Джазмен Гаранян

Георгий Арамович был композитором, автором музыки к десяткам кинофильмов и телевизионных передач.

Народный артист России, кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством IV степени», Почёта, Петра Великого, лауреат Государственной премии РФ.

Музыкальную карьеру он начинал в оркестрах Юрия Саульского и Олега Лундстрема. Семь лет играл в Концертном эстрадном оркестре Вадима Людвиковского. Гаранян исполнял партию саксофона в фильмах «Бриллиантовая рука», «Мы из джаза», «Осенний блюз», в мультфильме «Ну, погоди!» и других. Вёл передачи «Джаз-клуб Георгия Гараняна» на «Маяке», «Радио России – Культура» и «Джем-5» на канале «Культура». В 1972 — 1979 годах был дирижёром Государственного симфонического оркестра кинематографии СССР. Гаранян стал лауреатом множества международных джазовых фестивалей — в Праге, Бомбее, Гаване, Варшаве, Финляндии, Израиле. Он — единственный джазовый музыкант, имевший абонемент — 3 концерта в год — в Большом зале Московской консерватории. За запись компакт-диска с американской группой «Орегон», где он выступил в качестве дирижера, номинировался на премию Грэмми. Кроме того, Гаранян написал музыку к нескольким театральным спектаклям («Мона» — Театр Армена Джигарханяна), десяткам фильмов, среди которых такие известные кинокартины, как «Покровские ворота», «Вечерний лабиринт», «Рецепт её молодости», «Волшебный фонарь», «Осенний блюз». В 90-е годы создал «Московский биг-бенд». Был главным дирижёром московского цирка на Цветном бульваре. С 1998 года возглавлял Краснодарский муниципальный биг-бэнд, с 2003 по 2006 годы — Государственный камерный оркестр джазовой музыки имени О.Л. Лундстрема, затем возродил ансамбль «Мелодия» и создал на его основе Биг-бэнд Георгия Гараняна. Автор учебников «Аранжировка для инструментальных и вокально-инструментальных ансамблей», «Основы эстрадной и джазовой аранжировки».

Но самая главная заслуга Гараняна перед отечественной эстрадой в том, что он почти десять лет руководил ансамблем фирмы «Мелодия», визитной карточкой которого стала музыка популярных советских композиторов в джазовой обработке.

 

Первая же пластинка продалась тиражом в 4 миллиона экземпляров – фантастический даже по тем временам рекорд! За годы работы под управлением Гараняна ансамбль записал 16 сольных пластинок-гигантов и 9 пластинок-мини-альбомов. И вы не назовёте советского эстрадного певца тех времён, который бы хоть однажды не спел с оркестром под управлением Георгия Арамовича.

А ещё Гаранян являлся президентом Независимого джазового фонда и выполнял с десяток других обязанностей в музыкальном мире. Как говорится, от редкого музыкального хомута убирал шею. Однако для многих он, прежде всего, был и навсегда останется блестящим саксофонистом – первым в стране исполнителем на этом уникальном инструменте, удостоенным звания народного артиста России.

Когда мы познакомились у моего друга известного аукциониста страны Арсения Лобанова, Георгий сразу предложил: давай на «ты». Общаясь с людьми, Георгий никогда не держал в уме каких-то привходящих моментов — «политэсной мишуры», а тем более корысти.

Он поразительно умел довольствоваться малым, никогда не «грузил» друзей и знакомых своими проблемами и заботами, зато всегда приходил им на помощь.

 

Долгое время Гаранян жил у Арсена. Бывало, затеем застолье, так Жора на кухню допускал лишь кулинарную мастерицу приму оперетты Лилю Амарфий. Остальных желающих помочь деликатно предупреждал: «Всё равно вы же лучше меня не сделаете. Так что лучше отдохните».

Мир музыки, вообще искусства, не щедр на душевную близость и полное взаимопонимание между людьми. Существует даже устойчивое мнение о том, что настоящий творец – обязательно неуживчив, «углист», капризен и неблагодарен. Чаще всего, к сожалению, оно так и бывает. А вот Гаранян пересекался практически со всеми известными деятелями музыкальной советской и российской культуры, но я не помню случая, чтобы кто-то отозвался о нём недоброжелательно, пожаловался на него, упрекнул в чём-то. Лобанов его называл не иначе, как «безнадёжным интеллигентом». За время нашего многолетнего знакомства я написал о Гараняне с десяток материалов. В различных изданиях он был нарасхват. Но скольких же трудов всякий раз мне стоило уговорить его на интервью. «Да надоело, Мишаня, языком молоть!» — обычная его отговорка. Теперь вот радуюсь за свою настойчивость и вспоминаю одну из наших бесед…

— Георгий, если называть вещи своими именами, то мне сдаётся, принадлежишь ты к немногочисленной категории людей, так называемых работоголиков. В незабвенные застойные годы о таких ещё говорили: «Им солнца не надо, им партия светит. Им хлеба не надо — работы давай». А если серьёзно, скажи: никогда у тебя не появляется желания бросить все и уединиться на каком-нибудь хуторке, подальше от всех «прелестей» цивилизации?

— Да нет, подобные мысли меня не посещают. Всё же я — человек урбанистический и вряд ли такой уж трудоголик, каким ты меня представляешь. Хотя если имеешь в виду собственно музыку, то мне она действительно никогда в тягость не бывает, могу ею заниматься хоть двадцать четыре часа в сутки. Что же касается света партии — тут извини: более аполитичного человека, чем я, наверное, трудно сыскать. Никогда я не был общественником, активистом. При этом к тем и другим относился вполне лояльно и с пониманием. В те же застойные времена, чтобы выжить, людям приходилось и хитрить, и ловчить, и выставлять напоказ так называемую верность партийным идеалам. И вряд ли стоит их за это порицать. Меня, слава Богу, участь приспособленца миновала, но не потому, что я был такой уж сильной, «стержневой» личностью. Просто музыка спасала от всех жизненных потрясений и перипетий.

— Чего же в этой музыке достиг композитор и исполнитель Георгий Гаранян? Чем он, образно говоря, может похвастаться перед собой?

— Тоже скажешь: похвастаться. В житейском плане, даже если и щадить мужское самолюбие, выгляжу я вовсе не впечатляюще. В том смысле, что обеспеченным, не говоря уже богатым человеком, так и не стал, хотя возможности к тому имел и не малые. Но меня в жизни как-то не очень манили подобные цели.

— Поневоле думаю сейчас о том, что деятельность практически каждого творческого коллектива — это же вечные склоки, подсиживания, «стучания», флирты, перерастающие в крупные скандалы. Ну, откровенно, разве не так?

— Согласен. Случались и на моем пути «рифы». Только всё это сейчас мне видится таким мизерным, незначительным, даже пустячным, не стоящим того, чтобы его ворошить-мусолить. Наверное, сейчас очень прописные вещи начну говорить, но если ты увлечён настоящим делом, то ради него идешь на многие жертвы, не даёшь себе послаблений. В этом и счастье, и крест твой. Такова, брат, диалектика.

— Если бросить ретроспективный взгляд на пройденные годы и версты, то работа в каком коллективе вспоминается чаще и теплее всего?

— Конечно же, работа в «Мелодии». Это был такой, как мы его меж собой называли, «негритянский коллектив», созданный директором граммофонной студии Борисом Владимирским. Мы выполняли там всю «чёрную», неблагодарную, неприбыльную работу: музыку и писали, и аранжировали, и исполняли. Причем, очень прилично и квалифицированно это делали. Расковано, творчески работали. К нам валом валили артисты, желающие классно, качественно записать свои вещи: Кобзон, Пугачева, Гурченко, Высоцкий, Миронов… Даже при всём желании не смогу всех перечислить. В это кому-то трудно будет поверить, но за одну смену мы способны были записать музыку к целому кинофильму, на что иным исполнителям нескольких месяцев не хватало. И поскольку мы слыли не только работоспособными, но и безотказными, то на нас грузили почти все ленты «Мосфильма» и «Ленфильма» — самых мощных киностудий СССР. Случалось так, что я поеду на студию, а домой возвращаюсь через неделю-полторы. Но, несмотря на перегруженность работой, я в те же годы умудрился ещё записать такие известные пластинки, как «Танго Оскара Строка», «Знакомые мелодии», «Бременские музыканты». А вообще, за восемь лет мы записали 16 долгоиграющих альбомов, не говоря о мелких пластинках, числом за полусотню. Что же касается аккомпанементов к песням, честное слово, никто теперь уже не возьмётся их сосчитать. Тогда же, примерно, я с громадным удовольствием работал с режиссером Евгением Гинсбургом – великолепным профессионалом. Мы ставили прекрасные «Бенефисы» Ларисы Голубкиной, Татьяны Дорониной, Людмилы Гурченко и других. А уже оставшееся свободное время я отдавал своему любимому джазу. Интерпретировал, по-своему трактовал классику, за что, случалось, получал изрядных пинков от всевозможных музыкальных критиков.

— К «пинкам», как и «критикам» мы ещё вернемся. Сейчас я бы хотел обратиться, как говорится, к истокам композитора и исполнителя Гараняна. Полагаю, что читателям небезынтересно будет узнать, как же так получилось, что выпускник сугубо технического столичного станкостроительного института стал музыкантом. Да ещё — саксофонистом, да ещё в начале пятидесятых, когда за одни симпатии к джазу людей исключали из комсомола, гнали с работы, учебы?

— Музыкантом я стал совершенно случайно. Мама, Вера Петровна Корчина, стирала бельё учительнице музыки, я его всегда относил, и в благодарность за это добрая женщина научила меня «стучать по клавишам» фортепиано. Естественно, в институтской самодеятельности я взялся играть на рояле и неожиданно для себя преуспел в этом занятии. Совершенно при этом не владея нотной грамотой! А однажды завклубом попросил отнести в ремонт саксофон. Для меня то была диковинка. Дома после починки я его испробовал и как-то сразу полюбил необычный инструмент, его звук, даже внешний дизайн. Попробовал подобрать знакомую мелодию и неожиданно у меня получилось довольно сносное звучание.

А прав ты в том, что саксофон в ту пору казался советским людям воплощением зловредного и тлетворного влияния Запада. Да что там говорить, если мой отец, Арам Георгиевич, выгонял меня из дома за увлечение «паскудным» музыкальным инструментом. (Кстати, отец бежал из своего родного города Урфы в Турции в апреле 1915-го. Его родителей убили. Чудом добрался до России и осел здесь. Когда пришла пора учить меня писать-читать и говорить по-армянски, он ушёл на фронт Великой Отечественной. Так я и остался в этом вопросе необразованным. Двух слов на армянском не свяжу). Отец, инженер по трелевке леса, мечтал, чтобы и я пошёл по его стопам. Но какая там трелёвка! Я дул в саксофон. Даже, осмелившись, стал играть на танцевальных вечерах. Конечно, играл плохо, если не примитивно, однако претензий ни у кого не возникало.

— А на дворе какой год стоял?

— 1953-й: смерть Сталина, дикие гонения на всё непривычное, необычное в музыке, литературе, в других культурных сферах, в идеологии. Поэтому таких чудаков-саксофонистов, как я, во всем Союзе тогда можно было сосчитать по пальцам. И тут мне нужно сделать очень важное признание. Если бы не встреча с Юрием Саульским, я бы, скорее всего, дальше любительских упражнений на саксофоне не пошёл. А он меня пригласил в свой оркестр при ЦДРИ — поверил в чудаковатого полуармянина. Правда, попал я в коллектив только со второй попытки, поскольку, повторяю, совершенно не владел нотной грамотой. Однако выучил её потом за пару месяцев, так велико было желание играть в приличном коллективе. Саульский обращался со мной очень круто, если не безжалостно: часами заставлял играть упражнения для губ, тянуть длинные ноты, особенно в верхнем регистре. И что ты думаешь, эта сладкая каторга приносила плоды. На Фестивале молодежи и студентов в 1957 году наш оркестр при ЦДРИ многие отметили. Тогда же я получил приглашение в знаменитый оркестр Лундстрема.

— Как раз в этом месте самое время процитировать несколько выдержек из специально мною припасённого и, как представляется, весьма оригинального документа, датированного июлем 1957 года: «В бюро ЦК КПСС по РСФСР. 9 июля т. г. во Всероссийском гастрольно-концертном объединении (ВГКО) состоялся просмотр вновь организованного эстрадного оркестра под управлением О. Лундстрема. Просмотр джаза показал полную неприемлемость многих номеров ввиду их низкопробного содержания и вульгарной манеры исполнения. Хотя эти номера изъяты из репертуара, и оркестр стремится к «облагороженности» звучания, но общий дух и характер джаза все же остаются неприемлемыми для советских людей. Зато присутствующие на просмотре «специфические» зрители демонстративно аплодировали, кричали «браво» и бросали реплики, вроде «утопить надо тех, кто запретит такой прекрасный джаз». Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР считает, что создание джаза О. Лундстрема является серьезным провалом в работе обоих министерств культуры, свидетельствующим о продолжающейся политике идеологических уступок влияниям буржуазного искусства, как это имело место недавно в области литературы (роман Дудинцева «Не хлебом единым»), кино (фильм «Тугой узел»), театр (пьеса «Был ли Иван Иванович?»), живописи (декадентская выставка молодых художников)». Прошу прощения за длинное цитирование, хотя я привёл, в самом деле, лишь частично партийный документ.

— Мне представляется, что эта цитата к месту ещё и в том плане, что демонстрирует, в каких условиях нам приходилось работать, что-то творить. Тогда действительно так было: чем лучше люди о себе заявляли в музыке, литературе, вообще в искусстве, тем хуже к ним относились. Партгосверхушка словно бы специально дубасила тех, кто высовывался, чтобы знали свое место все сверчки. И мне доставалось как в джазе Лундстрема, так и потом в джазе Вадима Людвиковского. (Его самого небезызвестный председатель Гостелерадио Лапин всё-таки уволил и оркестр разогнал). А чего стоит такой факт: в 1976 году меня принимали в Союз композиторов, и вместо трех обычных инстанций я прошел их целый десяток. Когда был представлен на звание заслуженного артиста, «в инстанциях» долго и упорно делали вид, будто откровенно не понимают, зачем инженеру-станкостроителю артистическое звание. Но я, откровенно говоря, не большой любитель жаловаться на прошлое, тем более выставлять себя так уж сильно гонимым, расчесывая нанесенные мне системой пусть и сильные царапины до размеров фронтовых ран.

— Из-за своей врождённой скромности, что ли?

— Да нет, конечно. Видишь ли, я считаю, как это ни странно прозвучит, но сейчас тот же джаз, к примеру, находится едва ли не в худшем состоянии, нежели при «проклятом застое». Наступило жестокое время коммерциализации музыки, и без поддержки влиятельных, умных меценатов джаз будет обречен на жалкое существование. Что бы там ни говорили, но его преданными поклонниками всё же остаются, в основном, представители интеллигенции. А их мало, так же, как и любителей классической музыки. То и другое требует ведь работы интеллекта, души. И потом, если раньше всё давила партийно-политическая цензура, то теперь диктат массового вкуса, что для честного творца одинаково вредно.

— Но твоё же творчество лишний раз доказывает, что настоящее искусство всегда пробьет себе дорогу. Неужто в самом деле такая удручающая картина на отечественном музыкальном небосклоне? Ведь только за последнее время состоялось столько музыкальных мероприятий, фестивалей… Твой коллега Козлов («А Козёл на саксе…») регулярно выступает у нас и за рубежом. Сам ты даешь отличные концерты по всей стране, во многих зарубежных странах. То есть, я хочу сказать, что музыкальная жизнь не совсем уж захирела.

— В такой большой стране, как наша, это и невозможно. Но моя озабоченность несколько иного характера. Да, фестивали, конкурсы — это хорошо, просто здорово. Только, понимаешь, самой музыке, как явлению, сейчас трудно. Во многом в ней сейчас мало идей, нет здоровой, честной конкуренции, какое-то безвременье наступило.

— Хочется верить, что все сказанное к Георгию Гараняну относится лишь отчасти…

— Конечно, мне на судьбу грех жаловаться. У меня своя студия, я уже давно как бы маленький музыкальный бизнесмен. Могу тратить свои гонорары на классную аппаратуру для студии. А чтобы мои коллеги могли лучше существовать в музыке, не без моего участия создан Независимый джазовый фонд, в котором меня избрали президентом. Не всё пока у нас идёт, как хотелось бы, но руки мы не опускаем. Я вообще оптимист по натуре. Вот гляжу на многих людей своего возраста, и как-то не по себе становится. Чёрт вас возьми, думаю! Да вы все дедушки! А я себя не представляю дедушкой!

— Несколько слов о своей семье, которую ты справедливо полагаешь своим крепким тылом…

— Да, ты прав. С Нелли Закировой (она корреспондент НТВ) меня познакомил, как ты догадываешься, наш с тобой замечательный приятель Арсюша Лобанов, которого я полагаю самым лучшим аукционистом страны. Дочь Нелли, Вероника, ещё обучаясь на факультете журналистики, работала редактором на «Фабрике звезд». Способная девочка. Могу ещё добавить, что она, русская по национальности, взяла мою фамилию и в графе «национальность» написала «армянка». Кроме приёмной, у меня ещё две дочери: старшая Наталья — психолог, Карина живет в США — она компьютерный дизайнер.

— Долгое время ты работал в цирке на Цветном бульваре. Знаю, что покойный Юрий Никулин души в тебе не чаял. А как ваши отношения с его сыном Максимом, который сейчас отцовские бразды правления держит в своих руках?

— У меня со старшим и младшим Никулиными всегда были замечательные отношения. Правда, в цирке я уже не работаю, но все равно с Максом поддерживаем связи. Вообще цирковая семья мне всегда нравилась. Работа там — душевная услада.

— А тут вдруг появились слухи, что Гаранян уехал жить и работать в Соединенные Штаты…

— Что поделаешь, миром продолжают править слухи. Я просто часто бываю в США на гастролях. Жизнь там неплохая, во многих отношениях гораздо лучше нашей, но она не для меня, несмотря даже на то, что дочь моя прекрасно там адаптировалась. А я себя без России даже не представляю. Так что продолжаю работать в своей стране и менять её ни на какую другую не собираюсь. Ни при каких условиях.

…Умер Георгий Гаранян 11 января 2010 года в краснодарской краевой больнице от сердечного приступа. Как ни банально это звучит – сгорел на работе. Ведь поехал в Краснодар для совместных выступлений с композитором Мишелем Леграном и своим биг-бэндом. Похоронили мы его на Ваганьковском кладбище. Почему-то мне вспомнилось, как о нём говорил Юрий Никулин: «Жора Гаранян – настоящий русский мужик». Аккурат в день похорон позвонил мой земляк из Ямполя Винницкой области. Они с Жорой случайно общались часа два у меня в доме. «Знаешь, — сказал, — в моей жизни никогда не случалось такого известного и такого простого человека, как Георгий Арамович».

Ушёл он из жизни на пике своей славы.