13.06.2019
Во многих странах Европы была своя Анна Франк – юная девушка, оставившая дневники о Холокосте.
Многие из них не пережили концлагерей.
Но Аннам Франк постсоветского пространства – Анне Краснопёрко и Маше Рольникайте – удалось спастись и прожить долгую плодотворную жизнь.
Маша Рольникайте оказалась в Вильнюсском гетто в 14 лет, там погибла вся её семья. Сама она в 1943 году попала в концлагерь. Там она на случайных клочках бумаги вела дневник и писала стихи на идише – одно из стихотворений стало гимном Сопротивления узников. После освобождения Маша Рольникайте жила в Вильнюсе и Ленинграде, заочно окончила Литинститут. Её книга воспоминаний о гетто и лагере называлась «Я должна рассказать».
Она была написана на литовском и на идише, но в 1965-м вышла на русском в журнале «Звезда».
Долгое время это было единственное опубликованное личное свидетельство советского писателя о Холокосте.
Повесть Маши Рольникайте «Привыкни к свету» начинается там, где знаменитая книга ее воспоминаний заканчивается. Это произведение художественное, написано оно не от первого, а от третьего лица, и оно не автобиографическое. Проблема, о которой рассказывает Рольникайте в книге – не выживание любой ценой, а адаптация травмированных людей к нормальной жизни. Возможна ли эта адаптация?
Война все ещё продолжается, наши не дошли до Берлина, но Литва уже освобождена от немцев. Впрочем, теперь она занята Советским Союзом, и не все этим довольны. Но для 16-летней Норы Маркельските самый большой кошмар окончен. Три года назад её маму и бабушку увели немцы – ее саму, спрятанную в ворохе белья, не нашли. Девочка убежала в лес, где её обнаружила пожилая крестьянка. Сначала Нора пряталась у неё, а потом в домах других семей. Жила в темноте, на чердаках и в подвалах, даже не видя лиц своих спасителей.
И вот пришла пора «привыкнуть к свету» – это советует Норе одна из её спасительниц, Алдона. Нора возвращается в родной Вильнюс. Мамы и бабушки нет, отец на фронте. С первых же дней Нора понимает, что морально искалечена не только она, но и весь город, вся страна. Страдают не только люди, само городское пространство превратилось в сплошную рану. То, что осталось, а точнее – не осталось, от родного дома, Нора узнаёт по трещинам в асфальте: «Эти две трещины на тротуаре были как раз перед подъездом. Нора их прозвала реками. Потому что большая, петляющая, похожа на Немунас, а вторая, “впадающая” в нее, – на Нерис. Они не изменились. Нора быстро поворачивается – а вдруг и подъезд тут? Нет. Она всматривается в эти обломки рассыпавшихся стен. Может, найдет хоть что-нибудь знакомое. Увидела! Этот кусок – из ее комнаты. Те же синие цветочки. Только на стенах их было очень много. Теперь их всего восемь».
Перед нами в том числе роман воспитания, роман взросления – и традиционный, и нет. Традиционный он потому, что мы видим главную героиню в пору её ранней юности, но по ходу сюжета личность меняется, в финале Нора уже не тот человек, что в начале. Но это взросление человека раненого, травмированного – Нора растёт, изживая свою травму или, может быть, сживаясь с ней.
Когда Маша Рольникайте писала свои книги, понятие «травма» ещё не укоренилось в общественном сознании. И тем не менее «Привыкни к свету» очень тонко и убедительно рассказывает о психологии травмированного человека. Запертая на три года в подвалах, Нора как будто остановилась в развитии – она мыслит не как юная девушка, а как маленький подросток, делит мир на «хороших» и «плохих», не видит полутонов, осуждает вернувшегося с фронта отца, что тот смог начать новую жизнь с другой женщиной. Инфантильна и речь Норы, строй её фраз. И в то же время Нора – умудрённая страданьем старуха, она пережила то, что и не снилось большинству взрослых. Издали она наблюдает за своими бывшими одноклассницами, и ей странно, что они остались девочками, все эти годы не покидали школьной скамьи, болтают о мальчиках и об уроках.
В романе воспитания не обойтись, конечно, без воспитателей. Парадоксальным образом учителями Норы оказываются те, чьих лиц она почти не видела – потому что в подвале темно, и с кем почти не разговаривала – вдруг кто-нибудь услышит. Словом, Нору воспитали те, кто спас ей жизнь. Одинокая старушка Петронеле, семья Стролисов, хуторянка Алдона и её отец, которого девочка называет «дедок», дают девочке уроки высшего мужества. «Дедку, Петронеле, Стролисам, даже тем, кто пускал ее на одну ночь, тоже было страшно. А все-таки. Нора так поразилась новой мысли, что чуть не произнесла ее вслух – значит, ей тоже нельзя бояться?! То есть не то чтобы совсем не бояться, но не надо думать об одной себе, а быть такой, как они, которые ее прятали».
Если во время войны Нору воспитывают праведники, герои, то в мирное время ей необходимо учиться у обычных людей – быть обычным человеком, а не жертвой травмы. Этому ее учат на работе – Нора устроилась работать курьером и уполномоченной по хлебным карточкам. Все вокруг жалеют девушку и не всегда поступают правильно: например, никогда не разговаривают с Норой о постигшей её трагедии, хотя травму невозможно пережить, не проговорив её. Но все они солидарны в одном – жизнь продолжается, у Норы есть будущее, ей нужно учиться.
Особенно сильно влияет на Нору машинистка Марите. На первый взгляд, это неприятная, слишком приземлённая девушка, которую интересуют только новые чулки и прочие материальные блага. Однако за излишней практичностью таятся здравый смысл и особая, умная, доброта. Именно здравый смысл помог Марите пережить разочарование: ей пришлось бросить образование, чтобы помогать семье, но она понимает – и в жизни машинистки есть свои радости, пусть это и не та жизнь, которую она представляла. И она говорит Норе, с детства мечтавшей быть концертирующей пианисткой, но безнадёжно отморозившей руки, что ей можно стать учительницей музыки, нужно только для начала пойти в вечернюю школу.
Марите и остальным коллегам Норы противопоставлена тётя Аня, билетёр кинотеатра. Она тоже пережила Холокост, бежала из концлагеря, потеряла всю семью. Она понимает, что нельзя молчать о случившемся, нельзя забывать: «Забыть могут только те, кому нечего помнить». Перспективы – и свои, и Норы – она оценивает с пессимизмом. По её мнению, у людей, переживших кромешный ужас Холокоста, будущего нет, они целиком в прошлом, в своей бесконечной травме. «А мы с тобой разве живем? Только с виду кажется, что мы, как все – работаем, ходим, едим. Но сами все время там: я – в лагере, ты – в своих подвалах», – говорит тётя Аня Норе.
Марите и тётя Аня предлагают Норе два пути, возможных для жертв Катастрофы.
Первый – выкинуть из памяти случившуюся трагедию и начать жизнь с чистого лица.
Второй – жить только прошлым, не прощать палачей, но и не искать для себя возможного счастья. Путь тёти Ани пагубен, но главная героиня выбирает его – потому что она травмирована, больна, не очнулась. И Маша Рольникайте оставляет читателю надежду, что её героиня сможет выздороветь и передумать. Но и путь, предлагаемый Марите, ущербен – нельзя отказаться от памяти, прекратить оплакивать близких: если всё забыть, преступление может повториться.
Те, кто «воспитывал» Нору во время войны – праведники, герои, скромные и отважные хуторяне, – в итоге подсказывают девочке третий путь:
«привыкнуть к свету» и видеть в этом свете своё прошлое так же отчётливо, как и будущее,
не позволять родным, потерянным лицам растаять в подвальной темноте забвения.
Маша Рольникайте. Привыкни к свету. М., Самокат, 2016
Иллюстации Анны Лихтикман.
Евгения Риц
Артур Клейн. Главный редактор сайта.
Сайт — некоммерческий. Мнение редакции может не совпадать с мнением автора публикации
haifainfo.com@gmail.com
Фейсбук группа: facebook.com/groups/haifainfo
Я вот думаю: почему часть современного общества с упорством и даже упрямством (достойных лучшего применения) — отрицает Холокост? Ведь собрано много — множество, уйма! — свидетельств этого ужасного явления не такого уж и далёкого прошлого. А выжившие свидетели, их рассказы? А произведения литературы (в их числе и эта книга), искусства, основанные на исторических фактах — разве всего этого и многого-многого не достаточно, чтобы у всех «отрицателей» глаза, наконец, открылись? Вывод является неутешительный: ни слышать, ни слушать эти «товарищи» попросту не хотят. Отрицание Холокоста — делаем вывод — суть антисемитизм. А об эту адову скалу разбивается — вдребезги — всё, что есть живого на Земле. Чего уж говорить о таких сантиментах, как совесть, память, жалость, сострадание…