Давид Маркиш. Вопрос удачи. Рассказ.

«…не спрашивай никогда, по ком
звонит  колокол: он звонит по тебе» 

Джон Донн (1572-1631)

   Некоторые эксперты утверждают, что жизнь по самый ободок полна любовью – Адама к Еве, Евы к Змию и яблоку, прямоходящих к себе подобным, а также к птичкам и бабочкам, лесам и пустыням, зною и морозу. Любовь правит миром, так изначально заложено и приговорено. И на том, дескать, мир стоит.           

   Но – слаб человек, и это обнадёживает! Любовь любовью, но и неприязни, а то и кипящей ненависти отведено местечко под небесами. И то, что одним нравится, другим представляется безобразным и отвратительным. Несовпадение мнений подогревает кровь, усиливает дисбаланс  и ведёт к конфликтам, зачастую вооружённым. «Любит не любит, плюнет – поцелует» — этой максимой безгрешных детей руководствуются, по сути дела, взрослые дяди с тётями, и вот мир уже избавлен от повальной скуки и убийственного единомыслия. Торжествует кровопускание на полях войны, народонаселение редеет на глазах, призывы к справедливой мести отскакивают от эмалированных небес. Любит – не любит… 

   Лёва Ривкин, архитектор, не любил кладбища. Эта его нелюбовь носила сугубо персональный характер и к узаконенному смертоубийству не вела, но от остроугольных дискуссий с поклонниками кладбищенской культуры не гарантировала. Впрочем, Лёва Ривкин, мирный человек, от разговоров на эту животрепещущую тему уклонялся, а свои соображения предпочитал держать при себе. Что за соображения? А вот они: смерть это личное дело каждого, близкая родня к нему допускается по факту, а больше никто, и нечего ходить на кладбище, как в музей. Картины похоронных толп, достойные кисти Репина, вызывали в Лёве ярость, кипевшую в нём, как пар в котле. С чего это они, посторонние люди, припёрлись на погост? Проводить умершего, с которым были знакомы шапочно или, чаще, понаслышке – по радио или ТВ? Поддержать родных покойника? Но скорбь нужно переживать в одиночестве, без гостей, глядя в себя, а не на чужие лица на тусовке – хоть кладбищенской, хоть какой. Утверждают же русские люди, сохранившие в глубинах памяти набег Чингисхана: «Незваный гость хуже татарина». Татарина, еврея или хоть папуаса с отравленной стрелой – это не меняет положения вещей. Покойный не заблудится и без незваных сопровождающих, его путь проложен, а некрополь – дебаркадер, откуда непотопляемые челны отчаливают на Тот берег.  

   При всей своей нелюбви, Лёва Ривкин был знаком с тремя московскими кладбищами – Востряковским, где его мама, убитая раком, залегла на вечное хранение, и Донским, где в ячейке колумбария упокоился его отец, переживший жену на шесть лет. Донское вызывало в душе Лёвы особый протест – кладбищенский крематорий, украшенный барельефом работы Эрнста Неизвестного, наотрез отказался установить вторую часть барельефа знаменитого скульптора за избыточный пессимизм. Ну, а мимо третьего погоста никто ещё в столице не проходил: это Красная площадь с её покойниками, замурованными в крепостную стену или рядком уложенными под ней – канувшими в Лету, с Ульяновым во главе, временщиками коммунистического периода. Скатертью дорога, полотенцем путь! 

   В архитектурной мастерской, в кругу коллег, Лёва пользовался заслуженным признанием: он заработал себе имя своими проектами солдатских казарм для министерства обороны. Для поддержания боевого духа солдат должен, прежде всего, есть, спать и ходить в солдатский ровик. И тут генералы могли положиться на Лёву Ривкина: он с полной ответственностью подходил к потребностям человеческого организма, пусть даже и рядового состава. 

   Мало кто мог потягаться с Лёвой Ривкиным в знании казарменной истории, начиная с военных лагерей римских легионеров и вплоть до утеплённых красноармейских бараков. В содержании солдат Лёва видел залог победы: голодный и сонный боец долго не продержится, угодит под пулю-дуру или напорется на штык-молодец. Ать-два, ать-два! Соловей, соловей пташечка, / Канареечка жалобно поёт! 

   Фундаментальные знания о казарменном устройстве не сами собой пришли к Лёве Ривкину – он много читал, просто заглатывал научную литературу и увлекательную беллетристику, кое-что конспектировал, и эти занятия наполняли его жизнь праздничным содержанием. Он и окружающих, готовых его слушать, пытался увлечь и разделить с ними свою исследовательскую страсть – но без видимого успеха: немногие в нашей жизни, полной пёстрых соблазнов, соглашались углубиться в историю казарм. Не согласна была и Лёвина жена Галка, которой он, за отсутствием других слушателей, ежедневно зачитывал вслух выдержки из своих разысканий. По вечерам эта Галка, тёплая женщина без шестых чувств, совершенно дурела от услышанного от мужа и погружалась в сомнамбулическое состояние. Добром это не могло закончиться: брак развалился, нервная Галка со злыми слезами на глазах шваркнула дверью семейной квартиры и уехала в Петербург, к родителям. Время строить, и время разрушать построенное, как рассуждал Идо бар-Мила в древнем Иерусалиме, задолго до появления там римских когорт. В русском переложении это звучит не менее убедительно: баба с возу – кобыле легче.    

   Свод интересов Лёвы Ривкина, любознательного человека, не ограничивался, однако, сооружением солдатских казарм. Ничего подобного! Главным увлечением неугомонного Лёвы была архитектурная составляющая рухнувшей Вавилонской башни, на успешное восстановление которой в наши продвинутые в техническом направлении дни почти не было надежды. Почти не было. 

   Вавилонская башня, этот древний небоскрёб, завладела воображением Лёвы ещё в студенческие годы. Его сокурсников блистательные Корбюзье и Нимейер интересовали куда больше, чем какой-то Арад-аххер-шу — строитель допотопной башни посреди вавилонских песков. А для Лёвы Ривкина ветхозаветный архитектор был героем-новатором, отважно взвалившим на свои плечи невиданный для его времени строительный проект. Можно себе представить, что после обрушения башни главный строитель был предан анафеме, а, возможно, и казнён на городской площади, на потеху любопытным зевакам. Такое могло случиться. 

   Дремучее смешение языков, приведшее к непониманию строителями друг друга и, в конечном счёте, крушению Башни, Лёва всерьёз не принимал. Смешение смешением, но корень обрушения небоскрёба крылся либо в просчёте архитектора, либо в диверсии, хотя и непонимание — причина веская и очень красивая. Тут надо в философии кумекать, а не цифры столбиком писать. Люди не понимают друг друга, не находят общего языка – это ведь и сегодня случается на каждом шагу и ведёт к катастрофе! И тогда вело, и с той поры ничего в нас толком не изменилось. 

   Заветной Лёвиной мечтой, едва ли осуществимой, было разобраться с Башней до последнего кирпичика, исправить просчёт зодчего и возвести заново Восьмое чудо света. Но ведь и проколоть небеса стальным шпилем небоскрёба это вопрос удачи, не боле того.  

   За пять тысяч лет, проскользнувших со времён великой стройки, её история обросла множеством приложений и ответвлений. Это и не странно: всякий прямоходящий, начиная с малых детей, заслушивался или зачитывался диковинной историей башни, расколовшей мир на разноязыкие племена. Кто учинил раскол? Кто надо, тот и учинил: Главный Архитектор, вот кто, с высоких небес, так и не проколотых.  

   Лёва Ривкин все эти дополнения к столбовой версии знал наперечёт, но своевольно отодвигал их на задний план: его увлекала техническая сторона строительства и возможности её усовершенствования. Знай рядовые коллеги-архитекторы о таких намерениях казарменного Лёвы, они бы понимающе ухмыльнулись и покрутили указательным пальцем у виска: с каждым может случиться…  

   О своём профессиональном будущем Лёва Ривкин не беспокоился – пока стои́т мир, нужда в казармах не истощится. Для самосохранения власть берёт на себя строительство и содержание солдатских бараков, заселяет их молодыми людьми, учит подрастающее поколение ходить гуськом, петь военные песни и стрелять в других людей. Так было, так и будет в обозримом будущем; на Лёвин век, во всяком случае, хватит. О таянии полярных льдов, терроре талибов и голодающих детях Верхнего и Нижнего Конго он не задумывался – это не входило в тесный круг его интересов. Иными словами, Лёва Ривкин плавно вписывался в громоздкую массу российских граждан, включая сюда и евреев, хотя назвать его «простой русский человек» было бы неосмотрительно: во-первых, простых людей не существует в природе, а во-вторых не всякий встречный-поперечный мечтает возвести Вавилонскую башню на ровном месте. Нет, не всякий. 

   Зато об отъезде на историческую родину последние полвека русские евреи думают коллективно, а многие и уезжают; никто их, слава Богу, не держит, как при большевиках. А куда они приезжают – в библейский край «мёда и млека», в Германию или же за океан – это уже другой вопрос.  

   До начала русско-украинской войны этот вопрос вопросов не имел для Лёвы Ривкина практического обоснования и носил отвлечённый характер: да, знакомые евреи едут, почти все уже разъехались, но это никак его не касается. Так уж сложилось, что он больше русский, чем еврей, даже в синагоге никогда не был. Но после вторжения в Украину угроза для Лёвы угодить в им самим спроектированную казарму оказалась реальностью. Пришла пора спасаться, и Лёва знал, куда ему бежать – в Израиль, где война не прекращается никогда, стрельба не утихает ни на час, зато сорокалетнего Лёву в армию там никто не возьмёт, а высококлассный специалист по казармам найдёт себе достойное применение. 

   Сказано – сделано: поехали, пока пускают! 

   Израиль – страна чудес, это ни в ком не вызывает сомнений. У нас всё, что ни на есть, граничит с чудом: история, география, квадратные помидоры и дойные коровы – всё, за что ни возьмись, начиная с нас самих. После двух тысячелетий рассеяния по белу свету мы вновь заговорили на одном языке – это ли не чудо! Теперь осталось ещё немного поднапрячься, и в нашем народе утвердится общий язык не только для болтовни, но и для взаимопонимания. Уже через две недели по приезду Лёва Ривкин в этом убедился, как и в том, что в Израиле с солдатскими казармами всё в полном порядке и своих специалистов по этой части хоть отбавляй. Ох-хо-хо. 

   Последнее место, куда, знакомясь с библейской родиной, хотелось бы отправиться Лёве – это кладбище. Но, хочешь-не-хочешь, а пришлось: хоронили местного двоюродного дядю нового приятеля, вместе с которым прилетели из Москвы и сидели рядом на курсах иврита. Тут надо заметить, что событий непременного присутствия у нас насчитывается три – свадьба, обрезание и похороны. Не явиться на погребение означает продемонстрировать неуважение, а то и неприязнь к родственникам покойного.   

   Вид огромного городского кладбища наводил на мысль о суперсовременном торговом центре – посетители, в зависимости от своих потребностей и интересов, кучковались по разным его секторам и этажам. Служащие похоронного братства, все в чёрном, деловито сновали среди визитёров. Образцовое кладбищенское хозяйство жило своей особой жизнью, отличной от той, безалаберной, которая начиналась сразу за  чертой погоста. 

   Самое яркое впечатление на Лёву Ривкина произвёл пятиэтажный, с лифтом, терем- теремок, каждое перекрытие которого несло на себе земляное покрытие и служило эксклюзивной площадкой для захоронений. Но этого мало: стены теремка, от пола до высокого потолка, были геометрически поделены на ряды пеналов, уходящих в крепостную толщу кладки на длину человеческого тела. В эти пеналы, поднятые специальным механизмом на нужный уровень, укладывались на вечное хранение завёрнутые в саван покойники. Лаз в пенал запечатывался плитой с именем усопшего. Дело было сделано, провожающие расходились по домам. Вот и местного дядю проводили. 

   Задрав голову, Лёва Ривкин, видя себя скорее экскурсантом, чем соболезнующим, наблюдал, со смущёнными чувствами, за необыкновенной церемонией. Ни московский крематорий, ни даже Красная площадь с её похоронной стеной не шли ни в какое сравнение с этим диковинным теремом. Неотрывно следя за происходящим в стене, под потолком, он вдруг ощутил внезапный приступ озарения — и зажмурился, спасая глаза от слепяще-яркой картины: Вавилонская башня, во всей её дивной красе, возникла перед ним. Лёва стоял в овальном бронзовом проёме входа, ведущего в башню, и мраморные белые стены, испещрённые погребальными пеналами, взмывали высоко в поднебесье. Плыла еле слышная мягкая мелодия, непрерывная, как само вечное небо, и десятки подъёмников беззвучно скользили вверх и вниз по стенам. Усопший местный дядя был забыт, несвоевременная улыбка блуждала по лицу Лёвы Ривкина, и племянник покойного с недоумением поглядывал на приятеля. А Лёва и не думал освобождаться от фата-морганы, он пил эту воображённую красоту как розовое молоко мечты, и похоронный теремок казался жалким замухрышкой рядом с его Башней. 

   Кто знает, где найдёт, где потеряет! Здесь, на городском кладбище, на похоронах чужого дяди, Лёва Ривкин вернул себе вавилонский небоскрёб – Восьмое чудо света, освещённое незаходящим солнцем Библии. А упрямая надежда на успех казарменного дела растаяла, как снежинка на ладони.
  Идея дышала и сверкала алмазной звездой в небе. Теперь дело оставалось за малым – убедить легко воспламеняемую израильскую публику в почётной необходимости воздвижения чудесной Башни. Прочь сомнения, евреи! Похоронный небоскрёб с его сотнями тысяч погребальных пеналов разом избавит нас от множества проблем: решит острейший дефицит кладбищенских участков, гарантирует место в рекордной книге Гиннеса, привлечёт миллионы платёжеспособных туристов поглазеть на чудо света и, главное, приведёт инвесторов, желающих подзаработать на не иссякающем источнике доходов – смерти. Начинать надо было с Похоронного братства – организации не только общедоступной, но и никем не огибаемой. 

   -Сто три этажа! – убеждал и уговаривал Лёва Ривкин похоронного начальника с глазами следователя. – Плюс обзорная площадка, плюс шпиль! Плюс специальный придел для захоронения гоев – за особую плату. Количество рабочих мест, на пользу обществу, возрастёт в разы! 

   Начальник колебался. 

   -Массовая пенализация усопших, — продолжал уговаривать и убеждать Лёва, — это дань нашим древним традициям, но в то же время и шаг вперёд по пути прогресса! Некоторые ограниченные люди находят в этом дикость, но всем им стоит осмотреться и поглядеть вокруг себя: а жечь покойника как полено – не дикость? А заволакивать на вершину горы и оставлять там птицам на расклёв? А захоранивать в шатких кронах деревьев, по соседству с шишками – это как? Все племена придерживаются своих традиций, но у нас – самые гуманные! 

   С этим начальник не мог не согласиться. Чем на расклёв – так лучше в пенал. Значительно лучше. К тому же, самый ориентировочный арифметический подсчёт дал впечатляющий результат – уже на второй год по завершению строительства доходы Братства возрастут от трёх  до четырёх раз. 

   -Н-да… — изрёк начальник и протянул Лёве Ривкину финик. – Здравая идея. Представьте проект с подробными коммерческими обоснованиями. Мы поддержим. 

   Из Братства информация перетекла в газеты, на телевидение и радио, и о сооружении поднебесной Башни вся страна заговорила хором – каждому было до этого дело. Шутка ли сказать! Мы с нашим Восьмым чудом нью-йоркский Эмпайр-билдинг, всего-навсего 102-х этажный, переплюнем на целый этаж! А то американцы в последнее время что-то сильно зазнаются и нам указывают, как жить. Подумать только, какая наглость! 

   Всего более вдохновила Лёву Ривкина реакция публичных политиков, живо откликнувшихся на сенсацию. В начале прошлого века русские евреи, дескать, собственными руками пестовали в кибуцах сионистскую мечту о создании собственного государства, а нынче вчерашний московский архитектор Ривкин берётся за сооружение ново-вавилонской башни, которая прославит государство Израиль на весь мир и выведет нас на первое место в ряду просвещённых народов! Ура! 

   Вот такой, примерно, разговор вёл в своём кабинете лидер одной из ведущих политических партий, пригласивший Лёву Ривкина в Кнессет для полезного знакомства. Действительно, русские евреи изрядно оживились, наблюдая за бурным успехом своего земляка, решившего прославить Израиль возведением траурного небоскрёба, а политический лидер не замедлил этим воспользоваться: громкое имя, как известно даже кошкам с собаками, расширяет возможности собрать дополнительные голоса на выборах. 

   При помощи тёртого политика был открыт без заминок архитектурно-строительный стартап «Восьмое чудо» во главе с Лёвой Ривкиным. Инвестиции потекли рекой, желающие вложиться строились в очередь, во главе которой, говорят, был опознан сам барон Ротшильд. Успех шёл за Лёвой по пятам, его удача вызывала зависть у злопыхателей и вселяла надежду в павших духом. И только горстка угрюмых пессимистов    не ликовала вместе со всем народом по поводу возведения траурной башни, которую они дерзко называли не иначе как «могильный памятник родной земле мёда и млека». По их скудному разумению, отцы-основатели нашего государства не разглядели бы, дескать, в кладбищенском небоскрёбе торжество еврейской смекалки, не одобрили бы идею сногсшибательного похоронного строительства и, тем более, не присоединились бы к ликованию народных толп.      

   Тем временем чиновники подписали первые трудовые соглашения, и тысячные толпы строительных китайцев хлынули в Тель-Авив и были расселены в бараках казарменного типа на окраине города. Процесс пошёл, дамы и господа! Котлован под Восьмое чудо был вырыт на киббуцном арбузном поле, сразу за оградой кладбища, залит спец бетоном, и первые четыре десятка этажей потянулись к небесам. А кто в этом сомневается, может приехать на место и поглядеть своими глазами.         

Июнь 2023