Татьяна Климович. Дневник хайфовчанки — львовской Анны Франк

После войны Янина Хешелес закончила в Польше среднюю школу, эмигрировала в Израиль, создала семью, изучала химию, занималась научно-исследовательской работой в Хайфе в Технионе, Институте Вейцмана в Реховоте и в Мюнхенском университете Людвига-Максимилиана. в 2007 году опубликовала на иврите книжку «Белая роза» — о студентах и интеллектуалах до и после прихода Гитлера к власти.

Конечно, и ее мытарства в оккупированном Львове, в Замарстыновском гетто в городе и в Яновском концлагере — другие, чем у Анны.

Но суть — детские записи, ставшие страшными свидетельствами времени, та же. Невозможно без боли и содрогания читать дневниковые записи Янины. Здесь только некоторые странички из изданной по ним книги.

Дневник, ставший книгой, которую я сейчас держу в руках, был издан в 2011 году Всеукраинским еврейским благотворительным фондом «Хэсэд-Арье» при подлержке Фонда «Память, Ответственность, Будущее» (Германия), Ассоциации еврейских организаций и общин Украины ВААД (Украина) и Центра изучения истории и культуры восточноевропейского еврейства (Украина).

Дневник издавался и ранее в Польше — сразу после Второй мировой войны.
В настоящем издании приводится предисловие того времени от
Редакционной коллегии польского издания:

«Записки Янины Хешелес были переданы в краковскую Еврейскую Историческую Комиссию «Советом помощи евреям».

Эта рукопись состоит из трех блокнотов, исписанных крупным разборчивым почерком ( иногда карандашом, иногда чернилами).
Всего в ней 67 листков тетрадного формата (заполненных страниц 132).
Текст состоит из двух частей.
Сначала Янка сделала записи о последних месяцах пребывания в Яновском лагере, а затем от самого начала немецкой оккупации.

Янина написала свои воспоминания в 12 лет в Кракове, сейчас ей 15.
Ее пригласили в польскую редакцию для просмотра корректуры — она пожелала внести ряд правок, в основном, стилистического характера.
Исходя из принципиальных соображений, мы не смогли удовлетворить пожелания автора, уверив Янку в том, что читатель поймет, что сейчас, когда она стала старше на 3 года, она написала бы правильнее.»

Янина Хешелес после войны репатриировалась в Израиль, изучала химию и стала преподавать в Хайфском Университете.

Будучи а лагере, Янина писала стихи, как она упоминала, «стишки без рифмы : то, что творилось вокруг».

Как написано в предисловии к польскому изданию, эта «бацилла литературы, которая в условиях одного из самых страшных гитлеровских лагерей, могла в любой из дней и каждый час повлечь за собой смерть, для маленькой Янки Хешелес стала жизнеутверждающей бактерией.»…

«Девушки из ее группы, которым она во время «вечеров», устраиваемых в свете горящих на Песках труппов, читает свои стихи, обращают на нее внимание Борвича.
Таким образом устанавливается контакт между маленькой заключенной и группой, работающей в подпольной лагерной организации.

Мысль о судьбе ребенка, чувствующего глубже и острее, чем можно было ожидать от десятилетней девочки, брошенной без единой родной души в пекло, дополняется мыслью о счастливом случае, позволившем живой выташить Янку из лагерного ада.»

Отец Янки погиб предположительно в перый день погрома, вместе с раввином Левиным (кстати, он был светским евреем).
Фотографию раввина Левина я видела в публикациях о львовском погроме.

Мать Янки, работавшая медсестрой в еврейском госпитале и идущая на всяческие ухищрения, чтобы спасти Янку и родных, также погибла.

Об этом и дальнейшем развитии событий — в опубликованных здесь листках дневника Янины, после войны изданной на польском, а затем, уже в наше время на русском и украинском языках.

Я не могла ничем заниматься и ничто другое писать, пока не прочитала еще раз дневник Янины Хешелес и не познакомила его с вами.

Возможно, трудно вынести общее впечатление из представленных здесь эпизодов: как отец, предполагаюший, что больше не увидит свою дочь, провожает ее напутствием быть храброй и полагаться на себя, ведь ей уже 10 лет, и она взрослая…

Здесь и отрывочные детские впечатления отдельными штрихами, пунктиром — о перых днях погрома.

Прочтите, как 6-летние мальчишки вырывали волосы из бород мужчин и с голов женщин ( среди преследуемых ведь были не только религиозные, которые носят парик).
Ведь все местные знали, где живут евреи, да и на улице хватали, были и еврейские бедные кварталы на Замарстыновской , которая стала потом гетто, куда вел называемый так в народе «мост смерти».

Поначалу была у людей энергия бороться, исхитряться, работать, в надежде спастись.
Но постепенно круг сужался, и вот приходит страшный дннь, когда Янинина мамочка просит дочку об одном — уйти, чтобы попытаться выжить. Она не может видеть ее возле себя, зная , что не может помочь.
Приберегла для себя яд, но, как ни просила дочка, не дала ей и не позволила вместе забыться навсегда.

Еще перед этим очень сильный эпизод, когда Яна с мамой, думают, что их убьют, и Янка, слышавшая, что на детей жалеют пули, боится только страшной смерти. Да люди молили и о точном попадании пули, чтобы не быть закопанными живыми.
И это все массово, в таких масштабах…

Как цинично сегодня отрицать то, что было — в любой форме, манипулируя доводами о политической коньюктуре в использовании евреями воспоминаний о Холокосте и прочее… В голове не укладывается.

Вернемся к дневнику.
И здесь — о жажде жизни Янки, которая не хотела сдаваться. Она бежала на волю, в арийскую часть города, пойдя на величайший риск.
Колесила в трамвае по Львову, голодная, и замерзшая, борясь со сном, мечтая только поспать. Там, куда стучалась , не открыли, откуда-то выгнали…

Вернулась. И когда еще одна заключенная спросила, почему не сбежала, ответила ей гомерическим хохотом и показала 8 использованных трамвайных билетов.

Проблема была в этом: сбежишь, а податься некуда.
Ее не долго длящегося исчезновения не заметили, обошлось, а ведь за побег расстрелиаали других.

Она слабела и апатия накрывала с головой. Вот так и шли на смерть.

Ей намекали, что есть надежда. Она не верила: кому нужна какая-то Янка Хешелес, да еще без денег: бесплатно выручать рискуя жизнью…

Да, денежных спекуляций также хватало: то дань с кагала собирали, то за мифическою информацию и обманное освобождение брали деньги.
Хотя были случаи, что и помогало, но чаще — нет.

Еще в начале оккупации, когда ее мама и жена раввина Левина, не знали о судьбе мужей, им предложили заплатить крупные суммы за «настоящую » подпись мужей, как свидетельство того, что те живы. Левина заплатила, ей передали листок с подписью, а мужа уже не было в живых.

А мама Янины попросила, чтобы муж написал ласкательное имя дочери, о котором чужие знать не могли. В ответ — молчание, как оказалось, вечное…

Есть в дневнике и запись 10-летней девочки «о еврейском погроме в память убитом евреем в Трускавце Петлюре», который произошел в субботу, а также примечание из польского послевоенного издания о том, что:
«Очевидно, Яна ослышалась. Петлюра был убит в Париже, а не в Трускавце. Погром по этому поводу действительно состоялся в первые недели немецкой оккупации.
Другое дело, что Петлюра погиб в мае 1926 года, однако инициаторы и организаторы погрома путем уличной пропаганды специально эту дату передвинули, чтобы иметь предлог»…
Не знаю, хватит ли у вас терпения прочитать это все: так вот писалось на одном дыхании, но это важно…

И еще раз повторяю: я знаю, что у каждого народа своя боль и страшные страницы истории и склоняю голову перед этой болью.

Но думаю, что и память о 6 миллионах безвинно убиенных достойна уважения.

Татьяна Климович