Главная / Литературная гостиная / Ян Топоровский. ПОЧЕМУ Я ПЛАЧУ, КОГДА СЛЫШУ ИДИШ

Ян Топоровский. ПОЧЕМУ Я ПЛАЧУ, КОГДА СЛЫШУ ИДИШ

 Льву Кричевскому

Поднявшись в Израиль, я растерялся: иная природа, иная погода, иной язык и ни одного знакомого лица.  В нашей семье и моей школьной компании никто не говорил о репатриации — и никто не уезжал…   И вот я единственный оказался в Израиле. К кому обратиться? У кого попросить совета?  С кем выпить рюмку и повести обычные кухонные разговоры о несостоявшейся жизни?!  Никого!  

И я стал искать соломинку, за которую смог бы ухватиться. Вернее,  эта соломинка, как и положено соломинке, попалась на моем пути случайно. 

Как-то я шел улицей Холона куда глаза глядят – я и в самом деле еще не знал, где какая улица, и,    какая куда меня выведет.  И  сворачивая с одной на другую – то из переулка в переулок – я понял, что я, выйдя из ворот дома, где снимал квартиру, заблудился в этом мире.  В растерянности – остановился.  И как в лесу (а для меня этот город был настоящим лесом) стал прислушиваться. Может, кто-то аукает мне?  Может, услышу  шум шоссе?  Или  гудок поезда?  А может, мои мама и папа вдруг докричатся до меня из прошлой жизни?  (В такие минуты верится в сверхестественное!)  

И тут я – сам вначале не поверил –  услышал знакомую речь. Знакомую только по музыкальности, ибо я не знал слов, а только музыку.  На этом языке когда-то разговаривали мои родители. Я пошел на музыку, на речь, на слова, просто на звук…    Выйдя из переулка (а может и тупика) я увидел на скамеечке холонского парка старую пару. Они  говорили на языке идиш, который был созвучен моей душе, и… не понятен. 

Мои родители говорили на идиш. Но нас сестрой не обучали ему.  Почему? Еврейских школ в Одессе уже не было. А может, считали, что  детям лучше его не знать: вокруг все  украинское и русское, вокруг иная жизнь и другие евреи. Русские евреи. Ну, куда ты устроишься со знанием  идиш?!  А вот с русским языком — «везде у нас дорога». 

И потому я, блудный сын еврейского языка, остановился перед пожилой парой в Холоне, словно схватившийся за соломинку утопающий, вернее, потерявшийся в этом городе, новый репатриант. 

Единственное, что я мог назвать – улицу, где снимал квартиру. И пожилые аид и аидишка, отвели меня к этому дому.  (Так я потерялся и так нашелся в первый день своего приезда в Израиль). 

Дома я стал вспоминать  музыку слов идиша, которые  слышал в разговорах родителей. Значение одного  слова мне почему-то было понятно (откуда?!), а другие  так и остались за семью печатями.

За семью печатями осталась и речь отца обращенная ко мне. Однажды мама вызвонила меня из русского языка и сказала, что с отцом плохо. Я немедленно приехал в Одессу. И ночами сидел возле постели отца. И в одну из ночей  он позвал меня.  Впервые в жизни моим еврейским именем (это   имя – он употреблял крайне редко).

Потом он спросил: «Что будет, Яков?»  На это я ответил, что все будет хорошо.  Папа закрыл глаза. Потом открыл и стал говорить со мной на идиш, быстро-быстро. Видимо, отпали остальные языки, он вернулся к мамэ-лошн.  Он говорил-говорил-говорил… 

И смотрел на меня невидящим взглядом. Он говорил на идиш. Может он сообщал мне свою рыбацкую тайну: где лучше клюет, и как мне, сыну рыбака, стоит завязывать леску, или. как он безмерно любит меня, или о том, чтобы я берег маму…  Он продолжал говорить… 

А я кричал: «Папа, я ничего не понимаю!». 

Вот потому, когда я  слышу идиш,  я всегда плачу. Мне кажется, что все повториться: я позову своих внуков, спрошу их на иврите: «Что же будет?» — но потом отпадут иные языки и я стану быстро-быстро говорить на своем мамэ-лошн — русском, которого они не знают. Хотя, музыку языка они все-таки запомнят… 

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан