Сергей Вайман. ЗАПИСКИ ИЗРАИЛЬСКОГО ДОКТОРА

Моей жене,
прошедшей со мной огонь,
воду и медные трубы

Больничные Будни
разных лет

Первое дежурство

Новый хирург. Первое дежурство в одной их ленинградских больниц. Суббота. С ним медсестра и санитарка, молодая женщина, которую все почему-то называют тетя Маша.

Обед. Доктор заходит в ординаторскую – тетя Маша, накрыв на стол, накладывает в его тарелку еду. Потом убирает и моет посуду.

К вечеру санитарка приносит ему чай и конфеты.

Дежурство спокойное. Выполнив вечерний обход, доктор идет
в ординаторскую и укладывается отдыхать на больничную койку, аккуратно застланную свежим бельем. Ближе к ночи заходит тетя Маша, выключает свет и… ложится рядом. Доктор, конечно, удивлен, но, будучи человеком молодым,  добросовестно выполняет то, что от него требуется…

Утром, сдавая дежурство, он спрашивает у завотделением:
– А что, спать с тетей Машей входит в обязанности дежурного
хирурга?
– Нет, – отвечает тот, – в обязанности не входит. Но у нас здесь
такая традиция.

Обычное дежурство в хирургическом отделении. Заведующий
отделением и молодая докторша.

Во дворе больницы травмпункт, из которого пациенты поступают прямо в приемный покой. Надо сказать, что в те годы был очень популярен диагноз «сотрясение головного мозга». Его ставили после различных травм, полученных, например, в драке или когда на улице гололед и тому подобное. Считалось, что с этим диагнозом следует пациента госпитализировать и как минимум 6-7
дней наблюдать в хирургическом отделении. Врачи между собой называли это «асфальтовой болезнью». Такой диагноз частенько ставили в травмпункте (чтобы не возиться) и автоматически переправляли пациента в приемный покой больницы.

Итак, наше дежурство. Ночь, доктора отдыхают. Звонок из приемного – привезли больного. Идет, естественно, «молодой», в нашем случае – «молодая». При сборе анамнеза выясняется, что парень с диагнозом «сотрясение головного мозга» упал на улице и ушиб копчик. Дежурная докторша возмущена. Она будит зава:

– Они там в трампункте неправы, можно я пойду и объясню им
это?
– Объясни, – отвечает зав и снова засыпает.
Утром бригаду срочно вызывает главный врач больницы. Возвращаются они где-то через полчаса, и заведующий, который от хохота не может говорить, протягивает нам жалобу дежурных коллег травмпункта, написанную на имя нашего главврача.

Уже лет 40 прошло с тех пор, но помню как сейчас:

«Просим принять меры административного воздействия к хулиганке из приемного покоя. Била ногами в дверь, ругалась нецензурными словами, грозилась разнести «этот идиотский травмпункт», где думают не головой, а ж***»

Главную почему-то сильно заинтересовало, говорила ли докторша это самое слово на ж*.

– Нет, не говорила. Я сказала, что они думают задницами.
– Ну вот, – смеется начмед. – Как в том анекдоте – ж*** есть, а
слова нет.

Инцидент исчерпан. И тут пожилой профессор со своего места спокойно замечает:

– А что вы так разволновались?

Может, у пациента этого мозги находятся именно в том месте, которым он ударился?

Уставший после тяжелого ночного дежурства хирург просит
больничного водителя подвезти его до дома.
– Да не проблема. Только давайте сначала закинем домой бабушку, выписанную из приемного отделения.
Приезжают по бабушкиному адресу. Выясняется, шестой этаж
и лифт не работает. Доктор берется помочь и вдвоем они с трудом  затаскивают старушку наверх. Квартира оказывается коммунальной, со множеством звонков. Нажав на первый попавшийся, ждут.
Наконец выходит какая-то женщина.
– Как же так?! Мы же дали врачу скорой 25 рублей, чтобы забрал ее в больницу!
– Зато мы ее возвращаем вам совершенно бесплатно, – нашелся доктор.

РАЗГОВОРЫ НА ОБЩЕБОЛЬНИЧНЫХ
СОВЕЩАНИЯХ

Середина 70-х годов, утренняя коференция в очень солидной ленинградской клинике.

Обсуждается относительно несложная
операция на половом члене, выполненная хирургом из другого медучреждения и приведшая к осложнению.

Профессор (срываясь в крик):

– Какой-то товарищ, совершенно не член нашего коллектива,
берется оперировать доверенный нашему коллективу член. И к
чему это приводит?!

Конференция в другой больнице. Профессор распекает молодую докторшу:

– В ЦНИЛ (центральная научно-исследовательская лаборатория) к собакам сошлю, и ваше присутствие станет вашим отсутствием.

На общебольничном собрании какой-то зав. отделением задремал после тяжелого дежурства. Заметив это, главный врач нарочито громко обращается к нему:
– А Ваше мнение по данному вопросу?
– А я присоединяюсь к предыдущему оратору, – ничтоже сумняшеся заявляет тот. Находчивость – лучший друг врача.

Главный врач возмущается невыходом уборщицы на работу:
– Врачей тут у вас, как грязи, а грязь убрать некому.
Начальник городского отдела здравоохранения на большом
производственном совещании:
– А некоторые наши сотрудники появляются и исчезают, как
зевсы, и ставят нас постфактум перед свершившимся фактом.

Лектор замечает группу студенток в коротких халатах:
– На этом халате кровь Пирогова, а вы им срам прикрыть не
можете.

В операционном блоке засорился туалет. Хирург – сестре, которая берет посевы на стерильность:
– Вы тут стерильность проверяете, а у вас говно по коридору
рекой течет!

Перед началом конференции в зале далеко неполный кворум.

Главврач в сердцах:

– Конечно, главный врач должен сам всех собирать – лечащего,
патологоанатома, реаниматора, ебениматора…

ХИРУРГ, ПЛЕМЯННИК ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА

Моя хирургическая молодость, начало 80-х годов, больница ЛОМО на Чугунной улице.

Кафедра госпитальной хирургии
Военно-Медицинской Академии.

Присылают на стажировку хирурга Сахарди, племянника премьер-министра Сомали, будущего главного хирурга их армии. Маленький, «метр с кепкой», в сопровождении двух огромного роста телохранителей.

К этому Сахарди приставили также двух профессоров кафедры
– даже не могу представить, сколько денег правительство африканской страны перевело в СССР за обучение сего гиганта мысли. Таких бестолковых врачей я не видел ни до, ни после. Один из хирургов нашего отделения заметил, что больше Сомали не придется воевать – главный хирург за год работы погубит всю свою армию.

Сахарди в принципе невозможно было ничему научить. А уж
оперировать… Когда наступал момент истины, и он подходил к
столу – это была картина маслом. Оба профессора-куратора, один рядом с ним, другой напротив, стояли с зажимами наготове, следя, чтобы он ничего не секанул. Как-то один из этих профессоров стрельнул у меня сигарету и, нервно закурив, заявил:
– Сука, я его убью, наверно. Или получу инфаркт. Не знаю, что
раньше.

Вскоре будущий главный хирург армии Сомали вместе с телохранителями и высокопоставленными наставниками перешел на другую базу. Дальнейшей его судьбы не знаю. Но с тех давних пор ощущаю беспокойство за сомалийскую армию.

ПОДРАБОТКИ, ВРАЧЕБНЫЕ И ДРУГИЕ

И снова далекие 80-е годы прошлого века…

Помнится, основная забота молодого врача – заработать, где только можно. Денег катастрофически не хватало. Я быстро понял, что хватать дежурства без конца и края ни к чему хорошему не приведет. Бесконечная усталость, а заработок существенно не увеличивается. И тут мне фантастически повезло.

Я нашел сразу две роскошные подработки. Установка памятников на загородных кладбищах (спасибо моему дяде, что взял в напарники).

Строительство домов в многочисленных садоводческих хозяйствах.

Для молодого хирурга, прошедшего совсем недавно стройотрядовскую практику, это было неслыханное везение.
Отдельно расскажу о памятниках. Мы с дядей ставили их на
дальних загородных кладбищах. В городе нас бы просто уничтожила кладбищенская мафия, несмотря на то, что дядя когда-то занимал в этой системе большой пост.

Мне доверялась самая простая работа – установить опалубку и
залить бетон. Спасибо тебе, родной стройотряд «Элита»! В 1972
мы работали там на БРУ – бетонно-растворный узел. Так что я
все знал и умел. Какие там дежурства! Я получал за один рабочий день с дядей четверть месячной зарплаты хирурга. Все врачи моего отделения завидовали черной завистью. А когда я нашел еще и подработку на строительстве домов, зависть коллег приобрела космические размеры.

До возникновения кооперативов, когда мы все стали очень хорошо зарабатывать, оставалось еще лет шесть-семь…

Давно это было, году в 92-93… Встречаю в центре Иерусалима
знакомого доктора из Ленинграда. Рассказываю, что сдал экзамен и устроился хирургом в одну из больниц.

– Ну а ты как? – спрашиваю.
Вижу, товарищ смутился.
– Ну ладно, – говорю, – колись.
И тут он на голубом глазу выдает:
– А я обслуживаю престарелых женщин.
И видя, что у меня отвалилась челюсть, выдает бессмертную
сентенцию:
– Работой называется все то, за что платят деньги.
И с гордостью сообщает о своих финансовых успехах – за один
вечер ему платят столько, сколько я зарабатываю за 5-6 суточных дежурств!
– Но как же ты можешь?, – говорю я, – Ты ведь не кот, не пес. А
если что-то пойдет не так? Уволят за профнепригодность и заставят платить штраф? И ты уже не мальчик, чтобы работать мальчиком по вызову. И потом, а если тебе женщина элементарно не нравится?
– Еще один стакан водки, – отвечает он, – И любая понравится.
Один вопрос на прощанье я ему задал: «Спиться не боишься?»

Один мой друг потерял работу. Хорошая была работа, престижная, но… Так случилось. Нашел он сразу две подработки – по утрам развозил рыбу по «русским» магазинам. Вечером был водителем в фирме «по сопровождению». По утрам ему приходилось бегать с ведрами с рыбой, это было нелегко. Зато по вечерам надо было только привезти девушку вместе с сутенером к клиенту, подождать, сколько надо и доставить обратно.

Однажды хозяин фирмы вызывает моего друга:

– Мне неудобно с Вами об этом говорить, Вы мне по возрасту
в отцы годитесь. Но приходится. Проблемы Вы создаете. От девочек должно пахнуть дорогими духами, а не рыбой. Клиенты недовольны, сбивают цены, заказы отменяют. Так что выбирайте – или рыба, или девочки.

Моему другу показалось, что рыба как-то надежней. Но он просчитался. Рыбзавод через месяц разорился. А фирма «по сопровождению» процветает, кажется, до сих пор.
В девяностые годы такие фирмы в Израиле цвели пышным цветом. Девочек привозили со всего постсоветского пространства.
Мне неоднократно приходилось частным образом оказывать медицинскую помощь таким пациенткам. Обращения в больницу работодатели избегали до последнего.

МОЙ ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ
В ИЗРАИЛЬСКУЮ МЕДИЦИНУ

Экзамен на врача в начале 90-х годов я сдал со второго раза.

Первый был умышленно подготовлен так, чтобы пройти его было невозможно. Нас было примерно 5.000 врачей, мы только приехали в Израиль и не мыслили своей жизни без профессии.

Как мы готовились! Как учили язык!

Но увидев вопросы типа «Процент самоубийств среди старшеклассников штат Миннесота» или «Особенности течения Лихорадки скалистых гор», на каждый из которых надо было выбрать из четырех правильных ответов, различавшихся на доли процента, мы поняли, что это не проверка наших знаний, а неприкрытое издевательство.

Цель – завалить всех.

Что, по моим данным, и произошло.

Мы устроили забастовку. Сидим в Саду Роз, напротив Кнессета.

Вышел Эхуд Ольмерт, министр здравоохранения в правительстве Ицхака Шамира. Присел на камень и говорит:
– Уважаемые доктора, мои родители из России, и я понимаю
каждое слово, хотя и не говорю по-русски. Поэтому, пожалуйста, прекратите использовать нецензурную брань – это не подобает врачам.
А по сути… Вы говорите – экзамен завальный. Да, это так. А как
мы должны вас трудоустраивать? Вас приехало в пять раз больше, чем в нашем здравоохранении рабочих мест, которые, кстати, заняты.

Кто мог тогда себе представить, что года с 2017 нехватка врачей в стране станет такой, что поликлиники и приемные покои
больниц будут укомплектованы лишь наполовину! Что анестезиологов придется приглашать из-за границы – не знающих иврита,не имеющих израильского лайсенса!

Спрашивается, как говорят в Одессе, вопрос – а куда девались те, кто занимал тогда эти рабочие места, где выпускники всех наших университетов за все годы, где врачи, которые учились за границей? Неужели все на пенсии или уехали в Америку? Верится с трудом.

Но вернемся к нашей борьбе.

Забастовка продолжалась – безрезультатно.

Тогда мы объявили голодовку. И это помогло. К нам явилось какое-то начальство и заявило, что будем договариваться. Договаривались долго, в этом – не могу не отметить – нам помогали некоторые местные врачи. Наконец, консенсус достигнут.

Экзамен должен быть сложным, но сдаваемым, вопросов, заведомо завальных, не будет. Был выработан механизм контроля над вопросами. Экзамен стал вменяемым. Увы, ни один из членов оргкомитета нашей забастовки его так и не прошел – видимо, попали в черный список. Я же через полгода одолел его относительно легко и был направлен на полугодичную стажировку в одно из хирургических отделений.

По окончании получаю заключение минздрава – «полный итмахут, т.е. обучение, в течение 5-6 лет в одной из крупных клиник.»

Тут, не скрою, я взорвался. Как же так – меня, хирурга с пятнадцатилетним стажем, владеющего выполнением сложных операций – как студента, на полный курс обучения?! Уже потом я узнал, что и более матерые специалисты смирили гордыню и отправились на полный итмахут. Забыл я тогда, что, как говорил мудрый еврей, один из самых страшных пороков – гордыня. Короче, я допустил, наверно, самую большую ошибку в израильской жизни – не согласился, а сразу бросился искать работу. Относительно легко нашел место врача в небольшом приемном покое… Но путь в мою любимую хирургию, без которой трудно было представить свое
будущее в профессии, оказался закрыт.

Я боролся. Мне организовали встречу с главным хирургом Израиля. Я спросил его:

– Значит, работать в приемном покое, принимать грудных детей, проводить реанимационные мероприятия мне закон разрешает. А быть хирургом в поликлинике, смотреть грыжи и варикозные вены – нет?

Доктор покачал головой:

– Это единственное проявление абсурда, которое вы видите в
нашей системе? Идите, сражайтесь, а у меня на это нет ни сил, ни желания.

Прошло много лет. Я поменял в израильской медицине множество специальностей.

Я прошел в ней огонь, воду и медные трубы и вполне освоился.

Но первая и главная любовь в медицине – хирургия – так и осталась мечтой.

Мне иногда снится ночами, что я стою у операционного стола…

Но я не ропщу. Так сложилась жизнь. Вспоминаю стихи ленинградца Вадима Шефнера:

Будет много разлук и дорог, и тревог,
На виски твои ляжет нетающий иней,
И поймешь, научившись читать между строк,
Что один только ты в своих бедах повинен.

ОН ХОТЕЛ МЕНЯ УВОЛИТЬ, ДУРАЧОК

В наше отделение больничной кассы прислали нового главного врача. Энергичный молодой репатриант из Америки, недавний выпускник одного из престижных канадских университетов. Он принялся за работу целеустремленно и настойчиво, непременно желая все перестроить на американский лад.

Была у нас тогда немолодая врач, приехавшая из Союза в 1970, и уже в 1971 начавшая работать в этом учреждении. Крайне интеллигентного вида женщина, пока рот не открывала – в прошлом ей довелось порядочно отсидеть в советской тюрьме за сионистскую деятельность.

Новый главный немедленно получил от нее кличку «жопа с
ушами» за то, что был лыс и лопоух.

Встречаемся мы с ней однажды в коридоре и она говорит следующее (нецензурщину, по понятным причинам, опускаю):
– Слушай, ты знаешь последнюю хохму? Наша жопа с ушами
решил меня уволить! И знаешь, за что? Я, видите ли, медленно работаю. Дурачок! Он еще в свой дурацкий канадский университет не поступил, а у меня уже здесь был квиют (постоянство на работе)! А знаешь, пускай увольняет. Мы тут с мужем подсчитали размеры пицуим (компенсация уволенному работнику), который мне больничная касса должна выплатить, – примерно полтора миллиона шекелей. Так что пусть увольняет, нам до пенсии как-нибудь хватит.
Но я тебе вот что скажу – касса уволит десяток таких главных
врачей, а мы сидели, сидим и будем сидеть до самой пенсии.

Так все и получилось. Главного буквально через пару дней уволили за неумение работать с людьми. Теперь он обычный врач в другой больничной кассе. А наша доктор «досидела» до самой пенсии, работая медленно, но зато качественно.
Давно мы с ней не виделись, говорят, путешествует с мужем по
всему миру.

МОИ РЕЛИГИОЗНЫЕ ПАЦИЕНТЫ

Я, человек абсолютно светский, с огромным уважением отношусь к любой вере. Если человек во что-то искренне верит, за это нельзя не уважать. Но иногда мне кажется, что у нас в Израиле некоторые считают, что быть религиозным – это все равно, что в СССР быть членом партии – иметь определенные выгоды.

Как практикующий врач, я, разумеется, сталкиваюсь с населением религиозным и даже ультрарелигиозным. И вижу ситуации, которые никак не могу понять – ни как доктор, ни как человек.

Долгое время работал в небольшом приемном покое в Бейт-Шемеше. Суббота, очень спокойное дежурство – лежу, книжку читаю.

Вдруг – шум, спор за дверью на повышенных тонах. Очень не хочется вставать, да ничего не поделаешь. Суть уловил сразу. Медсестра и религиозный пациент. Из-за того, что дело происходит в шаббат, он не хочет назвать свое имя, фамилию, сообщать необходимые данные.
– Вы что, господа, с ума сошли? – вопрошает он. – Что я скажу
высшему судье в день высшего суда, когда предстану перед ним? Что из-за меня в шаббат евреи писали?
Дело в том, что писать – это работа, и в святой день делать ее нельзя. А оказывать медицинскую помощь можно, потому что это – спасение жизни.

Моя медсестра, особа довольно едкая, отвечает:

– Не знаю, что ты там скажешь высшему судье на высшем суде. А вот что я скажу обычному судье в обычном, если ты сейчас, не дай Бог, упадешь и умрешь, а у нас нет твоих паспортных данных?
Сошлись на том, что имя и фамилию он нам сообщит. Но не более.

Оказали ему помощь. Надо оплатить, но об этом, понятно, и речи нет. Шаббат, даже думать о деньгах запрещено, не то что платить.

И мой пациент в свойственной ему напыщенной манере вещает:
– Доктор, видит Бог, когда кончится Суббота, я приду и заплачу.

Сказал – и исчез, и больше не пришел.

Через несколько дней встречаю его случайно на улицах нашего небольшого городка и спрашиваю:

– Как же ты объяснишь высшему судье во время высшего суда –
почему ты обманул доктора? Обещал заплатить и не заплатил.
Ответа я не получил. Он просто убежал.
Такой фортель мог бы выкинуть любой нечестный человек, не
обязательно религиозный. Но почему-то особенно обидно, когда так поступает верующий.

А вот еще история, но она совсем не смешная.
Помню пациентку с довольно серьезным переломом носа. Прошла пешком 10 километров, нос продолжал подкравливать. Как дошла?
Ставлю капельницу, повязка, остановка кровотечения. В заключение задаю вопрос:
– Зачем пошла пешком, ведь могла упасть в дороге, сознание
потерять. Почему не вызвали амбуланс, не приехала на своей машине, муж не привез? Почему?! Могла ведь и не дойти – по дороге
умереть.
– А в шаббат ездить нельзя, – отвечает.

Думается мне, это «своеобразное» толкование заповедей – речь ведь действительно о жизни и смерти.
Накануне субботы амбуланс привозит ко мне религиозную женщину. Пока оказывали помощь, наступил шаббат.

Говорю ее мужу:
– Все, я вас отпускаю. Как доберетесь до дому?

– Мы пойдем пешком.

А идти в гору, километров 5-6.

– Ну ты можешь идти, если хочешь, – отвечаю, – а ей я, как врач в данный момент пешие прогулки в гору на такое расстояние запрещаю.

– Нет проблем, доктор.
Привозит кресло на колесиках, сажает на него жену и собирается в путь.
– Подожди секунду! – говорю, – давай вызову вам амбуланс.
– В шаббат ездить нельзя – это работа.

– А тащить человека на себе несколько километров – это не работа?

Он не ответил. Да и что он мог сказать?

 

(Продолжение следует)