Он был другом Бабеля, работал с Ильфом и Петровым,

а Паустовский называл

его праведником.

Соломон Гехт не боялся писать

ни про евреев,

ни про жертв гэбистов – и оказался в ГУЛАГе.

«А почему у вас два имени и два отчества? – интересовался следователь. – Авраам Гершевич вы или Семен Григорьевич?»

Подследственный имел странную, абсолютно несоветскую привычку говорить правду – и потому ответил честно.

По старой еврейской традиции, если ребенок заболеет, ему дают второе имя.

Авраам и Шулим, то есть Семен.

А Герш в переводе с еврейского будет Григорий.

Столь же самоубийственно честно отвечал он и на другие вопросы.

Не стал отрицать факт знакомства с близким к Троцкому Яковом Блюмкиным.

Заявил, что был резко недоволен арестом знакомых писателей Ивана Катаева и Исаака Бабеля.

Потом назвал антисоветскими свои романы «Поучительная история» и «Признание».

Рассказал, что хочет написать книгу о советских людях, перешедших на сторону фашистов.

В 1937 году такая правда неминуемо

закончилась бы стенкой.

Но в 1944 году за антисоветскую агитацию Семен Гехт

был приговорен «лишь» к восьми годам лагерей.

Авраам Гершевич Гехт родился в Одессе в 1903 году. Первые его произведения – шарада и стихи – были напечатаны в детском журнале, когда ему было девять лет. В 13 лет он начал работать в газете «Одесские новости». Не журналистом, а на всяких подсобных работах. В 14 лет, в революционном 1917-м, остался полным сиротой после смерти отца. В 19 лет на паровозе уехал в Москву. Нет, не на поезде, на билет у него не было денег, именно на паровозе.

В Москве у него образовалось много знакомых, в том числе земляков-одесситов. Писатель Эмилий Миндлин как-то пожаловался, что Гехт надоел ему своими пророчествами. Гехт говорил, что все его друзья со временем станут знаменитыми писателями – Ильф, Петров, Катаев, Олеша, Кирсанов, Багрицкий и Паустовский.

В 1923 году Семен Гехт начал работать корреспондентом «Гудка» – лучшей газеты того времени. В комнате редакции, где делалась четвертая полоса газеты, сидели, по выражению Паустовского, «самые веселые и едкие люди в тогдашней Москве: Ильф, Олеша, Булгаков и Гехт».

После работы Гехт с Ильфом гуляли по Москве. Позднее Гехт вспоминал: «Мы бродили. На улицах тогда было куда свободней, переходить мостовые можно было не торопясь, но в Москве 23-го года, тем не менее, зрелищ было немало». Сельскохозяйственная выставка на Крымском валу, где можно было поесть настоящий кавказский шашлык и настоящий среднеазиатский плов. Киоск Госбанка, в котором меняли ставшие твердой валютой рубли – хоть на доллары, хоть на фунты стерлингов. Кинофабрика, где снимали новые фильмы. Кремль был закрыт для посторонних, но пропускной режим был не столь строг: по старому пропуску Паустовского на съезд Советов Ильф и Гехт по очереди сумели пройтись по Кремлю.

Жилищный вопрос в то время стоял остро.

Паустовский в «Поучительной истории» писал:

«Мы жили вместе с Гехтом в пустой и глухой даче в Пушкино. Гехт ночевал на чердаке – на комнату не было денег. На ночь на чердак загоняли хозяйских коз. Они сжевывали носки, рубахи и рукописи Гехта – Гехт писал на подоконнике, стола не было». Несмотря на коз, Гехт много писал и публиковался: стихи, рассказы, переводы Мопассана с французского, Шолом-Алейхема – с идиша.

В 1924 году Гехт женился на Вере Синяковой. На ее сестре Оксане был женат Николай Асеев. Однако Гехт с Асеевым общался мало: материальное положение у семей было очень разное, да к тому же Оксана славилась скупостью. Во время войны Гехту приходилось продавать на толкучке нижнее белье жены, купленное в более удачные годы. А Асеев ходил по той же толкучке, раздумывая, на что еще потратить деньги, что еще можно купить по дешевке.

В ГУЛАГ Гехт впервые попал весной 1933-го как почетный гость в ходе творческой командировки по Беломоро-Балтийскому каналу им. Сталина.

В группу входили также Ильф и Петров, Зощенко и Катаев, Алексей Толстой и Вера Инбер – они вместе должны были написать опус об этой «великой стройке социализма».

После Ильф и Петров сумели отказаться от участия в коллективном труде – дескать, о жизни заключенных узнали мало, наблюдения сделали поверхностные.

Подпись же Гехта вместе с еще пятью подписями стоит под одной из глав печально знаменитой книги.

Но были у Семена Гехта и другие книги. В 1936 году вышел в свет его роман «Пароход плывет в Яффу и обратно». Книга начиналась и заканчивалась в Биробиджане, но большая ее часть посвящена описанию жизни еврейских переселенцев в подмандатной Палестине.

Осталось загадкой, откуда автор, не бывавший за пределами России-СССР, узнал столько истинных деталей:

фактологических ошибок в книге почти не было. Только Илья Ильф, также не посещавший Ближний Восток, заметил, что пальмы не могут быть мохнатыми, а пароход «Маджестик» не французский, а английский, и в Яффу не ходит.

В 1939 году, в период кратковременной оттепели после «Большого террора», был опубликовал роман Гехта «Поучительная история». Книга семь месяцев пролежала в типографии, прежде чем ее напечатали. Главного героя романа Моисея Гублера несправедливо обвиняют во вредительстве и отстраняют от работы. Многие из его друзей поддерживают лживые обвинения или просто молчат. Но в конце концов справедливость торжествует. Цензура проморгала в книге цитату из «Конармии» Бабеля об «интернационале добрых людей».

С публикацией следующей книги у Гехта возникли проблемы. В романе «Вместе» («Отчаяние») следователь заставляет арестованного по фальшивому обвинению человека давать ложные показания на других. От книги отказались одно за другим три московских издательства. В итоге она была напечатана в ленинградском журнале «Литературный современник» в январе 1941 года в сокращенном на четверть виде. И даже после всех сокращений книга вызвала гнев главного литературного начальника Александра Фадеева, назвавшего ее «поклепом на советскую действительность».

В годы войны Гехт был фронтовым корреспондентом «Гудка», одним из первых написал репортаж из родной Одессы после ее освобождения.

А по возвращении в Москву был арестован.

Свой тюремный срок Гехт начал отбывать в лагере в рядом с поселком Бескудниково, позднее вошедшим в состав Москвы.

Сначала его направили на общие работы, а потом, благодаря помощи других «политических», он стал работать нормировщиком в цехе, выпускавшем пластиковые миски для всех лагерей ГУЛАГа.

По свидетельству поэта и переводчика Лазаря Шерешевского, сидевшего в том же лагере, за отказ дать показания против других заключенных, на которых завели новое дело, Гехта отправили на лесоповал в Коми АССР.

Вернулся он в 1952 году.

Антонина Пирожкова, вдова Исаака Бабеля, вспоминала:

«После войны ко мне неожиданно и без предварительного звонка по телефону пришел Гехт. Истощенный, бедно одетый человек, которого я не сразу узнала. Он назвался и рассказал, что был арестован, работал в лагере, сейчас освобожден, живет в Рязани, кажется, работает уборщиком в городском саду. В Москве ему жить не разрешили, и даже приезжать было опасно: за квартирой, где живет его жена, возможно, следят сотрудники НКВД, да и соседи могли донести. Но ему так хотелось узнать хоть что-нибудь о судьбе Бабеля, что он решился приехать. Я его накормила, напоила чаем; он рассказывал о своей работе в лагере на лесоповале. С тех пор время от времени он с опаской приезжал к нам, чтобы поговорить о Бабеле. В то время о его судьбе я ничего ему сообщить не могла, кроме того, что каждый год отвечали в НКВД на мой запрос: “Жив, содержится в лагере”».

Именно Гехт первым сообщил Пирожковой о смерти мужа. Кто-то из его друзей увидел в деле Бабеля документ о расстреле. Пирожкова долго не хотела в это верить. Ведь в НКВД ей официально заявляли, что ее муж жив.

После смерти Сталина и реабилитации Гехт смог вернуться в Москву. В 1963 году он перенес тяжелую операцию, после которой в организме развился сепсис. Паустовский привез из командировки в Париж сигмамицин – мало известное в СССР, дорогое и редкое лекарство – и просил врачей спасти друга. Увы, вскоре ему пришлось выступать с прощальной речью в крематории и писать некролог в «Литературную газету».

Над некрологом поиздевалась цензура. «Сталинский режим» заменили на «эпоху культа личности». Выкинули целый абзац со словами: «И литература не стоит без праведников. Одним из таких праведников был Гехт». Запрещено было вспоминать пословицу, использованную Солженицыным в политически неправильном рассказе «Матренин двор».

На следующий год Паустовский написал в издательство «Художественная литература» письмо с предложением выпустить двухтомник Гехта.

В этом письме были такие строки:

«Гехт был одним из зачинателей советской литературы на юге страны вместе с группой молодых писателей – Катаевым, Олешей, Ильфом, Багрицким, Евгением Петро­вым, Бабелем, Славиным и другими.

Гехт был писателем большого дарования, мужества и чистоты.

Литературное его наследие не очень обширно, но очень значительно и ценно.

До сих пор Гехт не оценен в полной мере, как он того заслуживает».

Двухтомник не был издан.

Книги Гехта стали переиздаваться только десятилетия спустя – сначала в Израиле, а затем и в России.