Жизнь как победа над войной

 

«Конечно, без немцев не было бы холокоста в Литве.

Но все же местные коллаборационисты много значили.

И в Вильнюсе, и в Каунасе были литовские роты, которые занимались расстрелами евреев.

Погромы же были и до, и во время оккупации.

Да, местные, перешедшие на сторону немцев, были везде – и в Украине, и в Белоруссии, но не в таких масштабах, как в прибалтийских странах.

Конечно, были среди литовцев и те, кто прятал евреев, рискуя своей жизнью, их имена мы собрали в музее «Яд ва-Шем».

Я спешу на интервью и немного опаздываю из-за вечных тель-авивских пробок.

Звоню в 17-10:

«Где вас искать?», и он удивленно отвечает:

«Я жду вас уже десять минут, договаривались ведь в пять».

Военный человек даже в свои 91 и даже в Израиле остается пунктуальным, думаю я, чувствуя себя виноватой.

Ицхак Арад — настоящая легенда.

Человек, который воевал почти 30 лет, в юности — партизан, один из тех, кто создавал израильскую армию и защищал независимость страны.

Он же – историк, автор нескольких научных трудов и книг,  многолетний директор музея «Яд ва-Шем». 

Про него нельзя сказать «старик» — у него твердая походка, острый ум и юношеский интерес к жизни.

Он охотно принимает гостей, выступает с лекциями, любит петь старые военные песни.

Его русский – с  отчетливым прибалтийским акцентом, ведь «я литвак» —  говорит он сам о себе.

И признается, что хотя Израиль его главная родина, где-то в сердце есть теплое место –  Швянченис.

С него мы и начинаем разговор.

—  Мы беседуем накануне 22 июня,  годовщины начала войны. Вы помните этот день?

— Конечно, помню. Это был прекрасный летний день. Я встретил его в Швянченисе, маленьком местечке в Литве, 90 км северо-восточнее Вильнюса. Я там родился, а  потом мы с родителями уехали в Польшу, и в 1939 году, когда немцы пришли в Варшаву, оказались в гетто. Нам с сестрой удалось бежать – мне тогда было 13, сестре 15 лет.  Родители же мои остались в Польше, и потом погибли.

И в тот день, 22 июня, планировался какой-то праздник на озере, куда должны были приехать представители городской управы. Мы пришли, ждем, вот уже 9 утра – а никто не приехал. В небе, очень высоко, мы видели самолеты, но даже и подумать не могли, что немецкие. Подождали еще немного и пошли обратно в местечко, а там уже из репродукторов услышали речь Молотова. Помню эти слова, которыми заканчивалась его речь: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

Мы радостно думали, что вот сейчас увидим, как Красная армия идет на запад. Но увидели другое – советские военные части потянулись на восток. Сначала на транспорте, потом пешком, потом без оружия… У нас же в местечке через два дня уже никакой власти не было.

— Это так быстро произошло?

— Утром 24 июня мы встали – а власти больше нет. Мы с друзьями решили бежать в сторону Минска, Полоцка. Мне было почти 15, родителей не было, держаться не за кого. Но мы могли идти только пешком, а немецкие танки двигались быстрее. Через 20 км в нас начали стрелять – причем, литовцы, которые в 1940 году стали частью Красной армии, а после нападения Германии развернули оружие против красноармейцев. Так что нам пришлось вернуться обратно.

А 25 июня в Швянченис вошли немцы. Я помню, как наблюдал за этой картиной – по главной улице с одной стороны едут колонной немцы на мотоциклах, а с другой — движется мотоцикл с коляской, в нем два советских офицера с пленным немцем.   Когда офицеры увидели колонну,  пленного тут же застрелили и побежали, а немцы погнались за ними. В это же время на дорогу выходит четверо красноармейцев с поднятыми руками, а немцы их всех расстреливают.

— Вам тогда было страшно?

—  Тогда мы еще ничего не знали. Ведь тотальное уничтожение евреев началось только после вторжения в СССР.  Мы понимали, что нас может ждать гетто, принудительные работы, но расстрелов не боялись. В декабре 1939 года, когда я перешел через границу, я надеялся, что мы с родителями воссоединимся.  Но теперь я даже не знаю, как и когда они погибли. Может быть, во время ликвидации варшавского гетто, может быть, во время восстания. А может быть, умерли от голода и болезней.

— И когда пришли немцы, вы снова убежали?

— Да, в лес, попал в первую партизанскую группу в Литве. Там у меня появилось новое имя, потому что всем было велено поменять имена, чтобы не пострадали семьи. И, хотя у меня никого уже не было, командир сказал – надо . И назвал меня Анатолием, а мою настоящую фамилию Рудницкий поменяли на Куницкого. Так я на всю жизнь и остался Толькой. Уже потом, когда приехал в Израиль, несколько месяцев прожил под настоящим именем Ицхак, но как только в армии понадобились «клички»,  я сказал про «Тольку». С тех пор так все и зовут – и даже для внуков я «саба Толька».

— Вы были совсем молодым человеком, почти ребенком. Чем вы занимались в партизанском отряде?

—  Да, я был самым молодым в отряде. У нас была группа из пяти человек, и мы пускали под откос поезда. Ведь у немцев основное снабжение шло по железной дороге, и мы 16 составов подорвали.  Две-четыре недели мы шли, днем в лесу, под вечер заходили в хутор, ели, немножко отдыхали и шли дальше. Сейчас это кажется даже  романтическим. В нашем отряде были и литовцы, и русские, было несколько настоящих уголовников, которые до войны сидели в тюрьмах, потом бежали из плена. До сегодняшнего дня помню некоторые песни, которым они меня учили.

— Вы говорите, заходили в дома. Как к этому относились люди?

— Со временем мы уже знали, кто нам сочувствует, где можно остановиться. Конечно, приходилось с оружием в руках брать еду. Но и за девушками ухаживали, и  самогонку пили.  Так было до июля 1944 года, когда нас присоединили к Красной Армии.

—  Раз мы заговорили о местном населении и о том, что не все сотрудничали, скажите — правда, ли, что литовцы начали уничтожать евреев еще до  прихода немцев?  Как вы это можете объяснить, ведь вы тот редкий человек, который видел все своими глазами и в то же время занимался этим как историк, знаком с большим количеством документов.

— За те несколько дней, когда советские власти уже  убежали, а немцы еще не вошли, были  убиты тысячи евреев. До  войны в Литве жило 150 тысяч евреев. Когда присоединили Вильнюс, стало 220 тысяч. Был антисемитизм, конечно, например,  еврей не мог быть офицером армии, служить в полиции, в правительстве. Но в целом евреи жили неплохо.  А еще в Литве была нелегальная коммунистическая партия числом около 2000 человек, треть из которых были литовцами, а еще треть – евреями. И когда пришла советская власть, коммунисты стали властью. Целых 700 евреев!  Так что литовцы считали всех евреев просоветскими.

Интересы у евреев и литовцев  были противоположными. В 1940 году Литва могла быть или немецкой, или советской. Когда советская армия взяла Литву, евреи встречали их цветами, потому что альтернативой была Германия. А  литовцы, наоборот, больше хотели немцев. Так что они сразу же оказались с разных сторон баррикад.

Конечно, без немцев не было бы холокоста в Литве. Но все же местные коллаборационисты много значили. И  в Вильнюсе, и в Каунасе были литовские роты, которые занимались расстрелами евреев. Погромы же были и до, и во время оккупации. Конечно, местные, перешедшие на сторону немцев, были везде – и в Украине, и в Белоруссии, но не в таких масштабах, как в прибалтийских странах. Конечно, были среди литовцев и те, кто прятал евреев, рискуя своей жизнью, их имена мы собрали в музее «Яд Вашем».

Так вот из этих 220 тысяч около 10-15 тысяч успели убежать. Еще несколько тысяч были изгнаны в Сибирь еще до немецкого вторжения. Другие расстреляны или угнаны в Германию, некоторые, как я, ушли в партизаны, жили по поддельным документам. И после войны в Литве осталось не больше 1500 евреев.

— А как вы оказались в Израиле?

—  Дома я воспитывался в еврейских традициях, учился в еврейской школе, говорил на иврите. Об Иерусалиме знал раньше, чем о Варшаве, хотя жил в Польше. И сколько я помню себя, всегда хотел приехать в Эрец Исраэль. И в гетто, и в  партизанах, знал – рано или поздно я буду здесь. Так что когда Берлин пал, уже в апреле 1945 года я бежал в Польшу, оттуда  в Братиславу,  потом в Будапешт —  по фальшивыми документам, конечно. Помогали нам люди из движения «Бриха» («Побег»).  Из Будапешта мы попали в Австрию, там перешли границу Италии, где встретились с теми, кто воевал в британской армии в составе палестинской бригады. И уже оттуда была организована нелегальная доставка сюда. Так что 25 декабря 1945 года 250 человек, бывшие солдаты, военные инженеры, партизаны, все молодые —  приплыли на корабле в Наарию.

— И снова попали на войну?

— Первые четыре месяца я жил в кибуце. Но, поскольку тогда разворачивалась борьба против англичан, то я пошел в подполье, в «Пальмах», стал там инструктором подрывного дела. Мне было 19 лет, но я уже был опытным подрывником. А потом началась война в Иерусалиме и я командовал подрывным взводом.  И так получилось, что остался в армии надолго: командовал первой танковой бригадой, потом батальоном, потом всеми танковыми войсками. Во время службы и среднюю школу закончил, затем армия отправила меня в университет, где я получил профессию историка и даже сделал докторат. Служил до 1972 года,  пока мне не предложили возглавить музей «Яд Вашем».  Да и потом, в 1973 году, возвращался – когда была война Судного дня.

—  А как вообще началась история с «Яд ва-Шем»?

— Тогдашний заместитель премьер-министра Игаль Алон был моим командиром в «Пальмахе». Он и предложил мне уйти из армии и стать директором «Яд ва-Шем». Я взял пару дней на раздумья, пошел к начальнику генштаба Давиду Элазару, мы с ним тоже воевали вместе и сказал ему: «Я сам пережил Катастрофу. 30 лет своей жизни я отдал армии. Другую часть жизни я хочу отдать памяти того мира, откуда я приехал».

Так что следующие  21 год я был директором «Яд ва-Шем». И ушел с поста только тогда, когда решил посвятить себя исследованию истории Холокоста в Советском Союзе. В итоге было издано два тома — на  английском, на иврите, на русском. Потом писал о польском Холокосте, всего у меня семь больших исследований.

— Тяжело было об этом писать? Возвращаться в это время?

— Я всегда  воспринимал это как долг. Ведь для того, чтобы исследовать Холокост в Советском союзе, надо знать русский, немецкий, иврит, идиш, польский. Кроме того, надо иметь возможность хотя бы читать на  украинском и белорусском. Не так много  сегодня людей, которые могут заниматься этим, молодых нет вообще – я вхожу в академический совет музея и вижу это. А моя жизнь сложилась так, что я эти языки знаю.

— Сегодня столько мифов вокруг войны. Вы историк, вам  в начале девяностых дали доступ в закрытые архивы СССР, вы знаете гораздо больше, чем большинство из нас. Как вы считаете, была ли альтернатива?

— Смотрите, еще в  1924 году в «Майн Кампф» Гитлер писал о том, что у Германии теперь всего 5 тыс. кв. километров, это слишком мало для великой страны. И будущее Германии – на востоке. Он писал, что «русско-немецкую аристократию, которая построила Российскую империю, сменили «жидо-большевики», и это хорошо —  мы теперь покончим и с коммунистами,  и с евреями одновременно». Так что его поход на восток был неизбежен. Другой вопрос – Сталин был убежден, что Германия будет, как в Первую мировую, воевать с другими капиталистическими странами, и на это уйдет несколько лет. А за это время Сталин рассчитывал восстановить свою армию, в которой он уничтожил 80% руководства.

Я держал в руках документ от 18 августа 1939 года: Сталин созвал Политбюро и рассказывал о том, что война неизбежна, но он идет на договор Молотова-Риббентропа, потому что немцы и другие капиталисты будут еще долго воевать друг с другом, ослабнут, и тогда, утверждал он – «через несколько лет вся Европа будет наша».  Он был убежден, что Германия пойдет на Англию, а этого не произошло.

А Гитлер хотел начать войну еще в апреле 1941 , но нужно было помочь итальянцам в Греции. Так что он потерял два месяца – ровно столько, сколько ему не хватило под Москвой, когда началась зима.

— Но ведь была информация,  что нападение начнется именно 22 июня?

— Да, и много, из разных источников. Пограничные войска сообщали о скоплении сил на границе с Польшей. Немецкие самолеты летали над Советским Союзом, а Сталин приказывал не стрелять, чтобы не было провокаций. Были перебежчики, немецкие коммунисты, которые переплывали Бук буквально за несколько дней и сообщали о том, что есть приказ, англичане присылали  свои данные. Но все — мимо. Потому что была концепция: Гитлер идет против Англии. И все, что не вписывалось в эту концепцию, отвергалось.

Так в истории часто бывало. Американцы в декабре 1941 года имели информацию о грядущем нападении на Перл-Харбор. И у нас, во время войны Судного дня, тоже были сведения, которым не поверили, а зря.

— Почему история никого не учит? Почему даже изученный опыт Второй Мировой не спасает?

— Такова история человечества – не бывает времени без войн. Двадцатый век был ими полон, и после Второй Мировой случились Вьетнам, Корея, все эти войны в Африке, сегодня – в Сирии, на Украине. У нас здесь каждый день может быть война, и мы строим новые квартиры с безопасными комнатами, потому что в любую минуту может начаться бомбежка.

Когда мы в 1948 году воевали,  думали – ну все, последняя наша война. В нашей бригаде в «Пальмах» было 1000 человек, из них 400 погибло в Иерусалиме. В моем взводе половина ребят погибло. Мы ночью воевали, днем хоронили товарищей и следующей ночью снова шли. Но мы надеялись, что закончится война – и будет мир.  Но потом у меня дети служили в армии, затем внуки  и через несколько лет и правнуки отправятся. Мы все время готовы к войне, но жизнь-то все равно идет, и смотрите, сколько мы всего сделали – новые технологии, большие города…

И Ицхак — Толька показывает мне фотографию со своего 90-летия, где в кадре с трудом помещается вся его огромная семья – у него трое детей, одиннадцать внуков и восемь правнуков.

Это его личная победа над войной.