По душу его эти грозные дядьки
явились. Огромный двуострый клинок
с ласкающим пальцы стеклом рукоятки,
доху распахнув, дядя Федя извлёк.

Одна за другою ломаются спички.
Заборист на стуже табак дармовой.
Хвать Борьку – да нА спину… 
Дело привычки.
И делать его никому не впервой…

Распятый, кабан и огромен, и жалок.
И явно «врубиться» не может сейчас,
что – крышка ему… 
Отшатнувшись чуть набок,
хозяин клинка замахнулся и – раз!..

Горячая кровушка хлещет привольно.
Слабеют тиски окровавленных рук.
И Борьке так страшно, и Борьке так больно,
что он из-под рук
вырывается вдруг!

– Куда!? – прохрипели отчаянным хором,
когда от рывка покачнулась земля.
Но мчится стрелой недорезанный боров
и ну по двору выдавать кренделя!

Уже переполнено кровью корыто,
и вынесли женщины тазик второй…
А – самое главное – сердце пробито,
а он фордыбачится – чисто живой!!! 

Тот случай был неким намёком и знаком,
став зримым кошмаром бессонных ночей.
Полвека с тех пор уже минуло. С гаком.
Но помню я утро то – до мелочей.

…Как Борька упал, наконец, бездыханным…
…Как после в две лампы палили его…
…И как я сидел истукан истуканом
за щедрым столом – и не ел ничего…