Проект депутата д-ра Марины Солодкой: проект «Magen Mishpacha»

В предыдущем интервью с социальной работницей, направляемой отделом социального обеспечения в семьи, обозначенные как неблагополучные, мы получили интересные сведения и ознакомились с мнением человека,  работающего ежедневно как с коллективом отдела социального обеспечения, так и с семьями.

Существует ли внутренняя комиссия в Министерстве Социального Обеспечения, призванная рассматривать жалобы граждан на действия социальных работников? Каковы стандарты работы инспекторов социальных служб и как проверяется соблюдение этих стандартов? Проводились ли исследования судьб детей и семей, в жизнь которых не правомочно вмешались социальные службы?

Представляем Вашему вниманию откровенное интервью с инспектором социальных служб (пкида саад) на пенсии, которая попыталась ответить на вопросы представителя от нашего проекта.

А — У меня есть несколько вопросов к Вам. Один из них: что такое «елед ба сикун» (ребёнок в опасности) – есть однозначные ли критерии такого определения?

М — Я не знаю, каковы обновления сегодня, я работала инспектором социальных служб в 70-80-х годах, давно…
Не было тогда строгого определения “ребёнка в опасности”, насколько я помню. Если есть такие критерии сегодня, то их можно найти в правилах социальной службы или через Интернет.

А – Допустим, семья бедная, вытекает ли отсюда автоматически, что ребенок находится в ситуации «елед ба сикун», если при этом семья функционирует исправно, заботится о детях?

М — Я лично, когда работала, никогда не основывалась на материальном положении семьи, но прошло много времени с тех пор. Я не знаю, каково профессиональное отношение к этому, но на деле социальная служба всегда вмешивается в слабые семьи, не в сильные.

А – А если речь идёт об опекунстве ребёнка, изъятого из родной семьи, есть ли критерии соответствия опекуна, кроме самых основных? Учитывается ли степень религиозности приёмной семьи, например, или совпадение страны исхода приёмной семьи со страной исхода родной семьи?

М — В то время, когда я работала, мы не обращали внимание на религию, а просто выбирали самую подходящую для ребёнка семью. Я помню, как один раз мы написали в газете объявление, когда искали семью для опекунства ребёнка, и к нам обратились несколько семей. Мы встретились со всеми и выбрали наиболее подходящую. Но сегодня, я думаю, что всё совсем по другому…

А — И сейчас есть такие случаи. Например, известен случай, когда девочка, еврейка по национальности, отправлена в приёмную бедуинскую семью где-то на юге страны. Это не слух, а официальное дело.

М – Такое решение и выбор всегда отдавались под ответственность конкретного социального работника, и не было четких критериев, по которым социальный работник может подобрать семью.

А — Приёмная семья получает за каждого приёмного ребёнка помощь около 5 тысяч шекелей в месяц. Если бы родная семья получала столько, то это облегчило бы ситуацию и, возможно, решило бы проблему. Ведь нередко неблагополучие семьи кроется в финансовом неблагополучии.

М — Я не думаю, что у социальной службы есть достаточно возможностей для выбора оптимального решения. У нее нет подходящих методов и подходов. И времени нет для поиска подходящего варианта помощи («типуль»). Комиссии, встречи – на всё это требуется много времени. И времени часто не остаётся на этот поиск и отбор подходящего решения. Иногда также всё упирается в отсутствие дотаций.

А — Короче говоря, проще всего просто забрать ребёнка?
Но как учат, что правильно, а что нет в социальной службе? На факультете, в университете…

М — Есть огромная разница между тем, чему учат и что происходит в реальной жизни. Учат  на более высоком уровне, чем это происходит в реальности, на так называемом «шетахе».

А — Если нужно забрать ребёнка из семьи, отдаётся ли предпочтение далёким родственникам? Родным, бабушке или дедушке ребёнка.

М — Одна из очень возмутительных вещей, что нет исследований. Эта область совершенно не исследована и не на чем обосноваться.

А — Ребёнку проще и приятнее быть с родной тётей, чем с чужой семьёй – это понятно и без исследований.

М — Это сильно зависит от родственников. Но нет никаких исследований и не на чем обосноваться.

А — Проверяется ли вообще, есть ли родственники, перед тем, как решать куда отдать ребёнка?

М — Не было определённых правил и решение очень зависело от профессионализма самого работника. Снова напоминаю, что это было достаточно давно, может быть сейчас это изменилось…

А — Это не сильно изменилось, к сожалению.
Недавно был такой прецедент — один депутат решил посетить центр экстренной помощи («мерказ херум») где-то в центре страны. По закону, ему можно войти в Интернат, но его не пустили туда. Он мог вызвать полицию и заставить их впустить себя, однако, не захотел до этого доводить. То, что его не пустили —  нарушение и это подозрительно.

М — Иногда не знаешь, смеяться или плакать от таких историй…
Сегодня мне позвонила одна женщина. Она работала в социальной службе и столкнулась с изъятием детей. Она спросила, кем я работала. Я ответила и она стала возмущаться. Она сказала, что работала в социальной службе города Н и это ужасно. Там отвратительные методы работы, по её словам.
Однако, все это не просто и не однозначно.
Часто бывает так, что клиенты очень неблагополучные и работники социальной службы защищаются от них. Иногда клиенты крикливые и требовательные и система активно защищается, вырабатывая методы защиты против таких клиентов. Некоторые из клиентов очень манипулятивные.
Правила работы рождаются на практике и создается система защиты, где работники службы защищаются от нападений, и нападений клиентов в том числе.

А — Одно из мнений, родившихся в лобби “Борьба против изъятия детей из нормативных семей” заключается в том, что когда изменятся методы и законы, то изменится и система работы социальных служб. Если изменятся законы работы социальных служб, то это изменит ситуацию, как вы считаете?

М — Одна из самых болезненных вещей – помещение детей в интернаты. Я не знаю, сколько есть интернатов сейчас?

А — Около 500…

М – Я помню, было много случаев, что когда надо было забирать ребёнка от родителей с проблемой алкоголизма, наркомании, то у нас не было такого большого выбора интернатов. Тогда мы отсылали детей далеко на север или юг, туда, где было свободное место.

Во многих случаях, в интернатах были катастрофически плохие условия. Кроме того, взять ребёнка и забрать из семьи – травма для ребёнка на всю жизнь. Один раз, ради сохранения связи с семьей, я потребовала, чтобы ребёнок был помещён в интернат рядом с домом и чтобы его навещали. Потом появились продленки («цаарон») и часто это становилось решением этой проблемы.

А – Что Вы можете сказать об интернатах со специальным образованием («Хинух меухад»)?
М – Раньше  для детей с такого рода проблемами не было выбора и даже нерелигиозных детей отсылали в Бней-Брак, потому что только там был интернат для таких детей с проблемами восприятия. Сегодня появилось больше интернатов.

А — Были ли случаи издевательств над детьми от других детей или работников интернатов?

М — Конечно и ещё какие случаи…
Но и тут нет официальных исследований, нет данных, основанных на таких исследованиях и нет критериев.

А — Что является основанием деятельности инспекторов социальных служб (“пкидот саад”)? На основании чего они решают изъять ребёнка или нет?

М — Мы всегда собирали собрание и советовались, но не было четких критериев и предписаний.

А — И сейчас нет чётких критериев. Когда посередине дня забирают ребёнка из школы или из сада, травмирует всех – ребёнка, семью, окружение. Забирают часто без какого-либо предупреждения. И это происходит каждый день, это не единичные случаи.

М — Я в таких случаях звонила и советовалась с областной служащей Ханой Слуцки. Теперь она возглавляет национальную службу. Однако, телефонный разговор — это не личное присутствие, она не присутствовала лично там, где всё это происходило.

А — Это напоминает период власти в Советском Союзе определённых времён.

М — Был случай, когда я пошла на одну из комиссий («ваадат ахлата») по просьбе одной моей знакомой. Чувствовалось, что ей угрожали социальные работники, но не напрямую, а в таком стиле: «Если ты не будешь вести себя так, как мы тебе говорим, то мы заберём у тебя ребёнка». Социальная работница написала красивый отчёт, но этот отчёт был необоснованным. Женщина 50-ти лет просила помощи заплатить за сад для ребёнка — исключительно финансовой помощи, а ей сказали, что если она пойдет в центр “Развития ребенка” (“итпатхут а-елед”), то тогда она получит разрешение на дотацию. Когда женщина пришла в этот центр, то она почувствовала по разговору с врачом, что социальная  работница уже повлияла на него — он разговаривал и вел себя определённым образом, было понятно, что он предупреждён и общается с ней не как с обычной клиенткой. То, что социальные работники могут позвонить врачу – это уже влияние и такой врач уже не независимый специалист. Они также могут и в медицинский центр придти.
Часто специалисты, работающие или проверяющие семью пишут свои заключения, а потом прилагается разъяснение от инспектора (“пкидат саад”), и в итоге, выходит что-то другое. Вот и с этим отчетом так вышло, что эта “мама очень плохая”. Заключение было сделано специально для комиссии, как итоговое и поясняющее все заключения специалистов. И там инспектор представила всё так, как ей было выгодно. А медицинские документы мало кто понимает и все основываются на заключениях таких инспекторов.

А — Известен такой интересный случай — хотели забрать ребёнка после того, как женщина обратилась в социальную службу. Ей назначили суд на первый рабочий день недели, а сообщили об этом перед самым выходным днём, не оставив ей возможности подготовиться, найти адвоката. Но, по случаю, она работала в суде и попросила отодвинуть суд, на основании того, что не видела самого дела. Она просто пошла к судье и попросила, так как знала, что так можно сделать, а обычные люди не знают, что так можно поступить. Это позволило ей выиграть время и она смогла защититься.

М — Сейчас и многие адвокаты тоже плохо работают, приходят на суд не ознакомившись с делом клиента, хотят скорее закрыть дело и это часто происходит за счёт клиентов. Их вообще иногда клиент не интересует и они заключают сделки “через голову” клиента.

А — Согласен, это часто бывает, но, слава богу, что не все такие. Много зависит от человека, как и во многих других областях. Но, когда социальная служба знает, что есть адвокат, они ведут себя по-другому, даже в случае, если адвокат не особо хороший. Ясно же, что он знает законы.
Сегодня есть “Реабилитация семьи” (“Шикум ба кеиля”) или “Реабилитационная терапия” (“Типуль кеелати”), что Вы можете сказать по поводу этого?

М — Я не знаю, какие там методы. Я не видела этого в действии. Мне кажется, это всё это болтовня. Основное остаётся: Какие есть методы работы в социальной службе? Нужно чтобы были строгие стандарты, как подавать в суд, что там должно быть написано, отчетность (“таскир”).

А — Я видел, насколько это субъективно, когда служащая (“пкидат саад”) решает на своё усмотрение — что писать, а что нет.

М — По моему, там должно быть в отчёте написано, что сделали, чтобы помочь по таким пунктам, что нужно сделать, что невозможно сделать.

А — Что-то вроде анкеты?

М — Надо заставить социальную службу, чтобы были разработаны методы, так как сегодня их явно недостаточно. Например, продлёнка, но не обычная, а для детей нуждающихся (“Еладим ба мецука”). Там должны быть определённые условия, терапия, питание, консультация родителей. Это пример одного из возможных методов. Надо привлекать специалистов, которые умеют работать с определёнными случаями. И конечно, необходимы методы. Социальные работники только и говорят, что родители не сотрудничают, но часто, это социальная служба не сотрудничает. Надо привлечь родителей и, если есть проблема, задействовать определённые методы, предоставить им те возможности, которые подойдут конкретной семье, а не жаловаться, что родители “не сотрудничали”.

А — Халатность, есть ли такое понятие в социальной работе? Например, служащая решила изъять ребёнка, а потом было решено не изымать, так как доказали, что оснований для этого нет.

М — Нет такого понятия “халатность” и нет критериев для такого определения.
Кроме того, если мы говорим об ответственности, то ответственность должна быть коллективная и решения должны приниматься коллективом – областная служащая (“пкидат саад”), начальник отделения, глава распорядительной комиссии и т.д.
Я не думаю, что такие важные решения, как, например, изъятие ребёнка в некоторых случаях,  может принимать один человек.

А — В других областях есть такое понятие, как этическая комиссия (“Ваадат этика”). Это орган, занимающийся обращениями и жалобами. Тут есть что-то подобное?

М — В социальной службе есть объединение, ассоциация (“Игуд”), но это не этическая комиссия. Это внутренний орган, а комиссия должна быть внешней и независимой.
И чтобы была ответственность, должны быть определения, допустим, халатности или превышения полномочий, а их, к сожалению, нет.

А — Вот если бы в в распорядительной комиссии был также психолог?

М — Они все повязаны между собой, всех уже склонили на свою сторону. До комиссии с ними уже поговорили и склонили. Психолог не видит семью постоянно, а служащая (“Пкидат саад”) лучше знает семью и психолог тут не поможет. У психолога нет больше знаний, чем у социального работника, а учат они одинаковые вещи.

А — А присутствие общественного представителя в комиссии?

М — Должен быть адвокат. Надо разрешить семье приводить адвоката и на распорядительную комиссию, чтобы пришёл и защищал права семьи. Но не каждая семья может нанять частного адвоката, поэтому, должен быть адвокат от государства или общественный адвокат. Когда семья нанимает частного адвоката на более поздних этапах, например, когда ребёнка уже изъяли, то это стоит десятки тысяч шекелей.

А — Есть ли какая-то ценность в общественном представителе?

М — Когда читают отчёт, то это влияет на постороннего человека — так пишут отчёты. Шанс, что общественные представители будут на стороне клиента — очень малы. Социальная служба — сильная организация и умеет склонять на свою сторону.

А — Есть ли определения хорошей социальной работницы? Например, та, что забрала пятерых детей лучше, чем та, что забрала трёх?

М — Не знаю, я не встречала такого лично, но может быть такое и есть… Вполне вероятно.

А — Нет ли такого соревнования? Продвижение по служебной лестнице на основе количества изъятых детей или открытых дел или выявленных неблагополучных семей?…

М — Я не встречала, но не могу сказать, что такого точно нет…

А — Спасибо за интересный разговор. К сожалению, эта система не готова признать, что в ней есть проблемы. Есть также и финансовая проблема – например, все проблемы с интернатами упираются в неё. Министерство заинтересовано только увеличивать дотации и есть чувство, что эта система обеспечивает сама себя.

М — Так поступает каждая система…

А — Возможно, но Министерство Образования не заставляет снова и снова оставлять детей в школе на второй год без достаточно веских оснований, а Министерство Здравоохранения не заставляет больного снова и снова ложиться в больницу…

В заключение хочется выразить удивление, что такая важнейшая область, как судьбы детей и их семей, в которые на определённом этапе вмешались социальные службы, оказалась неисследованной.

В работе инспекторов социальных служб нет строгих стандартов, что превращает область принятия решений в бесконтрольную, создающую почву для произвола и нарушений со стороны сотрудников социальной службы. И мы все имеем серьезные последствия от отсутствия четких методов работы и прозрачности этой деятельности перед общественностью.

Присоединяйтесь к обсуждению статьи на Facebook или нашем форуме.