Его стихи перекладывал на музыку Рихард Штраус, его книги любили Теодор Герцль и Ромен Роллан.

Жизнь вообще была прекрасна – достаток, творчество, слава. Но все испортила война:

пацифист Стефан Цвейг оказался в изоляции, бежал в тихий Зальцбург,

но по иронии судьбы поселился рядом с Адольфом Гитлером, о котором, впрочем, тогда еще никто не знал.

Умение гордиться своим происхождением всегда было самым надёжным способом обзавестись опорой в жизни. Стефан Цвейг своим происхождением гордился очень – и было чем.

Сын промышленника и наследницы банкиров – его отец Мориц Цвейг владел текстильной фабрикой в Северной Богемии, мать Ида Бреттауэр была из Южной Италии, её семья успешно развивала банковский бизнес.

Возможно, гордиться своей родословной детей научила именно она. Стефан и Альфред, заводя всякое новое знакомство, прежде всего подробно выясняли родословную визави и источник состояния.

Но со временем Стефан понял, что социальный статус – это все же фикция. И на это у него тоже были причины.

О своём детстве, например, он особо не распространялся. Его и брата воспитывали гувернантки, отец занимался преумножением капитала, а мать – собой. «Ненависть ко всему авторитарному сопровождала меня всю жизнь», – говорил он впоследствии, указывая, что корни этого чувства растут из семьи. Повзрослев, старший сын унаследовал бизнес отца, а Стефан – возможность поддержать репутацию семьи докторской степенью. По окончании гимназии в 1900 году он поступил в Венский университет, а после – отправился в путешествие. Европа, Индия, Северная Америка, Куба, Панама – только к концу Первой мировой войны он осел сначала в Швейцарии, а позже купил домик в австрийском Зальцбурге.

Его первым литературным ангелом стал Теодор Герцль, работавший в то время в либеральной венской газете Neue Freie Presse в Париже. Правда, когда позже Герцль укрепился в мысли о сионизме и начал его теоретизировать, Цвейг не поддержал его, и они перестали общаться. Стефан выступал за ассимиляцию евреев – с этим убеждением он так до конца жизни и не расстался.

Свой первый поэтический сборник, названный «Серебряные струны», Цвейг издал в 1901 году на собственные средства.

Тогдашняя Вена с её либеральным великодушием приняла его стихи очень хорошо.

Его благословил сам Рильке, а Рихард Штраус с разрешения автора переложил на музыку шесть стихотворений из сборника.

Первая мировая отрезвила неудержимого до той поры оптимиста. Раньше Цвейг был уверен, что мир, может, и не слишком хорош, но становится лучше с каждым днём. И проповедовал эту мысль без устали. Ненависть и жестокость, развернувшиеся на фоне военных действий, его картину мира живо переменили. Цвейга призвали в армию, но отправили на работу в военный архив.

Он стал одним из немногих писателей, кто с самого начала осудил войну. Он не смог променять своё убеждение на расположение друзей, коллег и семьи, и это стало началом его звенящего одиночества.

Даже находясь на военной службе, он публиковал антивоенные статьи и драмы.

В этом его взгляды всецело разделял Ромен Роллан, ещё пара-тройка стойких гуманистов и всё. Вместе они участвовали в создании международной организации деятелей культуры, выступавших против войны.

Ролану он посвятил блестящий, по оценкам публики, очерк.

Писал, что самое доброе и чистое окно Европы – это Ромен Роллан.

Жизнь стала поворачиваться к нему все худшими сторонами. Приобретение дома в Зальцбурге было неслучайным – поселиться подальше от людей принудило как раз его отношение к войне, так расходившееся с взглядами современников. В дни жизни в Зальцбурге он открывал мир по-новому: в живописнейшей австрийской глуши познал голод, холод и нищету, чего представить бы не мог в своей беззаботной юности.

В автобиографическом романе «Вчерашний мир» он писал, что неподалёку от него поселился никому тогда не известный человек по имени Адольф Гитлер.

Убийственная ирония судьбы:

бежать от оголтелой провоенной полемики в горы и стать соседом будущего мирового злодея!

Много позже неподалёку от тех мест Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Германии подарит Адольфу Гитлеру, уже вознесённому в ранг божества, домик в день его 50-летия – летнюю резиденцию, сохранившуюся по сей день.

А домик Цвейга нацисты разграбят.

С юности он увлёкся коллекционированием всевозможных артефактов: рукописей, нотных тетрадей, личных вещей интересных ему людей. А 20–30-е годы прошлого века были наполнены тягой авторов к историографическому писанию – Цвейг говорил, что когда мир так бурлит, выдумывать какую-то художественную паутину не имеет никакого смысла. Цвейг прекрасно проработал жанр беллетризованной биографии – он скрупулёзно вгрызался в архивы, выискивал в переписках героев психологическую подоплёку их действий, находил неожиданные штрихи к портретам. Но главное – относился к личности с большим уважением. В своих циклах он выкладывал любопытные сравнительные очерки – например, «Три мастера: Диккенс, Бальзак, Достоевский», «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой», «Борьба с безумием: Гёльдерлин, Клейст, Ницше». Его поклонники до сих пор завидуют читателям, которым только предстоит открыть впервые «Триумф и трагедию Эразма Роттердамского» или «Марию Стюарт».

До начала Второй мировой войны Цвейг был самым успешным немецким писателем. Его произведения издавались во всем мире, переводились на десятки языков. Большая проза, впрочем, не давалась – «Нетерпение сердца» и «Угар преображения» читались в своё время хорошо, но быстро забылись. Брехт, Гессе и ещё несколько авторов высказывались о нём, бывало, совсем нелестно. Главный австрийский декадент того времени Гуго фон Гофмансталь организовал Зальцбургский литературный фестиваль и запретил Цвейгу появляться на нём. Это было нелегко: когда-то Цвейг боготворил Гофмансталя и подражал ему. Томас Манн, хоть и писал, что «со времен Эразма [Роттердамского] ни один писатель не был столь знаменит, как Стефан Цвейг», в кругу близких называл его одним из худших современных авторов. В ряду Ремарка и Фейхтвангера, правда.

В 1920 году он женился на Фридерике Марии фон Винтерниц, аристократке. К моменту их знакомства окончательно распался её первый брак. Их общение началось в переписке, неторопливо перетекло в роман и стало основой счастливого брака длиною в 18 лет. Фридерика была матерью двух девочек, тоже писала, публиковалась, всецело разделяла взгляды Цвейга и смогла сохранить доброе к нему отношение даже после их разрыва. Сама же наняла ему в секретарши Шарлотту Альтман – бледную, безмолвную, благоговевшую перед Цвейгом. Совсем, кстати, не красивую, в отличие от его супруги. Всё случилось, как в дешёвом романе – в «высоких отношениях» так часто и происходит. Фридерика застала их врасплох в его кабинете, он поначалу пытался объясниться – она требовала немедленно убрать из дома секретаршу. Потом надеялась переждать наваждение мужа, пока тот два года плутал в любовном треугольнике – стратегии терпеливых женщин удивительно схожи. Потом он настоятельно попросил развод. И получил его в 1938 году.

Они с Шарлоттой обосновались в Петрополисе, неподалёку от Рио-де-Жанейро. Непонятно, что испытывал Цвейг к молодой жене, что он к ней чувствовал. Себя он чувствовал потерянным и разбитым. Расстаться с семьёй, бороться с войной, терять духовные ориентиры, внутренние убеждения, множить разочарование, тосковать по родным местам и наблюдать издалека, как чуждая идеология уродует его прекрасное прошлое, было изнурительно. Непростительно для самого себя он хандрил. «Депрессивные книги в наши дни я считаю моральным преступлением, – писал Стефан Цвейг во время Первой мировой друзьям. – Быть слабым в такое время, которое требует всего человека – это мука». В начале 40-х годов из Бразилии он писал Фридерике фон Винтерниц: «Я продолжаю свою работу, но лишь в четверть моих сил. Это всего лишь старая привычка… Я устал от всего, лучшие времена безвозвратно канули».

Японцы взяли Сингапур, газеты публиковали пугающие сводки североафриканской кампании, ходили ужасающие слухи о наступлении войск вермахта на Англию, гражданство которой Цвейг получил в 1940 году. Никто не может дать ответа на вопрос, почему успешный автор, находясь далеко от настоящей трагедии, во вполне комфортной по тем временам стране в компании молодой преданной супруги, решил принять смертельную дозу веронала. Было 22 февраля 1942 года.

Его Шарлотта последовала за ним с той же кротостью и благоговением, надо думать. Тела нашли в их доме в Петрополисе, в спальне.

Он немного запрокинул подбородок и приоткрыл рот, её голова лежала у него на груди, а рука сжимала его руку – эта фотография облетела мировые газеты.

Перед смертью супруги разослали письма тем, с кем хотели попрощаться. В письме друзьям Цвейг написал:

«После шестидесяти требуются особые силы, чтобы начинать жизнь заново. Я думаю, что лучше сейчас, с поднятой головой, поставить точку в существовании, главной радостью которого была интеллектуальная работа, а высшей ценностью – личная свобода. Я приветствую всех своих друзей. Пусть они увидят зарю после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше».

В письме Фридерике были такие строчки:

«Я уверен, что ты увидишь лучшие времена и поймешь, почему я, с моей ипохондрией, не мог дольше ждать, и одобришь меня. Будь мужественной. Ты знаешь, что я спокоен и счастлив».

В отдельном прощальном послании он даже правительство Бразилии поблагодарил за приют и сообщил, что уходит из жизни добровольно.