Вера Руинская. Рассказ. Лекарства от депрессии

                                                       Жизнь – классная штука, главное правильно

                                                                     подобрать антидепрессант.

                                                                                               Народная мудрость.

Дом – работа – дом – работа – дом – работа…

Словно в замедленном видеоролике, который она демонстрировала студентам автомеханикам, в голове ее ворочался чугунный коленвал, поршни толкали горючую смесь воспоминаний. Они воспламенялись и гасли, клубились и толкались, ища выхода, путали хронологию ее жизни.

В серые, промозглые дни, когда лекций в колледже нет (студенты на каникулах), когда в саду из-за дождя делать нечего, ее двигатель внутреннего сгорания работал вхолостую.

Как сажа на свечи зажигания, на воспоминания наслаивалась черная копоть, ехидно выявляя ее несостоятельность, никчемность, ненужность.

Даже спасительные слезы – конденсат ее мятущейся души – иссякли, так и не смыв накипь горькой обиды на домашних.

«Ладно, — разомкнув опухшие веки, соглашается она поутру. — Пусть я дура беспросветная. Проживу без вашего компьютера. И в школу вашу долбаную работать не пойду. Я устала. Мне обрыдла эта жизнь без понимания и поддержки, без радости и любви. Ведь всем я только мешаю. Пристаю с просьбами, с бытовыми проблемами, а в ответ…

***

Сын: Ага! Я сейчас все брошу и буду тебя учить, как работать с «Пауэрпойнтом».

Она: Да ты только скажи, на какие иконки кликать. Я запишу и запомню.

Сын: Ты уже записывала, да так ни черта и не запомнила. Я  потом разыскиваю твои документы по разным файлам. И на фига тебе сдался «ПауэрПойнт»?

Она:  Хочу проиллюстрировать новую тему слайдами и видеороликами. Как-то неловко плестись в хвосте технического прогресса. Вас-то всему этому в школе учат.

Сын: Так записывайся на курсы и отстань от меня!

Обида парализует желание продолжать диалог, и она молча уходит готовить ужин. «Записывайся на курсы…», — замешивая творожное тесто для сырников, повела она внутренний монолог. Да она бы с радостью записалась и вообще поменяла бы нелюбимую работу на что-то более современное и увлекательное. Но в приемной комиссии на факультет программирования ближайшего колледжа, узнав о ее степени магистра  по специальности «филолог, преподаватель английского языка, переводчик», на нее посмотрели, как на психически ненормальную и настоятельно, но мягко и осторожно посоветовали подтвердить диплом учителя и работать по «такой уважаемой и востребованной профессии»…

***

Курсы дались ей легко. По мнению педсостава, она числилась в категории лучших студентов и сразу получила учительскую должность в четвертых-шестых классах одной из начальных школ Северного округа. Директрисе и методисту понравился ее открытый урок, и, окрыленная успехом, она начала серьезно готовиться к учебному году.

Первым досадным обстоятельством стал тот факт, что директор школы, принимавшая ее на работу — доброжелательная, мыслящая, крепкий профессионал — ушла со своего поста. На освободившееся место заступил пронырливый, лживый и нечистоплотный в своих стремлениях кибуцник, очевидно по ротации или в рамках очередного безмозглого эксперимента назначенный на это место, несмотря на то, что в школе учились только дети из мошавов. Разборки между региональными советами кибуцев и мошавов, их застарелые идеологические разногласия ее не волновали, к тому же полгода назад они переехали из кибуца в город. Сплетен и интриг она сторонилась, но, когда к концу учебного года начались реальные склоки из-за распределения ставок и прокатился гул грядущих увольнений, она открыто спросила директора, получит ли часы на следующий год. Успокоенная положительным ответом, она не приняла во внимание чрезмерно ласковый тон и бегающий взгляд своего начальника.

В июне-июле она готовила новые учебные пособия: карточки с лексикой, красочные таблицы по грамматике, упорядочивала тематические картинки для развития разговорных навыков, аудио- и видеоматериалы. А в первых числах августа пришло уведомление об увольнении. Похолодевшими руками она передала письмо мужу и, вжавшись в спинку дивана, с оледенелым лицом ждала его реакции. Он прочитал, нецензурно выразился по адресу директора, но развивать тему не стал, заметив ее отрешенный, заиндевелый взгляд. Понимая, что любое неосторожное слово сработает сейчас детонатором и взорвет это ледяное изваяние на тысячи острых осколков упреков и злых оправданий, он сказал: «Ну и … с ними. Будешь сидеть дома».

«Если больше ни на что не способна», — дочитала она на его подернутом презрением лице.

Откуда-то изнутри поднялась горячая волна, растопила изморозь в ее глазах, и они протекли горькими ручейками стыда за свой профессиональный провал. Закрывшись в спальне, она дала волю слезам, исколошматила подушку и забылась, наконец, муторным сном. Проснувшись среди ночи, она продолжила было самоедство, но почувствовала, что желание грызть себя изнутри испарилось вместе с пролитыми в подушку слезами.

«Нет, мой дорогой, — послала она мысленную отповедь посапывающему под боком мужу, — заниматься домом и детьми, варить, стирать, убирать за вами, а вместо благодарности, ты будешь шпынять меня при каждом удобном случае за то, что я сижу на твоей шее? Фигвамушки».  

Воспрянув духом, она прямо с утра кинулась на поиски работы. Обзванивала близлежащие школы, бегала на собеседования и всякий раз, когда слышала стандартную фразу: «Мы вам перезвоним», внутри ее что-то леденело и ломалось от осознания, что никто ей не перезвонит, никому она не нужна, поскольку предпочтение всегда будет отдано англоязычному старожилу, пусть даже без педагогического образования.

Муж продолжал иногда насылать анафему на «суку-директора» и однажды поделился с ней новостью.

— Если тебе интересно знать, то эту гниду уволили из школы с громким скандалом.

— Нет, мне не интересно, и я не собираюсь злорадствовать по этому поводу. Я понимаю, как тебе обидно, что я потеряла хорошую работу, но в школу я больше не пойду.

— Ну, да, … … мать! Ты же у нас принципиальная! – Терпение мужа в который уж раз за последний год прорвалось праведным гневом в ее адрес. – Подумаешь, уволили из одной школы! Иди в другую. Все так делают, и все, кто хочет, устраиваются. Но тебе, видите ли, претит израильская система образования! А бегать по редким частным урокам, по дешевым кружкам, по курсам-однодневкам тебя устраивает? Да, делай ты, что хочешь! Только не лезь ко мне со своими бесконечными запросами!

***

Аппетитный запах сырников потянулся вверх по лестнице, проник в комнаты второго этажа и защекотал ноздри самоизолировавшихся там отпрысков четырнадцати и девяти лет. Первым в кухню спускается сын. Стащив с блюда румяный творожник, он снисходительно заявляет:

— Ладно, давай покажу тебе, как делать слайд-шоу.

— Да не надо, я завтра у кого-нибудь в колледже спрошу, – отвечает она, уже простив его. – Не кусочничай. Подожди пять минут, сейчас все сядем за стол.

— Без меня. – Сын рыщет по шкафчикам в поисках джанкфуда. – Па, чипсы закончились, и колы осталась одна бутылка.

— Завтра куплю, – не поднимая головы от контрольных работ, отвечает муж.

— Перестань лопать эту мерзость, – предпринимает она очередную попытку воспитания здорового образа жизни. – Поешь что-то человеческое, сока попей или кефира.

— Фу, кефир. Вот уж действительно мерзость! – корчит физиономию сын.

Он бросает на тарелку горку сырников, наливает в пивную кружку кока-колы и скрывается в своей комнате – проходить очередной уровень «Персидского принца». Спрашивать, сделал ли он уроки, бессмысленно. Ответ будет один и тот же: «Нам уроков на дом не задают».

Сняв со сковороды последнюю порцию творожников, она поднимается в комнату дочери, чтобы позвать ее на ужин и заодно проверить, сделаны ли уроки.

***

Поначалу она помогала первокласснице что-то вырезать, наклеивать, раскрашивать и поражалась трудоемкости и неэффективности подобных заданий применительно к чтению и счету. Вскоре дочь уже вполне управлялась с заданиями сама и от помощи категорически отказывалась. Да и упражнения становились все более примитивными. К примеру, соединить линией слово или цифру с соответствующей картинкой или обвести в кружок одно из двух-трех слов, подходящее картинке. Она только диву давалась, как занимаясь подобной ерундой, к концу первого класса дети уже прилично читали, писали и считали (в рамках учебной программы, разумеется), а класса с третьего уже выполняли весьма объемные самостоятельные работы, именуемые здесь проектами. Однако до глубокого ознакомления с методологическими особенностями израильской школы руки у нее не доходили, так что дети справлялись со школьными нагрузками без особого родительского контроля.

***

Визг и рев на экране видеосистемы прерываются, когда постучав в дверь, она заходит в комнату девочки.

— Что надо? – с интонацией крайнего неудовольствия спрашивает дочь.

И опять этот резкий толчок в груди, и спазмом перехватывает горло. При взгляде на застывших на экране вампиров и разбросанные по комнате одежду, обувь, учебники она на несколько мгновений погружается в состояние безмолвия, грозящее в обход человеческой речи сразу разразиться животным ором. Хорошо знакомая с этими симптомами, дочка примиренчески заявляет:

— Сейчас уберу. Дай досмотреть фильм.

— Уроки сделала? – спрашивает она, когда от сердца немного отлегло.

— Сделала.

— Что получила по английскому?

Дочь с гордостью демонстрирует проверочную работу с обведенной кружком жирной отметкой 100 и сияющим смайликом на титульной странице. Пробежав глазами по ответам, она вздыхает:

— Но у тебя же чуть не в каждом слове ошибка.

— Аз ма (ну и что)? Это же мивхан (контрольная) на аванат а-никра (понимание прочитанного).

— Так что ж теперь «message» — «сообщение» можно писать как «massage» — «массаж»? Давай-ка я покажу тебе одну маленькую хитрость, как можно научиться писать без ошибок. Вот, например, по-русски мы пишем «ли-те-ра-ту-ра», и по-английски пишется почти также, только латинскими буквами: «li-te-ra-tu-re». Просто с годами англичане стали произносить это слово по-другому. Но ты же не будешь писать, как слышишь: «litricher». В русском языке тоже много латинских слов, и это может тебе помочь. Кстати, давненько мы не занимались русским. Давай после ужина хотя бы дочитаем «Букварь».

— Лё роца! Нэ хачу! – взрывается дочь. – Ани сонэт (я ненавижу) русский! Я нэ хачу быть русская!

— Ну что ты, доченька! Успокойся! Какая же ты русская? Ты еврейка, только из России. А другие ребята в твоем классе – евреи из Марокко, из Йемена …

— Я ненавижу Россию! – уже захлебываясь слезами, прерывает дочка намерение мамы, в который уж раз объяснить, как нужно спокойно парировать злые нападки своих одноклассников-аборигенов. – И нас не так учат! Твои правила здесь никому не нужны!

«Нет, это невыносимо! Откуда эта жестокость? Неужели она не понимает, что это больная для меня тема», – спрашивает она себя, хотя прекрасно осознает причину озлобленности этого по природе нежного и доброго существа.

На шум из своей комнаты выходит сын.

— Мам, оставь ее в покое. Откуда ей в четвертом классе знать про латинский язык. Об этом, наверняка, даже ее училки не знают.

— Но тебе-то еще в третьем классе я объяснила этот нехитрый прием, и у тебя проблем с правописанием нет. Так помог бы сестре.

— Ага, больше мне делать нечего, как всех вас чему-то учить: тебя – компьютерам,  ее —   английскому… И вообще, кто из нас учитель? — Негодует сын и скрывается в своей комнате.

Ну, что тут скажешь? Конечно же, он прав и нечего свои проблемы валить на чужие плечи. И все-таки обидно. Разве она хоть когда-то в чем-то отказывалась им помочь? А они хоть раз предложили ей свою помощь? Вот в кого они такие? Дерзкие, немилосердные эгоисты.

«В кого, в кого – в папашу своего, — злоречило ее эго. — О чем ни попроси – в ответ одно и то же…»

***

— Отстань. Не видишь, я занят? Тебе неймется финькнуть деньги? Заработай их сначала.

— Так, — поначалу спокойно начинала возражать она, — давай посчитаем, кто «финькает», а кто экономит. Ты за восемь лет поменял уже третью машину. Видите ли, это престижно. Но зачем ты оставил две машины? Зачем платить две дорогущие страховки? Я за руль больше не сяду. Мне хватило года нервотрепки. На работу – с работы мы ездим вместе. Покупки делаем по дороге. Если мне раз в полгода приспичит куда-то смотаться, я вполне обойдусь общественным транспортом.

— Скоро сыну сдавать на права. Будет ездить на старой.

— Ладно, — вздыхала она. — Теперь об экономии. Ты не хочешь посчитать, сколько стоят, к примеру, мои труды в качестве садовника, — начинала она набирать гневные обороты. – Обрезка деревьев и кустарника, стрижка лужайки, чистка пруда, посадка, пересадка, выкорчевка и тэдэ и тэпэ. А сколько камней я переворочала, сколько бетона перемесила, чтобы облагородить эти валуны? Да ни один каменщик не согласился бы на такой каторжный труд.

— Никто тебя не заставлял влезать в это ярмо.

— Ну да, пусть все порастет бурьяном!

— Как по мне, так лучше сорняки, чем разводить здесь кибуц. – Он уже еле сдерживал раздражение. – Сколь бабок  вкопано в эту землю, сколько вбухано в этот дом! Жили себе в нормальной квартире. Так нет! Тебе барскую усадьбу подавай!

— В нормальной квартире? – срывалась она на крик. – В этой грязной, шумной многоэтажке? Под обстрелами «Хизбаллы»?!

— Я не спорю, что надо было переезжать, но можно было купить квартиру поскромнее, без земли, без достройки второго этажа. Ну, черт с ним, напряглись, купили, достроили. Потом пошла обстановка: мебель, люстры, занавески, картины, побрякушки. Теперь тебе еще камином сбрендило обзавестись. «Где деньги, Зин», на твой камин? Мне третью ставку в колледже никто не даст.

В этом месте перепалок она сдавалась, сознавая его правоту. Должно быть, и в самом деле, они поторопились отказаться от муниципальной квартиры в хорошем районе, в десяти минутах езды до работы и в семи минутах ходьбы до школы. Но близость к ливанской границе этого прелестного, ухоженного «Города Восьми» (1), не сулила радужных перспектив в плане безопасности с первых же дней его основания в 1949 году. Оставаясь северным форпостом страны, этот город первым принимал на себя ракетные удары боевиков террористических организаций, окопавшихся на юге Ливана.

«Так было, так есть и так будет до скончания арабо-израильского конфликта.  Надеяться на то, что десница Господня всегда будет отводить ракеты на пустыри и что какая-нибудь шальная «катюша» не влетит в твой дом – такое испытание не для наших незакаленных нервов. Пора отсюда сматываться», – решили  они на семейном совете, после того как однажды здоровенный кусок трубы со смертоносной начинкой и красивым девичьим именем угодил в соседнюю восьмиэтажку.  

Начались поиски более спокойного места для жительства, но как-то все без толку. И вот однажды соседка с седьмого этажа посоветовала съездить «в одно симпатичное местечко», где ее брат, уже сбежавший из-под обстрелов, купил квартиру. По маршруту, начерченному ею на листке бумаги, они проехали километров тридцать на юг от города-героя и, миновав Рош-Пину, стали взбираться по серпантину одного из отрогов Галилейских гор в сторону древнего Цфата. Где-то на пятом вираже, словно выскочив из-под крутого склона, возникли две шеренги стоящих «плечом к плечу» полутораэтажных строений. Именно полутораэтажных, потому что один скат крыши спускался с высоты второго этажа до уровня первого, чередуясь с открытыми верандами, а другой укрывал двухэтажную половину дома.

— Это они, они! Те самые дома, о которых я тебе рассказывала, когда еще ездила на курсы в Тверию, —  воскликнула она. — Они так живописно смотрятся с дороги, как будто вписанные в горный склон. А однажды зимой, когда по долине клубился туман, вдруг вижу, как они словно парят над землей. Я еще подумала тогда: «Как же здорово было бы жить там, над облаками».

— Кончай трепаться, — раздраженно отозвался он. – За дорогой следи!

После очередного зигзага, завидев указатель на иврите и английском: נוף כנרת / Nof Kinneret Qtrs. (2), она обиженно скомандовала: «Сейчас налево».

— Сам вижу, — уже спокойнее сказал он.

Они миновали бензоколонку и двухэтажное здание, еще никем не занятое, но уже довольно обшарпанное, предназначенное, по всей видимости, под торговый центр. Проехав еще метров сто, они увидели домик с почтовыми ящичками, обозначенный на плане как «почта», остановились и вышли из машины. Домик стоял вблизи широкого и глубокого оврага, разделяющего поселок надвое. Вторая половина была точной копией первой: две линии домов одна над другой и разделяющая их улица на ширину трех автомобилей с парковкой «елочкой».

— Н-да, инфраструктурка не ахти. Ни тебе магазинов, ни детских площадок. Где же ребятишкам играть? В этой балке, что ли? – заметил прагматик-супруг.

— Но Алена так нам и говорила, что пока это всего лишь спальный район, а все социально-культурные радости в Рош-Пине в пяти минутах отсюда и в Цфате, что в десяти минутах.

— Это без учета пробок. Видела, какая здесь трасса? Две полосы и расширяться некуда.

— Ерунда! Со временем все будет. Судя по рекламному проспекту застройщика, в скором времени поселок превратиться в «жемчужину Галилеи» с шикарным гостиничным комплексом, с теннисными кортами и даже с канатной дорогой до самой Тверии.

— А также с аэропортом «Большие Васюки», — съязвил муж.

— Вот умеешь ты окрылить, — съехидничала она в ответ. — Зато посмотри, какая красотища!

Действительно, чарующий ландшафт затмевал все недостатки этого микрорайона, наспех построенного в начале Большой Алии. Отсюда с высоты трехсот метров открывалась великолепная панорама долины Хула в объятьях Нафталийских гор на западе и Голанских высот на востоке. На севере базальтовое плоскогорье Голан с рассыпанными по нему остроконечными вершинами венчалось более чем двухкилометровой горой Хермон, с ноября по март облачающейся в снежные покровы. Южные оконечности долины омывались водами Кинерета, уютно раскинувшегося меж холмов Галилеи.

— Эх! Полететь бы сейчас на дельтаплане или на воздушном шаре и заснять на видеокамеру все это великолепие!

— Хватит болтать! – не выдержал муж. – Посмотри в бумажку, куда идти дальше? Где там эта сторожка?

По стрелке на схеме они направились к расположенному напротив «почты» вагончику-бытовке. Там обитал Ахмед – охранник неспешно заселяющихся коттеджей. Он предложил им осмотреть еще не купленные квартиры, и, зайдя в одну из них, она поняла, что поиски жилья завершены. С первого же взгляда она влюбилась в планировку апартаментов со скошенным потолком, переходящим из гостиной первого этажа на галерею второго, куда вела деревянная лестница. Выйдя на просторную террасу на втором этаже, она восторженно ахнула, увидев открывшиеся красоты, потом вернулась в квартиру, осмотрела санузлы на обоих этажах, электрику во всех пяти комнатах и шкафчики на кухне и через широкую дверь салона вышла на небольшой участок земли, огороженный со стороны обрыва и соседей сетчатым забором.

Не считая таких мелочей, как тесноватый дворик, неказистый забор и «так себе» шкафчики – все остальное вполне ее устраивало. Она готова была хоть завтра начать тягучий процесс покупки, но муж охладил ее пыл. Пока она воодушевленно носилась по апартаментам, он беседовал с охранником и по совместительству представителем жилищно-строительной компании, выясняя подробности сделки. Быстро подсчитав в уме, во что выльется подобное приобретение, он прямолинейно заявил ей:

— Мы не потянем. По крайней мере, в ближайшие год-два.

Даже присутствие постороннего человека не смогло сдержать резкого перепада ее настроения. Заподозрив по внезапно осунувшемуся лицу клиентки, что она вот-вот разрыдается, Ахмед сказал:

— Пойдемте, я покажу вам еще одну квартиру.

Спустившись во двор соседнего дома, и пройдя его насквозь, они почему-то уперлись в глухую стену из огромных валунов.

— А где же лестница? – удивленно спросила она. – Во всех домах лестницы на улицу с двух сторон, а здесь тупик.

— В этом-то весь кайф, — хитро улыбнулся Ахмед. – Ты подумай: никто не будет каждый день ходить мимо твоих окон. Ты вообще можешь отделиться от всех забором с калиткой. Полное уединение, понимаешь? А теперь посмотри на участок. Он раз в пять больше того, что ты видела. Такой сад здесь можно посадить! А посмотри, какой вид открывается. Не то, что из других квартир.

— «А из вашего окошка только улица немножко», — процитировал муж, и она, наконец-то, улыбнулась.

— А главное, — продолжал агитацию Ахмед, – что эти крайние квартиры стоят в полтора раза дешевле, потому что второй этаж в них не завершен. Но за год-два вы накопите денег и достроите все по своему вкусу.

— Мы подумаем, — для проформы заявил муж, хотя мысленно уже оценил ситуацию: либо «да» и дело с концом, либо новые разборки и трата времени и бензина на новые поиски.

— Послушай, хабиби (3), что тут думать! Это конфетка, а не квартира, ее купят на чик-чак (4), а мне хочется, чтобы она досталась вам. Я же вижу, какие вы хорошие люди.

На этом восточный базар завершился к обоюдному удовольствию. Вскоре они оформили ипотеку и все бумаги на покупку и через год въехали в достроенные личные апартаменты.

И началась нескучная жизнь, с завидным постоянством преподносившая им сюрпризы матушки-природы. Сорняки, змеи, скорпионы, даманы, полчища жуков, осиные гнезда, рой диких пчел, облюбовавших их чердак, пожары – вот неполный список прелестей, которые снова и снова вгоняли ее в уныние и, усугубленные кризисом среднего возраста, приводили к разладам в семье, грозившим завершиться разводом. Выход из гнетущей ситуации она, как ни странно, находила в тяжелом физическом труде по благоустройству дома и сада. Ее лозунгом стал чей-то афоризм: «Если ты не имеешь самого лучшего, сделай самым лучшим то, что имеешь».

***

Поршень воспоминаний дополз до верхней мертвой точки «Дом» и остановился. «Работы» не было. Не нужно было вскакивать с постели, будить детей, готовить завтрак и собираться самой. Впрочем, и радости от подаренного профессией отпуска тоже не было. Когда возня в доме стихла, и входная дверь захлопнулась, обида снова заскребла душу: «Даже не зашли пожелать доброго утра и спросить, как дела».

Она поежилась под зимним одеялом. Синтетический пух плохо греет. Воздух в выстуженной спальне щиплет нос. Кондиционер никак не может начать обогрев, потому что температура за окном близка к нулю. Она достает из шкафа второе одеяло, укрывается с головой и погружается в зеленую ряску тоски.

«А, может, вообще уйти из этой жизни? Только сделать это как-то потихоньку, без истерики. А как? Наглотаться таблеток? Но ты же себя знаешь: даже если хватит мужества заглотнуть целую горсть, то через пять секунд запаникуешь и начнешь сама промывать себе желудок. Вскрыть вены? Брр! Испоганить все кровищей. Какая гадость! Повеситься? И болтаться на веревке с синей перекошенной мордой, высунутым языком, в вонючих испражнениях. Хорошенькую картинку ты оставишь на память о себе. И вообще, какой сволочью надо быть, чтобы так травмировать психику своих родных, которые по возвращении домой обнаружат твой хладный, тошнотворный труп.

Думать о способе самоубийства становится противно, и на память приходит анекдот. Мужика в больнице спрашивают: «Почему вы решили покончить жизнь самоубийством?»  – «Мне скучно жить». – «А вы думали, что самоубийство вас как-то развеселит?»

Улыбнувшись, она приказала себе: «Все, хватит сопли мотать. Встань, разомни одеревенелые мышцы, хотя бы посуду помой». Но усилий хватило лишь на то, чтобы посетить туалет, а гора грязной посуды в раковине вызвала гримасу отвращения. Она снова поплелась в спальню, взяла с прикроватной тумбочки иронический детектив новомодной писательницы, перебралась на диван в гостиной, открыла книгу на заложенной листком бумаги странице. На листке были зафиксированы обрывки ее собственных мыслей, но сейчас в голову не приходило ничего путного. Она безуспешно пыталась сосредоточиться на чтении. Скучный сюжет, скучные шутки, скучная Донцова…

Звякнул дверной колокольчик. Еще и еще раз. Не дождавшись ответа, в дом вошла Наталья, учитель музыки ее дочери.

— Эй, сони! Подъем! — мажорно возглашает она, заметив слабое шевеление под грудой одеял на диване перед включенным телевизором. — Не проспите общение с прекрасным.

«Неужели я провалялась весь день?» – Она с удивлением обнаруживает, что уже пять часов и за окном темно.    

— Где же наша будущая Мария Гринберг? – озираясь, спрашивает Наталья.   

— Лена, спускайся, Наташа пришла, — зовет она дочь, но в ответ тишина. – Наверное, у подружки задержалась. Сейчас прибежит. Я пока сделаю нам кофе.

Она включает чайник и замечает на дверце морозилки записку под магнитной матрешкой, написанную печатными буквами: Я У АНИ. МЫ ПИШИМ АВОДА БЭ ТЭВА. Я НИ БУДУ НА УРОК МУЗЫКА. И смайлик вместо подписи.

Спасибо и на этом. Ведь не так давно одно лишь упоминание о букваре повергало девчонку в истерику. В конце концов, договорились писать друг другу короткие записки на русском языке. Занятие малоэффективное, но хоть так, чем никак. А «авода бэ тэва» – это самостоятельная работа по природоведению, где нужно описать какую-нибудь зверушку или цветочек, накопав в интернете информацию на две-три страницы и снабдив «проект» скопированными с сайтов картинками.

— Наташа, прости ради бога. Что-то я заспалась.

— Ты никак заболела?

— Да что-то с утра настроение на нуле.

— Вижу-вижу. Ходишь, как сомнамбула, взгляд потухший. Видать, кнопку радости заклинило.

— Что?

— Ты в глубоком депресняке, говорю.

— Ерунда. Просто зимний блюз накатил. Солнышко выйдет и все пройдет.

— Ну-ну. Хотя я бы на твоем месте проверилась на уровень серотонина. Может, таблеточки нужно будет попить.

— Нет уж. Я лучше своим проверенным способом: зимой – в спячку, а как потеплеет – лопату в руки и на фазенду. А из лекарств — сыр, яйца, лосось, бананы, финики, орехи.

— Еще хорошо помогает инжир, тофу, черный шоколад…

— Черный не люблю, от молочного толстею, а вот ириски обожаю.

— Так, стоп! Не трави душу. Я уже слюной истекаю. А пойдем-ка поблямкаем на фоно.

Они уселись за пианино. Наталья покопалась в папке, вынула листок с простенькой пьеской, поставила на пюпитр и спросила:

— Ноты хоть помнишь?

— А как же! «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, едет кошка на такси»! – залихватски пропела она, ткнув наобум в семь белых клавиш.

— Все ясно. Смотри и учись.

Час пролетел незаметно. Договорились заниматься раз в неделю. Хандра понемногу отступала, поскольку появилось новое занятие. Не ахти какое – гаммы да аккорды – но захотелось попробовать то, о чем мечталось в далеком детстве, да так и не сбылось. Наталья расхваливала ее успехи, но, очевидно, лишь для того, чтобы поддерживать мотивацию заниматься скучными упражнениями.

***

«Мы живем на горах». Так назывался музыкальный экзерсис, который она должна разучить к приходу Натальи. С самого утра она усердно тренировала поочередно партию правой и левой руки, но связать их в единую мелодию никак не удавалось. Она все время сбивалась в ритме, и вместо вальса пальцы отчебучивали польку-бабочку. Наверное, потому, что с утра в мозгах ее крутился вирш, навеянный названием этой чертовой пьески. Чтобы избавиться от навязчивого стишка, она решила его записать и забыть. Открыла файл под названием «Растрепанные мысли» и присовокупила строфу к другим бессвязным обрывкам своего сознания.

Мы живем на горах.

Их в Израиле много, поверьте.

Есть, конечно, пустыня,

Похожая больше на степь.

От нее в двух шагах

Все природные зоны на свете.

Тундры нет – не беда, 

Сотворим и сию благолепь.

«Н-да.… Для полного счастья здесь только тундры и не хватало. Но ведь неймется же израильтянам на этом крошечном клочке восточного средиземноморья создавать уголки американской прерии, африканской саванны, австралийского эвкалиптового леса, заселять их страусами, крокодилами, коалами… Так что, при современных высоких технологиях, энтузиастам-непоседам не составит большого труда сотворить кусочек Заполярья где-нибудь в знойном Негеве».

Позабыв о домашнем задании, она стала подбирать мелодию из зэковской классики:

По тундре, по широкой дороге,

где мчится курьерский…

И вместо «Воркута-Ленинград», как-то само собой вырвалось: «Беэр-Шева – Эйлат».

«Колян, — вспомнила она своего кибуцного соседа, инженера-железнодорожника, над карьерными перспективами которого они часто подтрунивали по причине почти полного отсутствия железнодорожного сообщения в Израиле девяностых, — когда же ты протянешь новую линию, чтобы соответствовать фольклору?» И сама за него ответила:

Погоди, соседка, все пойдет на лад.

Будет тебе ветка «Тель-Авив – Эйлат».

Фу ты, черт. Да что ж меня сегодня потянуло на детские рифмы? Не отвлекайся. Скоро придет Наташа. Нужно отыграть пьеску на твердую пятерку, чтобы было, чем гордиться хотя бы перед самой собой». Но пальцы все время попадали мимо нот. Сбившись в очередной раз, она в сердцах громыхнула по клавишам, и тут пришла Наталья.

— Злость, конечно, не самая лучшая, но хоть какая-то эмоция. Вижу, что процесс выздоровления пошел. Что читаем? – спросила подруга, заметив на экране компьютера текст.

— Пишем, — уточнила она. – Пока это только бессвязные мысли. Выплеск эмоций, как ты говоришь. Хочешь посмотреть?

— Любопытно, любопытно. – Наталья пробежала глазами по строчкам и разразилась гоготом, дойдя до скорого поезда «Беэр-Шева — Эйлат». Потом подкатила на кресле к пианино, взяла пару аккордов и трагически захрипела гимн узников ГУЛАГа.

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром;
Мы бежали с тобою, замочив вертухая, 
Мы бежали из зоны — покати нас шаром!

И вдруг, не сговариваясь, они бодро грянули дуэтом:

В пустыне, по железной дороге,

Где мчится скорый «Беэр-Шева – Эйлат».

Когда приступ хохота унялся, она принесла бутылку «Мартини» и коробочку миндаля в шоколаде, разлила вино по бокалам. Наталья подняла тост.

-За благополучный выход из депресухи! Желаю тебе… Сейчас, дай подумать. О, вот так:

Пиши стиши, пиши романы,

И не насилуй фортепьяно.

Она свято пообещала подруге оставить инструмент в покое и принялась насиловать клавиатуру своего старенького компьютера. С тех пор в унылые безработные дни, когда плаксивая зима начинала вгонять ее в ипохондрию, она открывала вордовскую папку, куда с разрозненных листочков перекочевывали ее «растрепанные мысли», и принималась их «причесывать».

Ей нравилось придумывать персонажей, наделять их разнообразными характерами, помещать в различные житейские ситуации, ставить перед ними проблемы, строить их судьбы, делясь с каждым из них своим жизненным опытом. Она ощущала полную свободу, не озираясь на чужое мнение, поскольку писала в свой электронный «стол».

Критика, редактура, корректура пришли потом, когда она отважилась, наконец, представить на суд литературных мэтров свои первые неуклюжие творения и, получив от них кредит доверия, стала печататься в одном солидном Иерусалимском альманахе.

Но и в другие свободные дни она находила себе занятие. И тогда из шкафчиков и тумбочек извлекались то ноты простеньких детских песенок, то вязальные спицы, крючки и пряжа, кисти, краски, ватман и холст, бусины, бисер и прочая мишура. Дом, двор и сад по-прежнему нуждались в ее постоянной заботе, но она научилась заниматься ими без фанатизма до полного истощения сил, без травм различной тяжести, научилась наслаждаться даже самыми крошечными результатами своего труда.

С годами прошли глупые обиды, и по крупицам обретая житейскую мудрость, они с мужем учились давать выход своим эмоциям без взаимных упреков и оскорблений. Дети повзрослели. Их юношеский максимализм и эгоизм сменился искренней заботой о стареющих родителях, сердечной отзывчивостью к их нуждам, готовностью незамедлительно помочь в технологических проблемах постоянно изменяющегося мира.

Только отчего на душе вновь скребут кошки?

Не читается, не пишется.

Все из рук усталых валится.

В опустевшем доме слышится,

Как душа тоскою мается.

Так бывало всякий раз, когда после выходных дети с внуками возвращались к себе домой, и они с мужем оставались одни. В сердце вновь закрадывалась тревога: «Малыши опять в соплях, у старшего серьезные проблемы с ушами, младшенькая снова упала, на этот раз сильно повредила ручку и носит гипс. Но совершенно бесполезно убеждать их родителей в том, что детям бегать зимой босиком по ледяному полу чревато простудой, что позволять им бесконтрольно носиться по дому со скользкими лестницами и острыми углами небезопасно. Что следует приучать своих чад мыть руки чаще, чем раз в день перед сном. Но мы же для них не авторитет, они сами с усами и лучше нас знают, как растить детей. Ничего не поделаешь: извечная проблема поколений. Вот только обидно, что прикольные домашние тапочки, которые они с мужем с такой любовью выбирали для внуков, так и провалялись в углу два дня практически без надобности».

Рука потянулась к бутылке с вином. Хотелось залить досаду и тоску, почувствовать растекающееся по телу тепло – суррогат человеческой душевности – забыться в легком томлении и уснуть. Но ей был хорошо знаком зверский побочный эффект этого самого распространенного «лекарства» от депрессии, когда наутро голова разрывается на части и требуется новая доза, а там и до алкоголизма рукой подать.

«Нет уж, мы по этой проторенной дорожке не пойдем. Наслышаны и начитаны». Она убирает вино с глаз долой, достает из книжного шкафа что-нибудь поскучнее и очень скоро упивается напитком Гипноса.

***

Ей снова приснилась Италия. Она была там совсем недавно, на Новый год. Дочь, оканчивающая магистратуру в университете Падуи, организовала ей незабываемую поездку в Милан, Рим, Флоренцию. Но что-то не так в ее тревожном сне. Куда исчезли многотысячные толпы туристов? Кто эти люди в масках и защитных костюмах? Что это? Съемки очередного фильма-апокалипсиса или (о, Боже!) кто-то сбросил на туристическую Мекку нейтронную бомбу? Зачем? За что?!

Она просыпается в слезах и в поту. Ее трясет лихорадка. Нет, это не голливудские бредни. Это переработанные ее подсознанием зловещие новости, которыми в последние дни насыщены все средства массовой информации. Эпидемия. Пандемия. Глобальная катастрофа. Третья мировая война. Человечество ведет борьбу с массовыми атаками коварного, доселе неведомого и невидимого (разве что под электронным микроскопом) врага. Тотальный карантин. Забудьте о массовых развлечениях, о приятном времяпрепровождении в спортзалах, на пляжах, в ресторанах, на дискотеках. Сидите дома. Мойте руки, дезинфицируйте помещение. Враг не дремлет. Одно беспечное нарушение предписаний Минздрава – и вы уже под аппаратом искусственной вентиляции легких.

«Так! Не нагнетай! – приказывает она себе, но все-таки достает из аптечки градусник и меряет температуру: 36.1. Делает несколько глотательных движений – в горле не першит. Нос не заложен, обоняние в норме. Слава Богу.

Но засыпает она еще не скоро. Завтра очередная видеосвязь с детьми и внуками. Муж подготовил для них интересный урок по зоологии, она тоже сделала несколько красочных слайдов и «приклеила» парочку русских мультиков в «Пауэрпойнт». Вот только как через экран потетешкать любимых внучат, ободряюще взъерошить их вихры, успокаивающе погладить по головке и чмокнуть в макушку. Неужели навсегда исчезнет живой человеческий контакт: глаза в глаза, уста в уста, щека к щеке, рука в руке, и мы будем довольствоваться смайликами и общением в социальных сетях? Много лет к этому шло и, похоже, пришло окончательно и бесповоротно. Как грустно, как невыносимо тяжело!.. Но надо жить, надо заботиться родных и близких и не только в таких экстремальных ситуациях, как пандемия, или что там еще нам пошлют Небеса для испытания рода человеческого.

Наутро она встанет, выполнит привычные гигиенические процедуры, сделает несколько посильных физических упражнений, приготовит что-нибудь вкусненькое, они с мужем позавтракают, прогуляются по двору. Ничто так не успокаивает, как привычный распорядок дня. Потом он заступит на дистанционную учительскую вахту, а она, порывшись в своей судьбе-аптечке, извлечет подходящее моменту лекарство от депрессии.

Примечания автора

• Кирья́т-Шмона́ (Город Восьми) – самый северный город Израиля, в 4 км от ливанской границы, названный в память о Йосефе Трумпельдоре и семи его товарищах, погибших при защите поселения Тель-Хай в 1920 г.
• Ноф Кинерет — Панорама Кинерета — поселок в статусе городского квартала, относящийся к муниципалитету г. Цфат.
• Хаби́би (араб.) – букв. «мой дорогой», «мой любимый»; в общении означает обычно «дружок», «дружище».

            (4) Чик-чак – в разговорной речи на иврите и арабском: «быстро», «мгновенно».