Пассаж» и дворник с набережной Лопани.

В зависимости от антропологических данных и электронного адреса Куку индексируется буквами или цифрами. Нам посчастливилось творить в эпоху Куку-М и Куку-Б. Они, эти двое,  следуя примеру известных  авторитетов в стране исхода, от каденции к каденции передают друг другу кабинет на верхнем этаже водонапорной башни. Удобно: золотой возраст не в силах дотащить туда груз ценных предложений. А в этих предложениях свидетельства того, что они всё знают, через всё прошли. Только впусти – не выгонишь. А наши Куку ни глубокими знаниями, ни оригинальными проектами не обременены. Поэтому слушать им стариков совсем ни к чему. Таким образом забот у Куку: разве что определить место для барбекю и организовать встречу министру внутренних проблем. «Там», в стране исхода министров встречали только для того, чтобы напоить, а перед посадкой в самолёт вручить тик с деньгами. В Абсорбиловке министров напоить нельзя – не пьют.

Кандидаты в Куку  нельзя сказать, что проявляли большую изобретательность, чтобы заставить избирателей сдвинуться сознанием и проголосовать за одного из двоих, как будто других, более достойных и менее алчных во всей округе нет. Чтобы попасть в ранг Куку, «эти»  много чего обещали избирателям.

Кандидат в Куку-М пообещал раскрутить в Абсорбиловке культуру до такой скорости, что позавидуют и Витебск, и Умань. О результатах можно и не спрашивать.

 

К у к у — Б

 

С претендентом в Куку-Б было интереснее. Этот вползал во властные коридоры медленно и долго. Но окапывался по всем правилам круговой обороны. Ему казалось — навсегда. Он не выступал перед «рабочим классом». Слова не слушались задумки и не выстраивались в понятные предложения. Но у него был другой талант.  С молодых ногтей его съедал червь Гобсека. С папиной помощью ему  выписали свидетельство о присвоении звания «Магистра Тихосапёрных Наук». Сработало. «Рабочий класс» зачислил его в «учёные». Папа попросил соседку выступить на предвыборном собрании и выдвинуть канидатом в муниципалитет свою подругу Феню, женщину очень разговорчивую, смелую в суждениях, но чрезвычайно скромную, не терпящую никаких должностей. Папин план блестяще сработал. На собрании Феня отказалась от чести боллотироваться в муниципалитет под предлогом, что есть более достойные и более молодые. То, что есть более молодые – это факт. Но то, что есть более достойные? Извините, может быть. И называется имя папиного сына. Электорат соглашается.

А что делать? Это был период абсорбиловской эйфории. Было всё настолько распрекрасно, что хотелось петь и танцевать. Хотелось для этих милых людей устраивать сплошные праздники с громкими речами, с фейерверками, с рассказами о потрясающих перспективах. Хотелось всех обнимать и целовать.  И не хотелось даже за это получать какую-то там зарплату. Хорошо, если мог перед избирателями сказать  слово. А если не мог, то это воспринималось как обнадёживающая скромность.

На этом фоне тогда  Куку-М выглядел значительнее, и обещания его звучали правлоподобнее.  Поэтому в день выборов почти вся улица проголосовала за то, чтобы высокий и красивый стал бы не то замом, не то помом. То есть стал тем, кем хотел быть. Только совсем не затем, про что говорил на предвыборных собраниях.

 

Ж а л о б ы  —  п о к л ё п ы

 

Известно, что жалобы отличаются необоснованностью и поэтому не требуют изучения и реакции. Всё, что писалось в жалобах против Куку-М было смешным. Жалобы аккуратно  регистрировались в толстом журнале входящих документов и подшивались в архивных папках. А Куку-М находил новых преданных друзей, готовых поддержать его не только идейно, но и финансово. Таким образом, создавались финансово-экономические  условия сотрудничества Куку-М и Белой голубки.

А вот другая история. Нюшка и Куку-М шли по жизни навстречу друг другу. Лицом к лицу они сошлись в клубе «Колибри» после увольнения Майки и её ухода на пенсию, чему не скрывая способствовал этот «высокий и красивый». Освободилось место директора клуба, Казалось, теперь ничто не препятствовало Нюшке занять вожделенную должность с прекрасным окладом. Но против этого мероприятия были Алька и Сунька. Не подумайте, что их выступление против Нюшки свидетельствовало желание самим оседлать «Синюю птицу»   Их опыт клубной работы и богатый жизненный опыт позволяли точно  предсказать, что произойдёт, если Нюшка станет во главе клуба.  Куку-М  выслушал доводы Альки и Суньки и вынужден был с ними согласиться. Но решение  принял как раз прямо противоположное.

В этом месте нашего «комикса» необходимо ещё раз напомнить, что ни Алька, ни Сунька не имели желания директорствовать в «Колибри». Они могли подготовить и блестяще провести музыкально-поэтический вечер. Они могли сыграть «Сцену у фонтана».  Сунька могла подготовить вечер о Голде Меир и провести его так, что в конце слушатели, не выдержав эмоционального напряжения, стоя долго аплодировали. Она могла повторить вечер о Шолом-Алейхеме, на котором случайно забредший на нашу улицу скрипач,  пойманный Сунькой буквально за полы сюртука, сопроводил рассказ Суньки душевными плачами старых еврейских мелодий. На вечер, посвящённый Осипу Мандельштаму, пришли гости из Нового Света. Они были очарованы тем обстоятельством, что у себя не встречали культурно-массовые мероприятия столь высокого уровня. Алька мог участвовать в Сунькиных вечерах в качестве чтеца-декламатора, но главным образом в качестве художника-иллюстратора. Созданная им галерея портретов поэтов, писателей, деятелей культуры, политики поддерживала высокий рейтинг клуба «Колибри». Алька мог скачать в Интернете ностальгические кинофильмы с участием Луи де Фюнеса, Джульетты Мазины, Жерара Филипа и продемонстрировать их для клубной публики на большом экране. Мог создать  видеофильм из фрагментов документальных и художественных фильмов, озвучить их и продемонстрировать всего лишь один раз для потехи, для напоминания о том времени, когда были молоды и бесшабашны. Мог вместо уволенного руководителя кружка художников (министр финансов переложил деньги для культуры в тумбочку для войны) вести этот кружок бесплатно, как, кстати, и многие другие добровольно принятые на себя обязанности.

По поводу директорства Нюшки эти «слишком умные» Сунька и Алька, заявили, что руководить пусть маленьким, но центром культуры, невежественная, грубая особа  не может. Не имеет на это ни нравственного, ни профессионального права. Это выглядело слишком прямолинейно, но, по мнению  даже Куку-М и Курносой Табакерки, справедливо. Однако по прошествии летнего каникулярия Нюшка заявилась и заявила, что назначена директором клуба «Колибри». Кто? Когда? С какой стати? Вроде бы было понятно, что этого делать нельзя?  Алька и Сунька по деревенской чистосердечности не могли и предположить, кто и кому «подмахнул» на перекрёстке дорог и событий. И под каким ковром было принято решение о назначении Нюшки директором  клуба Колибри.

Что произошло? Почему так развернулись события? Об этом знает Куку-М. Но Куку-М до сих пор молчит. Ему стыдно в чём-то признаться? Не думаю. Молодой человек, хотя бы  раз окунувшийся в бизнес, навсегда теряет нравственную девственность. Тем более, если он побывал хотя бы одну каденцию в «дружественном» коллективе муниципальной власти и  не единожды «вынужден был» принимать «дары данайцев». Почему это  должностному лицу, стоящему рядом с «премьером» Абсорбиловки, должно быть стыдно за какие-то свои действия а так же за чистосердечные подношения от благодарных абсорбиловцев?

Великодушие – замечательное человеческое качество, в магазине не купишь. Надо покидать арену с гордо поднятой головой, даже если соперник оказался хитроумнее. Борьба в оппозиции веселит душу оптимиста. Таким образом, культурное кураторство в Абсорбиловке разделилось на два периода: период №1 – под руководством Куку-М, и период №2 – под руководством Куку-Б.

Вновь избранный Куку-Б  оказался более подготовленным к научному изучению особенностей избирательных процедур и длительной осаде коридоров власти  Абсорбиловки. За его спиной был опыт медленного, но упорного преодоления преград на пути к подножью Абсорбиловского Олимпа. Это как раз то отличительное качество, которое не позволяло путать Иоську-Горлореза и Лёвку-Горлодрала. Лёвка-Горлодрал, любитель публичных выступлений и многообещающих деклараций, смелый мужик, с наганом в руке бегал по льду залива во главе сильно рассердившихся «неумытых». Но победил не он, а победил Иоська-Горлорез, трус и тихоня. Тот самый, который ни в какие атаки не бегал, и из нагана стрелять не умел. А победил потому, что при малейшем подозрении отрезАл головы  тем, кто попадался на его жёлтый глаз. И делал он это в тёмном месте без свидетелей. А на люди регулярно выходил в виде газетного портрета при всех достоинствах. Поэты писали про него стихи. Композиторы сочиняли песни и оратории. Даже химики-биологи находили способ назвать имя Иоськи-Горлореза в научных трудах «О пользе дождевых червей в повышении урожайности чечевицы в зоне вечной мерзлоты».

Будущий Куку-Б перед муниципальными выборами шаркающей походкой ходил по Абсорбиловке и, удивительное дело, всех узнавал. Даже незнакомых узнавал. Здоровался. Налево и направо представлялся. Женщинам проникновенно заглядывал в глаза. Ручки не целовал – не обучен. И хотя элегантностью лексики не отличался, но старался, как мог. И, представляете, был избран в абсорбиловский муниципалитет. «Хождение в народ» принесло свои плоды. Правда, для того, чтобы удостоиться высокой должности Куку-Б, необходимо было хорошо постараться и гарантировать новому «премьеру» поддержку по всем направлениям без претензий на свои инициативы, тем более, если эти инициативы были  связаны с расходованием городской казны. А городская казна, хотя и немалая, но прожорливых ртов на этот пирог уж очень много.

После очередных муниципальных выборов «картинка» резко «передёрнулась». Куку-Б значительно подрос и расширился в поясе. Это было приятно отметить. А разговоры о некашерности продукции, изготовляющейся на ближайшей свиноферме, подведомственной Куку-Б, не соответствуют действительности. Но это не очень уж важно. Как не очень важно и то, что Куку-Б перестал видеть, т.е. перестал видеть тех, кто подсаживал его в Абсорбиловский муниципалитет. Но, с другой стороны, в новом качестве он не стал хуже различать тех, кто инструктировал его перед отъездом в Абсорбиловку. Это были серьёзные мужики, и их не полагалось забывать и своей забывчивостью расстраивать их. Совершенно не важно и то, что наш новый Куку (Куку-Б) перестал выходить в народ. Он заперся в «исторической башне» на непреодолимой высоте и принимал просителей и приносителей после тщательного досмотра. Важно то, что он, как прилежный ученик социалистической системы обучения, крепко усвоил основы революционной тактики и с первого же дня своей новой карьеры углубился в создание сияющего венца на своё чело.

Средства массовой информации – это то, что необходимо взять под свой контроль, подумалось Куку-Б. Средства массовой информации! С их помощью можно сделать не только пролетарскую, но и мировую революцию.  Газета  — одно. Еженедельник – второе. Ежемесячник, тоже неплохо.  Особенно, если он называется неудобно, но зазывно «Абсорбиловка-любовь моя», и имеет заметную глянцевитость. И без глупостей, т.е. без критики.

«Премьеру» вся эта затея со средствами массовой информации настолько понравилась, что он разрешил закрыть несколько «никому не нужных» клубов престарелых (всё равно скоро все поумирают). А освободившиеся средства пустили на приобретение постоянных мест в газете и еженедельнике.  Таким образом, жители моей родной Абсорбиловки регулярно стали информироваться о радостных событиях в школах и детских садиках, о начале строительства новых жилых кварталов, о новых оригинальных транспортных планах, о строительстве городского парка и большого бассейна в нём. Информация обязательно сопровождалась мастерскими фотосессиями.  В толпе сопровождающих «премьера» лиц он старался находиться в том месте, которое по его расчёту должно было попасть в поле зрения объектива.  Он инструктировал городского фотографа, как выбирать позицию, как определять диафрагму и выдержку. Печатные средства массовой информации наполнились содержательными фотографиями. Вот скромная реплика об предпринимательских успехах милой женщины. На фотке Куку-Б во всей своей широте. Из-за его бедра кто-то выглядывает. Можно догадаться, что это героиня реплики. Вот ещё большая радость: сообщение о том, что Абсорбиловские девочки успешно участвовали в спортивных соревнованиях по художественной гимнастике. Рядом фото, на котором три мужика с фигурами гиревиков. Это, надо полагать, партийное руководство (Куку-Б, Стихоложец и «третий лишний»). Две субтильные фигурки прячутся за широкими тазами «городских руководителей». Зато на следующей фотографии Куку-Б в центре группы боксёров. Эта фотография к месту. Не хватает малости – исходной позиции. У Куку-Б получилось бы.

А вот выдающееся «событие века» — «Сезоны». Это очень трогательно. Какие аналогии! Какие имена! Какие исполнители! Рядом с нашими абсорбиловскими их и называть как-то не удобно. Фотография к этому сюжету попала в номер по недосмотру: неубранное помещение с обрывками старых газет. Непричёсанные женщины что-то соображают в темпе. Сорокапятилетний «парубок» выдаёт «попсу» собственного производства за произведение вокального искусства современной молодёжи. А еженедельник «Индепендикс» в это время верстает статью Куку-Б о его личном вкладе в развитие городского хозяйства, мерах, принятых лично им, в совершенствовании культуры города. Мэр побаивался, чтобы Куку-Б не соорудил для себя пьедестал и не «вспрыгнул» бы на него, как сделал  он в своё время.

Надо было искать и находить. Приходилось временами из «берущего» перекантоваться в «дающего». Так, с трудом прошла, например, информация о планах решительной борьбы с растущей в городе преступностью. Опубликованы были замысловатейшие планы о том, как при помощи дорогих парижских духов отвратить школьниц старших классов от «плохих» парней и от «травки». Широко публиковались планы расширения игрового поля полусреднего бизнеса.  Нашлись помощнички, которые решили в гонке рейтингов «обштопать» Куку-Б. Особенно старался «Стихоложец».

Куку-Б понимал, что публикация планов, даже самых интересных, не очень высоко возносит его авторитет. Читатели не учтиво тычут пальцами в текст и с нехорошими намёками пытаются посеять в сознание соседей нездоровое сомнение в «свежести» опубликованного материала. «Мы это «там» проходили и уже имели «кое-что» с человеческим лицом».

Портрет нашего сегодняшнего героя был бы неполным, если бы мы не назвали хотя бы несколько благородных дел из  области «Поможем голодающим»!

Никто не осмеливается взять под сомнение те достижения, о которых скромно, но регулярно сообщает преданная центральному комитету «Нашей Партии» газета «Индепендикс» . «Абсорбиловка включилась в борьбу за звание «Город без насилия». Если последние пятнадцать лет в городе не наблюдалось сколько-нибудь серьёзных преступлений кроме мелких мордобоев на почве распития спиртных напитков, то теперь мы стали сосвидетелями изнасилований, квартирных краж и даже убийства. Таким образом, наш любимый город из провинциальной задворки превращается в уважаемый населённый пункт. И это под руководством «Нашей партии» и её местного руководителя Куку-Б.

Наши горожане с повышенным интересом отнеслись к провозглашённой в нашем уважаемом муниципалитете программе «Малому бизнесу светлый путь!» и «Да здравствует Многорайонность!». В нашей деревне по подобному случаю обменивались мнениями так. «Чегой-то вы второго пастуха наняли?» «Дык, стадо-то вона как размножилось!» «А два-то пастуха как жрать-то будут! Прокормите ли?»  А нам в Абсорбиловке это вроде как-то безразлично. Чего зря лодку-то раскачивать. Всё равно мы ничего не знаем и ничего не понимаем. Если надо протест учинить, так опять же мэр даст команду. Мэр, он вон какой большой! «Ему видней». А насчёт «прокормим – не прокормим», так и в нашей Абсорбиловке, может, заставят руководство отдать всё, чё нахапали. Тогда  и шесть муниципалитетов будут не в тягость.

 

 

В   п е с о ч н и ц е

 

 

           Детям виднее, гол ли король-то. Они знают, где родители и что родители делают.   Им всё надо потрогать. Они не верят, что они глупые. Самое лучшее время, когда родители в командировке. Ещё лучше, если родители живут в разных городах, некому спрашивать  «Кого ты больше любишь?»

Дети наша радость. Дети наши цветы. Когда у них ничего не болит, они веселы и непосредственны. Тогда они устремляются в постижение жизни. Они хотят знать о жизни всё.  Они задают вопросы. Когда же  не получают ответов, они сами отвечают на свои вопросы, демонстрируя свою осведомлённость и уменье думать.

— Серый пристал: яврей, яврей!

— А что такое «яврей»?

— Это такой тракторон.

—  Нет! Это такой «Зайн».

— Ха! Придумала!

— Не слушай. Они дураки. Говорят, чего не знают.

— Давайте лучше играть в магазин.

— Чур, я буду продавщицей.

— А я покупалка.

— Не покупалка, а покупальница.

— А в магазинщики идут самые хитрые.

— Ну и что! Зато мы сразу купили кого надо.

— В магазинщики идут самые ленивые. Только жалуются, что тяжело. Всё время курят и курят. Больше делать нечего.

— Подумаешь! Зато мой папа самый сильный.

— Ха-ха! Самый сильный!

— Ха-ха! Ха-ха! А мама говорит: кто смеётся, тот последний.

— А мой папа на воздушном шаре летал. Обещал меня прокатить.

— А мой папа шизик. Да. Так мама говорит. А папа говорит, что он шизокрылый, как голубь. Потому что на парапрай летает.

— На параплане! Шизик!

—  А мама говорит «Духифатик, ты мой шизокрылый. Вонючка ты моя!»

— А мой папа в клуб интервентуалов ходит.

— А это что? Голубые что ли?

— Сам ты в полоску.

— Это такая качалка.  Для мозгов.

— Когда сам ничего не знаешь, так спрашиваешь других. А в книжке шпрыгалка лежит. Она отвечает на все вопросы.

— Всё вы врёте. Надо всё знать. Поэтому и сделали мифлагу интервентуалов, чтобы тренироваться всё знать.

— Там у них не надо всё знать. Надо молчать. За тебя всё скажут.

— Не правда. Надо головой качать. Поэтому и качалка для мозгов. Сиди как болванчик и качай головкой. И уметь ничего не надо.

— Надо ещё уметь читать.

— Тоже не надо. Один читает — маспик. Он читает, а остальные думают, думают,

— Какой ещё мясник? Мясник разве думает? У него видел, какая морда?

— А у нас так очень интересно. Все начинают себе придумывать новое название.

— Не путай! Никакое не название, а новое имя и новоё фамилиё.

— А все начинают кричать: — «Такое уже есть! Это не новое! Надо такое, чтобы было совсем новое. Чтобы полиция тебя не нашла,  Ты же хочешь спрятаться, чтобы не знали, что  ты это не ты.

— Как наш сосед. Все знают, как зовут его собаку. Но никто не знает, как его зовут.

— Это, который злой  такой. Как собака. Кричит: — « Тише! Не шумите! А то, как сейчас выпущу Бабу Ягату! Будете знать!»

— Он злой и его все боятся. У них никто не смеётся. Все очень умные.

— А мою бабулю тоже все соседи боятся. Она на них из-под шляпы как глаза вылупит, так сразу все по своим дирам разбегаются. А если на улицу выйдет, так сразу тучи солнце закрывают и дождик накрапывает.

— А моя бабушка, зато помогает армии.

— Ха! Она, что? Ходит строем, под музыку?

— Ничего ты не понимаешь. Она помогает наводить порядок.

— А! Знаю! Она полковником работает! Угадал?

— Вот именно! Угадал! Пыленармусом она работает. По совместительству! Она, знаешь, какая у меня. Она всё умеет. Они в армии солдатские штаны перебирают. А их за это кормят. Вкусно. Всё время чего-нибудь приносит.

— А моя бабуля, когда ездит на эскуксию, так привозит целую сумку конфет и печенья. Лёгкое угощение такое называется.

— А у меня, зато два бабушка. И оба чего-нибудь пишут. И пишут, и пишут. Всё время сочиняют. Про коров без рогов. Даже стихами.

— Складно, что ли получается?

— Складно. Малиновый закат обнял всю землю! Кот- Васька жмурится и дремлет.

— А моя бабушка пишет письма на вторая бабушка.

— У тебя вторая бабушка что? Живёт в Женеве?

— Зачем у Жени? На эта улица.

— Она у тебя писательница?

— Он даже поэтка.

— И что же она сочиняет твоей второй бабушке?

— Она пишет: «Ты мне сказал, что я очень грубая. Ты мне сказал, что я даже сошла с ума. А ты сама корова ты безрогая. Ты всё врёшь. Тебя в твоей школе никто не любил. А вторая бабушка отвечает: а корова это хорошо, корова молоко даёт».

— Не даёт, а доит!

— А мой брат никого не боится. Он бакита гимел.

— А мой сестра – в классе тэша. У них учителка на сифрут хуже, чем твой бабушка. Всё время кричит и кричит. Даже миштара не остановит.

— А моя бабуля самая хорошая. Она всех любит. Где мы раньше жили, она тоже всех любила. И здесь всех любит.

— А зачем вы сюда приехали? Там все вас любили.

— Там бабушка всех любила.

— А здесь никто никого не любит. Всё время дразнят и дерутся.

-Папа говорит: в Абсурдиловке столько «наших»! Пора делать «Нашу республику».

— Я когда вырасту, всех их разобью, чтобы камни не бросали.

— Ха-ха! Они, как, все — на тебя на одного…так ты сразу их всех целовать будешь, куда тебя маленького целовали.

— Ну, уж да! Как бы не так! Я, как возьму Калашников, и всех их убью!

— А мой папа шотер. У него чёрный пистолет. Тяжёлый как мамин утюг.

— А моя мама врач. Она против. Она лечит. Чтобы люди не умирали. Она не убивает.

— Подумаешь!

— А убивать – не потому что хочешь!

— К-а-а-к же так?

— А т-а-а-к же так! Почему что надо!

— Когда мы приехали, нас все любили. Нам всё дарили. Даже кровать.

— А потом стало тесно.

— Когда тесно, хочется стукнуть.

— Даже Ицхака стукнули.

— Так и надо!

— Чего болтаешь!

— Мама сказала: всё-таки человек.

— Не надо было подписывать.

— Ещё премию получил.

— Ты такой зловредный!

— Я не зловредный, а остроумный.

 

 

Н е    н а д о    п о д с л у ш и в а т ь

 

 

Алька случайно услышал разговоры маленьких граждан Абсорбиловки в песочнице. Стараясь не привлекать внимания прохожих и увлечённых играми детей, он постоял и с удовольствием послушал детский щебет. В памяти воскресли события такого далёкого прошлого, что Алька усомнился – а было ли это? Была ли деревня Саково? Была ли бабушка Агния, тётка отца? Был ли тот тёплый солнечный день?

Сколько было Альке? Два с половиной? Три? Говорят, что в три ещё  не помнится. А он, Алька, помнит. Помнит, что случай с пыльным мешком был позже, а этот, с кровью – раньше. Должно быть, было три с половиной. Летом – значит, три с половиной.

Алька родился слабеньким. В раннем детстве болел. Родственники посоветовали его родителям на лето отправлять Альку на природу, на козье молоко, на свежий воздух, без смердящих стоков из красильного производства. Помнит, годом раньше он  пятидневку был в детсадном лагере Зелёново. А ещё годом раньше был в Саково и помнит, как муж бабушки Агнии, Демьян, сажал Альку верхом на лошадь, приговаривая: — «Ну! Держись крепче! Вырастешь, пойдёшь служить в конницу Будёнского. Будешь лихим рубакой! Будешь евреев сабелькой щекотать». Это было то время, когда у некоторых крестьян ещё были вследствие забывчивости районного начальства свои лошади, телеги и даже кусочки полей, последний раз обслуживающих своих теперь уже бывших хозяев. Кстати, Демьян-то оказался потом японским шпионом.

Алька  жил у бабушки Агнии, как выпущенный на волю воробей. Бегал куда хотел. Щипал красную и белую смородину. С наслаждением срывал и неспеша клал в рот ещё недозревшие ягоды крыжовника. Эта кислота ему нравилась. Порывался достать палкой до зовущих своим райским видом яблоки. Наблюдал за суетой пчёл у летков двух ульев. Обнаружив в густых зарослях огуречной гряды выросший до взрослых размеров огурец, срывал его и бежал к бабушке Агнии похвастать своей находкой.

Сегодня был удачный день. Отец и мать Альки одновременно были в отгуле и могли прийти к бабушке Агние, чтобы увидеться с Алькой. Таковы были причуды недавно введённой указом рабоче-крестьянской пятидневки вместо буржуазно-религиозной семидневной недели. Альке нетерпелось встретиться с матерью. Его волновало её присутствие. Он знал, что после нехитрого обеда, который готовит бабушка Агния, отец уйдёт отдыхать в летнюю горницу. А мать ляжет в избе на железную кровать бабушки и разрешит Альке лечь рядом.

Родители вот-вот должны были уже прийти. У Альки иссякло терпение, и он побежал встречать родителей на другой конец деревни. Вспомнив о том, что в середине деревни живёт стадо гусей, которые страшно шипят и стараются больно ущипнуть за ноги, он побежал тропинкой, что за банями. Так быстрее и безопаснее, — подумал он. Но родителей не встретил: те уже прошли по центральной улице. А встретил он ватагу сверстников.  Те замахали руками и завопили: — «А-а-а! Жидёнок! Вот ты где попался! Сейчас мы  тебя обрежем! Посмотрим, какая у тебя кровь!» Алька остолбенел. Ужас охватил его руки и ноги. Он потерял способность двигаться.  Глаза заволокло чёрным туманом.

Этого нельзя забыть. Прошла целая жизнь, а Алька хорошо помнит о происшествии далёкого прошлого. Об этом постоянно напоминают три неровных рубца на левой ноге выше колена.  Резали осколком фарфоровой тарелки. И совсем не там, где надо делать обрезание. Гои – что с них возьмёшь.

Алькина мать увидела Альку медленно бредущего по тропинке за банями. Она не могла понять, почему Алька так безрадостно ползёт. Должно быть, огорчён тем, что не встретил родителей. Но почему – она никак не могла понять, почему – на левой Алькиной ноге надет длинный, во всю ногу, чужой чулок ярко красного цвета.

 

 

 М о л ч а н и е    з о л о т о    

 

 

Что может быть душевнее доверительной беседы двух учительниц – учительницы родного языка и литературы и учительницы математики. Влюблённые друг в дружку женщины готовы общаться долго, не смотря на поздний час и не совсем благоприятную погоду. Здесь в Абсорбиловке, где большей частью вновь прибывшие из «той» страны друг другу не доверяют, бывают исключения. «Там» откровенничали на кухне при  громкой музыке. Были уверены, что никто никуда не побежит докладывать. Даже провокаторы на должности в служебных рапортах о коллективных обсуждениях «интересных» тем, не описывали самые острые моменты: не хотели  ломать жизнь приличным людям. В Абсорбиловке же идейные доносчики остались без работы. Даже засланцы с конкретным заданием чувствовали, что интерес к ним остывает. Тем более рядовые бойцы народного образования оказывались в вакууме. Но привезённые с собой привычки дают о себе знать.

— Я сорок лет проработала в школе. Получила звание заслуженной учительницы. У нас каждый выпуск превращался в праздник. На выпускной вечер собирались бывшие ученики. Я до сих пор получаю благодарственные письма от своих учеников. Это было так замечательно! А здесь! Посмотрите на меня. На кого я похожа! Я здесь никому не нужна. Ужас!

— Вы что не знали, куда вы едете?

— А вы знали?

— Мы тоже плохо представляли. Одна моя коллега перед нашим отъездом сказала     мне: — «Вы смелая женщина. Куда вы едете? У вас нет там ни родных, ни близких. Вам будет тяжело». И я, и моя семья знали, что будет тяжело. Мы звонили тому, кто подписал приглашение. И нам, не скрывая, сказали, что будет очень тяжело. «Вас здесь никто не ждёт», — сказал этот человек.  Это было, как приговор.

— А мы все из одного города. Решили ехать. И поехали.

— Должно быть, в ваших душах заговорил сионизм?

— Ну, что Вы? Какой ещё сионизм? Не было никакого сионизма. О сионизме       услышала я только здесь, в Абсорбиловке. Кругом говорили «надо ехать», «надо поддержать    общее движение».

— А нас никто не уговаривал. Мы искали способ уехать из той страны.

— Вам, что, плохо там жилось?

— Смотря, с какой стороны на это поглядеть. У нас были две зарплаты. Моя —

учительская. И муж получал в два раза больше. Детям помогали. Внуков, считай, там стало четверо. Дети работали. На хороших должностях. Старший в управлении очень крупного завода. Их продукция пользовалась спросом по всей стране. Младший – старшим научным сотрудником проектного института. Корректировал бумажки.  Шоферам  проще жилось. Сосед развозил молочные продукты по магазинам и детским садам. Ящик с кефиром направо. Ящик со сметаной налево. Смеётся: — Не надо, говорит быть кандидатом наук. Надо быть оборотливым шофёром.

— Да-да! Это верно. И всё-таки там было привычно. Все свои. Родные. Знакомые. Друзья. Родные стены. Родной город. Родная школа. Было безопасно…

— Это казалось, что безопасно. Там никогда не было безопасно. Разве у вас не готовились списки евреев?

— Нет. Нам ничего такого не было известно. Мы жили в очень мирном городке.

— Ты в этом уверена?

— Мало того. Я скажу больше.

— Разве вы не чувствовали, что готовится резня?

— Нет-нет. Ничего подобного у нас не было.

— Тогда, вы были счастливые евреи. Вы ничего не видели. Вы ничего не слышали.

— Да. Можно сказать, что мы жили как у бога за пазухой. Была работа. Была квартира. Недорогой рынок. Дети получили хорошее образование. Городские школы на высоком уровне. Прекрасные коллективы учителей. Кружки художественного и технического творчества. Выставки работ учеников и учителей. Городской дом пионеров.

— Слушай, дорогая! Чего же вы бросили эту благодать? Странно.

— Ну, вот так получилось. Какое-то помутнение рассудка. Коллективный гипноз.

— А тут как? Говорят, что совсем другие подходы к ученикам? Дети становятся самостоятельными, инициативными, смелыми, действительно готовыми к труду и обороне.?

— Да! Да! Чересчур смелыми! Учитель заходит в класс, ученики в лучшем случае занимаются каждый своим делом, не обращая внимания на вошедшего учителя. Не здороваются. Если учитель позволяет себе сделать замечание, то его поднимают на смех. Если учитель слишком требователен, то может схлопотать грубость и даже пощёчину.

— В чём же дело?  Как у нас говорят: «жечи на плечи и айда до дому, до хаты».

— Хотелось бы в рай, да грехи не пускают. Сегодня это сложно. Проще было сюда приехать. А отсюда уехать? Это невозможно.

— А что же держит здесь?

— Как что? Опять же дети и внуки. Как можно их оставить? И куда ехать? Разве нам вернут наши квартиры? Разве можно вернуть наших старых друзей?

— Рискнуть. С божьей помощью может быть всё и устроится?

— О чём вы говорите? С какой божьей помощью?

— С самой что ни наесть. С той самой, с которой вы, да и мы, сюда прибыли.

— Сюда мы прибыли сами. Тот бог палец о палец не ударил. Если бы не помощь друзей, не доехали бы. Квартиру бы не получили. Нюшка не втёрлась бы в абсорбиловский муниципалитет.  А теперь вот обещают должность директора клуба. Хорошая зарплата. И всё это без бога.

— Вот это всё и свидетельствует, что Б-г Велик и Всемогущ

— Вы, что, серьёзно верите?

— Я верю.

— По-вашему Он есть, раз вы в него верите? Тогда скажите, как Он допустил Холокост? Почему это произошло? Почему Он не остановил руку убийц?

— Потому же, почему и произошёл Потоп.

— Не понимаю. Причём тут потоп? Потоп-то это легенда. А Холокост-реальность.

— И Великий Потоп это самая что ни наесть реальность. Это не сказка про то, как волк рыбу в проруби хвостом ловил. Это драма о наказании Божьем.

— За что наказанье-то? Что евреи плохого сделали?

— Много чего. Хотя бы за то, что одни убегали, бросив своих самых близких родных на растерзание фашистам. А другие уговаривали своих не бежать, что, мол, немцы цивилизованная нация, они не убивают. Что рассказы о  зверствах немцев это пропаганда.

 

 

 

 

С о с е д е й    н е   в ы б и р а ю т

 

 

       Говорят, что мне крупно повезло. Да, я тоже так думаю. Через три с половиной года жизни в Абсорбиловке мы с женой получили социальное жильё. Нашей радости не было конца. Долой съёмную квартиру! Долой сложные отношения с хозяйкой квартиры! Хотя справедливости ради следует заметить, что у нас с нашей хозяйкой крупных противостояний не было. Она, наша хозяйка, не устраивала нам неожиданных проверок состояния мебели, не пугала нас повышением квартирной платы. Теперь мы ликуем. Мы стали владельцами жилплощади. Правда, без права передачи или сдачи. Но это нам и не надо. Теперь у нас что? Салон, спальня, кабинет. Правда, салон не салон – салончик. Спаленка – двухспальная кровать влезла, и стул в разобранном виде. В кабинет — углом два двухстворчатых платяных шкафа, стол для школьника и стул. Это что-то значит. Туалет для одного человека отдельно от душевой. Кухонька за углом метр шириной, два метра длиной. Очень даже шикарно. Мы приехали в Абсорбиловку не для того, чтобы её грабить. Это мы оказались такими восхищёнными. А другие не были. Впрочем, об «этих» из передовой команды уже было рассказано. Не будем повторять.

Теперь у нас своя квартира. Мы бесконечно благодарны Абсорбиловке за такой подарок. Во время вечерних прогулок мы уже не заглядываем в освещённые окна и не завидуем размеренно бытующим гражданам, которых видим в устроеных квартирах.  Жизнь налаживается. Сбываются самые невероятные ожидания. Насторожённость, чувство неуверенности растворяются в эйфории признания. Находится время для доброй шутки, для весёлого настроения.

До приезда сюда мы никогда не смеялись. То есть смеялись, скажем, над острыми и неприличными анекдотами. Смеялись над соседями, над знакомыми и даже над родственниками, когда те попадали в неприятные ситуации. Если проезжающий мимо автомобиль нечаянно наступал на случайную лужу, и окатывал гражданина в шляпе, это было смешно. Радовались человеческим недостаткам. Внутри нас постоянно хихикала зависть. Просилось наружу униженное вековое прошлое народа.

И вдруг, через три или четыре месяца после нашего прибытия в Абсорбиловку во время ужина кто-то прыснул по поводу какого-то смешного пустячка. Нас за столом вместе с нашими и соседскими детьми было человек семь или восемь. И все начали безудержно хохотать. Открылись створки шлюза. Вдруг стало понятно, что ничто не сдерживает накопившееся желание общаться без ограничителей. Никто не делает большие глаза и не прикладывает указательный палец к губам. Так свободно и легко.

Не прошло много времени. Обстановка вокруг «своей» жилплощади  настойчиво напоминала о том, что не надо щупать стены, не следует простукивать окна и двери. Надо хорошенько присмотреться к соседям. И это — истина, и это — факт. Не успели с радостью въехать. Не успели навести порядок после новоселья и в самой квартире, и вокруг квартиры – в коридоре, на лестнице, на переходном мостике. Какой-то ревностный блюститель чистоты вынёс в прохудившемся ведре благоухающую жидкость чёрного цвета. Чтобы обнаружить «чистоплюя», не пришлось приглашать Шерлока Холмса. Штрихпунктирный след уверенно подвёл «следователей» к двери искомой квартиры. Но это не решило проблему. Громоподобный голос, украшенный бигудями, возопил: — «Ещё чего?! У твоей же двери! Ты и подтерёшь! Оставь дверь! А  то в лоб получишь!»

Началась весёлая жизнь. Милая собачка, неузаконенной породы и неумытого экстерьера, каждое утро выводит свою такую же милую хозяйку на процесс освобождения места для завтрака. Она со стремительностью заводной машинки скачет через ступеньки, рыщет по сторонам и обязательно находит то ли старую газету, то ли упавшие с просушки детские трусики и обязательно около моей двери с абсорбиловским безумием и региональным лаем начинает потрошить свою добычу. Моё появление в коридоре её не смущает. Это не смущает и её хозяйку. Даже, наоборот, веселит её: привет, у тебя сердце больное, а я на голову стукнутая. Спасибо за чистосердечное признание.

Наблюдая за собачьими прихотями, я сделал несколько открытий. Вот они.

Открытие первое. Если умненький пёсик ухоженной соседки потрошит, что ни попади около твоей двери, это значит, что соседка в ближайшие годы не собирается мыть пол в коридоре и не даст на оплату уборщицы ломаного шекеля.

Открытие второе. Если прелестная сучка соседа вгрызлась в твои новые брюки, это значит, что сосед позавидовал твоей обновке.

Открытие третье. Если эта же прелестная сучка регулярно оставляет под твоей дверью ароматную кладку в виде конфетки рококо, это значит, что сосед настаивает, чтобы ты сменил с такой радостью полученную  квартиру.

Если ночью в вашем коридоре кобели со всей улицы устраивают «собачью свадьбу», это значит, что у твоей соседки течка.

И вообще: если хочешь понять, кто такие твои соседи, приглядись к их собачкам: каждая собачка суть, немного приуменьшенная копия твоего соседа (твоей соседки).

Ласкающие впечатления от четырёхлапых друзей и их хозяев заставляют вспомнить слова французского лётчика о том, что мы в ответе за всех, кого приручили. В наших абсорбиловских условиях это означает, что не только лишь в своей квартире и не только лишь в многоквартирном доме, но и на городской улице мы в ответе за благополучное освобождение нашего друга от физиологических отработок. Но не только. Мы, владельцы преданных нам мопсов и рексов, мы в ответе за благопристойность городских улиц и благоароматичность городского воздуха. А мэрия тут не при чём. У мэра и его коалиции – проблемы объёмного значения и громкого звучания. Проект будущего аэропорта. И связанные с этим проблемы: кто разработчик и кто генподрядчик. Кто вкладчик (спонсор) в строительство многоэтажных микрорайонов? Как отбелить «тугрики»? Как превратить муниципальную землю в собственность партии «Сулико». Стоит ли поддерживать массовый протест против строительства газоперекачивающей станции?

А воздух в городе благоухает не только слегка подсушенными до цвета ржаной корочки разнофигурными ваяниями братьев наших меньших, но и разносортицей сигарет. Если прямоходящий обитатель Абсорбиловки, не дай бог, носит в себе порок вяло текущей аллергии, то он может заведомо заказать себе место в лучшем мире. А курильщики – ничего – на скрюченных, но на своих двоих, отхаркивая черноту из прокуренных органов дыхания, дымят в своё удовольствие и на улице, и в многоквартирном доме. Мне бы не хотелось оглашать те пожелания, которые готовы спрыгнуть с моего невоспитанного языка.

Девочка-подросток, ученица средних классов с хорошим цветом лица и приятной фигуркой на этажной площадке с кампанией школьных подруг и друзей регулярно устраивает дымовую завесу, полагая, что за непроницаемой стеной табачного дыма они не будут обнаружены. Через год подобных посиделок соседи перестали узнавать милую соседушку – так потемнело и сморщилось её лицо. От курения? А что касается закона о курении в общественных местах, то напоминание об этом законе немедленно  вызывает у маленькой курильщицы ожидаемую реакцию: — «Шёл бы ты, дяденька, своей дорогой»! Круто, но очень мило – знай наших! А если тебе неймётся и ты продолжаешь настаивать, то получаешь толковое разъяснение по поводу того, что у меня квартира социальная, то есть бесправная, а у неё с папой-мамой квартира купленная, то есть частнособственническая, полноправная, а, стало быть, в этом доме  она хозяйка и может делать всё, что хочет. Прелесть! Иначе и не выразишься.

Талантливые соседи – не редкость. Есть такие, которые и умненьких пёсиков (сучек) не имеют и демонстративно не курят. Но всем своим поведением стараются оставить душевный след в вашей памяти. Вот один из них. Не успел сойти на святую землю Абсорбиловки, как во всеуслышанье проинформировал всех, способных услышать, о том, что являет собой кладезь невероятных исключительностей. Он и художник. Он же невероятной силы баритон. И каждый раз, при новом знакомстве он, встав в позу, воспроизводит «На земле весь род людской!…» Не каждый новый знакомый имеет музыкальное образование. Не каждый может отличить дискант от тенора. Не каждый уверен в том, что песни военного прошлого следует исполнять голосом четырёхлетней девочки.

 

 

С е м е й н ы й    и    н е с е м е й н ы й    д о к т о р

 

 

         Какая ласкающая терминология! «Семейный доктор». Почти «Доктор Айболит». Если к этому присовокупить ещё ту славу, которую распространили по всему миру агенты сионизма, то получиться, что пребывать в Абсорбиловке в ранге семейного доктора это, если хотите, всё равно, что держать засучённую руку в мешке с деньгами.         По-разному шло подтверждение действительных и легендарных медицинских знаний и навыков врачами из «оттуда». По-разному развивалась практика оказания помощи страждущим. Одни засучив рукава, внедрялись в недоступные полости, чтобы выяснить, кто и что туда уронил. Другие, твёрдо уверенные в том, что слово лечит, задавали вопросы и вслух рассказывали о тактике распознавания притаившегося недуга. И те, и другие старались не прикасаться к пока ещё живому телу больного.                                             Пусть живёт!  Не навреди! Но все или почти все были очарованы компьютеризацией приёма своих домашних больных. Какая красота! Можно не смотреть на испещрённое временем лицо больного, пришкандыбавшего на приём. Смотри на экран компьютера и ты избавишь себя от мысли: «Зачем тебе это надо, цепляться за видимость жизни?»

Доктор Ефим без суеты принял участок, перенасыщенный клиентами золотого возраста, «нашими». Спокойно и терпеливо он выслушивал требующих помощи. Понимая, что для приёма одного больного ему отпущено слишком мало времени, он настойчиво культивировал в себе способность держать в памяти признаки наиболее распространённых заболеваний. Это помогало ему почти безошибочно и быстро ставить диагноз.

Доктор Ефим был чрезвычайно внимателен к своим клиентам. Он знал, где живёт каждый из них. Он знал, когда каждый давал пследний раз кровь на анализ и кому следует сезонная прививка против гриппа. Доктору Ефиму не составляло больших трудов позвонить старичку и спросить, заказал ли тот очередь к врачу-специалисту. Медицинская сестра по заданию доктора Ефима обзванивала больных, требующих постоянного контроля. Если доктор Ефим настаивал на экстренной госпитализации ветерана  войны, то было известно, что это не зря.

Через год популярность доктора Ефима стала столь велика, а давление со стороны женщин среднеупитанного возраста, желающих врачеваться только у него, так непреклонна, что он вынужден, был найти себе место работы на перевалах Верхнего Нагорья. После его бегства ещё долго при встрече друг с другом бывшие «семейные» клиентки вспоминали: Да! Был доктор милостью Божьей, не уберегли!

Доктора Ефима заменила прелестная тридцатилетняя женщина с дипломом врача общего профиля. Она уверенно щебетала  о щадящей диете. Она твёрдо знала, что необходимо много пить воды. Она с глубоким пониманием проблемы требовала, чтобы её подопечные тщательно чистили зубы.  Она всё знала про все человеческие болезни. Она не отпускала от себя клиента до тех пор, пока не выгребала из своей памяти все знания о предмете разговора. А «рабочему классу», который в коридоре с нетерпением ждёт своей очереди, этого не понять. Ему «вынь да положи». Одного из самых нетерпеливых видимо «допекло» так, что он забыл, что семейного доктора надо уважать и лелеять.  По традициям страны исхода к доктору надо подходить с «гостинцем», а не с выговором. А этот! На доктора! Семейного! Весь бледный. Всех собак! Народ в коридоре, в очереди, остолбенел.

— Как же так можно? – Стал митинговать «нетерпеливый» — Сколько можно ждать? Я записался в очередь на 12. А теперь уже, посмотрите на часы, второй час.

— Ну  и что? – Подняла свои утончённые брови тридцатилетняя прелестница. – А что вам делать?

Вся очередь одобрительно ухнула. Вот именно! Книжку бы взял с собой. Сидел бы, читал бы! Не возникал бы!

Сегодня с полной удовлетворённостью можно заявить, что «переселенцы» привезли с собой немало добротного  медицинского персонала. Свой опыт. Глубокие знания и умные руки. Не переживайте, недоумков от медицины, выпускников медфаков областных университетов тоже просочилось немало.

Обратите внимание на старшую медсестру, похожую на серую ворону. Говорит на древнем языке и тем самым вызывает недоверие у «наших» больных. Естественно!   Требует от нянечек чистоты, вымытой и продезинфицированной подкроватной посуды, свежего воздуха. Кто это вытерпит? Посмотрите, как она измывается над больным. «У меня температура. Я не могу ходить. Я весь больной»,- твердит больной «по-нашему». «Серая ворона» точно как мой бывший ротный указывает на дверь душевой и на чистейшем древнем языке требует: — «Душ»! … Через двадцать минут больной, так жалобно извещавший всю палату о своих болезнях, сверкая лучезарной улыбкой, «строевым» шагом выходит из душевой и объявляет «балдёж!». «Серая ворона»  хмыкает и про себя думает: — «Они что? Душа не видели»?

Молодая  медсестра, по имени Марина, свежа как тюльпан, жадно «сосёт» сигарету в дальнем туалете. «Серая ворона» «случайно» выскакивает на кайфующий тюльпан. Марина с ужасом читает в глазах «Серой вороны»: — «Сегодня с утра ты не явилась на три вызова больных». «Подумаешь, событие! — мысленно парирует Марина, — никто же не умер!»

Фирочка – интерн. Но белый халат из тончайшего полотна она не застёгивает. Руки в карманы, стетоскоп через воротник на две плоские выпуклости. Обнаружив в палате знакомую, живущую в доме пососедству, поинтересовалась: что случилось.

— Сердце. Память о военной блокаде.

— Да-да! Ваше поколение, Анна, хлебнуло. С нами было проще. Мы родились в «светлом будущем»!

— Вот именно.- Отозвалась Анна.

Война и блокада. Для Анны это была боль пережитого. Она пряталась от воспоминаний в события сегодняшнего дня.  Люди. Они хотят сытно кушать. Они хотят удобно спать. Они хотят встречаться. Они хотят петь весёлые песни. Они хотят танцевать. Они хотят славить Абсорбиловку, приютившую их. Анна Мировская оказывается в центре инициативной группы. Она не возражает. А кому организовывать вечеринки, если не ей? Тут в палате, среди больных, она «допрашивает» Фирочку.

— Как ваша старшая медсестра?

— Она и меня уже достала. «Застегнись! Возьми под опеку сестру Марину!» Как будто у меня других забот нет кроме Марины. Какой-то надзиратель, а не медсестра.

Анна замечает всё вокруг себя. Ей до всего есть дело. Даже находясь в госпитале, она готова помогать людям. Она продолжает предметный разговор с интерн Фирочкой.

— Скажи, пожалуйста, что у этой дамы, которая только что вышла из палаты? Это образованная и талантливая женщина. Мне казалось, что она очень здоровый человек. И вдруг вижу её здесь.

— А! У этой? Чепуха. У неё запоры. Многодневные запоры.

Если бы Мировская не была такой беспокойной, то разговор с Фирочкой на этом бы и закончился. Но, когда вышедшая на минутку Сунька (а это была  она) вернулась в палату, Анна «допросила» её и выяснила, что высокая температура и головные боли заставили врачей предположить, что это менингит. «Странно!» – подумала Мировская. – «Многодневный запор и менингит»? Но подумала, что в этом случае самое лучшее будет – забыть об этом: скорее всего Фирочка оговорилась, нет никакого криминала.

На приёме у семейного доктора ещё не старый, можно сказать, совсем молодой мужчина из «наших», после традиционного обмена любезностями спрашивает доктора: — «Скажите, доктор, можно ли предупредить старение, разрушение зубов? Я чувствую, что у меня этот процесс как будто начинается». Как должен ответить доктор? Разумеется, он должен, просто обязан по законам корпоративности, порекомендовать «своему» клиенту обратиться к дантисту. О существовании в свободной продаже эффективных средств профилактики доктор естественно умалчивает.

Как так получилось, что в заслуженных госпиталях Абсорбиловки стало уменьшаться количество опытных специалистов? Как так получилось, что знающие и добрые доктора стали на глазах таять, а их место стали занимать молодые, смелые, и удивительно дерзкие молодые женщины и специалисты сомнительного уровня.

Не часто, но иногда можно стать свидетелем, как начинающий специалист, доктор в мыслях своих, в порыве верности Клятве Гиппократа «беседует» с мужем женщины, которая только что поступила из приёмного покоя в палату.

— Что произошло? Вы можете рассказать?

— Разумеется. – Отвечает муж.

— Ну, так рассказывайте. Чего ждёте?

— Мы сидели за столом и завтракали…- начал было муж.

— Вы мне об этом не рассказывайте.

— А о чём же рассказывать?

— Расскажите о том, что произошло,

— Я об этом и говорю. Мы завтракали…

— Рассказывайте о том, что произошло…

— Я же об этом и пытаюсь рассказать, но вы меня не слушаете.

— Так уже я виновата? Вы не хотите рассказать, а я виновата. Хорошенькая история!

Странный разговор не мог продолжаться долго. Доктор, не пожелавшая назвать своего имени по просьбе мужа больной, резко поднялась с постели, на которой сидела, схватила свой портфель и  быстрой походкой независимого чиновника удалилась. А может быть, это была не доктор? Может быть, это была героиня анекдота: — «Я не доктор, я тут потолки белю».

Странно. Не правда ли? Но пора уже было бы привыкнуть к тому, что странности происходят с «нашими». И не такие. Можно ли себе представить, чтобы местные старожилы устраивали по ночам в палатах, где должны отдыхать больные, «сабантуйчики» с илюминацией? А мы можем. Это «мы»! Мы «оттуда»! Знай «наших»!

 

 

            Ш а б а ш    в е д ь м                                                   

 

 

       Говорят, что глупо готовить цимес из курицы, которая несёт золотые яйца. Все об этом знают. Но не все следуют этому правилу. Срабатывают особенности в образовании и в воспитании. Если золотоносная курица, к примеру, рябая, т.е. ни на кого в этом курятнике не похожая?  Если она, эта курица, постоянно путается под ногами со своими инициативами и мешает командному составу «работать»? Если к тому же злоумышленница, замыслившая сожрать золотонесушку, уверена в том, что она сама может нести золотые яйца и нет необходимости держать ещё одну нахлебницу? Если так, то считай, что приговор вынесен, и соус в казане уже закипает.

Это всего лишь присказка. Сказка впереди. Смысл сказки в том, что как только  «наши», проникшие в муниципалитет Абсорбиловки, «выдавили» из Майки согласие подписать заявление об уходе на пенсию, начался шабаш ведьм. В роли ведьм в этой сказке выступили Нюшка и Курносая Табакерка. Первая, и это мы знаем наверняка, с параноидным упрямством, готова была пролезть через иголочное ушко или подложить которую-нибудь из своих родственниц под Хранителя круглой печати, только бы заполучить должность директора клуба «Колибри». Вторая была очарована бессвязным бормотанием Нюшки. Курносая Табакерка по опыту знала, что чем бессвязнее  кандидат на должность плетёт своё кредо, тем смелее он будет запускать свои щупальцы в бюджетный карман. Поэтому Курносая Табакерка не пыталась понять и переварить слюновыделение Нюшки. Создалась ситуация взимопонимания. Каждая была рада тому, что усыпила бдительность «подружки». Таким образом был создан новый «антант кардиаль» с одной целью: мутить воду вокруг Хранителя круглой печати и ловить в мутной воде свою рыбку.

Казалось бы, стоит ли затевать хитросплетения ради той «плотвы», которую можно выцедить из клуба «Колибри». Бюджет-то клуба смешной. Купить-продать в клубе нечего. На залежалых бурекесах виллу не построишь и «хонду» не купишь  Но обе подружки хотя не читали «Скупого рыцаря», но точно знают, что «понемногу сокровища растут». Это раз. А во-вторых, Культурные кураторы, словно голодные волки, берут, как в своё время брала Нюшка – не считая. И пять, и пятьдесят – всё годится. А куда девают эту мелочёвку? Как куда?  Меняют на крупные. И передают выше. А это значит, что не приходится долго ломать голову. Схема старая, которую применяли ещё «там».  Не зря каждый Куку старается схватить бразды правления. Для чего?  Чтобы выполнить наказы избирателей? Держите меня!

И Нюшка и Курносая Табакерка точно знают, каким боком они приспособят клуб «Колибри» для получения «навара». Пусть скромного, но регулярного. Жалко, что не все замыслы удалось воплотить в жизнь. Помешали очередные муниципальные выборы. В разгар предвыборной суматохи Курносой Табакерке померещилось, что действующий Хранитель круглой печати проиграет в предстоящих выборах. Никого не спросясь, она заявила, что принимает программу оппозиции и её записали номером три в список претендента в Хранители круглой печати. Как не горько об этом вспоминать, но из добрых Табакеркиных намерений вышел сплошной конфуз.  «Там» она потеряла, а «здесь» не приобрела. Лучшая подруга Нюшка всего лишь повернулась другим боком и в мгновение ока стала её злейшим врагом. Народ подумал и сказал: — «Не высовывалась бы!»

Пока Курносая Табакерка купалась в мечтах о возвышении, Нюшка  расстелилась перед Хранителем круглой печати (не сама, разумеется). И выиграла. И обеспечила себе приятное для самолюбования существование и звание Великого Незаменимого Руководителя. Но это было потом. А сегодня прокуренная насквозь Курносая Табакерка  обсуждает со своей ближайшей подругой Нюшкой проблемы тактики в предстоящих боях за  кресло директора клуба. Сегодня она не знает, сколько хлопот доставит ей милое её сердцу интригоплетение.  Майка уже подала заявление об уходе на пенсию и должна оформить необходимые документы. Она была ещё в силах руководить клубом. Ей грустно было покидать расцветший всеми красками клуб. Своей преемницей она видела только Суньку. Но та вопреки ожиданиям Майки от руководящей должности отказалась, сославшись на то, что не любит администрировать. Её стихия это искрящиеся стилистическим блеском и новизной содержания лекции, это вечера с выдумкой, это рассказы о выдающихся деятелях культуры.

— Э-этой, л-лил-липутке, я п-показзала на д-дверь. – Нюшка не стала рассказывать в подробностях о том, «как ловко» обругала Суньку и тем самым заставила ту в сердцах сказать: — «Командуйте сами. Я больше никогда не приду в клуб». Нюшку это обрадовало. Она не подумала, какое продолжение будет иметь этот инцидент. «Обойдёмся!.. Проваливай!..» — кинула в догонку ухолящей Суньке. А Курносой Табакерке представила это как великую победу в войне за захват директорского кресла.

Курносая Табакерка не удивилась. Судя по всему она даже не поняла, что произошло. Её волновало лишь её положение в системе абсорбиловского муниципалитета. Она лишь картинно открыла глаза, своим прокуренным голосом прохрипела «Чего?» и всунула в свои толстые губы очередную вонючую сигарету.

— Ч-ч-чего! Ч-ч-чего! – Нюшка напряглась, её лицо стало сиреневым. – Ч-ч-чего зеньки-то в-в-вылупила! Этой пи..е с дипломом я сказала, ч-ч-чтобы з-з-забыла дорогу в к-к-клуб.

— Ты же ещё не директор…

— Ха! Ты, ш-ш-ш-што, к-к-каг-гкаешь? Да я за этот стул любому мог-гду сделаю! Ты сама мне это и устгоишь вместе с К-к-кукуем. Ч-что я з-згобила, так то ж-железно. Не пускай сопли-то! Свою д-долю п-получишь. Я с-сказала! Т-так и б-будэ! Т-тепегь  избавиться от Д-дудачка.

— Это кто дурачок-то?

— Ха! Н-не з-знает!  Да т-ты ж н-на н-него г-глаз п-положила.

— Не дури, Нюшка!

— П-позвони ему. П-пусть с-сюда п-пгийде. Я т-тут у-уделаю ёго.

Нюшка ничего не перепутала? Может и перепутала. Да только всё получилось так, как она хотела. В назначенное время с удивительной точностью все трое оказались в насквозь прокуренном служебном кабинете Курносой Табакерки. Трое? – трое. Это не опечатка. Третьим-то стал Алька-дурачок. Прямо по традициям страны  исхода. Как у винного ларька: -«Третьим будешь»?

Алька-дурачок шёл на эту «свиданку» в полной уверенности, что разговор в кабинете Курносой Табакерки пойдёт о предстоящих кадровых  перемещениях в системе абсорбиловской культурной переплавки. Майка увольняется. Стало быть, хочешь – не хочешь, а «свято место» не должно пустовать. Альке подумалось, что эти две упитанные жрицы культуры будут его уговаривать принять на себя руководство клубом «Колибри». По алькиной глупости подумалось. Он же, Алька, общался с Нюшкой каждый день. Он доподлинно знал, что Нюшка до сердечных болей жаждала стать директором клуба. Не только приличная зарплата гипнотизировала Нюшку. Пожалуй ещё большим соблазном было стать ДИРЕКТОРОМ. Доказательством были чуть ли не ежеутренние разносы Майки. И. удивительное дело, без заиканий и без слюновыделения. «Ты старая! Посмотри на себя! Еле ноги волочишь! Пиши заявление на пенсию! Хотя бы сдохнешь не на работе!»

Алька с содроганием представил, как Курносая Табакерка заведёт разговор об  освобождающейся должности. Он догадывается, как этот  бесполый окорок с постоянной сигаретой в зубах будет объяснять, сложную обстановку вокруг директорского кресла и что других кандидатов на директорство не обнаружено. Несмотря на всю глубину Алькиного непонимания, почему совсем недавно, буквально наднях, Курносая Табакерка при поддержке Куку-М убеждённо выражала своё согласие с тем, что Нюшку назначать на должность руководителя культурно-массового предприятия нельзя. А сегодня? Родилось подозрение, что сегодня она будет объяснять, почему Нюшку следует назначить директором клуба «Колибри». Альке подумалось, что он зря пришёл на это «совещание». Но было уже поздно. Он уже пришёл. Он не обнаружил в себе силы, которые позволили бы ему встать и выйти из официального кабинета Курносой Табакерки. За десять лет Алька и Сунька приросли к клубу, считай, сроднились с Майкой. Это было время творческих поисков и удачных находок.

Алька сел на противоположной стороне удлинённого стола. Напротив него  круто постриженным затылком упёрлась в окно Курносая Табакерка. Её лицо даже при ярком освещении не светилось свежими мыслями. А теперь, оказавшись в тени, оно вообще как будто пропало, оставив вместо себя пустоту.  Ни дать, ни взять – место для лица вроде бы есть, а лица – нет.

 

 

З  в ё з д н ы й    ч а с   Н ю ш к и

 

 

Нюшка присела, как бедная родственница, поближе к двери. Делала вид, что в официальном кабинете не смеет даже громко дышать. Будто бы с Курносой Табакеркой и вовсе даже не знакома. Будто бы вышестоящее начальство не просто уважает, а преклоняется перед ним. Субординация высшего пилотажа. Тишина! Немая сцена.  И вдруг! Как выстрел стартового пистолета, голос Курносой Табакерки: — «Ну, Нюша, начинай!»

Команда Курносой Табакерки прочистила Алькины мыслительные каналы.    Вдруг стало понятно, что наступательная операция против Альки-дурачка была задумана, спланирована, отрежиссирована и отрепетирована в кабинете Абсорбиловской переплавки. «Зачем я здесь? — Снова подумал Алька. – Мне от них ничего не надо.» И вдруг в сознании зашевелилось что-то журналистское. Как много лет гому назад, когда он пришёл к редактору газеты «Дрекэровская Правда» (тогда все газеты назывались «Правдами») товарищу Петухову, и тот оформил его в качестве литературного сотрудника в отдел партийной жизни. Назначению не помешало то, что Алька в партии не состоял и был всего лишь комсомольцем. Товарищу Петухову понравились Алькины стихи о мудрости усов и фотогеничности дымящейся трубки, опубликованных в его газете.

«Ну, Нюша, начинай!» — словно стрекало под хвост. «В гробу я видела тебя и твою Нюшу», – молча огрызнулась Нюшка, налилась кровью, уперлась дрожжащими руками в стол и закричала: — «Гады вы! Сволочи! Вы измучили меня! В гробу буду – не забуду!» Выкатившиеся из орбит глаза надвинулись на Альку. Алька отшатнулся.  Пахнуло жаром как из пасти Змея-Горыныча.

«Вот это ДА!» — восхищённо подумал Алька. Он не подозревал, что в судьбоносные моменты у Нюшки прорежется такая мощная Иерихонская Труба.  Представьте себе это устрашающее явление. Душераздирающий вопль из квадратного объекта цвета варёного буряка, который секундой раньше фраер с Холодной Горы назвал бы «вывеской».

«Вы гады! Вы сволочи!» — Казалось, что своим воплем Нюшка сотрясает старое здание бывшего пакгауза, где нашёл приют кабинет Курносой Табакерки. – «Вы гады! Вы сволочи! Смотри на них! Будто чего-то  представляют!» Алька растерялся.. Вопросы возникали один за другим, не дожидаясь ответов. Вопросы опережали друг друга. Откуда взялся этот голос? Выдавая шоколадки участникам вечеров, Нюшка не находила подхлдящих слов. Над каждой шоколадкой, которую предстояло вручить, она шепелявила пришёптывая. «Н-н-не… Ка-ка-ка…спа-а-си…бо, от Абсир-биловки… » Давала подержаться за шоколадку, боясь выпустить из своих дрожжащих пальцев. Всё это выглядело не то умышленным оскорблением, не то тихим проявлением паранойи. Сейчас это выглядело устрашающе. Алька вспомнил интеллигентного мужика, с которым случился приступ «падучей». Тогда Альке подумалось, что более страшного события он не увидит. Но, нет. Сегодняшняя Нюшкина «падучая» выглядела, пожалуй, страшнее.

Алька не мог сразу понять почему «Вы»? Почему не «Ты»? Почему не «Гад»?  Почему не «Сволочь»? В кабинете больше никого не было, на кого Нюшка могла бы так решительно напасть. Не может быть, чтобы она имела в виду Курносую Табакерку. Конечно, нет! Может быть, Нюшка называла его Альку уважительно, на «Вы»? Это было бы смешно. «Вы, гады! Вы, сволочи!» Похоже, что это семейно, то есть в адрес Альки и Суньки. Алька не знал, что Нюшка уже  покуражилась над Сунькой.  Алька достаточно ясно представлял себе, что он своим  солдафонством и своими намёками на путаницу в нюшкиных мыслях и выражениях  мог зародить в злобном сердце Нюшки ненависть к себе. Но он не позволял грубо, оскорбительно обращаться к ней. Никогда. Не позволял откровенно характеризовать Нюшку даже за закрытой дверью.

Прошло уже может быть десять-пятнадцать минут, а Нюшка всё не останавливалась. Алька принюхался… Похоже, вчера Нюшка с «художницей» «раздавили пузырь». В честь ожидаемого назначения на должность. А сегодня не удосужилась  почистить зубы.

Курносая Табакерка молчала и одобрительно кивала головой. Нюшка  чувствовала в себе безграничные силы. Она не предполагала, сколь велик в ней запас злой энергии. Сейчас она могла бы сыграть «жертву в обмороке».  Подвернувшегося под горячюю руку муниципального служащего или городского депутата могла бы послать на три буквы. Но она точно знает, что начальника, от которого зависит её зарплата, она волновать не имеет права. «Нельзя обсирать тот чемодан, из которого берёшь деньги…» — так изысканно  выразилась Нюшка.

В ограниченном наборе Нюшкиных специфических терминов не двусмысленно просматривался опыт «зоны». Слушая Нюшку, Алька явственно различал мотивы не столько тех, кто держал на своих плечах империю лесоповала, сколько тех, кто добровольно за прибавку к пайке присматривал за «стадом». Из Нюшки этот опыт выпирал запредельно. С таким опытом куда угодно: и в расстрельную команду, и в клуб Колибри. И там «падлы», и здесь «сволочи» и «гады».

Время еле двигалось. Секунды можно было отсчитывать не на «двадцать один – двадцать два», а на тысячи. Нюшка продолжала вопить. Курносая Табакерка застыла. Можно было подумать, что она сдаёт свой кабинет Нюшке за повременную оплату. Нет! Это не шутка! Это злая ирония момента. Посадили окорок за стол, а тот возьми да вообрази себя всевластным чиновником: кабинет мой, хочу – курю, хочу сдаю под камеру пыток. Кому какое дело! Не нравиться? Иди отсюда! И намотай себе на куцую память: Хранитель круглой печати мужик-то наш, хотя и не пьющий. Но любитель свежатинки. Может быть, не только для того, чтобы пофлиртовать. Может быть, чтобы  почувствовать себя способным горы передвигать. Так он тебя быстро ухайдакает.

Нюшка продолжала: — «Вы думали, что я просто так, для мебели. А я не для мебели. Я вам покажу, чего я могу. Конечно я «там» не была райкомовской подстилкой, не красилась в блондинку. Не говорила пламенных речей. Мой куратор каждую неделю ровно в назначенное время лично приезжал и спрашивал за жизнь, не обижает ли кто. Мы с ним были по дружески. Просил рассказывать про всё. Очень внимательно слушал. Каждый раз благодарил. Говорил, что очень им помогла. Весь коллектив меня уважал. Директор объединения за руку здоровался. Это не понять вам! Шариков не хватает…»

А Альке подумалось, что никогда никто не сомневался в талантах Нюшки. Нюшка задолго до назначения на должность, где нужно и не нужно настоятельно напоминала, что она уже готовый директор и она-то точно знает, как надо руководить не только клубом. Однажды в каком-то колене канализационной системы застряла кем-то оброненная тряпка, система переполнилась фикальными водами, и те устремились через обнаруженное ими отверстие на клубные полы. Нюшка накинулась на Альку с угрозами. Её командный тон требовал, чтобы Алька немедленно принял меры и заставил фикальые воды отступить в свою канализацию. Алька хмыкнул и ответил, что Нюшка, видимо, не знает, что в муниципалитете Абсорбиловки на тот случай есть служба, которая как раз и занимается фикальными водами. Нюшка стала свирепеть: — «Зызвони т-туда»! «Это дело директора, а не вольно определяющегося любителя», — парировал Алька. «А-а я-а-а п-приказываю!» — наступала Нюшка. «Шатанчику дома приказывай»,- нарочито вежливо посоветовал Алька.

Какое тупоголовое упрямство. Вместо того, чтобы согласиться с указаниями вышестоящего начальника, как этому учили в стране исхода, стал перечить. Покорность-то ничего не стоит. Зато так спокойно и так приятно. Нет врагов. Абсолютная безопасность. И, главное, спишь спокойно. Кошмары не мучают. А этот? Мало того, что стал в позу. Стал испытывать Нюшку на психологическую прочность. Незря получил прозвище «Алька-дурачок». А как же дурачок дослужился до таких чинов? Стало быть, или армия, в которой служил Алька, была какой-то не такой, или прибыл он в Абсорбиловку по поддельным документам. Как раз об этом и вопила Нюшка в кабинете Курносой Табакерки. «Вы гады! Вы сволочи! Вы измучили меня! Подумаешь! Вы что знаете, как надо руководить коллективом? Откуда вам знать, что я могу? Смотри на них! Делают умные рожи, а сами ни х… не соображают! Подкалывать и я могу! Она не так! Она не этак! А сами только воображаете! И больше ничего…»

Нюшку начало трясти мелкой дрожью. По  физиономии и по рукам побежали разноцветные пятна. Глаза стали закатываться. Голосовые связки начали издавать невообразимые звуки, скорее похожие на бульканье болотной трясины вперемешку с хохотом гиен.

Алька насторожился. Может быть, требуется помощь? Амбуланс? Слегка привстал. Но наткнулся взглядом на безучастную позу Курносой Табакерки. Алька не смог увидеть её лица. Лица не было. Это успокоило Альку. Он понял, что не следует волноваться. Тут и без него обойдутся. И в самом деле. Нюшка отряхнулась и очнулась. Удостоверившись, что никто из присутствующих не беспокоится  об её здоровье, взвыла с новой силой. Но теперь о другом. О том, какой она незаменимый руководитель. О том, как она «там» руководила. О том, сколько грамот с красными знамёнами и портретами вождей она получила.

Время ползёт. И ни одной вразумительной мысли. Самовосхваление сменяется диким воем. Волчий вой сменяется блатными угрозами. В хореографическом порыве Нюшка взгромождает ногу на стул, оголив «репницу». Рвётся запрыгнуть на стол, чтобы изобразить «Революцию» на баррикадах. Не может: мера инерции не позволяет. И возобновила вопль: — «Я руководила тысячным коллективом».

Курносой табакерке показалось, что в глубине жировых складок не то что-то протекло, не то что-то прилипло и невыносимо засвербило. Она попыталась поездить по мягкой обивке начальственного кресла. Не помогло. Хорошо было бы  подмыться. Алька дурак-дураком, но  очень чуток к таинствам женских состояний. Он постарался поймать взгляд Курносой Табакерки , чтобы просигналить ей оригинальнейшую мысль: не пора ли кончать этот балаган. И ему удалось.  Алька поймал подобие взгляда закресленной начальницы. А Нюшка в это время набирала скорость. Шасси уже оторвались от взлётно-посадочной полосы, и поэтому сбросить обороты означало упасть и разбиться. Курносая Табакерка сделала на своём отсутствующем лице извинительную гримасу, пожала плечами, подтвердив, что в паре КуТаб-Нюшка ведущим является Нюшка. Именно Нюшка! Ибо за спиной у неё находился Держатель круглой печати, человек великодушный, одаривший своими благодетелями всех нюшкиных родных. И Нюшкино директорство было её долей «этнан» за «подвиги» «дальней родственницы».   Но эти подробности Альковых перипетий нас мало интересуют. Куриное барбекю имеет высокие вкусовые качества не от степени  распущености курицы, а от мастерства шефа.

У Альки нигде не свербило. Он был спокоен. Но понимал, что КурнТаб хотела бы избавиться от неудобств, связанных с потерей противным начальственным креслом способности абсорбировать влагу, появившуюся из каких-то потайных складок. Раньше такого не было. То ли кресло очень хорошо абсорбтровало влагу, то ли складки были  сухими. Сегодня состояние кресла не позволяет принять решение об окончании  так успешно начатого трёхстороннего организационно-этического форума двух крупных специалистов в области культурно-массовых мероприятий и третьего – дурачка, способного лишь подсмеиваться над коллегами. Алька сочувствовал КурнТаб, как женщине. Но когда своим зрением упирался в равнодушное мясо обвислого подбородка, всякое желание сочувствовать пропадало. Выдержка, воспитанная тридцатилетней службой в армии, не позволяла Альке покинуть «камеру пыток». Кроме того сквозь Нюшкино громогласное слюноотделения до Алькиного слуха стали доходить какие-то странные связки бессвязной речи. Что-то о передаче секретной информации каким-то спецслужбам каких-то вражеских стран. «Я знаю на кого ты работаешь. Мы тебя разоблачили. Мы всё знаем. От нас не скроешься. Гады вы. Втёрлись в нашу страну. Захотели хорошей жизни. Так мы вам её устроим. Будете долго помнить». Такая Нюшкина речь уже не могла произвести на Альку глубокого впечатления. Долгоиграющая параноидная пластинка перестала занимать Альку.  Алька вспомнил странный случай, когда Нюшка пожаловалась ему о том, что её не понимают и ей никто не помогает. Это было что-то новенькое.

За десять лет совместной службы на «культурном фронте» Алька  не слышал от Нюшки жалоб. «Нахлобученная» Нюшкина физиогномия вызывала опасение нарваться на рык цепного пса.  Алька понял, что Нюшкина жалоба на непонимание это прямое предложение согласиться стать осведомителем. От Нюшкиного предложения не повеяло высоким профессионализмом. За долгую службу Алька встречался со служителями правопорядка. Но это были  обходительные люди, которые ни при каких обстоятельствах не вызывали к себе негативного отношения. Профессия требовала. Стало быть, Нюшкины попытки  устрашать были дешёвым приёмом базарной торговки.  Вы никогда не видели карманника, задержанного с рукой в чужом кармане? Пойманный с поличным немедленно кидался на землю и воодушевлённо разыгрывал эпилептический удар. За Нюшкой нечто подобное наблюдалось. Да некому было «актрисе» на месте вправить мозги. «Почитатели», сопровождавшие её, словно рыбки-прилипалы, тут как тут поднимались на защиту Нюшки: — «Не трогайте её, а то ещё хуже будет».

Разумеется, в Нюшкином поведении просматривалось общение с органами порядка или безопасности страны исхода. Следовало только уточнить, с какой стороны колючей проволоки набиралась Нюшка опыта. Хотя это было не так уж и важно. Сейчас Нюшке не хватало лишь одного действа, который завершил бы весь тюремный набор сценических приёмов. Не успела она продемонстрировать, как следует рвать на себе тельняшку.

А Нюшка продолжала свой марафонский забег. «Конечно «там» я не была секретарём райкома, не носила крашеную причёску. С кафедры не выступала. Но эта самая блондинка со мной издалека здоровалась. Она тоже жрать хотела. Она знала, что я ей могу и причёску испортить и послужной список. А вы из меня дурочку делаете. Не выйдет! Областное начальство ко мне «нацирлах» приползало. У меня это было отработано. Все городские и областные шавки виляли жопами, как «маруси»: на, возьми! Я любому могла сделать бледное мурло и синие яйца Ты ещё не знаешь, на какой высоте я была! Какой авторитет! Настоящий! По всем правилам!  Шалава ты недорезанная. Дрын тебе в «дупло». Знал бы как уважать меня надо! Утёр бы сопли-то! Ты хоть знаешь, на кого  тянешь? Знал бы, не тянул»…

Пошёл второй час учебно-познавательного коллоквиума. «Лектор» по всем данным не собирается покинуть кафедру. Курносая Табакерка приклеилась к командирскому креслу. Алька стал воспринимать происходящее в официальном кабинете как счастливую возможность погрезить о прошлом.

Майка  поощряла творческую инициативу. Никого не останавливала. Давала возможность проявить себя любому. Считала, что любое творчество в клубе пожилых людей совершается по желанию и решению совета клуба, а не директора.  Находила занятие и для тех, кто с удовольствием занимался разными работами, не требующими высокого творческого вдохновения. Приводили в порядок помещения клуба. Украшали зал. Заходили в клуб как в свой родной дом. Отсюда, от Майкиного клуба пошло «гулять» по Абсорбиловке понятие «Тёплый дом». Который-то из «прилипал» Хранителя Круглой Печати назвал инициатором «Тёплого дома» не Майку, а «прихлебателя» же, но рангом выше. Свою роль в качестве директора клуба Майка видела в соответствии с положением о клубе в расходовании бюджетных денег, которые планирует городской совет. А планирование и проведение культурно-массовых мероприятий, как и положено по положению, лежало на совете клуба.

Прошло, считай, час с четвертью заседания «тройки». Но до сих пор не вынесено ни одного приговора. А пора бы уже кого-то поставить к стенке. Всё, что сумели проделать за это время две «бегемотицы» при полнейшем пассиве Альки-дурачка, так это довести Нюшку до  нервного истощения. Нюшка прилагала фантастические усилия, чтобы довести Альку до истерики. Но загнала себя в ступор.

Что хотела получить Нюшка от Альки-дурачка? Потешить своё преступное прошлое? Что хотела получить Курносая Табакерка от него? Поспрашивайте её. Уже много лет она не может ответить на простой вопрос. А числится в начальниках — не то отдела, не то управления по созданию видимости бурной деятельности.

 

 

В о п р о с ы    б е з    о т в е т о в

 

Не дай бог быть приглашённым на «собеседование» в гестапо. Алька в ту страшную войну был подростком и жил далеко от линии фронта с матерью и сестрой. О «работе» гестапо он знал только из сообщений радио и из художественных фильмов. И вот сейчас на «собеседовании» в кабинете Курносой Табакерки Альке вдруг показалось, что его допрашивают в гестапо.  Алька отогнал от себя навязчивое видение.  Но оно к нему возвратилось. Почему? Что общего у Курносой Табакерки и Нюшки с этим пресловутым  органом фашистской политической власти? Может быть то, что Алька по документам не еврей? Может быть, в душах Нюшки и Курносой Табакерки накопилась обида на весь свет за те страдания, которые преследуют евреев на протяжении тысячелетий? Может быть, накопилось негодование по поводу того, что в соответствии с «Законом о возвращении» в Абсорбиловку привалили на ПМЖ члены семей не евреи — русские, украинцы, грузины, корейцы – всех не назовёшь. Может быть, чудесный случай бросил в яму к двум львицам жертвенного барана, чтобы те могли утолить жажду мести. Может быть, у Нюшки и Курносой Табакерки загорелась великая гордость за свой народ и великая ненависть к «непохожим». Поэтому они с готовностью и удовольствием причиняют боль тому, кто своим талантом, как им кажется, умаляет бесспорную талантливость и беспримерную работоспособность веками угнетаемого иудейского народа.

А может быть дело в другом. Интересна ли им тема абсорбции? Похоже, что с этими «самодеятельными артистами» никто из специалистов даже инструктажа не проводил. Похоже, одна из них умеет огурцы на зиму засолить, а вторая умеет кричать на учеников за неспособность отличить «имперфект» от «перфекта».                     Может быть, эти две чревоугодницы не понаслышке, а из первоисточников, знают о божественном предназначении евреев? И не понаслышке знают о нравственном совершенствовании «Тикун аклали». Если мы заглянем в их сердца, что мы там обнаружим? Готовность раздавать нуждающимся понимание, сочувствие, бескорыстную помощь? Так, по крайней мере, вновь прибывшим в Абсорбиловку представляется процесс акклиматизации, называемой здесь абсорбцией. Надо полагать, что основополагающими документами ведомства, которое обеспечивает переплавку культур и акклиматизацию, предписано сотрудникам быть  чуткими, внимательными, выдержанными, способствовать быстрой и безболезненной абсорбции. Ха! На Луне, на её оборотной стороне! Но не в Абсорбиловке. В Абсорбиловке парадом командуют Нюшка и Курносая Табакерка при полной поддержке обоих Кукуев. В Абсорбиловке может быть ещё не пришла пора тотального измерения черепа и тотальной регистрации родословной до седьмого колена? Но проба на психологическое истязание проходит вполне успешно.

Можно подумать, что Нюшка и Курносая Табакерка свободны выбирать способ поведения на рабочем месте. Если вам так показалось, значит вас одурачили. Из опыта, полученного в стране исхода, усвоено, что никто не имеет права говорить и действовать без документа, определяющего ваши права и обязанности. Сотрудник ведомства по акклиматизации не смеет принимать решение, выходящее за рамки предписаний или устных рекомендаций. Он должен быть образцом любезности. Он должен по  глазам посетителя понять, с какой бедой тот пришёл. Он лицо и душа муниципалитета. Посетитель, войдя в оффис, должен почувствовать, что его приходу рады.  Вы, мой читатель, надеетесь, что так оно в жизни и есть.

Будьте осторожны! Будьте внимательны! Откуда вы взяди эту дребедень? Посмотрите на них! Повнимательнее! Посмотрите на их ничего не выражающие лица или отсутствие оных. Посмотрите на то, как они ходят, Посмотрите на то, как они стоят и как они сидят. Прислушайтесь к тому, о чём они говорят и как они говорят. И вы поймёте, что эти женщины – не женщины. И вы поймёте, что эти люди – не люди. Точнее – нелюди. Животные? Но не всякое животное способно вгрызаться в окровавленную плоть другого живого существа  не для того, чтобы насытиться. А для того, чтобы потешиться, повеселиться. Получает ли дикое животное удовлетворение, убивая своего сородича, пусть даже троюродного?

Может быть, сжигает сердца Нюшки и Курносой Табакерки профессиональная зависть? Зависть двух малограмотных, но уверенных в значимости своего невежества акул, упорно преследующих постоянно ускользающий потенциальный обед. Или уверенность  вышедшего в цивилизованный мир лесного йети в том, что в этом неведомом ему мире он является единственным хозяином. Может быть, хотелось бы Нюшке и Курносой Табакерке быть  эрудированными и артистичными. Может быть, всю жизни они мечтали о том дне, когда выйдут на авансцену и хорошо поставленным контральто поразят аудиторию глубокими знаниями. Нестерпимая зависть многократно переворачивается в кишечнике Нюшки и Курносой Табакерки. Может быть, эта жгучая зависть и воодушевила Нюшку на столь продолжительное и расцвеченое специфической терминологией воровского арго разоблачение антизаконной деятельности Альки-дурачка.

Было бы странно предположить, что только лишь зависть, пусть самая жгучая, заставляет так упорно втаптывать человеческое достоинство в грязь. Может быть, что-то кроме зависти руководит их необузданным поведением. Но что?

Алька как будто сидит в официальном кабинете и смотрит не заинтересовавший его кинофильм. Временами он отключается от Нюшкиного лающего крика и ругает себя за то, что не ушёл раньше. Временами он уговаривает себя, что неинтересный фильм необходимо досмотреть до конца, чтобы понять художественную и идеологическую позицию авторов. В данном случае в Нюшкином наборе проклятий Алька не смог уловить хотя бы какую-то мысль. И теперь он вынужден был тупо ждать конца этого  истязания. Альку охватывает тоска. За время этого «коллоквиума» можно было завершить начатый акварельный этюд. Но после такой промывки мозгов и такого унижения не захочешь, не только «живописать», но и «живо писать». После такого урока однополярного совокупления стыдно людям в глаза смотреть.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ровно два часа два безликих существа измывались над глупым бессловесным ягнёнком. Ради чего? Что они хотели получить? Что они хотели выразить? Но что-то они хотели? В течение двух часов они не нашли в себе достаточно ума, чтобы сформулировать свои претензии, свои требования, свои предложения… Им никто не мешал. Их никто не перебивал. Алька своим молчанием создал двум скорпионам идеальные условия для того, чтобы они могли продемонстрировать свой ум, свою образованность, своё уменье вести полемику. Но  они подобно скорпионам же ничего не могли сказать, кроме как наносить ядовитые укусы заборной пошлостью. Да и это у них не так уж здорово получалось. Что получалось, так это перенапряжение голосовых связок. Они уверены, что громкий крик является убедительным аргументом. Откуда они это вынесли? Из беспросветного детства? Из  надругательства отчима? Из партийного мата крашеной блондинки?

Таким образом, процедура издевательства, начавшись ровно в четыре пополудни, то есть немедленно после окончания сытного обеда, закончилась ровно в шесть. Надо полагать, что эти два часа в результате несложных расчётов были оплачены бухгалтерией муниципалитета, как полезно использованные в целях душевной акклиматизации олим. В данном случае в недрах бумаготворческой отчётности было зафиксировано, как душиспасительная беседа с нарушителем… Нарушителем чего? Ты, мой уважаемый читатель, что, не понимаешь? А я думал, что ты мне растолкуешь. Сам-то я не скор на догадки.

Наблюдая за героями печальной саги о двух постоянно грезящих о пище утробах, Алька-дурачок подумал: тело требует пищи, а упитанное тело требует пищи вдвойне. Не хотелось бы думать о том, что человечество, войдя в мир цивилизации, не смогло сбросить вериги диких, животных побуждений.

Пора бы уже истощить запас уголовно-тюремных проклятий. Но Нюшка с неослабевающей силой, правда охрипшая, продолжала: — «Я руководила тысячным коллективом. А ты, доходяга,…кто тебе дал право жениться на еврейке? Тебе бы как раз шмара с тракторного. Видно, что на Подоле  не был. Баланду не жрал. С кентовкой не знался. Козёл ты опущенный. Рога-то не обломали. Мальчик ты долбаный…Ты думаешь, что ты в законе, а ты дерьмо собачье. Критик ты недоношенный. Ворюга ты несчастный! Я до тебя доберусь! Ты у меня запомнишь Нюшку! В рот тебе конский член. Паскуда!….» Поверьте, что это не самые красочные эпитеты.

Принятые в приличном обществе языковые нормы не позволяют использовать весь арсенал Нюшкиных определений и штампов уголовно-воровской лексики. Надо полагать, этот «язык» является достоянием  и её закадычной подруги Курносой Табакерки. Хотя она молчит, но это молчание является молчанием согласия.

Странные дела. Алька в самом деле не может понять, что происходит. Если эта молотилка затеяна лишь для того, чтобы пропустить Нюшку на «великую» должность, так нет проблем.  До этих двух яловых коров до сих пор не дошло, что ни я, ни тем более Сунька, не держали тайных умыслов по поводу директорства в клубе Колибри. Не тот был возраст. Не те были масштабы прошедших десятилетий. Не хотелось растрачивать остатки таланта и богатый опыт на административную бессмыслицу.

Зачем это нагромождение оскорблений? Обидно? Да, обидно. Да и только лишь. Обида-то непродуктивна. Не уму, ни сердцу. Пустая трата времени, нервных клеток и мыслительных способностей. Как раз этим отличаются некультурные от культурных, тёмные от просветлённых. Куда проще сказать: — «Слушай, служивый! Ты нам  мешаешь». И «служивый» ответит: — «Пожалуйста, проходите. Останемся друзьями!»  Это же так просто. А «гады» и «сволочи» — это из словаря больных, которых необходимо содержать за спец. забором, а не среди здоровых.

Но дело даже и не в этом. А в том, что на две-три таких, как Нюшка приходится одна Курносая Табакерка. Это она, Курносая Табакерка, тихо подсказывает Нюшке, что надо делать. Она начальник. Прошу прощения – начальница. Она знает, как думают наверху. Она знает, каким боком следует подходить к высшему чиновнику. Она знает, сколько надо. Она знает, какого цвета должен быть тот конверт, в котором находится решение проблемы. Было время, когда клуб Колибри надо было создавать. Пришло время, и клуб Колибри следует упразднить. А если по пути государственного мероприятия кого-то толкнули, так это в угоду Генеральному Плану. А с упавшим от толчка – никакой трагедии. Встанет, отряхнётся…

Нюшка всё время строила из себя, нет, не девственницу, наоборот, очень близкую подругу Хранителя Большой Круглой Печати. Будто бы Курносая Табакерка, и та, её  слушается. Но это опять-таки не имеет никакого значения. Алька-дурачок продолжает  сам себе задавать вопросы. Он не пытается отвечать на них. Он знает, что ему, Альке-дурачку, это не под силу. В самом деле. Посудите сами.

Наблюдая за Курносой Табакеркой не один год, Алька-дурачок понял, что она, наша «героиня», играет роль самостоятельной личности, независимого чиновника, способного принимать ответственные решения. На самом же деле она в три глаза следит и в три уха слушает, как думает по этому поводу Куку-М, не говоря уже о Хранителе Круглой Печати. А перед Белой Голубкой она готова мести дорожку собственным носовым платочком и бегом выполнять любую её прихоть.

И если Курносая Табакерка  участвовала в избиении Альки-дурачка, то, конечно же, с благословения какого-то начальника. А может быть с благословения всей Абсорбиловской политики и инфраструктуры? Что же это получается? С одной стороны, в рамках всей Абсорбиловки провозглашаются  мероприятия по вживлению человеческих душ в непривычную обстановку. Выделяются пособия, социальные квартиры. К старым и больным приставляются социальные работники. С другой стороны – что? «Гады! Сволочи! Вам запрещено участвовать в мероприятиях города Абсорбиловка! Идите отсюда! Проваливайте!»

Может быть, ничего подобного не было? Может быть, это фантазии воспалённого мозга Альки-дурачка? Может быть, три гражданина города Абсорбиловка в служебном кабинете два часа обсуждали планы совершенствования культурно-массовой работы с переселенцами из «оттуда»?

А может быть, это всё было? Но было по инициативе «начальницы», которую наиболее преданные коалиции члены городского совета предлагают называть директором? И если действительно нравственный погром  был учинён по инициативе Курносой Табакерки, то напрашивается вопрос. Почему она, Курносая Табакерка, до сих пор пребывает в ранге «начальницы»? Извините, «директрисы». Пытались было. Но получилось, как у великого комика: её выгнали в дверь, а она вернулась через окно.

                                      

 

                                                

 

                                                      А    ч т о    п о т о м…

 

     

       Ровно в восемнадцать Алька поднялся и нарочито спокойно вышел. Нюшка – в злобном недоумении. Не извинился. Не поблагодарил. Смотри на него! Его воспитывают, а он нос воротит.

       До Курносой  мало-помалу стало доходить, что произошло что-то не то, что должно было произойти. Зачем это «собеседование» было затеяно? Ах! Это не она! Это Нюшка! Конечно Нюшка со своим Хранителем. А принимал решение Куку-М, с него и спрос. А я тут не причём. «Я сидела и молчала, будто дело не моё». Курносая Табакерка чувствовала себя диким зверьком, загнанным гончими в безвыходное положение. Что-то надо предпринимать. Вся прошлая жизнь подсказывала, что это оставлять на самотёк нельзя. Народ хитёр и недоброжелателей множество. Ножку подставят так, что и сообразить не успеешь.  В первую очередь отмежеваться от Нюшки. Она мне не подруга, как она везде об этом надоедает. Не было никакого «совещания» и не было безобразного двухчасового выступления Нюшки. Надо Лене-секретарше внушить, что не было этого «совещания». Хотя дверь в приёмную была плотно прикрыта, Лена наверняка всё слышала. Нельзя было не слышать эти Нюшкины громы-молнии.

Ещё сидя в кабинете-курилке, слушая Нюшкину нелепицу и наблюдая тупо упёртую в никуда телесную бесформенность Курносой Табакерки, Алька-дурачок решил, что  работать с этими  монстрами нельзя. Не стоит терять самоуважение. Даже если бы платили тысячи. Подальше от этой темноты. Прочь от этого агрессивного невежества.

Нюшка же чувствовала себя превосходно. Жизнь складывалась как нельзя лучше. Директорство в кармане. Родные и близкие благодаря Куку-Б и Хранителю Большой Круглой Печати, спасибо им, великолепно вписались в элитную мелкотравчатость  Абсорбиловки. Мешал пустяк: никчёмность мужа. Казалось, во всём мире не найти более ленивого, более болтливого мужика, не способного заработать порядочную копейку. Даже на людях она могла упрекнуть Шатанчика: «Видишь, Алька своей засранке купил коралловые серёжки! А ты?»  Единственно полезное дело, которое придумал Шатанчик, это «проверять» около супермаркета мусорные корзины и из них выуживать выброшенные покупателями чеки.  Шатанчик не мог противостоять Нюшке. Открыть большой рот Шатанчик мог, но не к месту и не на Нюшку. Сразу после уже описанного «симпозиума» в «курилке» Курносой Табакерки Нюшка повелела Шатанчику: — Иди! Иди, що ты выпялился? Иди к этому умнику! И скажи ему, що я ёго видала в гробу!

Шатанчик без стука открыл дверь Алькиной квартиры и услышал безрадостный голос Суньки: «Аль. К тебе гость». Увидев Шатанчика Алька удивился, но внутренний голос  подсказал ему «Прояви гостеприимство».

— Заходи, не стесняйся… — Алька не умел притягательно улыбаться.  Зная за Шатанчиком слабость к выпивке, он без лишних вопросов достал из серванта начатую бутылку дорогого шотландского виски, стопки, шоколад, конфеты, печенье. Уговаривать не пришлось. Выпили по первой, по второй, по третьей. Хотели по четвёртой. Но Шатанчик вспомнил, что Нюшка его за чем-то посылала и ждёт его возвращения.

— Я так и знала! Говно ты собачье! Я тебя зачем посылала? Ты мне всю политику испортил! И де я тэбя подобрала? Ощасливила ту дуру, которая у тебэ була. Я ж була вольна як птиця! Уходи! Прибъю! Чтоб ты сдох! Нещасте мое! Иди! Я казала!…

Нюшка была уверена, что двухчасовая «проработка» Альки не дала ожидаемого результата. «Гад-сволочь» хихикает над ней. Хихикает над руководством Абсорбиловки. Убить его мало! Шатанчик всё-таки какой-никакой мужик. Он крепко скажет. Он умеет крепко сказать. Шатанчик так должен сказать, чтобы Алька-дурачок усрався.

— Ты понял, недоносок?

— Понял! Понял! Я уже иду!

Алька не защёлкнул входную дверь, не думал, что Шатанчик вернётся. А тот ворвавшись к Альке, обнаружил голосовые возможности не меньшие, нежели у Нюшки.

— Мы тебя разоблачили! Теперь мы знаем, как ты попал сюда! Решил поживиться за счёт Абсорбиловки! Не выйдет! У нас этот номер не пройдёт! Можешь обманывать в другом месте! У нас дураков нет!…

Алька вплотную подошёл к Шатанчику и выразительным жестом указал на открытую  дверь.

Манёвр с использованием «мужика» не принёс успеха и не удовлетворил Нюшку.  Ненависть продолжает свирепствовать в подсознании. Что делать? Выбежать на улицу и собрать вокруг себя толпу жителей? Упасть посреди дороги, грызть асфальт? С большим кухонным ножом ворваться к Альке и зарезать его? В жизни Нюшки уже было нечто подобное. Кончилось тем, что какой-то «дурак» плеснул ей в физиономию из пивной бутылки.  Не пожалел, только бы заткнуть «поганое хавало».

Впрочем! Нюшка вспомнила! Алька украл у неё швейную машинку. Украл и спрятал. Теперь должно быть по ночам кому-то латает подштаники. Вот я ёго и поймала!

Холодная январская ночь. Благочестивые евреи в кругу семьи отмечают субботу за накрытым столом, поют песни предков, чествуют друг друга, желают здоровья, успеха и богатства. В это время две фигуры крадутся в тени домов вдоль каменного ограждения. Фигуры прилипают к двери столярной мастерской, ключи от которой у Альки-дурачка. Фигуры явно хотят проникнуть в мастерскую. Достают из сумки слесарный инструмент. Слышится скрежет ножовки по металлу. Человек с острым  слухом мог бы услышать: — «За що я тебя кормлю? Перепилить железку не можешь. «Дохляк» с крестом…» Почему «дохляк»? И почему «с крестом»? Шатанчик готов рассказать, как ежедневно накачивает мускулатуру, как истово изучает Библию.

Алька-дурачок не сразу понял, что висячий замок с двери мастерской умыкнули злоумышленники.  Он подумал, что забыл закрыть мастерскую. И только, когда через неделю, в следующую субботнюю ночь, история повторилась, а замок с отпиленной дугой дети случайно обнаружили в мусоросборнике, Алька стал сопоставлять события.

— Какие же они евреи,- начал свои размышления Алька, — если так осквернили святую субботу? Какие же они сотрудники городского хозяйства, если вскрывают замки на городском имуществе? Какие же они служители культуры, если все их помыслы и дела из доисторического невежества? Какие же они блюстители порядка, если сами совершают беззаконие? Слишком серьёзны прегрешения, совершенные Нюшкой при активном участии Курносой Табакерки и двух Кукуев. Воздастся ли им за их преступления перед людьми и перед Богом?

 

Ч е м    д у м а е т    А л ь к а ?

 

Минули годы. Хорошие люди, умные, отлично понимающие «нашу» публику, говорят Альке: — «Забудь! Прошло столько времени. Не терзай себя. Не порть себе жизнь». Алька соглашается, обещает забыть, но забыть не может. Вновь и вновь всплывают в сознании одни и те же вопросы. Почему? За что? Зачем? Каждый раз напрашиваются одни и те же ответы.

Хотели захватить директорство клубом Колибри? Похвальное стремление. Кто в своей незрелости не мечтал стать лётчиком, танкистом? Кто позже, будучи обременённым сознанием своей значительности, не готовился стать ведущим специалистом в научно-исследовательском институте «Шило в мешке» или хотя бы Козлом Отпущения в конторе «Заготкапуста». Но быть директором клуба пенсионеров? Это ли не предел мечтаний?   А если должностной оклад этого директора так велик, что было бы престижно стать им? Тогда другое дело. Тогда, ради «приличного» заработка можно не только облаять, но даже убить. Тем более, что эта  «сволочь» мешает специалисту по созданию мнений  и запредельной лексике взойти на столь высокий пьедестал.

Но никто не мешал. Ан, нет! Мешал. И не один. Двое «гадов», откровенно в Алькином доме  перед лицом представителей муниципальной власти, Куку-М и Курносой Табакерки, показали, такая наглость, что Нюшку без намордника в народ выпускать нельзя. Не поверили. То есть сделали вид, что поверили. Сказали «Да-да, конечно». Но тут же замыслили предательство. «Надо думать, сами хотят  сесть в директорское кресло». – Так, отойдя подальше от Алькиного дома, обменялись сокровенными помыслами эти милые представители Абсорбиловской элиты. Что заставило их так решить, не смотря на то, что Алькой и Сунькой во всеуслышание было заявлено, что они не при каких обстоятельствах, ни один, ни вторая, не примут на себя должность, которая будет мешать им заниматься творчеством. Не поверили. Твёрдо были уверены, что и Алька, и Сунька так же безнравственны, как и они сами. Обязательно обманут. Резонно. Такой народ. Может быть, поэтому антисемиты и живучи, а антисемитизм процветает?

Хотели просто напакостить этим, уверенным в себе, уверенным в своём опыте, «гадам»? Как учила «Белая Голубка»: не поддаваться, не сдавать позиций, брать за горло! «Подумаешь, научились читать, писать и красиво говорить! Видали мы таких! Сами такие! Они решили заниматься творчеством? Ну, так мы им устроим творческую атмосферу! Они долго будут нас помнить». И устроили! Да так квалифицированно, что по прошествии нескольких лет эти «умные» не могут зализать раны, нанесённые квалифицированной рукой убийц.

Не зря к Альке прилипла кличка «дурачок». Иногда внимательно смотрит, но, извините, не фига не видит. В «тот» день, когда произошла, как показалось Альке, пустяшная  размолвка Нюшки и Суньки, Сунька пришла домой и тихо сказала: — «В клуб я больше не пойду». «Как это она не пойдёт в клуб,- подумал Алька – она без клуба ни дня жить не может. Обиделась. Попала коса на камень. Со временем всё образуется».

Надо было иметь страстное желание получить полновесное образование. Надо было преодолеть голод. Надо было в течение четырёх лет закончить полный курс филфака и получить красный диплом. Помогли два обстоятельства. В шесть лет она научилась читать и к шестнадцати прочитала, считай, всю мировую классику. В университете получала вопреки происхождению повышенную стипендию. Кроме того имела очень дружелюбный характер. В двадцать она преподаватель пединститута. И буквально с первого дня активный участник общества по распространению знаний, руководитель институтского драматического коллектива.

Нет необходимости повторять, как Алька и Сунька попали в Абсорбиловку. Нет необходимости убеждать читателя в том, что подготовка к выступлениям доставляла Суньке радость. Но особый творческий подъём давали сами лекции, их создание тут и сейчас на глазах у слушателей. О ком бы ни шла речь, Сунька находила в творчестве героя повествования, в его поведении или в окружающей обстановке узлы проблем, которыми увлекала слушателей и на протяжении лекции вела за собой, выстилая логическую дорожку. Должно быть, тёмных и злых административных функционеров необычность Сунькиных лекций пугала. И особенно пугали овации в конце этих необычных вечеров. Это было не по установленным канонам той страны, откуда они прибыли. Там каждое выступление должно было быть вымерено в соответствие с «верхними» указаниями. Особенно было недопустимо эмоциональное возбуждение аудитории. Может быть, поэтому  никто из «уважаемого руководства» Абсорбиловской элиты на этих лекциях не считал возможным присутствовать. Боялись? Чего боялись? Как-то не принято было в Абсорбиловском  обществе ходить на бесплатные лекции «какой-то» лекторши, никем не рекомендованной из «высоколобых». К тому же Нюшка и её «прилипалы» уверяли, что муж у неё  не еврей. Стало быть, она не кошерная, и общаться с ней грешно. А если будет принят закон о еврейском характере Абсорбиловки, то их надо будет определить в резервацию для «нечистоплотных».

«Суржик»! – Спохватился Алька. — «Суржик? Так звали меня соседи в деревне Саково. Суржик. Так называли самые близкие. Но не только это.                                 «Куку-М и Курносая Табакерка, а в купе с ними и Куку-Б и его оруженосцы неоднократно демонстрировали свою преданность предательству, готовность продавать библейские заповеди за чечевичную похлёбку.  Дух временщиков, завезённый словно блох, в Абсорбиловку, укоренил присказку-позицию «И так сойдёт».

Алька вспомнил того отца семейства, который в первой муниципальной предвыборной эпопее резонно ответил волнующимся «прямодушным» «Вам, что, больше всех надо?». Вспомнил и задумался: — «А мне, что, может то же больше всех надо? Что меня так волнует? Может быть то, что вновь прибывшие в Абсорбиловку «возносящиеся» не получают в достаточной мере душевной теплоты или положенной помощи? Ну и что? Кто-то от этого похудел? Ничего подобного! Всего-навсего понял, что тут, в Абсорбиловке, парадом командуют «наши», те же наглецы и казнокрады, которые обирали «рабочий класс» «там». Не скупись! Дай «на лапу»! И получишь то, что положено тебе по закону. И даже больше того. «Тут» тебя если и ждут, то ждут, чтобы обобрать».

От таких невесёлых раздумий стало у Альки на душе комфортно. И в его «солдафонской» головке мысли стали выстраиваться по ранжиру и с готовностью выполнять Алькины команды. Почему, например, Куку-М и Курносая Табакерка очень заинтересованно проталкивали Нюшку на должность директора клуба Колибри. Да только лишь потому, что имела Нюшка значительный опыт умыкания чужих финансов, паранойидальную веру в свою удачу, и особое чутьё на «флажки» следователей. Куку-М, пользуясь должностным доверием Хранителя БКП, выделял для клуба Колибри (читай: для Нюшки) планово-неподконтрольные деньги. Нюшку не надо было учить, куда девать эти деньги, выпавшие из городского бюджета. Таким образом, все члены «шайки-лейки» получали свой «навар». Кто для передачи выше, в фонд «своей» партии. Кто жене на бижутерию. Кто на мини-развлечения.  «А мне не надо это знать, — думал Алька, — не я придумал эти традиции, не  мне их отменять. Все хитроумные перипетии денежного карнавала вуалировались актами освоения аванса, выданного на «клубные мероприятия», в том числе на туманно-косноязычные «сказки» об известных певцах с демонстрацией затёртых до неузнаваемости видеосюжетов, на вечеринку «Песах ле дугма», и ещё на сказку о жизни и «творчестве» красавицы-актрисы, по совместительству любовницы каудильо…  Дальше, в таком же духе. Акты о расходах подписывали «ребята с нашего двора». Стало быть, концы в воду.  Ни один водолаз не отыщет.

«То, что меня облаяла тёмная-претёмная  Нюшка, руководимая столь же тёмной  профессиональной мошенницей, страстно жадной до измороси во чреве  Курносой Табакеркой, не фокус, а закономерность. Наверняка они являются представителями инвазивного вида неодомашненных жвачных, предпочитающих человеческую плоть сену. Полагаю, что наличие таких типов в составе этого народа уменьшает количество его сторонников и повышает дикость представлений о нём. Странно, почему до сих пор в законодательном порядке не пресекаются попытки развалить многоликое Абсорбиловское общество? Почему так хорошо работавшие в своё время формулировки о «врагах народа» в Абсорбиловке не применяются? А надо бы. Они стали бы составной частью масштабных мероприятий, призванных упрочить еврейский характер Абсорбиловки».

Алька-дурачок перевёл дыхание.  «Всё не о том! Причём тут национальные или религиозные проблемы? Разве об этом мои переживания? Разве я должен волноваться о том, грабят ли они, эти милые бесполые обезьяны, городскую казну? Или не грабят? Куда передают сворованные крохи?  Стоит ли волноваться об этом?

Может быть меня волнует то, что клуб Колибри за последние годы под «чутким» руководством Нюшки, и как было предопределено не очень культурным Куратором Культуры Куку-М,  из самодеятельного коллектива любителей искусств превратился в казарму, где роль унтера Пришибеева исполняет Нюшка, а роль Кота Базилио – Курносая Табакерка? Нет! Уже не волнует.

Может быть, мне не наплевать на ложь, сочиняемую штабом Культурных Кураторов и их милых каштановых болонок: Курносой Табакерки и Нюшки? Не наплевать! Особенно не наплевать, когда к созданию мифов о преступной деятельности Альки подключаются «многоопытные» следователи-криминалисты во втором, а может быть в третьем, поколении. Один такой мастер, способный видеть сквозь время и добротные двери, проник в Алькину спальню и тщательно вынюхивал подушки: а вдруг Алька и Сунька не спят в одной постели. Это будет доказательством того, что они не муж и жена, а преступное сообщество, «шпионский шалман».

Наконец Алька-дурачок вышел на «чистую воду». И вновь загорелось в нём пламя горечи и стыда за народ, который на своей богобоязненной почве выращивает такие «фрукты», как Курносая Табакерка и Нюшка.  Прошедшие годы не смогли погасить это пламя.

Это они! Куку-М. Высокий, красивый, эрудированный, красноречивый. Душечка многообещающая. Говорят, что купил долю в разработке и продаже недр в одной из бывших республик. Городскими делами Абсорбиловки не занимается – некогда. Сдал на откуп свои функции Курносой Табакерке. Несмотря на физическую зрелость и отменное здоровье в сексуальных преступлениях не замочен.

«Это они! Курносая Табакерка! Не то «начальник отдела», не то «начальник управления». Теперь, говорят, «директор» абсорбиловости. Каковы её функции? За какие деяния на её счёт поступает ежемесячно немалая сумма из муниципального бюджета? Сколько? Она точно знает, сколько. А за какие дела? Она не знает. Никто не знает. Хранитель Большой Круглой Печати тоже не знает. Куку-М подсовывает ведомость на очередной месяц. Хранитель «подмахивает» — дело сделано.

Это они! Курносая Табакерка. Окружила себя прикормленными спутниками. Это она, очнувшись от судебных дрязг, протянула руки к своей пастве и возвестила: — «Люди добрые! Думайте о совершенствовании моей работы. Мне стыдно получать такие бабки за своё безделье! Помогите! Придумайте мне занятие. Оградите меня от мук душевных, от стыда круглосуточного.  Избавьте меня от кошмарных бессонниц.  Не загоняйте меня в петлю.  Приходите ко мне в кабинет. Поделитесь со мной своими светлыми мыслями».

Это всё они! Нюшка! «Чёрный человек». Из каких спецприёмников вынырнула, никто не знает. Как попала в Абсорбиловку, никому не известно. О чём толковала Куку-М и Курносой Табакерке, какие легенды им рассказывала, что они её без задержки определили в директоры клуба Колибри?

Это всё они. Куку-Б. Специалист по закулисным мероприятиям. Абсолютно глух и слеп к понятиям чести, совести, преданности идеалам и верности коллегам по службе. Прыгунчик — имеет большой талант скакать по головам коллег из коалиции в оппозицию и наоборот. Представляет себя коллегам по службе непьющим. Но выпив, становится общественно опасным.

«Это они! Это к ним у меня особые претензии! Это к ним у меня особый счёт! Не к тому, что они мздоимцы. Не к тому, что они не на своих местах. Не к тому, что каждый из них готов принести в жертву своего «коллегу» ради своего благополучия. Не к тому, что никто из них не знает простого правила: обидел — извинись. Не к тому, что злобная зависть сжигает их внутренности. Мне наплевать, что они мерзавцы и продажные шкуры.

Мой счёт к этим, с позволениям сказать, людям, присвоившим себе право издеваться над не похожими на них, по другому поводу. Мой счёт к ним открытый, не замутнённый ложью выгоды. Мой счёт суров. Мой счёт бескомпромиссен.

Вы убили мою жену, мою женщину, мою любовь. Вы убили мать моих детей, бабушку моих внуков и правнуков. Вы убили человека, который никогда никому не сказал неучтивого слова, не сделал недоброго деяния. Вы поинтересовались, какую продолжительную, сложную, разнообразную, временами невыносимо тяжёлую жизнь она прожила?  Вы убили человека, переполненного благодарностью к Абсорбиловке за достойный приём, за возможность в полную силу посвятить себя любимому делу. Чем вы думали, когда, вдоволь поиздевавшись над беззащитной женщиной, когда её сердце истекало кровью, не принесли своего извинения. Это вы в своём злобном и поспешном забеге на жалкую кучку денег повергли мою любовь в ужас общественного отторжения. Это вы не заметили, как ваши бесноватые пляски разрушали богатую талантами личность. Это вы не хотели увидеть того, что моя любовь лишена была кожи. Вы били её по живому. Вы достигли желаемого. И за эти «достижения» вы должны уплатить. Но, как и чем вы мне уплатите?

Если бы я был неразборчив в способах общения с врагами своими, как делаете вы, враги мои, если бы я мог позволить себе оголить свой меч, не беспокоясь о том, как этот жест оценят люди, если бы моя любовь не повторяла мне «Оставь их Богу», я должен был бы обезглавить вас! Но этого пока не случилось. Не замарал руки свои вашей ядовитой кровью. Слава Богу, пока».

Артур Орлов

 

 

        

 

 

 

 

 

 

 

                                                    

 

 

.