Ирина Алмазова, Кфар-Саба, Израиль. Моя нетипичная абсорбция

Я репатриировалась в Израиль 18 февраля 1990 г. За время «большой Алии» в Израиль прибыли не менее чем 15.000 врачей. Случилось так, что моя абсорбция отличалась от абсорбции большинства врачей. Многие мои друзья и знакомые в Москве не понимали, почему мы уезжаем.

Правда, большинство этих друзей, спустя несколько месяцев или лет тоже уехали. И к счастью, большая их часть живёт в Израиле. Я хотела уехать давно, но в те семидесятые годы, когда это стало возможным, мы этого сделать не могли. Мы с моим мужем Валентином считали себя ответственными за четырёх старых женщин — наши мамы и мои две тёти, оставить которых мы бы не смогли. Наша дочь Анна в те годы была ещё маленькая, и мы не смогли бы «обустроить»
жизнь в чужой стране, где бы это ни было.

После вторжения Советов в Афганистан в 1981 отъезд из СССР стал невозможен. Вот тогда я «озвучила» свою мысль о том, что, если, когда–нибудь откроют границу, все евреи должны будут уехать. Ведь с теми, кто не уедет, можно будет сделать, что угодно и всегда будет довод «Вы могли уехать, но остались». Эта мысль всё время «сверлила» мой мозг. Время шло. К сожалению, наши две тёти умерли, умерла и мама Вали.

Моя же мама всегда была в душе сионисткой. Я даже помню такой эпизод, что, когда ещё были отношения с Израилем до 1967 г., СССР получал израильские апельсины. Каждый апельсин был упакован в бумажку и было написано «Яффо».

Мама, разворачивая эти бумажки, всегда их целовала. Она знала немного иврит, так как в детстве учила его в еврейской гимназии в Риге. Мы, конечно, свято праздновали Песах. Организация этого вечера была невыносимо тяжёлой. Так я закупала рыбу (замороженное филе) задолго до праздника. Но, несмотря на все трудности добычи продуктов, мы соблюдали всё пасхальное меню: рыба фиш, кнэдлахи, печёночный паштет, форшмак и конечно же, главное — Маца.
Добыча мацы была целым мероприятием.

Сначала у мамы были знакомые старики–евреи, у которых был «бизнес» — они снабжали евреев, в том числе и нас, мацой. Они привозили мацу прямо домой. Вся мамина квартира была завалена пакетами мацы. Наша «светская» мама сделала из распространения мацы между друзьями целое мероприятие: друзья приезжали к нам, пили с мамой чай–кофе, иногда обедали и так далее. Словом, у мамочки была общественная работа и необходимое ей общение. Когда же старики перестали привозить мацу, у нас появилась другая программа добычи мацы.

Жена нашего кузена Лёни, Татьяна Ивановна Егорова работала в издательстве «Медицинская энциклопедия» на улице Солянка, рядом с синагогой, которая до
Перестройки была единственной на всю Москву. Танины коллеги по издательству были в ошеломлении, что комната вполне русской женщины была завалена пакетами с мацой, которую она покупала в синагоге во время обеденного перерыва, как только маца появлялась. Это занимало несколько дней. Затем приезжал мой Валя и увозил мацу к маме. Самое забавное, что Таня в своё первое посещение синагоги, явилась с паспортами всех членов нашей семьи, в
страхе, что ей, русской, откажут в покупке мацы, так как раввины заподозрят, что она скупает мацу для спекуляции. Увидев эти паспорта, раввины очень смеялись.

И вот начинается Перестройка. Горбачёв налаживает отношения с Европой и США. Выводит войска из Афганистана, освобождает А.Д. Сахарова. Повторно разоблачает сталинизм.

Мы в эйфории. Мы идём к демократии! Я ставлю портрет Горбачёва. Тут же появился и антисемитизм. Он, правда, никуда никогда не исчезал, но теперь он стал почему–то легитимным. Разгулялось пресловутое общество «Память». И появились угрозы еврейских погромов. А погромы произошли против армян в Азербайджане. Один из наших родственников, молодой врач Ян Пресс, работал на скорой помощи в Сумгаите. Он оказывал помощь пострадавшим во время погрома. Он был очень подавлен увиденным.

Слава Богу, он жив, здоров, в Израиле, и очень успешен как врач. Я же была просто убита этими событиями, особенно погромом армян. Меня захватила мысль: «Если такое могли сделать с армянами, то почему же нельзя тот же «метод» применить к евреям? Заставить не евреев погасить свет в квартирах и идти убивать, насиловать, грабить в тех квартирах, где были освещены окна». Я впала в почти истерическое состояние. Моя генетическая память «взыграла»
во мне. Всё пережитое с раннего детства: арест отца, тёть, дядей, гибель отца, дядей, война, бомбёжки, эвакуация, антисемитизм, страх за маму и тётю, что их тоже могут арестовать, всё то, что было в моём подсознании, как бы вырвалось и сделало мою жизнь в СССР, в Москве просто
невозможной. Я убрала портрет Горбачёва. Но ведь формально было: школа, оконченная с серебряной медалью, поступление в самый главный медицинский вуз СССР, ординатура, аспирантура, учёба у самых блестящих специалистов СССР, работа в самой известной детской больнице страны, огромный авторитет у коллег, защита диссертации, книги, статьи.

Престижная работа Вали как врача–учёного, его творчество, книги, переводы, стихи. Квартира на Патриарших прудах, машина, поездки в гости в Европу, связи. Всё это стало непереносимым для меня. Я знала «одной лишь думы власть» — надо бежать из той страны. Я уверена, что у мамы было такое же
состояние, когда она 12 октября 1941 г. увозила нас с сестрой в эвакуацию. В это время мы получили из Израиля поистине судьбоносное письмо от нашего родственника Израиля Лодкина, жившего уже 14 лет в Израиле. Он уверял нас в том, что мы будем работать врачами, а что касается моей детской неврологии, то в Израиле её почти нет, и на этом пути я смогу встретить как непонимание, так и успех.

К счастью, я встретила второе. Наша дочь Анна после небольших колебаний в направлении отъезда, тоже решила ехать в Израиль. Она прирождённый менеджер, закончила свою последнюю работу — администратор жюри Международного кинофестиваля в Москве. Аж! И поняв, что родители вряд ли способны провести всю организационную работу по отъезду, взяла всё это на себя. Видя моё «истеричное» состояние, она побоялась даже впустить меня в ОВИР подписать визу. Я подписала её в коридоре. Но, Слава Богу, все сборы закончены.

Мы организуем все проводы в два дня, один — наши друзья, другой — Анины. Через нашу квартиру прошло не менее 250 человек, и все оставили свои данные для вызова в Израиль. В вечер сбора Аниных друзей мы с Валей пошли прощаться с академиком Левоном Оганесевичем Бадаляном, главным невропатологом Москвы. Мы были знакомы с ним много лет, ещё со времени моей учёбы в ординатуре. Он был оппонентом на моей защите. Жили мы рядом, наши дети учились в одной школе. Мы общались с ним и с его женой Наташей, специалистом по английскому языку. Левон всегда помогал мне. Когда мы сказали, что едем в Израиль, он меня спросил: «Ира, а как же мне здесь жить?».

Я ответила: «Левон, тебя спасёт работа, общение с друзьями и творчество». Он всегда меня понимал, мы оба были из семьи репрессированных. Тут же по просьбе Левона, Наташа написала письмо его другу, главному детскому неврологу Израиля, профессору Шаулю Арелю. Я это письмо, естественно, не читала.
При встрече с профессором Арелем, он сказал, что в письме написано: «К вам едет один из лучших детских неврологов Советского Союза». И ещё, провожая нас, Левон сказал: «Ребята, если вам будет плохо, вы решите вернуться и вам негде будет жить, вы будете жить у нас». Это было действительно по–настоящему дружески. Горестно, что вскоре после нашего отъезда он умер.

Мы уехали втроём — Валя, дочь Аня и я. Мама, сестра и её дочка Ляля остались в Москве. Сестра боится любых даже самых малых изменений в жизни, а мама не решилась её оставить и тоже осталась, о чём я очень сожалею, так как через два года она умерла. 18 февраля 1990 г. мы прибываем в Израиль. Аэродром, солнце, музыка. Мы довольно помятые после бессонной ночи на пересадке в Будапеште. Но нам радостно. Дети, встречающие нас, танцуют и поют: «Элейну
Шалом Алейхем!»

Мы входим в большой зал аэропорта. Мы — уже граждане Израиля! Аня вышла до нас из самолёта. И вдруг прямо на неё идёт какой–то импозантный мужчина, а с ним целая толпа: вспышки, телекамеры, микрофоны. Аня — высокая, заметная, её видно сразу. Мужчина подошёл к нашей толпе и спросил, кто говорит по–английски. Аня сказала, что она говорит.

Они довольно оживлённо о чём–то беседуют.

Тут же нам сообщили, что дочкин собеседник — сам президент Израиля Хаим Герцог.

Мы с мужем, конечно, не знали, о чём говорила Аня с президентом. Когда мы поднялись в зал приёма репатриантов, к нам подошёл репортёр и по–английски спросил, как зовут нашу дочь, кто мы, как наши имена. Оказалось, что в этой беседе Аня, ничтоже сумняшеся, спросила президента:
«Простите, с кем я разговариваю? Кто Вы такой?».

Был шок всего сопровождения, а президент спокойно ответил, что он Хаим Герцог — президент страны! Оказывается, этот сюжет показали по телевизору, а наутро все израильские газеты вышли с заголовками: «Кто Вы такой? — спросила оля хадаша президента страны». И было написано, что в страну прибыла 23–х летняя Анна Горник с родителями, врачами из Москвы Валентином и Ириной. Аня стала известной! Её узнавали в ульпане, в мисрад клита, в банке и в прочих учреждениях куда она ходила, чтобы оформить нас.

Кстати, оказывается, президент сказал Ане: «Ты преуспеешь в Израиле». Для нас было бы странно если бы она не преуспела, мы–то знали её потенциал. И началась наша новая жизнь.

Мы поселились в Кфар–Сабе, в квартире, которую нам сняли Изя и Жанна Лодкины. Спасибо им. Мне очень понравилась Кфар–Саба, здесь было то сочетание природы и цивилизации, которое мне было нужно. Интересно, что благодаря сюжету с президентом, произошло ещё одно событие:
нас нашли родственники Вали, сабры, родившиеся в Израиле. Объясняю.

В начале 20–го века в городе Херсоне была фабрика, вроде, ткацкая. Так эта фабрика называлась: «Братья Арон и Гилель Горник». Это были дед Вали Арон и его родной брат Гилель. В 20–е годы 20–го века Гилель со своими четырьмя детьми уехал в Палестину. Умный был человек. А Арон переехал в Одессу. Слава Богу, дети Арона уцелели во всех передрягах 20–века. И в их числе был Михаил (Моисей) Аронович, мой свекор, которого я, к сожалению, не знала, так как он
рано умер. Он был прекрасный врач и человек, прошёл всю войну с первого дня и закончил её в должности начальника медицинской службы армии маршала Вершинина. Вернёмся к Галилю.

Когда мы уезжали в Израиль, была ещё жива Валина тётя Анетта, дочь Арона, она дала нам список детей, которых увезли в Палестину. В этом списке были их имена и возраст. Так вот, дети этих детей нашли нас. Они все родились в Израиле. Это троюродные братья и сёстры Вали. Как– ни будь я более подробно расскажу о них. Скажу только, что мы общаемся и дружим.

А в Израиле стало два доктора Горника: Валентин и Авигдор. На наше счастье нашими соседями по дому оказались чудесные люди, ставшие нам очень
дорогими — Роман и Рут Фроймович. Они были из Польши, с 1957 г. жили в Израиле. Роман прекрасно говорил по–русски, научился в Сибири, куда он попал в эвакуацию. Он был педагог и учёный и в течение 25 лет был директором ОРТ — школы в Кфар–Сабе. А Рут — она прошла и гето и Освенцим. У неё на руке есть номер. Она много рассказывала мне о пребывании в лагере, где она была ребёнком и чудом выжила. Помощь нам Романа и Рут неоценима.

Когда меня спрашивали, откуда у меня хороший иврит, я отвечала «От Рут». Мы говорили с ней очень много. Она была педагог и всегда чувствовала, какое слово я не понимаю. Даже если я говорила с Романом. К нашему горю, Роман умер, а с Рут мы до сих пор очень близкие подруги. Первые годы нашей алии были посвящены ивриту! Какое счастье, что не было ещё никакой русской программы на ТV. Иногда бывали новости по–русски 15 минут. Даже, когда появилось русское кабельное телевидение, мы его не поставили. У нас в доме был «рак иврит».

Ульпан дал нам какие–то начальные знания, но для работы этого было явно мало. Через 6 месяцев ульпана мы пошли на «истаклют» — наблюдения за врачом в течение 6–и месяцев. Нас собралось в больнице «Меир», довольно много врачей из СССР. Прекрасная женщина, много сделавшая для врачей–олим — профессор–невролог Эдна Кот, устроила нам всем врачам–олим в больнице медицинский улпан. Преподавала там волонтёрски, замечательная учительница Зива Орон.

В то же время мы присутствовали на работе и в отделениях, и в поликлиниках больницы. Я выяснила, что есть темы, которые в СССР не входили в сферу работы детского невролога. Это были: развитие ребенка и концентрация внимания. Пришлось много учиться. Много читать по– английски, набирать опыт. Что касается остальных разделов профессии, то некоторые, например, детскую нейрохирургию, я знала лучше израильских врачей. К их огромному изумлению, я умела читать изображения на СТ и МRI, и знала некоторые другие современные методы обследования, то есть то, чему я научилась на многих усовершенствованиях в Институте Нейрохирургии в Москве.

Мои знания и опыт оценили все врачи. Спасибо Филатовской больнице, Институту нейрохирургии и моему маниакальному желанию учиться. В больнице «Меир» я «наблюдалась» у хорошего молодого врача, но он то уходил на резервистские сборы (милуим), то уезжал в турпоездки, и я вообще оставалась одна в больнице.

Но работа моя там несильно отличалась от моей работы в Филатовской, и я как–то «кувыркалась», к удивлению, всех. Я получила прекрасные отзывы и меня оставили работать в той же больнице!

Ура!

А Валю, профессор Эдна Кот устроила работать по его профессии — трудовой экспертизе. Так я стала первым русскоязычным детским неврологом Израиля. А Аню «с улицы» взяли работать в туркомпанию «САSPI». Впоследствии она стала коммерческим директором этой фирмы.

Главная трудность в первые годы жизни и работы в Израиле был язык. На появившимся русском Радио Рэка, это понимали. Были прекрасные уроки иврита Майи Бат–Ави, Цили Клепфиш, Баруха Подольского. Их вклад в абсорбцию — огромен. Мы слушали их постоянно.

Итак, в постижении неизвестного в медицине и в упорном изучении языка прошли первые два года жизни в Израиле. «Мой наставник» как–то сказал мне: «Ты, Ирена, врач лучше, чем я. Так осмотреть больного, как ты, я не умею. Но ты должна работать самостоятельно». Детская неврология только начиналась в Израиле. Детских неврологов в стране были единицы, и все учились на Западе — США и Канада. Не было специализации врачей по детской неврологии. Даже
звание невролога–специалиста я получила по общей неврологии автоматически, так как мой стаж работы по взрослой неврологии давал мне это право.

Ровно через два года нашего пребывания в Израиле, произошло два хороших события. Мы купили машину и посетили Париж, о чём я мечтала всегда. Я многому научилась в больнице «Меир». Там я сделала библиотеку из множества статей по неврологии, которые просто валялись в кабинете. Эта библиотека очень помогала нам в работе. Атмосфера в больнице была очень симпатичной. После года работы в «Меир» меня приняли на работу в больничную кассу «Маккаби». Я проходила стажировку в «Институте развития ребёнка» этой кассы.

Это была именно та тема, с которой я была мало знакома. Такой «глобальной» организации, обязанной следить за развитием детей и исправлять все его недостатки, в СССР не было. Поначалу мне было очень трудно. Я подошла к вопросу «по–научному». Провела беседы–интервью со специалистами по всем параметрам, составляющим развитие ребёнка. По исследованию и лечению умственного развития, то есть понимания, контакта (психологи), речи (логопеды–клиноит–тикшорет), по тонкой моторике (рипуй бэисук) и по грубой моторике (физиотераписты).

Эти интервью очень по-могли мне в понимании системы по улучшению развития детей. Я написала по–русски статью «Организация объединений развития ребёнка в Израиле». Эту статью опубликовали в медицинском журнале в России. Работая в «Маккаби», я очень продвинулась в знаниях по развитию ребёнка, но я скучала по своей основной профессии — детской неврологии. Ведь в Израиле есть даже разделение профессии — специалисты по развитию и неврологи. Очень хорошая врач — заведующая Кармела Ватс понимала моё настроение. Меня вызвал профессор, начальник медицинской службы «Маккаби» в
округе Шарон. Он спросил, как мне работается. Я честно сказала, что развитие ребёнка — это очень интересная сфера, что я много получила за те несколько месяцев, которые я работала в этом отделении. Но это не моя сфера. И я прошу, что, если возможно, я готова работать неврологом, а если невозможно, я буду искать такую работу.

Профессор засмеялся, видимо, он понял. Я думаю, заведующая ему рассказала, что я «расцветаю», когда появляется пациент с неврологической патологией. Он сказал, что посылает меня в больницу «Тель А–Шомер», самую главную больницу страны, к главному детскому неврологу больницы доктору Бранду Натану на три месяца.

Я ничего не знала о докторе Бранде. Приехала в «Тель А–Шомер» и стала бегать за доктором Брандом во время его обхода больницы. Работы была уйма: детские отделения, поликлиника, грудные отделения, хирургия, реанимация. В это время Бранд был единственный детский невролог в больнице. Он, казалось, не обращал на меня внимания, только спрашивал: «А это что?» Я покорно отвечала. Мы бегали так по больнице два дня. На третий день он остановился,
посмотрел на меня и спросил: «Кто ты, как тебя зовут, откуда ты приехала?» Я не успела ответить, как он сказал: «С завтрашнего дня ты будешь работать у меня». Так начался у меня самый главный год в моей израильской жизни.

Я работала так же, как в «Маккаби», в отделении развития ребёнка. Но отделение в «Тель А– Шомер» было иным, чем в «Маккаби». Туда попадали дети, у которых проблемы развития были следствием каких-либо поражений головного мозга. И ещё я вела приём в поликлинике. Работать было безумно интересно. Я так много получила за этот год, что моя дальнейшая работа в Израиле не представляла для меня какой–либо трудности.

Мой шеф — доктор Натан Бранд — гений. Такого объёма знаний я не видела ни у одного врача. Общение с ним было подобно работе на компьютере — он давал исчерпывающую информацию по любому вопросу. У него был не только запас знаний, но и глубокое и быстрое понимание любой темы. Он энциклопедически образован. С ним было очень интересно. Но были случаи, когда я не соглашалась с ним и довольно нагло высказывала своё мнение. И это ведь лишь на третьем году жизни в Израиле. Во время работы в «Тель А–Шомер» меня обязали прочитать лекцию русским детским врачам–олим об отделениях развития детей. Это было очень серьёзное мероприятие. Во многом я была уже готова к такой лекции, помните мои интервью со специалистами в «Маккаби».

Бранд дал мне ещё кое–какие материалы. Я обратилась за помощью к своей хорошей знакомой, доктору Кациной Ганне. Она много лет уже жила в Израиле и работала здесь.

Я составила «рыбу» текста лекции. Ганна помогла мне перевести это на иврит. Я написала весь текст на иврите, но русскими буквами, и прочитала это. Прошло хорошо. Мне даже дали благодарность от министра здравоохранения. Ура!

Во время работы в «Тель А–Шомер», я познакомилась с прекрасными людьми, моими коллегами. Доктор Шуламит Хермон очень помогала мне в работе. Она прекрасно относилась к врачам–олим, устраивала их на работу. Там же в «Тель А–Шомер» я познакомилась с чудесной молодой женщиной — доктором Мариной Рубинштейн, она из семьи врачей из Ташкента. Очень способная, талантливая врач. Её путь к карьере в Израиле был очень труден. Это к теме «Легко ли быть молодым?» Только через несколько лет она попала на «итмахут» — специализацию по педиатрии на пять лет, а потом ещё и по реаниматологии на три года. Но зато сейчас Марина один из старших детских реаниматологов больницы «Тель А–Шомер». А для меня она один из близких и дорогих мне людей.

Во время работы в «Тель А–Шомер» мне предложили работать в больничной кассе «Леумит» в Нетании, а потом и во всём центре страны от Хадеры до Ашдода. Я ушла из больницы работать в «Леумит», а потом меня пригласили работать ещё и в «Меухедет». В «Меухедет» я проработала до конца своей трудовой деятельности. Такое везение было в моей трудовой жизни!

А ещё меня возили на работу и с работы на такси! Параллельно с работой в «Меухедет», так сложилось, что на меня свалилось «открытие». Но это особая тема, расскажу в другой раз.