Александр ВОЛКОВИЧ. СТАЯ НАПИЛЬНИКОВ. Новелла

Александр ВОЛКОВИЧ

СТАЯ НАПИЛЬНИКОВ

Новелла

 

 

Возле подъезда панельного дома, такого же серого и невзрачного, как окружающие пятиэтажки образца 60-х годов, сидит на лавочке баба Настя.

Ей перевалило за седьмой десяток. Голова белым платочком повязана, чтоб не напекло, руки покойно на коленях сложены. Отдыхает.

Как раз тот час майского полудня, когда уже не свежо, но еще не жарко: тополя в палисаднике тень дают, и прямым лучам сквозь первую сочную зелень не пробиться.

Сторона дома солнечная, восточная. Можно после зимней стылости и погреться.

Прохожих мало. Люди на работах, на службах. А в квартире у Насти все дела переделаны, все работы переработаны, не грех и подремать на воздухе, пока дочь в комнате тоже на диванчике прикорнула. Больная она у Насти — с задержкой умственного развития. Так врачи определили после того, как девочка, будучи еще школьницей, скарлатиной переболела и в школу с тех пор перестала ходить. А ведь справная была ученица, смышленая. Все, бывало, спрашивала:

— Когда, мама, ласточки прилетят?

— Не прилетят они сюда, крыша и окна не так сделаны…

— А у нас, на кирпичном, ведь жили? Там им нравилось? И гнезда из глины лепили?

— Лепили, лепили, — начинала раздражаться Настя, чувствуя себя неуютно от воспоминаний о старом доме в пригороде  областного центра, о красной глине, что, казалось, насквозь пропитывала окрестности вокруг кирпичного заводика, где работал ее муж и отец Валюши, о ласточкиных гнездах, оживавших щебетаньем каждую весну под черепичной крышей ведомственного барака.

От старого завода разве что только бараки остались и заросшие пруды вдоль дороги. Где глину черпали.

Дочке сейчас годков аж пятьдесят с хвостиком. Жалеет её, убогую, мать. Любит.

 

В «хрущевку» ласточки не прилетали. За сорок лет, что Настя живет тут после переезда, ни разу гнезда над окнами птицы не вили. Поздно ждать их и нынче – Сорок сороков, праздник птичьего возвращенья, давно прошел.

Муж Настин тоже давненько умер. Туберкулез замучил. Помнится, врачи называли причину смерти еще каким-то мудреным словом, не то «силикозом», не то «солитером» — а это вообще какой-то глист, он лишь у свиней водится – но только Настя знала, отчего супруг скончался. От пыли кирпичной и водки. Запил под старость лет на пенсии, вот изработанное в горячих цехах сердце и не выдержало.

Поэтому на вопрос, отчего, да почему, Настя привыкла отвечать: «От сердца».

Приличная причина, важная. Не то, что от перепоя или хронического пьянства. Стыдота.

С тех пор пьяниц, гуляк праздных вдова на дух не переносит.

 

Легкая на помине, троица забулдыг к лавочке направилась, по-хозяйски расположилась.

Настя осуждающе губы поджала, на краешек отодвинулась. Метр, что пришлые к чему-то попросили, она с собой не носила.

Мужики между тем дело свое знали туго, по-быстрому пару винных бутылок из горлышек угомонили.

Пустые Насте передали.

«Пусть себе сидят, — подобрела в душе старушка. – Лавочек в районе – раз-два и обчелся. А ноги, чай, ни у кого не казенные…»

— Хочешь, бабуля, анекдот расскажу? – стал прикалываться к бабушке захмелевший парень, тот, что помоложе остальных.

Порожняя посуда еще намечалась, так что Настя согласно кивнула.

— Слушай. Летит стая уток, а навстречу стая напильников. – Как пролететь на юг? – спросили напильники. Им показали на север. – Почему ты так сделала? – спросил селезень у отвечавшей утки. – А они вообще никуда не долетят, потому что без ручек…

Вот и весь анекдот.

Посмеялись мужики, вино допили и ушли.

А Настя из рассказанного ничего не поняла: что к чему — напильники, утки, и разве железо летать может, ведь не самолеты же, а рашпили чугунные?!

Совсем расстроилась старая женщина. В дом вернулась. По пути захватила вместе с пустыми бутылками полбуханки надломанного хлеба и брошенные винные пробки-жестянки.

На донышко одной из них незнакомец хлебный мякиш налепил и спички вставил. Получилась птаха – не то лебедь, не то журавлик с вздернутой головкой.

— Птичка! – обрадовалась дочка. Вспомнила бедолага: пьющий отец, бывало, такие незатейливые штучки проделывал от нечем заняться на новой квартире.

— А помнишь, доча, как мы ласточек спасали? – оживилась мать. – Тужься, тужься, напрягай головку! Летели птички, летели — и падать с неба начали. А мы их – в корзинку. Возле дома нашего старого. Там еще пруд рядом. Помнишь?

Валюша счастливо улыбается, лоб морщит, но по глазам видать – пруд забыла. Телом выросла, стареть уже начала, а сознание — серое, будто пыльная вата, и чистый клочок с трудом отщипнешь. Это ласточки — с белым под черными крылышками — в нем колтуном скомкались.

Настя поудобней  усаживается на диване, кладет седеющую дочкину голову себе на колени и начинает рассказ. Девочка-старушка, закрыв глаза, слушает.

 

Ранней весной возвращались ласточки из дальних заморских краев на родину. Летели большой стаей. Сообща легче от хищного коршуна, других напастей отбиваться, в пути друг дружку крыльями поддерживать. Застала стаю в вышине при подлете к дому снежная буря. Стали ласточки на лету замерзать и на землю падать. Падают бездыханными, будто ледышки, весь двор, где обычно гнездились под навесом сарая, крышами кирпичного барака, над окнами окружавших домов, своими телами засыпали. Тут бродячие собаки набежали, кошки со всех закоулков собрались — на нежданное пиршество, на манну небесную. Еле-еле мать с дочкой от зверья отбились. Собрали омертвевших ласточек в корзину, принесли в дом. Мать сразу печь растопила, птичек на газетах на полу и на столе разложила. Каких смогли, тех в руках согревали, ртом в клювики дышали, теплой слюной поили. Валюшка, так целую пазуху себе напихала, даже сама замерзла, но терпела, хоть щекотно было. Мать – то же самое.

И ожили ласточки, хоть и не все, однако вскоре тесная кухня наполнилась терпким птичьим запахом, метелицей крыльев, оглушительным щебетаньем. Мечутся, заполошные,  в замкнутом пространстве, в стекло бьются. Не сразу хозяева сообразили, что надо окно открыть, чтобы показать птицам на волю путь. Однако не спешили ласточки удаляться от гостеприимного двора и хозяев, возвративших их к жизни, продолжали кружиться над домом, звонко щебетали, забивались под крыши, выбирая себе места для будущих гнезд. А многие из них заселились в прошлогодние глиняные корзинки, прилепленные в разных местах. Ласточкины гнезда в этом дворе никто не рушил. И птицы возвращались в родные края каждую весну. Они всегда прилетают, надо только дождаться.

Под напевный голос матери Валюша заснула. А та продолжила рассказ уже мысленно.

После того, как все утихомирилось, Валя, которой исполнилось той весной десять лет, еще долго находила в окрестностях мертвые птичьи тушки. Вместе с подружками она хоронила погибших ласточек, а на земляных холмиках дети ставили крестики, связывая деревянные прутики суровыми нитками, за пропажу которых мать дочку не ругала. Исчезновение из комода большой катушки с нитками она заметила, но ничего не стала говорить.

Об этом случае узнали знакомые, стало известно о нем в школе, куда девочка ходила.

О поступке юных друзей пернатых, спасших замерзших ласточек, написала республиканская газета «Зорька».

Настя долго хранила газетную вырезку, пока она не стерлась по краям, а фотография дочки, сделанная приезжавшим из Минска важным дядькой с фотоаппаратом, совсем не поблекла.

Со временем пожелтевший газетный квадратик где-то затерялся.

Прошло еще некоторое время, и девочка Валя заболела. Возможно, она слишком уж старалась отдать тепло своего детского тела бедным обледеневшим птичкам. А вот как все вышло…  Разум ребенка птицы с собою унесли…  Бог дал, Бог и забрал…

Но это только Настины догадки, а, точнее сказать, предположения, которыми она ни с кем не делится.  Посоветоваться ей тоже особо не с кем после смерти мужа, разве что с дочкой. Но что с нее взять? Благо, хоть под себя не ходит, а так все вроде бы разумеет, по хозяйству помогает. А еще донимает мать вопросами. Дались ей эти птички…

 

Однажды наступает такой незадачливый день, такой тоскливый вечер (это случается обычно слякотной осенью или суровой зимой и реже летом), когда совсем не можется и одиноко, хотя вдвоем. Скукоженное настроение матери сразу же передается дочери, и она без причины роняет слезы. Тогда Настя, успокаивая себя и ее, задает спасительный в таких случаях вопрос:

— Почитаем про птиц?

Реакция однозначна: конечно же, да!

Следует многократно повторяемый ритуал: мать снимает с этажерки толстую книгу, достает из футлярчика очки с круглыми стеклами — в очках она похожа на учительницу — раскрывает томик на странице с торчащей закладкой и вполголоса начинает читать.

Листы в этой книге тонкие, почти прозрачные, шрифт мелкий. Называется она «Библия. Книга священного писания Ветхого и Нового завета»:

«И поднялся ветер от Господа, и принес от моря перепелов, и набросал их около стана, на путь дня по одну сторону и на путь дня по другую сторону около стана, на два локтя от земли.

И встал народ, и весь тот день, и всю ночь, и весь следующий день собирал перепелов; и кто мало сбирал, тот собрал десять хомеров; и разложили для себя вокруг стана».

— Как наши ласточки, птички прилетели? – спрашивает в этом месте Валюша.

— Как наши! — убежденно отвечает мать.

— Они тоже замерзли?

— Наверное. Про это ничего не написано…

— А локти, это какие на руках?

— Нет, размер такой. Когда рукой меряешь.

— А что такое хомер?

На этом вопрос Настя ответа не знает. Наверное, это что-то объемное и его много. Поэтому переводит разговор на другое.

И ладно все у них с дочкой получается: и беспричинные слезы высохли, и укладываться спать обеим уже пора.

Так и засыпаю рядышком с предчувствием утреннего чуда.

 

А вот нынче хозяйке не спится.

День румяным колобком крутнулся, а неприятный осадок остался.

С чего бы?

Да! Вспомнила: это дурацкий анекдот, услышанный на лавочке от шалопутного парня, покоя не дает. Только Настя прикроет глаза – черные напильники стремительной стаей по небу мчатся.

Куда летят? Зачем? А может быть, действительно, никуда им, неправильным и железным, не долететь?

Выдумают же такое!

Эх, жизнь…