Пьеху любят если не все, то очень многие. Имя этой певицы давно уже стало для нас своеобразным эталоном исполнительского мастерства. У неё изысканный и безупречный сценический вкус. Никто и никогда не мог упрекнуть певицу за слепое следование модным эстрадным веяниям: она сама всегда была здесь законодателем.

Не все, наверное, знают, что Пьеха – первая в стране исполнительница, запевшая по-европейски. И опять же не подражательски, а органично, с присущей только ей манерой. Пьеху невозможно представить погрузневшей, осунувшейся, угрюмой или агрессивной, в некрасивом, вызывающем наряде, с крикливой прической, с другими расхожими эстрадными «прибамбасами». Она всегда – сама элегантность, при взгляде на которую непременно поднимается настроение и хочется подпеть, неважно, есть у тебя голос или нет.

Врожденную и воспитанную интеллигентность Эдита Станиславовна проявила и в личной жизни. Несколько лет она работала под художественным руководством Александра Броневицкого. И была его супругой. Потом они разошлись. Пьеха сама воспитала дочь Илону (и какую дочь!), не покинув сцены. Но обиды, злости (вполне понятной, если исходить из обыденной житейской логики) на бывшего мужа не затаила. Благодаря в основном её усилиям, память о Броневицком как неординарном эстрадном деятеле до сих пор хранится в отечественной культуре. Его последний юбилей певица лично организовала и провела на самом высоком уровне.

Наконец, не будем забывать едва ли не главный феномен, связанный с именем этой исполнительницы.

Она (случай уникальный!) сумела стать органической частью нашей отечественной культуры, настоящей народной артисткой, придя в Советский Союз совершенно из другого мира и в такие времена, когда подобные поступки, казалось, невозможны были в принципе.

– Впрочем, Эдита Станиславовна, об этом лучше вам самой рассказать читателям «Столетия».

– Мои родители – поляки. В поисках работы перед Первой мировой войной эмигрировали и поселились в шахтерском поселке юга Франции. Папа спустился в забой шестнадцатилетним, а в тридцать семь мы его похоронили: скончался от профессиональной болезни – силикоза. Следом за ним умер и мой старший семнадцатилетний брат, проработавший три года в забое.

Выпали на мою долю и жестокость фашистской оккупации, и голод, и холод – детство не было беззаботным. Во Франции я прожила девять лет. Вторые девять лет – в Польше, куда мама вернулась с отчимом. Там мы тоже обитали в шахтерском поселке. Росла я болезненной, худенькой, этаким заморышем. Но, видно, от родителей унаследовала хороший инстинкт самосохранения.

Бегала, прыгала, непоседой слыла. В школе, потом в педагогическом лицее уже была заядлой спортсменкой – не занималась разве что лишь тяжелой атлетикой. Сейчас на спорт у меня почти не остаётся времени, однако той, лицейской, закалки хватает. В школе и лицее училась очень хорошо – и собственной настойчивости хватало, и мать с отчимом – суровые, но справедливые люди – меня хорошо подстегивали. За отличные успехи в учебе в 1955 году получила право приобретать дальнейшее образование в Советском Союзе. Училась в Ленинградском университете на психологическом отделении философского факультета. Заканчивала его уже заочно – вовсю концертировала.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о том, почему и как стали петь.

– Пела с детства, хотя в семье ни у кого особых музыкальных способностей не наблюдалось. Солировала в лицейском хоре. А в Ленинградском университете… Здесь всё произошло, как в настоящей сказке. Несколько раз спела в общежитии, и меня быстренько оформили в художественную самодеятельность. Как-то в Таврическом дворце проходил вечер первокурсников. Меня попросили спеть что-нибудь. Исполнила свой «Червонный автобус». Четыре раза вызвали на «бис». А поскольку я действительно хотела, нет – страстно желала петь, то это поощрение как бы катализировало мои честолюбивые намерения. Чтобы иметь возможность проявлять свои певческие способности (они тогда для меня были несомненными), записалась в хор польского землячества. Там меня и приметил Александр Броневицкий – будущий руководитель ансамбля «Дружба». Впрочем, такое название мы получили только в 1958 году, когда впервые выступили в зале Ленинградской филармонии. А в то время Саша ещё руководил студенческим безымянным коллективом. Он и пригласил меня выступить в Голубом зале прославленной консерватории. Там же присутствовал Василий Павлович Соловьев-Седой, который, по слухам, очень тепло отозвался о моем исполнении…

– Он сказал: «Эта девочка открыла новый стиль в нашей эстраде».

– Тронута такой осведомленностью.

– Ну, во-первых, я готовился к интервью с вами, а во-вторых, являюсь вашим многолетним поклонником из принципиальных соображений. Да, мы любим вас за голос, тембрально ни на кого не похожий; за вашу манеру исполнения – мягкую, доверительную; за то, что даже в самые незатейливые поэтические строки вы органически вкладываете юмор, иронию, раздумья. Но в главном, думается, мы отдаём вам симпатии потому, что, несмотря на женскую и исполнительскую хрупкость, вы на протяжении уже нескольких десятилетий являете собой как бы спокойный остров в бушующем море музыкальной жизни, серьезно пораженной «роковой» болезнью…

– Я в своих оценках не столь категорична. Всё дело в том, что молодежь – всегда сторонница музыки эпатирующей. И это закономерно. Я ведь тоже когда-то начинала с того, что не пела, а голосила. Хотелось, знаете ли, на весь мир прокричать, да погромче, чтобы люди услышали, какая я счастливая в свои восемнадцать лет. Конечно, критики, специалисты, просто доброжелательные люди сразу заметили, что «молодое дарование» нуждается в хорошей школе. А меня такие советы застали врасплох: петь же я умею, чего же ещё от меня хотят? Но хватило ума серьезно заняться вокалом, изучить теорию музыки, наконец, пуститься в поиски своей песни, перестав петь всё, что под руку попадало.

Училась у Клавдии Ивановны Шульженко, у других мастеров отечественной песни. Главное в этих поисках заключалось в том, что я на эстраде не опровергала, не зачёркивала всего того, что было до меня – старалась себя выразить. Это непросто в зрелом возрасте, в молодые годы – тем более.

Опираясь на те свои университеты, могу сказать: главная беда нашей современной эстрады (это уже конкретно по вашему вопросу) заключается в том, что семнадцати-, восемнадцатилетние и более молодые её хозяева агрессивно отвергают всё с порога: мы – хорошие, все остальные, кто играет и поёт не так как мы – плохие. Хуже всего, что за этой агрессивной самодовольностью редко стоит труд. Большинство молодых поют, как все, стремясь шокировать публику чем угодно, кроме мастерства. Но если кто-то ищет, стремится сказать своё слово в исполнительстве, в формах подачи, то это же замечательно! Как не порадеть такому дерзновению…

С другой стороны, и об этом тоже надо сказать со всей прямотой, в вокально-инструментальном буме во многом повинны руководители филармоний, концертных помещений, всевозможные продюсеры. Они воспринимают интерес публики к ансамблям, исполнителям только с коммерческой стороны. Нездоровый ажиотаж вокруг поп-музыки используется для меркантильных целей. Это благодаря таким «законодателям» появилось понятие «концертная площадка», которая вмещает много слушателей. В эстрадном лексиконе давно установилось деляческое «сеанс». В погоне за выгодой исполнители традиционно стали петь под фонограмму. По-прежнему живуч термин: «Едем на чёс», то есть в города и веси, где неизбалованная публика позволяет попросту «чесать деньги». И получается, что концертов на местах много, но вкусы публики не только не развиваются – наоборот деградируют.

– Эдита Станиславовна, прекрасно понимаю, что не все воспоминания доставляют вам радость, тем более, что вы и не первый раз ими делитесь, но уж коль скоро интервью с вами приобрело некий ретроспективный характер, понятный с оглядкой на ваш большой юбилей, то расскажите, пожалуйста, о тех трудностях, которые вам пришлось преодолеть после ухода из ансамбля «Дружба».

– Он случился в 1976 году. С тех пор, естественно, многие моменты потеряли остроту и для моих поклонников, и для меня самой. Могу лишь заметить, что до определенного момента Саша был для меня непререкаемым авторитетом, и подчинялась я ему беспрекословно. Но потом и человеческое, и творческое мое «я», что называется, потребовало свободы. Саша поначалу расценил это лишь как мой дамский каприз, а когда всё же понял (человек он был очень умный, хотя и очень властный) глубинную суть наших разногласий, то было уже, как говорится, поздно – я ушла. Тогдашне расставание с коллективом явилось серьёзным моим Рубиконом. Всё взвесив, я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что либо наступит конец моей певческой карьеры, либо я сумею всё начать сначала.

Семь, нет, восемь лет понадобилось на то, чтобы довольно не простой организм, имя которому «Эдита Пьеха», «зафункционировал» нормально, чтобы в нём восстановилось ровное кровообращение, чтобы мне поверили, меня поддержали люди, чтобы появилась хорошая техническая база, без которой современный эстрадный исполнитель ничто.

Откровенно говоря, сейчас мне не в пример легче, чем было в начале восьмидесятых. И дочь Илона помогает, и зять, и даже внуки стараются хоть чем-то подсобить бабушке. А ведь ещё несколько лет назад я сама вынуждена была ходить после концертов по различным учреждениям и организациям и говорить: «Здравствуйте, я импресарио Эдиты Пьехи». Аппаратура, свет, звук, репертуар, костюмы, съёмки, записи, переговоры – всё это и ещё многое другое висело на мне одной.

Порой мне казалось, что живу по меньшей мере в нескольких ипостасях. Эдита – женщина, мать. Эдита – артистка: за час до начала концерта я сама себя приводила в боевую готовность – костюм, прическу. После концерта ехала домой и превращалась уже в администратора. Планировала, что предстоит достать, кому позвонить, что сделать.

Уточняла репертуар к гастролям, заботилась о том, чтобы вовремя напечатали программки и верный ли в них текст. Доставала билеты летом в южные города, пробивала отдельные номера для своих музыкантов, чтобы могли репетировать.

Отдаю себе отчёт в том, что для некоторых читателей эти сведения из моей мятущейся жизни представляют не самый жгучий интерес, но ведь для меня то были огромные трудности, которые преодолевала в одиночку. С учётом этих обстоятельств могу сказать больше: на моей памяти немало одаренных, способных певцов так и не состоялись как артистичные личности только из-за того, что не сумели преодолеть перечисленные мною трудности, не находили в себе способностей к администрированию.

– По моим подсчётам за многолетний период вашего пребывания на эстраде, вы побывали в тридцати пяти странах. В некоторых – по несколько раз. Какая из зарубежных поездок наиболее вам запомнилась, кроме, конечно, Афганистана, где мы с вами тоже встречались. Поэтому о гастролях туда расскажите, пожалуйста, подробнее.

– Действительно по миру поездить пришлось. Довелось мне выступать в знаменитой парижской «Олимпии». Причём за повторное выступление, ведение программы и исполнение песен на французском языке я была награждена орденом «За укрепление дружбы». Очень горжусь этой наградой. Не в меньшей степени и тем, что искусство в нашей стране всегда было и остается посланником мира и дружбы между народами.

Что ещё вспомнить? На Кубе, например, мне присвоили звание «Сеньора песня». Скажите, разве это не трогательно с учётом того обстоятельства, что на острове исполнителей очень много, и многие певцы туда постоянно ездят на гастроли.

А поездки в Афганистан и в самом деле – особая статья. Многажды там побывала. Первый раз приехала на празднование годовщины апрельской революции. В программу включила песни, которые по образному и мелодичному ряду были понятны афганским слушателям. Пела на пушту и фарси.

– Нынче многие артисты предпочитают открещиваться от своих посещений той войны…

– Во-первых, не так уж и многие. Из известных – Кобзон, Розенбаум гордятся своими командировками «за речку». А я была там первой советской артисткой. Во-вторых, сейчас вспоминаю свою учительницу, Клавдию Ивановну Шульженко. Всю войну она выступала перед солдатами на фронте. И не очень при этом заботилась о своем благополучии, даже о жизни собственной не думал. Знала, что её пение нужно слушателям. С мыслью об этом ездила туда и я.

С высоты прожитых лет, оглядываясь назад, понимаю, что та война была далеко не самая праведная с нашей стороны. Однако те, кто на ней воевал, даже не подозревали об этом, как и я, кстати. Мы выполняли свой долг: они – воинский, я – артистический, гражданский. Комментировать данное обстоятельство, тем более оправдывать его в чьих-то глазах, не вижу необходимости.

Однажды, в разговоре с журналисткой, я призналась, что очень ждала звания народной артистки Советского Союза, чем вызвала крайнее её удивление и даже раздражение. Как же так, возмутилась дама, ведь быть известной в застойные времена – значит, служить тоталитарному режиму. Нет, я служила всегда людям.

И звание для меня было только лишь признанием народным, что в большинстве случаев так оно и было. Я получила это высокое отличие только в 1985 году, с началом так называемой перестройки, потому что честно стояла в очереди, не стремясь никого оттолкнуть локтями, не прибегая к протекции.

Возвращаясь к Афганистану, замечу, что жили мы там в архискверных условиях.

Мне приходилось кормить сухарями крыс, чтобы смягчить их агрессивность.

Верите, спала в сапогах – боялась, что укусит крыса.

Ни одного концерта за все мои посещения Афгана не состоялось в полном нашем составе:

один-два музыканта обязательно страдали расстройством желудка.

Слава Богу, никто из нас не заразился серьезной болезнью.

– По своему опыту (поймал гепатит) знаю, насколько это было элементарно.

– Как ни странно, но и такие волнения отодвигались тогда на второй план. На первом стояли концерты. Я дала их за сотню. Однажды выступали на окраине Кабула, в кинотеатре. Представьте наше состояние: на сцене три десятка артистов, в зале – меньше двадцати слушателей. Работаем. Первое отделение заканчиваю афганской песней. Выхожу на второе – зал полон и буря аплодисментов. Потом пела для афганцев только в переполненных помещениях. Восток действительно – дело тонкое. Слух, во всяком случае, там разносится с быстротой молнии. Когда люди узнали, что я пою на их языке, стали ломиться на мои концерты. После первых гастролей меня назвали самой популярной в Афганистане зарубежной актрисой (певица награждена медалью Афганистана «Воин-интернационалист». – М.З.).

– Несколько слов о ваших поездках по стране. По их числу вы тоже бесспорный лидер среди отечественных эстрадных артистов. Но если откровенно – не устаёте от своих частых гастролей?

– Что и говорить: разъезжать по городам и весям – не только удовольствие. Случается, что несколько дней кряду даём по два концерта. Кроме того, я лично не перечеркнула и такое понятие, как общественная работа, не связанная с выступлением на эстраде. Даже в наш меркантильный век я лично откликаюсь на «бесплатные» мероприятия для тех же воинов нашего Западного военного округа. Хотя, Бог ты мой, как сейчас всё это для меня непросто!

С другой стороны, наверное, ничто так не поддерживает меня в творческой форме, как мои многочисленные вояжи по стране.

Утверждаю совершенно искренне: нигде в мире нет такой благодарной, отзывчивой и понятной публики, как мои соотечественники. В этом смысле я очень счастливый человек. Могу выйти на центральную улицу, скажем, Оймякона и буду узнана многими людьми.

Разумеется, в популярности, как и во всём, есть обратная сторона. Однако осознание своей нужности, востребованности по очень крупному счету – это едва ли не самый главный стимул в моем творчестве. При этом я всегда отдавала себе отчёт в том, что моя публика – люди, живущие своим трудом. Как правило, они отдают предпочтение мелодии. В этом направлении работала и работаю. Понимаю, что нельзя всем нравиться. Мой директор права, когда говорит: «Ты не красно солнышко, чтобы всех обогревать». Поэтому выбираю песни со смыслом, содержанием, чтобы у моих потенциальных слушателей появлялись «мурашки по коже». Когда добиваюсь этого – счастлива по-настоящему.

— С юбилеем Вас, Эдита Станиславовна!

— Спасибо!