Давид Фабрикант.  Мы дети Второй мировой

По воспоминаниям жителей города Хайфы, эвакуированных или  бежавших в 1941 году из западных республик Советского Союза от наступающих войск гитлеровской Германии.

 

Мы дети Второй мировой,

Бомбежек, прощаний, блокады,

И корочка хлеба – награда.

День новый – опять новый бой.

И память осталась живой,

И боли всё тянут к нам руки.

Пусть знают и дети, и внуки:

— Мы дети Второй мировой.

/Инга Гланцева/

 

 

 

 

 

 

Мы это время не забудем

 

 

 

 

Эвакуация

Все они были детьми, им хотелось играть, бегать, кушать мороженое, другие сладости. Они ведь дети. Все перечеркнула война. Гитлеровские войска передвигались достаточно быстро, многие семьи не успели эвакуироваться. Что стало с евреями, оказавшимися на захваченной территории, известно. Все же немало людей смогло избежать концлагерей и гетто, убежать от немецко-фашистской напасти.

Как проходила эвакуация? Кандидат исторических наук доцент Магнитогорского государственного университета М. Потемкина считает, что «в СССР не существовало детально разработанного плана эвакуации населения на случай вторжения противника на территорию страны, и механизм переброски в тыл производства и людских ресурсов формировался уже в ходе войны». О евреях вообще почти не говорили. Так И. Сталин в речи 3 июля 1941 года помянул многие национальности Советского Союза, но евреям в ней места не нашлось. Он говорил, что нужно эвакуировать промышленные операции, угонять скот, уничтожать посевы, чтобы не достались немцам, про людей забыл. Основной задачей считалось организация обороны и вывоз материальных ценностей.

Постановлением Совета Народных Комиссаров от 25.06. 1941г. и 5.07. 1941 года не предусматривалось преимуществ той или иной этнической группе в отношении перемещения их в тыл. Профессор Г. И. Куманев отмечает: «Внешне это представляется делом демократичным и справедливым. И все же думается, что в эвакуационных планах следовало бы учесть обреченность на уничтожение, ту особую смертельную угрозу, которая буквально нависла над еврейским населением, не по своей воле оказавшимся на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками территории СССР. Но это сделано не было».

Профессор-историк Аркадий Лейзеров утверждает: «В 1941- 1945 гг. не отмечено ни одного случая, когда бы местные власти при организации эвакуации обратились к евреям с призывом уйти от приближающихся фашистских войск». Предупрежден – значит спасен. Увы, правительства Союза Советских Социалистических Республик, западных республик не акцентировало внимание на вывоз евреев с опасных территорий. Поэтому даже в восточных областях Украины и Белоруссии, которые были захвачены немецкими нацистами позже, остались многие евреи.

Не всегда они могли покинуть родной дом, порой убегали в последнюю минуту. Чтобы сесть в эшелон, нужно было иметь при себе необходимый документ. Неорганизованных граждан на вокзал к поездам зачастую не пускали. Они не смогли далеко уехать, немцы опережали их. Много случаев, когда эвакуировались в Украину, на Северный Кавказ, в Ростовскую, Сталинградскую области, застревали там, в итоге все же попадая в лапы нацистов.

Эвакуация не закончилась приездом на Урал, Кавказ, Сибирь, Дальний Восток. Нужно было где-то жить, деткам учиться, взрослым работать. Многие в 13-15 лет шли к станкам, пахали поля на тракторах, выполняли разные работы. В большинстве случаев жителей городов посылали в деревни, в колхозы. Им, непривыкшим к сельскохозяйственному труду, приходилось очень тяжело. Огненным колесом прокатилась война с гитлеровцами по судьбам миллионов людей, оставив незабываемый глубокий след в памяти, сердцах тех, кто выжил в битве с голодом, смертью. Даже трудно представить, что выпало на долю взрослых, тем более детей, искалеченных, осиротевших, бездомных. О них, эвакуированных, и пойдет дальше разговор. В основном герои очерков были в те годы детьми.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мама

Я беседую с Виктором Авшаломовым о войне, о жизни в эвакуации. «Вы знаете, говорит он мне, я ведь тогда был совсем маленький, четыре годика, не многое залегло в мою память. Но мне брат прислал воспоминания нашей матери о тех годах, в них довольно толково все описано. При следующей нашей встрече я их вам передам».

Я получил записки, всего 80 страниц. Прочитал и подумал: сколько же пришлось перенести этой женщине и ее детям. Мама – для всех людей это слово волшебное, самые крепкие узы связывают нас с нею. Она всегда с нами, сколько бы лет нам не было, жива она или ее нет. Каждая из мам достойна любви, почитания. А эта — особенного!
Серафима Абрамовна Авшаломова (девичья — Бендицкая) до войны работала в Феодосии фотографом-ретушером. Она родила четверых сыновей, к тому же была беременна. Мужа, Вениамина Давыдовича, 5-го мая взяли в армию на переподготовку, там и начал воевать. Порой Серафиме приходилось брать работу домой, а еще нужно было бежать к магазину, занимать очередь за хлебом, затем в 12 часов ночи и пять утра отмечаться, иначе вычеркнут из списка. Она пишет:

— Воскресенье. Первый день войны застал меня в Коктебеле. Я поехала с детьми в гости к сестре, и вдруг страшное известие — война! Только к вечеру нас подобрал проходящий грузовик и отвез в Феодосию. Начались тревоги, ночные дежурства на крышах, — пишет Серафима Абрамовна. – К счастью приехала мама, она жила с сыном в Каучук-Лашбате. Ее сына, моего брата мобилизовали в армию.

Я оставила работу в фотографии, стала работать в порту учеником электрика, так как многие работники ушли на фронт. Началась эвакуация. Едва смогла внести в списки мою маму. На первый корабль мы не смогли попасть, столько было народу. Потом стало известно, что этот пароход с людьми из Одессы попал на мину и затонул. Теплоход «Красный Кавказ» с эвакуированными, вышедший из Ялты, разбомбили немецкие летчики. Уже после войны узнала, что на нем погибли мой старший брат с женой и двумя 16-летними сыновьями-близнецами. Я с мамой побросали самое необходимое в заплечные мешки, и в порт. Нам удалось сесть на теплоход «Грузия».

На борту корабля выдали несколько буханок хлеба, колбасы, консервы. Мама с Валериком на руках – ему всего полтора года, осталась на нижней палубе. Ночью на море стало очень холодно, был конец августа. Я с Павликом и Витей нашли теплое местечко наверху у входа в машинное отделение. Тут началось самое страшное: над головой летали самолеты, по палубе бегали матросы. Вышел человек и объявил: «Всем оставаться на своих местах, никакой паники, не кричать, не зажигать огонь». Самолеты сделали несколько кругов над нами и удалились, как видно, после бомбежки Севастополя у них не осталось боеприпасов. Через пару часов мы прибыли в Новороссийск.

Затем эвакуированных переправили на Кубань в станицу Новодмитриевскую, расселили по домам колхозников. Нас предупредили, что работникам будут давать 400 грамм хлеба, иждивенцам – 200. Работала Серафима в колхозном сарае, нанизывала табачные листья на шнуры. Порою и ночью трудилась. Немцы наступали, были совсем близко.

— Я еле уговорила шофера грузовика взять нас в кузов, где стояли бочки для бензина. На ухабистой дороге бочки катились на нас. К счастью, станция Афинская была недалеко. Поселились за плату у бабки Шубенчихи, которая считалась самой вредной в станице. Мы с мамой по очереди ходили в Краснодар за хлебом, а расстояние было порядочным, говорили, что 18 километров. В Афинской работала на сортировке сухих и свежих яблок, иногда за пазухой немного приносила домой. Я была на седьмом месяце беременности, меня мучила мысль, где буду рожать, что будет с детьми.

Однажды дети прибежали и сообщили, что на станции стоит эшелон из Одессы. Мы с мамой схватили ребят, вещи и к вокзалу. Поезд начал двигаться, вагоны все переполнены, даже на подножках люди. Я металась в отчаянии, вдруг из ближайшего вагона выскочили два морских летчика, схватили наши два мешка и детей, затолкнули в вагон. Нас доставили в Краснодар, там высадили.

Мы оказались на перроне, милиционер требовал, чтобы мы шли в город, но тогда не смогли бы попасть на другой поезд. Пожилой мужчина со списком помог сесть в эшелон, так мы оказались в Кабардино-Балкарии на станции Докшукино. Прибыли на подводах представители колхозов, увезли всех, но мы отказались ехать. Я сбегала в поселок, выяснила, что в городе есть консервный и спиртовой заводы, элеватор. Мы с мамой решили здесь остаться.

Переночевали на улице, утром я пошла искать работу, но требовалась прописка, а нам в ней отказали, так как было распоряжение отправлять всех в колхозы. Уже было начало ноября, а значит, срок мой приближался. Я пошла на консервный завод, в партком. Парторг оказался добрым человеком, он помог с общежитием и работой. Общежитие оказалось очень большой комнатой с цементным полом. У стен стояли кровати, большая печка посередине. Пришедшие с работы девчата составили две пустующие кровати рядом, мы улеглись поперек. Я радовалась — есть крыша над головой.

Наутро я работала в тарном цеху, вскоре перевели в засолочный. Дети ходили в детсад, Валера оставался с мамой, ему было 1 год и 8 месяцев. В начале января пришла с работы, девочки отвели меня в роддом, где родилась дочь. Была очень слабенькой, грудного молока у меня не было. Сама заболела малярией, лекарства не достать. Малышка умерла. Гитлеровцы подошли к этим местам, поезда в Нальчик уже не ходили.

Вдруг мы увидели эшелон, где находился госпиталь и учащиеся военного училища. Везде люди: в вагонах, на крышах, подножках. Толпа кинулась к поезду, кое-кто залез на крышу. Я бегала вдоль состава, пыталась куда-то приткнуться, дети с криком бежали за мной. Вдруг вижу: между последним и предпоследним вагоном сидят двое солдат на буферах, подстелив доски. Кинулась к ним, стала просить их помочь мне. Они притащили еще одну доску, положили на другую сторону буферов. Мы успели взобраться, и поезд тронулся.

Семь дней мы ехали до Баку. Валерик на этих буферах заболел, весь горел, мама сидела все время с ним на руках. Я боялась, что она уснет и упадет на рельсы. Налетели немецкие самолеты, стали строчить из пулеметов. Люди побежали в степь, а мы остались на буферах. Было страшно, прямо сердце разрывалось. Витя и Валера заболели коклюшем… Многое забылось. Помню, как мы прожили 20 дней в Баку на асфальте у моря. Нас кормили: выдавали хлеб и суп. Ноги от сидения на краю тормозов сильно опухли, отекли, полопались в нескольких местах. В медпункте мне дали цинковую мазь и бинты. Однажды удалось побывать в бане санпропускника.

Наконец, мы очутились в пассажирском вагоне с выбитыми стеклами. Ехали через всю Среднюю Азию. В Ташкенте я с одной женщиной пошла за хлебом и отстала от эшелона. Обещали, что поезд будет стоять два часа. Вернулась, а на одиннадцатом пути пусто. Кинулись к дежурному по станции, он сказал, что об отправлении состава объявляли. В таком шуме мы не услышали. На воинском эшелоне, сидя на углях на паровозе, догнали свой поезд, узнала его по моей занавеске на окне вагона.

Привезли их в Киргизию на станцию Быстровка, недалеко от Фрунзе, оттуда машинами в поселок Рыбачий, что на берегу озера Иссык-Куль. Серафима попыталась пристроить детей в Морской вокзал, но дети раскашлялись. Ожидающие не хотели, чтобы их малыши заболели, потребовали, чтобы ее дети покинули здание. А на улице ужасный ветер. Едва устроились в какой-то квартире. Всем прибывшим выдали направление в Джумгальский район Тянь-шаньской области, село Чаек. С трудностями, ночевками в степи добились, чтобы их завезли на место. Серафима устроилась на работу в столовую посудомойкой, которая была очень запущенной. Слово за героиней.

— Пришлось мне белить стены снаружи и внутри, мыть окна, мазать глиной пол, шить занавески на окна… Нужно было много раз спускаться к реке, набирать воду, и с двумя полными ведрами подниматься в столовую.

Семьям выделили по восемь соток земли, но Авшоломовы не имели представления, что с ней делать. Местные женщины объяснили. Днем копала Клара Павловна, ее мама, после трудового дня вечером при свете луны Серафима. Посадили картошку, рассаду помидор, капусту, свеклу, морковь, тыквы.

— Виктор, а у тебя какие воспоминания о тех годах? – вопрос к сыну Серафимы.

— Помню, что приходилось ждать, когда мама принесет что-нибудь из столовой, помню этот участок земли. Мы, дети, в силу своих неокрепших мышц помогали маме и бабушке. Даже Валера, ему уже было три с половиной года, носил в баночке воду и поливал овощи. Мы все надеялись, что вскоре окончится война, нам станет легче жить, будет что кушать. Старший брат, десятилетний Павлик, пошел «служить» — пасти телят у нескольких хозяек за пол-литра молока в день, которое они давали по очереди. Мама все настолько правдиво описала те времена, что добавить нечего.

— Тем временем я осталась без работы, закрыли столовую. Раньше я приносила домой немного отрубей для каши, немного муки. Найти работу было трудно. У нас только пособие на детей от военкомата и, как жене красноармейца, 150 рублей в месяц. Это были жалкие гроши по тем временам, — написала в дневнике-исповеди Серафима Абрамовна..

Все же женщине повезло: уезжала лаборантка из Заготзерно, и Серафима, не представляющая суть работы, заменила ее. Большой радостью стал огород, появились овощи, чуть позже картошка. Урожай был отменный. Эта картошка их спасала зимой, они даже делились ею с голодными людьми.

— Дети росли трудолюбивые и самостоятельные, привыкали к трудностям и невзгодам. В 1943 году я, наконец, получила адрес старшей сестры Нади, которая эвакуировалась из Керчи с маленькой дочкой. Муж ее ушел на фронт, а их под бомбежкой на рыбацкой шаланде перевезли через Керченский пролив. Мы потеряли их следы. Они очутились в Узбекистане, Андижанской области, селе Чинабад. Оказалось, что Надя тяжело заболела, восемь месяцев лежит в больнице, а дочь Инночка в детском доме. Еще там она узнала, что ее муж погиб.

Я ей послала немного денег, Надя забрала девочку и приехала к нам. Я ее не узнала. Это был другой человек. В руке у нее была сеточка с бутылкой воды и больше ничего. Вещей никаких, одета в чужой жакет весь в заплатах. Сестру положили в Чаеке в больницу, болезнь постепенно стала проходить.

Освободили нашу Феодосию, но денег на переезд у нас не было. Весной снова посадили огород, на этот раз взяли три участка. Меня поставили в ларек продавать хлеб. Я должна была списывать на естественную убыль 400 грамм. Продавала все до последней крошки, а «естественная убыль» доставалась нашим детям. Выходит, я невольно жульничала. В это время кое-что на огороде начало поспевать.

К ним явился покупатель, представитель Нарынлесзага. Он решили выкупить наш участок с посевом вместе, собирались сами его использовать. Предложили 20 тысяч рублей. Семья Авшаломовых рвалась домой. Взяли деньги и поехали. Дорога обратно заняла два месяца, во Фрунзе ждали поезда шесть дней. Деньги разошлись, булка хлеба стоила тогда 100 рублей.

— В Феодосию мы приехали в вагоне от угля, грязные, оборванные, но живые. Это был конец сентября 1944 года. Город был разрушен, наш дом тоже. Муж вернулся из армии лишь в 1946 году. Сколько раз за эти годы меня охватывало отчаяние, но я не плакала, разучилась.

— Такой была наша жизнь в эвакуации, — говорит Виктор Авшаломов, житель города Хайфа. – Мама для нас всегда была примером мужества, достоинства, доброты. Она с большой заботой, теплом относилась к нам, даже, когда мы выросли, у нас были свои семьи, интересовалась нашими делами, всегда что-то нужное могла посоветовать, предложить. Она была бойцом, рыцарем, чему и нас учила. Память о ней никогда не угаснет в наших сердцах. Жаль, что двоих моих братьев уже нет в живых.

Приехав в Феодосию, я пошел в первый класс, после окончания школы уехал в Казань, жил у сестер отца. Два года учился в техническом училище. Затем призвали в армию, прослужил два года, поступил в Одесское военно-техническое училище войск ПВО, которое окончил с золотой медалью. Получил направление в Московский военный округ. В 1965 году поступил на заочное отделение в Харьковскую артиллерийскую радиотехническую академию. Прослужил в Советской армии до 1982 года и был уволен в отставку по болезни в звании подполковника.

Вернулся с семьей в Феодосию, работал электриком в милиции, затем в частном бизнесе до 1996 года. Тогда мы с женой и приехали в Израиль на постоянное место жительство. Нередко выступаю в коллективах пожилых жителей города, пою им песни.

 

 

 

 

 

 

 

И вновь бегство

 Они оба родились в Белоруссии, он в Бобруйске, она в Могилеве. После эвакуации вернулись на прежнее местожительство. Познакомились, женились, вырастили детей, приехали в Израиль. Уже 60 лет вместе. Знакомьтесь: Арон и Сима Серебряник. Первое слово главе семейства Арону.

 — Несмотря что прошло 75 лет со дня начала Великой Отечественной войны, все хорошо помню. Эти воспоминания с болью в сердце отзываются и сегодня. Мне тогда было девять с половиной лет, — говорит Арон Серебряник. – Уже в первый день войны на мой родной город Бобруйск упали бомбы. Отец, Израиль Аронович, с первого дня войны был на фронте. Мы, то — есть, моя мама Мере-Лея Хаимовна, сестры Хая, Галина, и я, почти неделю спасались в погребе овощного магазина, а вместе с нами и другие семьи.

В конце июня, когда фронт приближался к нашему городу, мы эвакуировались на барже в город Днепропетровск. И там нам нашлось место только в подвале. Прожили порядка месяца, но пришлось снова искать пути спасения от гитлеровцев. Выехали в Кисловодск. Мама устроилась на работу в госпиталь, а мы ей помогали: убирали палаты, гладили белье, выполняли различные просьбы раненых бойцов.

Здесь прожили до августа 1942 года. Когда немцы оккупировали Минеральные Воды, нам ничего не оставалось, как пешком через горы вместе с ранеными солдатами, офицерами, другими беженцами добираться до Нальчика. Потом в Махачкалу, а оттуда морем в Красноводск. Завезли нас в Туркмению в районный центр Хаджинбасс, где прожили до окончания войны.

Все годы войны я не учился, так как в районе не было русской школы. Меня мама обучала азбуке, чтению. Самое страшное – это голод. Я работал, где мог, помогал местным колхозникам. Здесь выращивали крупу, называется джигурда. Растет большими пучками. Их срезали, запрягали коров, быков, которыми мы погоняли, кружили по кругу, своими копытами скотина выдавливала зерна. За работу нас награждали иногда отрубями, брынзой, урюком.

Вернулись в Бобруйск. Мне уже было около четырнадцати лет, до войны окончил всего два класса. Это ущемляло мое самолюбие, но я всю жизнь был человеком старательным: и в эвакуации, и по всей жизни. Успешно окончил школу, поступил в Могилевский педагогический институт, получил диплом учителя истории. Около сорока лет трудился на ниве просвещения.

28 декабря 1990 года репатриировались в Израиль, под самый Новый год, под самые ракеты, снаряды из Ливана. Так уж суждено человеку преодолевать трудности. Мы и здесь поначалу спали на полу, но все плохое проходит. Выжили в эвакуации, прожили много лет в Советском Союзе, вырастили детей, внуков, приехали на свою землю в Израиль.

Мы привыкли ценить каждую копейку. Поначалу нужно было привыкать к пособию, которое нам выдали. Трудно было, стали искать работу. Первое время я красил решетки, затем устроился на работу в гараж для автомашин, ведь у меня в Союзе был свой автомобиль. Очень благодарен хозяину гаража, который относился ко мне доброжелательно. Он не откладывал мне деньги на пенсию, но после четырнадцати лет работы у него, попросил свою дочь выплатить мне полностью компенсацию.

Все те же беды

Ей было только 6 лет, когда началась Великая Отечественная война. Отец, Исаак Меерович Якубсон, был одним из руководителей швейной фабрики имени Володарского в Могилеве. Мама, Эстер-Гаша, трудилась в городском банке. Как только началась война Исаак день и ночь проводил на фабрике, занимался эвакуацией работников и их семей.

— Приехал к нам Абрам, брат отца, с женой и забрал нас: маму, моего брата Рэма и меня, посадил на поезд, и мы уехали, — рассказывает Сима Серебряник. – Отец остался в Могилеве, продолжал свою работу. Только по приезду мы узнали, что он погиб в первые дни оккупации города. В дороге всякое было: голод, бомбежки, пересадки с одного поезда на другой.

Привезли нас в Свердловскую область Егоршинский район. Маме пришлось работать в колхозе, очень было тяжело, переживала. В итоге инсульт. Братишку забрали соседи, меня отправили в детский дом. Только, когда мама подлечилась, мы стали вновь жить вместе. Дождались, пока нашу республику не освободят от немецких захватчиков.

Где-то в сентябре-октябре 1944 года вернулись домой. Проблемы с жильем, одеждой, едой. Но моего отца, хотя он погиб, очень ценили на этом предприятии. Директор Портной об этом не раз нам говорил.

— Галя, — обратился он к маме, — мы вас в беде не оставим.

— Действительно, старался всячески нам помочь. Мне дали пальто, матроску. Я пошла в школу, окончила семь классов. Увлеклась музыкой и поступила в музыкальную школу , дирижерский факультет, позже закончу отделение по фортепиано. Тридцать три года проработала в Центральной музыкальной школе № 1 и пять лет в другой школе.

После приезда в Израиль устроилась помогать одной еврейской семье, выходцев из Германии. Труд Арона и мой позволил нам купить свою квартиру, обставить ее, где мы можем принимать своих детей, внуков..

 

 

 

 

 

 

 

 

Суслик – тоже еда Местечко Березино Минской области. Здесь в 1928 году в семье Зуховицких родилась Софа. Через пять лет они переехали в Украину, город Чернигов. Моисей, отец троих детей: Софы, Иры – 1926 года рождения, Леонида – 1931 года рождения, работал в торговле, мать, как водилось в те времена, была домохозяйка. Когда началась Великая Отечественная война, главу семьи забрали на фронт.

Они смогли эвакуироваться: обычные товарные вагоны, скученность, голод, бомбежки. Привезли их в Чкаловскую область, Солелецкий район, направили в совхоз-конезавод №25.

Рассказывает Софья Зуховицкая: — Всего две приезжие семьи жили в деревне. Местное население относилось к нам хорошо, сочувствовали, но жить и им было нелегко, ведь молодых крепких мужчин призвали в армию и отправили на передовую. Я до войны окончила шесть классов, в совхозе – седьмой. Всей семьей справлялись с заданиями на полях, после короткого обучения, с сестрой стали работать на тракторе. Сумела заочно окончить два курса педучилища.

Мы научились ловить сусликов. Находили вход в норку, заливали ее водой. Он выскакивал и попадал в наши руки. Из него мама Сара готовила хорошие блюда, кушать то хотелось. В совхозе меня избрали комсоргом. После освобождения нашего города вернулись домой. У меня сестричка боевая, она первая уехала, затем вызвала нас. Дом наш был разрушен, жили мы у двоюродной сестры, семнадцать человек в комнате. Кто спал на полу, кто на столе. Узнали, что наш отец погиб. Поначалу находился в ополчении, попал в окружение, прятался в Брянских лесах, затем его приютил знакомый в Чернигове, но кто-то выдал.

В Чернигове я работала в архивном отделе НКВД. В 1950 году переехала в Киев, заочно занималась в техникуме, работала в библиотеке. А с 1960 года работала в Киевкниготорге до отъезда в сентябре 1991 года в Израиль. Трудовой стаж в Советском Союзе 46 лет! Здесь окончила ульпан, занималась общественной работой: в Хайфском комитете ветеранов Великой Отечественной войны, ходила вместе с другими добровольцами на склад ЦАХАЛа, где наводили порядок с одеждой и т.п. При доме для престарелых, где я живу, создала библиотеку. До сих пор просят, чтобы я продолжала выдавать книги.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Были добрые люди

И в этой семье отца Семена Марголина призвали в 1939 году в армию, стал участником Финской войны, затем сражался с немцами. Перед отъездом оставил жене наказ: ты вместе с детьми должна покинуть город. Здесь ни за что нельзя оставаться, немцы уничтожают евреев, убьют и вас.

— Это из рассказа матери и брата, — говорит Дора Марголина. – Нас начали бомбить в первые же дни. 5-го июля (Витебск был полностью оккупирован 11 июля 1941 года. – Д.Ф.) мы, схватив, что было возможно, побежали на вокзал. Сели в товарный вагон и уехали. Вместе с мамой Беллой в эвакуацию отправились: брат Доня, ему было одиннадцать лет, сестра Маша – шесть лет, и я – четыре года.

Ехали долго, бесконечные бомбежки длительное время сопровождали нас, ведь нашему поезду приходилось пропускать воинские части и военную технику в одну сторону, раненых – в другую, нас обгоняли эшелоны с эвакуированными предприятиями.

Во время налетов мы каждый раз выпрыгивали из вагонов, порой среди голого поля, или в болотной местности. Хорошо, если был поблизости лес. Когда наш состав разбомбили, мы перепрыгивали из одного эшелона в другой. У нас не было ни еды, ни воды, все, что взяли с собой, кончилось, начали голодать. Хорошо, что нашлись добрые люди, у которых еще что-то оставалось, делились последним. Не перевелись еще сознательные семьи.

Я сильно болела, думала, что не выживу, но выдюжила. Наконец то, добрались до Татарской автономной республики. Жили мы в городе Бугульма. Нас подселили в дом, хозяйка которой оказалась порядочным человеком. Она вылечила меня. Ютились мы у нее на печке. Моя мама работала в детском саду, старший брат Дюня пас лошадей.

В конце войны, не помню каким образом, наша семья оказалась под Москвой. Здесь мама работала на железной дороге проводником. Жили мы в вагончике до тех пор, пока мамина сестра, жившая в Ленинграде, не позвала нас к себе. Нам не было куда деваться, ведь наш дом в Витебске был разрушен. Так мы оказались в Ленинграде.

Закончилась Великая Отечественная война. Народы Советского Союза ждала мирная жизнь. Дети пошли в школу, с ними и Дора с сестрой Машей. Потом Дора училась в медицинском техникуме, получила специальность фельдшера-лаборанта. Но ее тянуло посмотреть большую страну. Она с подругой, через райкома комсомола, (хотя я и не была комсомолкой, говорит Дора Марголина) отправились на Чукотку. Отработав там четыре года, вернулись домой. Работала в больницах, поликлиниках. В конце 1993 года уехала с семьей в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мой город родной

Я не могу не рассказать, как прошла эвакуации в Гомеле. Во-первых, к моему удивлению, в Хайфе оказалось много из этого города. Во-вторых, они мои земляки. Город Гомель расположен в юго-восточной части республики Белоруссия. Казалось, что немцам до него не добраться, но они все приближались, захватывая все новые города и деревни. Упорное сопротивление регулярных частей Красной армии и отрядов народного ополчения приостановило наступление гитлеровцев, но в августе они пробили нашу оборону.

Руководство города приложила большие усилия по эвакуации предприятий, а вместе с оборудованием квалифицированных кадров и их семей. За Волгу, на Урал быи отправлены 40 крупных предприятий. В город Свердловск прибыли 424 рабочих станкостроительного завода имени С.М.Кирова, в Уфу – 673 работника и с ними 800 членов семей вагоноремонтного завода, в Откарск – 120 рабочих и 580 их родных завода «Двигатель революции», с завода «Гомсельмаш» в Курган приехало 500 рабочих и 150 ближайших родственников. Были эвакуированы фабрики «Коминтерн», «8-е Марта» «Спартак» и другие предприятия.

Даниил Романовский в «Вестнике еврейского университета» №2 за 2000 год написал: «Эвакуация промышленных предприятий с начала августа, а также длительная оборона города были важнейшими факторами, позволившими большей части евреев уйти из Гомеля».

Накануне войны в городе проживало 146 тысяч человек, среди них 44 тысячи евреев. По разным данным в оккупации осталось от 5 до 10 тысяч евреев, почти все они были уничтожены фашистами. Остальные сумели выбраться из Гомеля, основная часть железной дорогой.

 

 

 

 

 

Нам помогали

 Лето красное настало, прекрасная пора, когда детям можно отдохнуть от школьной строгой дисциплины, когда можно порезвиться, поиграть в классики, посмеяться от души. Вдруг все изменилось, все взрослые в свободное от работы время сидели у репродукторов, слушали последние известия. Все стали серьезными, неслышно было обычных шуток.

Семья Шульман немного растерялась. Отец Зелик работал портным на фабрике «Коминтерн», в первые же дни начала войны с гитлеровской Германией его призвали в армию. Мама, Сара Петриковец, работала бухгалтером. У них подрастала дочь Геня, которой к этому времени исполнилось девять с половиной лет. Она не понимала, куда девались подружки, почему на город падают снаряды.

Немцы уже были недалеко от Гомеля. Оставаться слишком опасно, вокруг говорили, что нацисты расстреливают евреев. Нужно бежать, решила мама Сара. Оставив квартиру, имущество, на попутном транспорте прибыли в город Путивль Сумской области. И здесь начались бомбежки. Сара с Геней и еще одна женщина с детьми двинулись к железнодорожному вокзалу, но поезда уже не ходили. Подошли к ним военные.

— Опоздали? Не на чем удрать? Поехали с нами, только придется трястись в кузове грузовой машины.

Женщины обрадовались, поблагодарили солдат. Доехали до Харькова. Их направили в формировочный пункт, а оттуда в сельскую местность. В колхозе нуждались в рабочих руках, нужно было убирать урожай. Прошло месяца полтора. И сюда устремились немцы, и здесь началась интенсивная бомбежка. Вновь они оказались у вокзала. Их посадили на открытые платформы и повезли.

Рассказывает Геня Шульман: — Людей было очень много, едва разместились. Ехали в любую погоду, нас обвевало ветром, поливало дождем. Довезли до станции Лозовая. Немецкие самолеты на бреющем полете расстреливали выбегающих из вагонов эвакуированных. Люди бросились в кустарник, разбежались, но очень многих убило, еще больше было раненых. Нам удалось остаться в живых. Эшелон был поврежден. Двое суток собирали уцелевших, подогнали другой товарняк, теперь мы дальше ехали в вагонах.

Поезд направлялся в Сталинград, но мы не доехали. Помню, что повезли нас на барже, скорее всего по Волге. Зима, морозы. И сейчас по коже дрожь пробегает, когда вспоминаю это время. Высадили в Камышине, поселили в школе. Почти все дети заболели корью, а лечить нечем. Какие там антибиотики?! Смерть подстерегала эвакуированных и здесь. Снова мы в дороге, привезли в Саратовскую область, Самойловский район, колхоз «Свобода».

Нам и еще одной ленинградке выделили одну комнату, подселив к одной пожилой женщине. У нее уже жило несколько семей. Мы ходили в поле собирали от подсолнухов стволы, листья, чтобы обогреть помещение. Мама трудилась в колхозе, выполняла работы, которые ей поручали, получала трудодни. Весной ей и еще одной женщине Аде поручили пасти овец. Я начала ходить в третий класс. Наша хозяйка иногда приносила нам кружечку молока. Это был праздник.

Еще большая радость нас ждала, когда узнали, что отец жив, находится в госпитале. Он получил ранение под Харьковом, ему дали вторую степень инвалидности. Подлечившись, он приехал к нам. Несмотря на то, что одна рука у папы была не работоспособной, он сумел выполнять некоторые задания руководства колхоза. Старался.

В июле 1945 года мы вернулись в Гомель. Квартиры, в которой мы жили до войны, не было, дом разрушен. Мамин брат Семен Петриковец забрал нас к себе. Позже нам выделили комнату в бараке недалеко от стекольного завода. Школа была в Костюковке, пригороде Гомеля. Мне папа купил велосипед, на нем я ездила на учебу.

Геня Шульман, закончив школу, в 1950 году поступила в Ленинградский педиатрический институт. Ей поначалу не выделили общежития. Она пошла к ректору, рассказала, что приехала издалека, жить негде.

— Я удивляюсь, что тебя приняли в ВУЗ. Ты же грамотная, читала про космополитов, понимаешь, что речь идет о евреях. Погоди немного, думаю, все образуется, будет у тебя место в общежитии.

После окончания института Геня получила распределение на БАМ, в Амурскую область Сковородинский район в Больше- Неверскую больницу. Отработав два года, вернулась на Гомельщину, работала в центральной больнице районного города Уваровичи, где ее будущий муж тоже жил и трудился. Затем они перевелись в Гомель, поселок Фестивальный. В связи с созданием детской поликлиники № 7 Геня была направлена в качестве участкового педиатра.

Ее муж Самуил Рутман работал начальником отдела областного объединения «Сельхозхимия». В 1986 году стал одним из ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В 1990 году их дочь Инна репатриировалась в Израиль. В декабре следующего года Геня и Самуил присоединились к ним. Здесь им выделили квартиру в микбацейдиюре. К сожалению, в 2010 году Самуил скончался.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 «Я работала медсестрой»

Девятнадцатилетняя Геня Хайкина училась в медицинском училище в Гомеле. Когда началась война, понадобились кадры для лечения раненых, больных, число которых значительно увеличилось.

— Нам досрочно выдали аттестаты и мобилизовали на работу в изоляционный пропускной пункт, где находились раненые и больные военнослужащие, — вспоминает Геня. — В августе немцы подошли близко к городу. Нас всех под сильными бомбежками разместили в теплушках и вывезли из Гомеля. Вначале меня направили на Южно-Уральскую железную дорогу на станцию Муслимово, где я работала медицинской сестрой в детском саду. Затем перевели на станцию Карталы, трудилась в больнице.

В середине 1942 года мне удалось разыскать моих родителей, которые сумели эвакуироваться в Чувашскую АССР. Я приехала к ним. Устроилась на работу учетчицей. Осенью 1943 года освободили Гомель. По вызову Министерства здравоохранения Белоруссии переехала в родной город, направили в санэпидемстанцию Белорусской железной дороги.

В это время немцы продолжали бомбить город. Нас, медсестер перевели на казарменное положение. Во время вражеских налетов мы оказывали помощь пострадавшим. Приказом начальника Белорусской железной дороги мне объявили благодарность с занесением в личное дело, вручили денежную премию – месячный оклад.

Геня Хайкина долгие годы трудилась по специальности. Была награждена многими грамотами, ей присвоили звание «Отличник здравоохранения», вручили медаль «Ветеран труда». Репатриировалась в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Выжили, хотя было трудно

— В довоенные годы наша семья жила в Гомеле. Все было замечательно. Папа и мама работали. Отец по вечерам и в выходные играл в городском парке в духовом оркестре. За мной и братом присматривали няни. Дедушка и бабушка вели домашнее хозяйство, у них было две коровы, коза, ни в чем особо не нуждались. Так что наше детство должно было быть счастливым, — вспоминает Роза Вайнталь.

— Но пришла война и изменила всю нашу жизнь. Папу призвали в армию. Мне тогда было три года и три месяца, брату четыре года и четыре месяца. Немного я помню сама, но больше из рассказов мамы. Когда мы пришли на железнодорожный вокзал, увидели огромное количество людей: старики, женщины, много детей. Крики, плачь, все толкали друг друга, метались по перрону, рвались к дверям вагона. В общем, зайти туда, держа двух детей за руки, было невозможно.

Вдруг мама заметила, что в одном из вагонов открытое окно. Тогда она решилась на решительный шаг: сунула меня в это окошко, где меня подхватили совершенно незнакомые люди. Я очень испугалась, плакала, хотела к маме. Так как у нее с собой никаких тяжелых вещей не было, мама, схватив за руку моего брата Вову, сумела пробраться в вагон и найти меня.

С нами должны были ехать мамины родственнки: дедушка Соломон, бабушка Лея, с ними годовалая внучка, моей мамы племянница. В день отъезда дедушка пошел в сарай попрощаться с коровами. Одна из них стукнула копытом в бедро, рана была такая, что необходимо было пойти в больницу. Он потребовал, чтобы я и мама немедленно шли на вокзал.

Им сказали, что немцы близко, захвачены ближайшие деревни. Дедушка на одну руку посадил внучку, во второй была палка. Приказал жене взять только самое-самое необходимое, но обязательно фотографии детей, вдруг придется их разыскивать. Они пришли к поезду, люди видели, в каком он состоянии, посочувствовали, помогли сесть в вагон. Доехали до города Фрунзе. Там дедушка в госпитале подлечился.

А мы ехали очень долго, мучительно долго. Народу набилось много, было душно, не было воды. Однажды объявили, что будет длительная остановка, мама решила воспользоваться случаем, побежала на вокзал, чтобы раздобыть еду и воду. И тут все оставшиеся люди услышали, наш состав отправляется, так как на это место прибывает эшелон с ранеными. А мамы Любы нет. Она вернулась на то место, где мы остановились, но наш поезд умчался. Как видно, мы отъехали недалеко, маме удалось нас догнать с другим эшелоном.

Всем нам было очень страшно: пролетали немецкие самолеты, гул, свист, грохот, взрывы. От всего этого забывали, что только недавно просили кушать, пить. Голод и страх были нашими спутниками. Мы ехали долго, но толком не знали, куда нас везут. Вдруг на очередной остановке объявили: «Кто хочет остаться здесь, выходите. Вам обещана помощь». Мама решила, что хватит нам трястись в вагоне, нужно выходить, у всех уже силы были на исходе.

Так мы оказались в Киргизии, Панфиловском районе, селе Вознесеновка. Нас приютила местная русская семья, выделив нам для житья сарай. Деревянного пола не было – земля. Спали на сбитых в два яруса досках. Внизу я с мамой, наверху – Вова. Но зато у нас имелась маленькая чугунная печка, у которой могли греться и варить, если было что. Я с Вовой ходила на железную дорогу в поисках угля. Желающих, таких как мы, становилось все больше, многие старше нас. Они стали нас бить и прогонять. Тогда мы нашли новый вид топлива: ходили по улицам и собирали коровьи какашки, которые успели просохнуть, их и укладывали в нашу печку.

Мама работала в колхозе, месила кизяки. Как-то она, чтобы сократить путь, возвращалась домой через поле. Бригадир-киргиз, ехал на лошади, догнал ее и избил маму кнутом. Он решил, что она пришла воровать. Она всю ночь мучилась от боли, но утром встала и пошла на работу.

Жизнь была не сладкой, мы все хотели кушать и ели все, что можно сорвать, не зная, что опасно для желудка. По очереди болели дизентерией, я даже лежала в местной больнице. Но самые тяжелые дни настали, когда мама заболела тифом. Ее на грузовой машине увезли в больницу города Фрунзе. Мы думали, что больше ее никогда не увидим.

Иногда хозяйка давала мне и брату что-нибудь съесть, вначале следила, чтобы мы вовремя легли спать. Голод – не тетка. Мы стали уходить и попрошайничать. Не всегда нам давали, приходилось воровать в соседних садах и огородах. Выжить в такой обстановке было очень тяжело.

Стали возвращаться с войны калеки. Увидев мужчину в шинели с костылями, бросилась к нему с криком: «Папа! Папочка приехал!» А он говорит, прижав к себе и поглаживая по головке: «Я не твой папа, но твой обязательно вернется. Ты только верь и жди». Тут и мама приехала с больницы. Худая, без волос, узнать ее было невозможно. Конечно, мы радовались. Теперь уже мама работала в колхозе счетоводом.

Война – это не только «Ура! Ура!» Это беды на фронте и в тылу. Пришла похоронка на нашего отца. Помню мамины истерики, плачь, обмороки. Вскоре пришла вторая, что отец погиб на фронте. Не успели опомниться от прежних новостей, получили новое извещение, что он пропал без вести. Поэтому у нас теплилась надежда, что возможно он жив.

После войны стали возвращаться мамины братья Лев и Илья, сестра Вера с мужем Виктором, воевавшие в частях Советской армии, только не вернулись мой папа и дедушка Залман (папин отец, он умер в эвакуации от голода и болезней). Мама пошла в военкомат, чтобы выяснить судьбу мужа. Ей выдали справку, что Соркин Давид Залманович пропал без вести в декабре 1941 года. позже его имя было помещено в «Книге памяти» № 3, на странице 156, также в мемориальном комплексе музея Яд Вашем.

Позвольте мне представить читателям рассказчицу. Это Розалия Вайнталь (Соркина), в настоящее время жительница Хайфы, очень активная женщина. Увы, то ли годы в эвакуации, то ли еще что-то, болеет она. Она продолжит свое повествование.

— Когда стало известно, что Гомель освободили, мама решила вернуться домой. Мы знали, что ее родители уже приехали с эвакуации, жили в подвале, так как нашего дома не было. От города остались одни руины. Мы присоединились к родным в тот же подвал, из окон которого были видны только ноги прохожих.

Я с братом Вовой пошли в школу учиться. Но для меня муки не закончились. Началась малярия. Несколько лет очень болела и страдала от нее. Мы жили довольно бедно, поэтому мне рано пришлось идти работать. Устроилась на швейную фабрику «8 марта». Переживания тех лет не давали мне покоя ни во сне, ни на яву. Нужно было что-то делать, чтобы заглушить боль, как-то отвлечься. Решила, что буду работать больше и лучше всех.

Еще со школьной скамьи занималась общественной работой. На фабрике вступила в партию. За трудовые успехи, активную партийную и профсоюзную деятельность награждалась медалями, почетными грамотами, ценными подарками, премиями. неоднократно была на доске и в Книге почета. За отличную работу мне присвоили звание «Мастер – золотые руки».

Вышла замуж, родилась дочь. Свою трудовую деятельность я продолжила в Гомельском драматическом театре в качестве бутафора. Все было бы хорошо, но после совместной восемнадцатилетней жизни умирает муж.

В 1978 году познакомилась с хорошим человеком, который стал мне мужем, дочери — отцом. Я переехала жить в Литву, город Каунас. Там устроилась на обувную фабрику «Красный Октябрь», где проработала 12 лет. И вновь в мой дом пришло горе, опять потеряла мужа.

24 января 1990 года вместе с семьей дочери репатриировалась в Израиль. Вначале убирала квартиры, ухаживала за больной старенькой женщиной. Вновь замужество. Устроилась на работу в супермаркет. Десять лет в нем трудилась, пока не вышла на пенсию.

Теперь я вдова, живу одна. У меня умная прекрасная дочь, два прелестных внука. Оба отслужили в ЦАХАЛе, получили высшее образование, имеют свои семьи. Горжусь, что растут два правнука и две правнучки. Я их очень люблю, очень рада, что мы все живем в нашей стране, Израиле.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На военном предприятии

В сентябре 2016 года Ида Модорская отметила 90-летний юбилей. Она и сейчас, спустя несколько месяцев, польщена тем вниманием, которое уделили ей в связи с такой датой.

 

— Посмотрите на это фото. Эту корзинку подарил мне директор магазина, в ней вино, конфеты, торт, мед. Главное не подарок, а его подход к такому событию в моей жизни. Очень благодарна ему. Да и в хостеле, в котором живу, поздравляли, дарили подарки, в «Теплом доме, которым руководит Анна Гершкович, устроили праздник по поводу таких, как я, — рассказала мне Ида при нашей встрече.

Жила дружная семья Модорских в Гомеле в красивом большом доме вместе с дедушкой и бабушкой. Иосиф, отец Иды, работал по строительству на военном предприятии. Началась война. Глава семьи поспешил отправить в тыл жену Хьену, дочерей Иду, 1926 года рождения и меньшую Клару, на десять лет моложе своей сестры.

Как проходила эвакуация? Так же как у многих гомельчан. Отец смог вовремя отправить семью в дальние края. О бомбежках, о разных трудностях рассказано многими эвакуированными. Ничем особым не отличалось их бегство от наступающих немецких подразделений. В итоге они оказались в Ульяновской области в городке Базарный Сынган.

— Много лет прошло, многое забылось. Помню, с каким удовольствием мы кушали молоденькую картошечку с лисичками. Наверное, сами и собрали эти грибы. Нас нашел папа, который эвакуировался из Гомеля с военным предприятием, на котором трудился.

Отец был очень толковый, честный, уделял нам много внимания. Мы поехали к нему. Это была наша вторая эвакуация. Папа и здесь работал главным инженером на военном заводе. Мама что-то делала в столовой. Клара, сестричка, ходила в школу. Вскоре я устроилась на завод контролером, но приходилось выполнять и другие поручения. Однажды дали задание отвезти на вокзал снаряды. Их погрузили на подводу, а я впервые была в роли кучера. Но лошадка была послушная. С заданием справилась.

Окончилась война, мы вернулись домой, вернее, в Гомель, так как нашего дома по улице Ново-Столярной не было. Как видно, в каком-то помещении был склад с боеприпасами. Он взорвался, и от нашей улицы ничего не осталось. Пришлось жить в тесноте в комнате общежития. В оккупации оказалась мамина сестра Соня. Ее муж погиб в Финскую войну. Она жила в городе Белосток, бежала оттуда в Гомель, пряталась у знакомых, но ее выдали, а фашисты расстреляли.

Отец работал на заводе «Электроаппаратура», затем в СМУ-2 (Строительно-монтажное управление), строили листопрокатный завод. Я ведь говорила, что он был толковым человеком. Заочно окончил юридический институт. Благодаря папе построили свой дом. Рядышком с нами была, так называемая, Басова гора. В детстве мы на санках скатывались по ее склону.

После школы я устроилась контролером в Дом надомного труда. Отработала там до отъезда в Израиль. Мой общий стаж более сорока лет, мне была вручена медаль «Ветеран труда».

Добавим, что Иду Модорскую не так просто застать дома. Во-первых, она с сестрой Кларой часто общаются по будням, тем более по праздникам. Племянник подготовил к ее юбилею прекрасный альбом с фотографиями, Ида мне его показала. Женщина старается участвовать во многих мероприятиях в доме для пожилых. Пользуется большим уважением его жильцов.

— В наши годы главное спокойствие. Иногда нет настроения, захожу в свою комнату: есть кухня и все к ней, есть три окна, диван, холодильник – живи и радуйся. Я очень довольна моей страной – Израилем, хостелем. Хочу прожить остальные годы в мире и спокойствии, — подытожила нашу беседу Ида Модорская.

 

 

 

 

C маминых слов

Так начала свой рассказ Тамара Степанова. Ей к началу Великой Отечественной войны было всего шесть месяцев.

— Мы с мамой жили в Белоруссии, городе Гомеле. Когда немцы были почти рядом, нам с мамой удалось бежать на поезде, направлявшимся на восток. Добирались целый месяц. По пути следования наш эшелон неоднократно бомбили. Мама меня, чтобы я не испугалась, накрывала подушками.

В дороге я заболела дизентерией. Нам пришлось покинуть вагон и выйти на станции Миллерово. В итоге все же добрались до Урала. Обосновались в городе Курган Челябинской области. Нас подселили к одной женщине, которая почти весь день держала меня на печи.

Моя мама София сразу же стала работать на заводе, выполняла различные работы: что-то шила, варила мыло, грузила снаряды. Затем по какой-то причине перешла работать на швейную фабрику, где шила ватники для Красной армии. Сложная была жизнь, но все хорошо, что хорошо кончается.

В Кургане мы прожили до 1944 года. Мамин брат Борис прислал вызов, по которому мы в октябре приехали к нему в Одессу. Я училась в школе, не окончив ее, устроилась работать на чайную фабрику. Заодно училась в индустриальном техникуме. По специальности трудилась на винзаводе, но я не могла воспринять ту атмосферу, среди которой приходилось быть основную часть дня. Поэтому ушла с завода, стала продавщицей в «Детском мире».

Наша семья переехала в другой район Одессы. Чтобы далеко не ездить, устроилась на завод «Промышленная связь», который находился рядом с домом. Так жила до отъезда в Израиль. В страну, в город Хайфа приехала 29 ноября 1999 года, как раз в день моего рождения.

 

 

 

 

Война – это потери

С семьей Асташинских я знаком давно. Ее глава, Абрам, вместе с родителями, братом и сестрой оказался в Минском гетто. Хотя ему было всего шестнадцать лет, он включился в сопротивление подполья, выводил узников гетто из-за колючей проволоки, приводил их в партизанские отряды братьев Бельских или Зорина. К сожалению, не успел спасти своих родных. Абрам убежал в партизанский отряд, сражался с фашистами. Продолжил битву с нацистами в рядах Красной армии. Был награжден орденами и медалями. В Хайфе, куда Асташинский вместе с семьей репатриировался, часто выступал, рассказывал о своей юности. В 2012 году он скончался.

В Минске он встретил свою суженную Асю, прожил с ней долгие годы. Ася Черток, после замужества Асташинская, в годы Великой Отечественной войны была в эвакуации. Она и расскажет о том времени.

— Я родилась в городе Речица Гомельской области 17 апреля 1938 года. Здесь родились и мои родители: отец Эля Шмойлович Черток и мама Дыня Моисеевна. Папа работал на гвоздильном заводе, мама была домохозяйкой. В нашей семье было двое детей: я и мой младший брат Михаил, 1940 года рождения.

Когда грянула Великая Отечественная война, Речицу бомбили. Немцы близко подошли к городу. Отца срочно вызвали на завод – нужно было эвакуировать оборудование, людей. Едва освободившись, прибежал домой, помог жене собрать необходимые вещи и нас, малышей. Затем отправил на железнодорожный вокзал.

Папа вернулся, пошел в военкомат, его отправили на фронт. Мы его больше не видели, он погиб 14 марта 1943 года, похоронен в двух километрах от деревни Коровитчено Залужского района Ленинградской области. Так ворвалась в нашу семью беда – похоронка. Мама осталась на всю жизнь молодой вдовой с двумя маленькими детьми.

Нас привезли в Куйбышев, оттуда отправили в колхоз села Исаклы. Мама трудилась в этом хозяйстве с утра до поздней ночи, очень уставала. А я старалась, как могла, помочь ей: оставалась дома с маленьким братом, ухаживала за ним. (А самой то было чуть более трех лет. – Д.Ф.) Очень тяжело переживали и продолжали надеяться, что отец не погиб, вернется. Голодное было время, рады были малюсенькому кусочку хлеба, супчику, бог знает из чего приготовленному.

В 1945 году вернулись в Речицу. И после войны мамина жизнь была не сахар. Работа у нее была не из легких, частенько мы не доедали, на весь месяц ее зарплаты не хватало. За хлебом выстраивались большие очереди, занимали ее вечером. Я стояла ночь напролет, иногда возвращалась без хлеба.

Училась в школе № 6, затем поступила в медицинское училище, после окончания которого, меня направили в город Минск медицинской сестрой в детскую инфекционную больницу. Тоже приходилось нелегко, платили очень мало, часто работала по полторы-две смены, чтобы заработать и как-то прожить.

В 1958 году вышла замуж за Абрама Асташинского, у нас родилось двое сыновей: в 1959 Игорь, через четыре года Александр. Я работала до 1990 года, стаж работы более сорока лет. Ушла, когда получили документы на выезд из Советского Союза. Живем в приморском городе Хайфа с мая 1990 года.

В Израиле продолжала трудиться. Мне «везло», работа была нелегкая. Устроилась в доме для детей-инвалидов, который находится в Хайфе по улице Агефен. Отдавала свои силы, умение в течение шести лет. Так как родился внук, решила заняться им, уволилась.

Старший сын Игорь работает на заводе, невестка медицинской сестрой в больнице Кармель. Двое внуков отслужили в армии ЦАХАЛ, продолжают образование. Семья дружная, трудолюбивая, как и их родители. Младший сын Александр трудится в больнице Илиша. Он еще не женат.

Как вдова ветерана войны, Ася Асташинская активно участвует в работе Хайфской организации ветеранов-инвалидов войны.

 

 

 

 

И там не сладко, и здесь

Человек жив надеждой, что завтра все будет хорошо. Наверное, мысль об этом и спасала многих людей в концлагерях и гетто, тех, кто успел удрать от фашистской навалы, кто жил во время войны в тяжелейших условиях.

— Я родилась в Гомеле в 1938 году, — рассказывает Майя Хайкина. – У меня была старшая сестричка Люба, ей к началу войны было шестнадцать лет, брат Иосиф, 1935 года рождения.

Папа Самуил оставался в Гомеле, в частях противовоздушной обороны, затем был направлен на работу в трудовую армию в Москву, на завод ЗИС. Он успел всех нас посадить в «телятник». В дороге было много бед, но все же мы живехонькими добрались до Поволжья. Оказались в Чувашской АССР, Чкаловском районе, селе Красномай. С нами были дедушка Шмерка Абрамов и бабушка Эстер. Мы жили в маленькой деревне, где два года подряд был неурожай: сначала засуха, затем непрерывные дожди.

Мы там голодали, мерзли, у нас не было теплой одежды и обуви, болели. У мамы была цинга, у сестры от недоедания «куриная слепота». Мама Рива и сестра Люба работали в колхозе. Сестру послали зимой на реку заготавливать лед. Люба обморозила ноги, простыла, долгое время кашляла. Несмотря на мой небольшой возраст, я ее недомогание хорошо запомнила.

Жили с мечтой о скорейшем победоносном окончании Великой Отечественной войны, о быстрейшем возвращении домой. 1945 год. Наша мечта сбылась, мы вернулись из эвакуации в Гомель. Город был сильно разрушен, просматривался с одного конца во второй. Все наши родственники, в том числе, наша семья поселились в дедушкином доме, у остальных жильё не сохранилось. В домике жило двадцать пять человек. Послевоенное время поначалу не радовало. Снова голод. Но все проходит.

Я пошла учиться в первый класс. Писали на разных обрывках бумаги, газетах. Затем был техникум, долгие годы работы бухгалтером в строительной организации. Вышла замуж. Вскоре после Чернобыльской аварии мой младший сын Толик, успешно закончивший БИИЖТ, репатриировался в Израиль. А в 1997 году я с мужем Борисом последовали его примеру. Изучали в ульпане иврит. Через год у родился первый внук, мы помогали растить его. Он уже прошел службу в рядах ЦАХАЛа. Одновременно я ухаживала за больными людьми.

 

 

Дом содрогался от бомб

Борису Хайкину к началу войны было всего восемь лет. Когда ему было всего четыре года, семью постигло несчастье – умерла мама Хая, ей было всего сорок два года. Тяжело представить, как отцу Мордуху было трудно, ведь в семье было четверо детей, правда, старшему Иосифу в 1941 году исполнилось семнадцать лет. Его призвали в армию, воевал, пропал без вести. Борис вспоминает то сложное время.

— Наш Гомель сильно бомбили. Услышав режущий слух звук сирены, я вместе с моими братьями бежал в подвал двухэтажного дома, который содрогался от взрывающихся бомб, артиллерийских снарядов.

Мы вовремя смогли удрать от наступающих немецких частей. В пути нас преследовали германские самолеты, бросали на наш эшелон бомбы. Мы выскакивали из вагонов, бежали, падали, а летчики обстреливали нас из пулеметов. Лишь только самолеты улетали, эшелон трогался, люди на ходу взбирались в вагоны. Сколько нас, эвакуированных, погибло в дороге, неизвестно.

Привезли нас в Саратовскую область Мариентальский район, поселок Степное. Жить было где, так как немцев, что находились до войны в этих местах, выселили, отправили в Сибирь. Отец работал в деревне кузнецом, пока его не призвали в армию. Нас, троих братьев: Илью, Семена и меня, отправили в детский дом. Еще шла Великая Отечественная война, когда Илье пришла повестка из военкомата, он стал красноармейцем. Позже мы узнали, что он погиб в борьбе с бендеровцами.

Хорошо запомнилось, как мы, школьники, голодные ходили по полю, собирали колоски, в лесу бегали в поисках грибов, все это отдавалось в колхоз. Мы мерзли, пухли от голода, болели. Я долго лежал в больнице, у меня было истощение организма.

После окончания войны отец демобилизовался, приехал за нами. Мы снова оказались в родном Гомеле. Я окончил среднюю школу, три года служил в армии в саперной части. По возвращению со службы работал на заводе наладчиком токарных автоматов. Мы с Майей вырастили двух сыновей, помогали им растить наших внуков.

Вскоре по приезду я начал работать добровольцем в армии обороны Израиля, выполнял эти общественные занятия более десяти лет.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Участник Парада Победы

Матвей Моисеевич Лившиц работал прокурором в городе Добруше, его жена Зина воспитательницей в детском саду. Но в 1937 году брата жены

На фото: Феликс и Семен Лившиц

Пинхуса Симановского арестовали, а затем расстреляли, семья в срочном порядке покинула город и перебралась в местечко Озаричи той же Гомельской области. Как говорится, от беды подальше. В этой семье росли два сына: старший Феликс и младший Сема.

Здесь и застала их война. С выездом из местечка были проблемы. Хорошо, что брат Зины Абрам, подсуетился, организовал машину для семей своей и сестры. 27 июня они тронулись в путь, доехали до реки Березина, а мост сожжен. Начали искать объездные пути.

Отец уже был в армии. Его на сутки отпустили к родным. Это была его последняя встреча с семьей. Так они добрались до Калуги, где машину реквизировали для военных нужд. Их посадили в эшелон. Ехали до Саратова на открытых платформах, где семья пересела в вагоны. Должны были прибыть в Саранск, но в Горьком высадили, сказали, что поезд дальше не пойдет – размыты пути. Семену Лифшицу запомнился каждый день, так как их поездка сопровождалась авиационными налетами, обстрелами немецкой авиации, артиллерии.

— Это тоже была дорога жизни, и на ней гибло множество людей, если не от бомб, то от голода. В Горьком вначале кормили всех нас, потом только детей. В итоге мы оказались недалеко от города Павлово, в деревне Ближняя Давыдовка, — вспоминает Семен.

— Старший брат Феликс через Бугуруслан нашел отца, тот успел переслать нам три перевода. Дядя Абрам помог устроиться матери посудомойкой в детском приемнике эвакогоспиталя № 1743, позже стала шеф-поваром. Вскоре дядю забрали на фронт. Школа, в которой я стал учиться, находилась в семи километрах от села. Мне приходилось выходить из дому засветло, возвращаться в сумерках.

В ноябре 1942 года в Павлово перебазировали учебно-автомобильный полк – машины вывозили лес. Частенько возле них крутился паренек Сема, ему иногда под наблюдением опытных водителей давали порулить. Однажды шофер куда-то отлучился, а машину нужно было переставить – мешала. Майор бегал, ругался. Сема Лифшиц тут и подвернулся.

— Я могу помочь, — сказал он. Забрался в кабину, сел за руль, завел мотор и поставил автомобиль на нужное место.

— Молодец! – похвалил его майор. – Нам такие парни нужны.

Это было как маслом по сердцу. Сема сбежал из дома. Штаб полка находился рядом с госпиталем. Паренек зашел , сказал, что пришел служить в армии.

— А мама знает? – спросил командир полка майор Комиссаров.

Пришлось Семе соврать. Так стал он воспитанником, направили его в военный оркестр, дали в руки палочки, нацепили барабан. И заставили ходить в четвертый класс.

— Таких, как я, было четверо, — продолжает повествование Семен Лифшиц. – Двое уходили ночевать домой, а я и Сашка Озеров оставались в казарме. 22 августа нас вызвали в штаб. «Хватит куражиться, блатные песенки распевать. Пойдете в суворовское училище». 21 августа 1943 года вышло постановление Совета Народных Комиссаров об открытии в СССР 14 суворовских училищ. Одним из них было Горьковское СВУ.

Выдали нам четыре талона на питание, дали сопровождающего, и мы поехали в город Горький. Приемная комиссия работала в Доме пионеров. Взяли наши документы и отправили обратно, обещали вызвать. Мы же с оркестром выступали на предприятиях города. 22 сентября нам вручили выписку из приказа об отчислении в суворовское училище.

Их переодели: дали гимнастерки с алыми погонами, брюки с лампасами. Сему отправили в четвертый класс подтягивать «хвосты». Через месяц после усиленной учебы его перевели в пятый класс. Главным предметом была военная подготовка.

— Шел 1945 год. Мы весело отпраздновали праздник Победы. В училище пошли слухи, что лучших курсантов отправят на парад Победы в Москву. Всем хотелось там побывать. Отобрали более подготовленных. 9 июня на трамвае доехали до Московского вокзала, посадили нас в санитарный поезд. Через полутора суток добрались до Москвы, столицы Советского Союза. Поселили в госпитале для старших офицеров, кормили в ресторане.

Две недели по шесть часов в день мы занимались строевой подготовкой. Приехали суворовцы из разных училищ, всех 800 человек. На главную репетицию пришли посмотреть маршалы Жуков и Рокоссовский. Мы целый день были на плацу. Они смотрели на нас, как мы маршируем.

— Плохо прошли, — остался недоволен Жуков, а Рокоссовский хохотал.

24 июня утром встали, построили нас, отвезли поближе к Кремлевской площади. Шел мелкий дождик. Мы так хотели хорошо пройти, что толком не разглядели тех, кто стоял на трибуне мавзолея. (Семен показал мне красную книжечку участника Парада Победы).

Закончил я суворовское училище в 1950 году, затем было два года учебы в Уфимском пехотном училище. В звании лейтенанта был направлен командиром взвода в гвардейскую Звенигордско-Бухарестскую Краснознаменную имени Суворова II степени стрелковую дивизию.

Семен Лифшиц прошел большой путь службы в частях Советской армии. Был командиром роты, начальником штаба батальона, затем полка. Поступил на заочное отделение в Военную академию имени Фрунзе, служил в Забайкалье начальником штаба укрепленного района, позже в Монголии.

— В 1972 году меня послали в Целиноградскую область, я возглавил отдельный автотранспортный батальон, которому была поручена уборка и вывозка урожая с полей. О том, как справился с заданием, говорит орден Трудового Красного Знамени. Через четыре года я снова окажусь на целине, выполняя ту же работу.

По итогам добросовестной работы, умелого руководства подразделениями солдат в Кокчетавской и Кустанайской областях Семен Лифшиц был удостоен второго ордена Трудового Красного Знамени, серебряной медали ВДНХ, в подарок вручен ковер. Есть у него еще один орден – Кадетского корпуса II степени № 155 за 2002 год.

Когда исполнилось 50 лет, Лифшиц подает рапорт об отставке из рядов армии. Но это не означало конца его деятельности. В Краснодаре он работает помощником начальника оперативного отдела штаба гражданской обороны, руководителем секции агропромышленного комитета города. В 1998 года вышел на пенсию.

В 2012 году Семен Лифшиц репатриировался в Израиль. Сразу же включился в работу организации ветеранов Второй мировой войны города Хайфы, был избран заместителем председателя Нове-Шеананской организации ветеранов войны. Является председателем представительства Международной организации «Кадетского братства» в Израиле. В 2015 году, как участник первого Парада Победы, был делегирован в Москву на Парад Победы в связи с семидесятилетием окончания войны с Германией.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На открытых платформах

Генрих Зильберг родился в Москве, но силой обстоятельств он с родителями оказался в Гомеле, где и застала война. Причин, по которым они задержались в этом городе, он не помнит, но многие моменты этих дней навсегда отложились в уме. Генрих рассказывает:

— Хорошо помню первые дни войны. Началась бомбежка. Мы прятались во дворе в вырытой траншее. Небо все в перекрестных огнях прожекторов. Гул летящих самолетов, потом грохот взрывов.

Нас эвакуировали в Украину. Помню только деревню, где мы жили, поля золотистые от хлеба. Мама ходила на уборку чего-то с другими беженцами. А немцы подошли ближе, нас опять эвакуировали. Посадили на открытые платформы с какими-то станками, скорее всего, заводскими. Шли дожди. Взрослые натягивали навесы из толи. Получалось жилье. Так ехали, очевидно, недолго.

Снова попали под налёт немецкой авиации. Мне кажется, что это было где-то под Воронежом. Идет эшелон, над нами кружат самолеты, мы стоим на платформах и ждем… Я это очень хорошо запомнил, мне было пять с половиной лет. В руках у меня кусок хлеба намазан медом (с нами ехали люди из богатых колхозов). Въехали на мост (мне думается, через реку Дон), все гадают: сбросят бомбы или нас состав прошмыгнет раньше. Оказалось, в этот раз для нас все обошлось спокойно, хотя наши сердца колотились.

Проехали мост, эшелон остановился на станции Лиски. Тут и началось! Бомбы летели одна за другой. Все мы попрятались под платформами. Справа стоял воинский эшелон, слева тоже. Самолеты бомбят, наши зенитки по ним стреляют. Огонь, дым, какой-то смрад. Наверное, горела нефть. Ужас!!! Поезд начал двигаться и ушел со станции.

Каким-то образом, мы оказались в «теплушках» (закрытые вагоны для перевозки грузов), иногда их называют «телятники», в них отправляют скот. Немного отвлекусь от темы. В таких вагонах я ехал в 1955 году из Москвы во Владивосток к месту службы в армии. Добирались на восток очень долго.

Наша цель была приехать к маминой сестре Марии Ваганец, которая уже была эвакуирована и проживала в Уфе. В дороге было холодно и голодно. Помню с верхних нар к нам на нижние кто-то бросил сухарик. Какое было лакомство, какое счастье! Потом, очевидно, была пересадка. Мы с мамой сидели на каком-то перроне. Мимо прошел офицер, внимательно на нас посмотрел, вернулся и отдал нам буханку хлеба. Совсем немного нужно, чтобы радоваться. Сейчас пишу эти строки, а слезы душат, сжимается сердце.

Был в моей детской жизни и другой пример. Живя в Уфе, ходил в детский садик. Нас повели в госпиталь, где мы выступали перед ранеными. После нашего «концерта» солдаты стали раздавать какие-то сладости. Мне тоже один военный дал конфету и спрашивает:

— А у тебя папа воюет?

Я говорю: — Нет.

— Тогда отдай конфету обратно.

Сквозь слезы я протянул ему эту конфету. Прошло с тех пор порядка 75 лет, я до сих пор с содроганием вспоминаю этот момент. Горько и обидно. Мой отец не воевал, он работал в тылу, помогая тем самым ковать победу.

Когда мы оказались в Уфе, был мороз, шел снег. Мы ехали на подводе от вокзала до Наркомата, где работала мамина сестра. Вез нас кучер, я был закутан во все, что было у него в запасе. Так началась жизнь в эвакуации.

Моя мама, Черепахова Любовь Рувимовна, работала в госбанке Уфы секретарем-машинисткой. Отец, Зильберг Мойсей Израйлевич, директором фабрики медицинских препаратов. Жили довольно таки голодно, как и многие эвакуированные. Нам для жилья дали полуподвал, в котором находилась еще одна семья из Ленинграда: полупарализованная мать и дочь. В столице Башкирии наша семья прожила до 1947 года, переехали в Улан-Удэ Бурятскую АССР. В 1954 году уехал в Москву продолжать учебу.

Вначале работал электромехаником, затем по другим специальностям. Окончил Московский техникум общественного питания.

Моя дочь Елена с мужем и двумя детьми репатриировалась в Израиль в 1992 году, я с женой и второй дочерью через шесть лет. Мой сын Илья с семьей уехал в США.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Большая семья

У Эдуарда Мацко была большая семья: дедушки, бабушки, тети, дяди. Они имели свои дома, свое хозяйство. Жили они в селе Лапичи Гомельской области. Незадолго до начала войны он и мама, Давидон Кейля, переехали в областной город. Началась Великая Отечественная война, они были эвакуированы в Казахстан, город Чирчик.

— Все наши родственники были расстреляны немецкими оккупантами, их дома сожжены, имущество разграблено. Со всей нашей большой родни остались одни. В эвакуации мы находились в, так называемых, сталинских лагерях, без всяких условий, на голодном пайке. Мама работала, получала карточку на хлеб, но еды не хватало. Чтобы прожить, она сама выращивала кукурузу, это была наша основная еда, фактически только этим питались.

Я был маленьким, к началу войны было менее четырех с половиной лет, многое не мог помнить. В школу пошел после победы над фашистской Германией. Затем был город Львов, политехнический институт. Работал инженером на строительстве дорог. В 2010 году вместе с женой, дочерью Верой репатриировались в Израиль. Дочь, кстати, закончила в Хайфе Технион.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Чудом выжили

— Мы эвакуировались из города Рогачева Гомельской области. Перед занятием восточной Белоруссии, немцев немного задержали. Все надеялись, что Красная армия прогонит их с занятых территорий. Но чаяния жителей области не сбылись.

Нас было четверо: мама Рася, братья Соломон 1931 года рождения и Абрам 1932 года рождения, сестра Феня 1935 года рождения и я. Мне еще не исполнилось три года. Вначале нас подхватила грузовая машина, довезла до Гомеля, где удалось сесть в товарный вагон. Народу набилось очень много, не всем разрешали забраться в эшелон. Мне рассказывали, что часто уезжающих называли предателями, — вспоминает о днях эвакуации Сима Дозорцева .

— О чем говорить? Поездка сопровождалась бомбежками, все убегали с вагонов прятаться, мама меня выносила на руках. С горем пополам приехали на Урал, голодные, испуганные, не зная, что день грядущий нам готовит.

Со Свердловска нас повезли в Нижне Туранский район, какой-то колхоз, название не помню. Взрослые работали, я же часто оставалась с сестрой. Познали голод, холод, болезни. Чудом выжили. Это тоже была своеобразная катастрофа, не все после окончания войны вернулись живыми домой.

Освободили Белоруссию, мы вернулись в город Рогачев. От нашего дома лишь камни от печи. Пришлось ютиться с еще одной семьей в одной комнате. Меня с сестрой определили в детский дом. Моя мама очень болела, нее была язва желудка от «хорошего» питания, другие болезни. Она скончалась, хотя была далеко не старой. Меня к себе забрал старший брат. Как и все училась в школе, окончила педагогическое училище, работала воспитательницей в детском саду. Потом училась на заочном отделении Гомельского педагогического института имени Чкалова. Меня повысили – стала заведующей детским садом.

В 1992 году с семьей репатриировались в нашу страну, в Израиль. Здесь же живут мои дети: три сына и дочь. Я очень этому рада.

 

 

Война застала в Гомеле

Две сестры, девичья фамилия Гельштейн, живут в Хайфе, правда, старшая Роза репатриировалась в Израиль в 1991 году, младшая Инна на четыре года позже. Жили они с родителями в Могилеве, но соскучились по бабушке, что находилась в Гомеле. Вместе с мамой дети навестили родню. Это было восьмого июня 1941 года.

Они были в растерянности – немцы захватывали все новые города. Вернуться в Могилев? Но отец выполнял задания обкома партии, дома почти не находился. В июле им сообщили, что он, Залман Гельштейн, погиб. Враг приближался к Гомелю. 22 августа советские войска покинули город.

— Мы в августе месяце сумели сесть в последний эшелон, — рассказывает Инна Точилина (Гольштейн). — Через Бахмач, Конотоп, Курск, затем Чкалов под бомбежками обстрелами приехали на Урал в город Курган. Ситуация ужасная: где проживали, было очень холодно, нечего было кушать, жили очень бедно, мы все болели.

Мама Миля работала на складе завода «Сельмаш», но в 1943 году заболела и умерла от туберкулеза. Мы остались втроем: я, сестра Роза, бабушка Циля. Мне к началу войны было какой-то годик, сестра ходила в школу. Сегодня трудно представить, как мы выжили.

Эвакуировались в большой спешке, поэтому не захватили с собой ни одежды, ни продуктов, ни документов. Поэтому в городе Курган нам выдали метрики по наружным данным. Когда освободили Белоруссию, мы вернулись домой. Жили в бабушкином доме.

Я побеседовал с обеими сестрами, узнал дальнейшую их судьбу.

Инна после школы окончила медицинский техникум. 36 лет работала в туберкулезной больнице медсестрой. Старшая сестра Роза начала учебу в железнодорожном техникуме, но вынуждена была его оставить, чтобы получать хоть какую-то зарплату. В шестнадцать лет пришла на завод Гомсельмаш копировщицей. Перешла на станкозавод имени С.М.Кирова конструктором. Жизнью в Израиле довольны.

 

 

 

Впервые увидела гибель людей

Наслышаны, что осенний пожар в декабре 2016 года принес много бед израильским жителям, в их числе оказались пожилые люди из дома по улице Орен 33 города Хайфы. После возвращения жителей в свои квартиры, которые были отремонтированы мерией города, члены комитета инвалидов войны Хайфы решили навестить некоторых вдов.

Эмма Островская жила с родителями в городе Мозыре (тогда еще областной центр, позже присоединен к Гомельской области). К началу Великой Отечественной войны ей было тринадцать лет. Отца Леонида в первую ночь призвали в армию. Задумались об эвакуации из города, к которому приближались немецкие войска.

Мама Рахель и Эмма побежали на вокзал, а тут бомбежка. Вернулись обратно, и так несколько раз. Сумели забраться в вагон и доехали до Харьковской области. Их направили в одно из сел Покровского района, недалеко от станций Краснознаменная и Лозовая.

— Утром 1 сентября нам пришлось покинуть и это место, и здесь грозила опасность нашей жизни, — рассказывает Эмма, житель Хайфы. – Эти гады не оставляли нас в покое. Помню, как прятались под вагонами, однажды под пешеходным мостом. Над нашими головами кружили гитлеровские самолеты, бросали бомбы, нас обстреливали. Что мы могли делать? Вжимали головы в плечи и надеялись, что участь погибнуть нас минует. Здесь я впервые увидела убитого человека. Когда немцы улетели, из всех вагонов выносили погибших, раненых, которым была необходима медицинская помощь. Иногда мы убегали дальше, прятались в кустах, потом догоняли отправляющийся поезд.

Нам приходилось находиться в вагонах рядом с нефтяными цистернами, запах горючего проникал в легкие, у нас болело горло, мы подолгу кашляли. В одном из эшелонов, куда мы перебрались после очередного налета немецких самолетов, мы вынуждены были лежать на керамических трубах.

Через большие расстояния, длительное время оказались мы в Башкирии. Разместили приезжих в Покровском районе в восьмидесяти километрах от Уфы. Понятное дело, и в дороге, и в новом незнакомом месте мы терпели нужду, голодали, проблемы с обувью, которая порвалась, одеждой, пришедшей в негодность. Сама сейчас удивляюсь нашей стойкости, терпению. Мы понимали, что в таком положении не только наша семья, но и сотни тысяч других. Моя мама работала в колхозе села Федоровская, я ей помогала, заодно училась, когда нужно было, ходила на рынок. Трижды перенесла тиф, чудом осталась жива.

Когда вернулись, нам рассказали, что при отступлении наших войск мой отец забегал домой. Спросил у соседей, где его семья. Ему ответили, что эвакуировалась. Мы больше никаких сведений о нем не узнали.

Нашей квартиры не было, ее разрушили немцы, ютились месяц в вагоне. Перебрались в город Жмеринку Винницкой области, жили у родителей моей мамы. Я окончила девятый и десятый классы, уехала в Ленинград, так когда-то мечтал папа. Поступила в педагогический институт, затем преподавала английский язык в школах. Мой муж Леонид был ранен в боях войны с немцами, награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны. В Израиль наша семья приехала в 1990 году. Здесь живут моя дочь, двое внуков и двое правнуков. У меня вышла книга стихов «Следы времени». Дочь просит, чтобы я издала вторую. Вот отрывок из одного стихотворения об эвакуации.

Из памяти глубокой, не забытой

Я нахожу следы военных лет,

Где сад бомбежками изрытый,

Одна с сестренками и нам защиты нет.

Пока живу, все это помнить буду:

Семьи с отцом поспешного прощанья,

Разбитый город, паника повсюду,

Последний пароход и с прошлым расставанье.

Как мама нас от гибели спасала,

Сестричек маленьких испуганные лица,

Как нас бомбили у причала –

Все это по ночам мне часто снится.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Проверка на живучесть

У одногодок Эммы Островской и Берты Геллер в судьбах много схожего. Так сложилась судьба, что в послевоенные годы большинству женщин пришлось выбирать в мужья тех, кто вернулся с полей сражений с немецкими оккупантами. А куда денешься, ведь основная часть мужчин, от 16 лет и до 40, воевала против врага. И та и другая вышли замуж за воинов-инвалидов, та и другая живут в одном доме для пожилых, у обеих женщин отцы воевали, а при эвакуации вначале оказались в Харькове.

Семью Эрлих (девичья фамилия Берты), жителей поселка Припять, война изгнала из родного дома. Отец Петр сразу был призван и отправлен в действующую армию. Еще до нападения нацистов на СССР в войсках Красной армии находился и брат Берты Фима, который после окончания школы с золотой медалью, поступил в политехнический институт. Но учиться ему не пришлось, призвали в армию. Он служил в Западной Украине, погиб в 1941 году в Молдавии.

— После Харькова товарным эшелоном повезли меня и маму в Молотов (Пермь), где жил брат отца. Эти переездки доконали нас, хотелось махнуть рукой: будь, что будет. В дороге все бывало: бомбежки, голод, мерзли от холода. Едва успевали заскочить на вокзал, получить буханку хлеба, налить бидончик воды, и скорее к поезду. В Молотове (сейчас Пермь) мать Перл работала на заводе «Красная Казарма, — вспоминает Берта, которой в 1941 году было тринадцать лет.

— Мы, школьники, вносили свою посильную помощь стране, выполняли различные поручения. Кроме этого бывал-и в госпитале, помогали медсестрам, выступали перед ранеными. Паек, что нам давали, таял очень быстро, хотя мы всячески его растягивали. Первый год в эвакуации был самый трудный. Во-первых, нужно было привыкать к новой обстановке. Во-вторых, была чрезвычайно холодная зима.

В 1944 году мы вернулись домой, отец демобилизовался. Я училась, вышла замуж за Павла Геллера, который в годы войны сражался на Московском направлении. В девятнадцать лет он ушел воевать. Под Москвой был тяжело ранен. Следы от ранения остались на предплечье – правой стороне, проблемы были со слухом, зрением. Павел был награжден орденом Отечественной войны, медалями «За отвагу», «За оборону Москвы».

Я окончила школу, в 1952 году медицинский институт. Трудилась врачом-инфекционистом. Мой муж Павел работал получил образование в институте транспорта, работал по специальности.

Как видно для нас было мало перенести ужасы войны, эвакуацию, В 1986 году произошла авария на нашей Чернобыльской атомной станции, рядышком с нами. А мы ничего не знали об опасности, видели, что начальство собирает вещи и уезжает. Прошло две недели. Хорошо, что позвонила подруга-врач, рассказала все. Только тогда мы смогли эвакуироваться из Припяти. Это сказалось на здоровье нашей семьи и других жителей города. Щитовидку до сих пор ощущаю.

Берта приехала с семьей в Израиль в 1990 году. Через семнадцать лет умер ее муж Павел. Живет она в доме для пожилых людей. Недавно ей вручили памятную медаль «30 лет Чернобыльской аварии». Женщина высказала большую благодарность за то, что не забывают воинов-ветеранов войны, их вдов.

 

 

 

 

 

Опытный строитель

Рассказывает Перец Гительман:

— Мама, Рахиль Абрамовна Хуторянская схватила меня за руку и быстрым шагом мы направились на вокзал. Едва успели сесть на товарняк. Немцы через несколько дней захватили Винницу. В дороге редко когда удавалось покушать. Завезли нас в Узбекистан, город Чирчик.

Мама тут же начала искать работу, чтобы получать паек. Устроилась на военный завод, где изготавливали бомбы, снаряды. В гильзы заливали ядовитую жидкость. Мать работала в маске, так как были случаи отравления. В одно окно ей подавали гильзы, после выполнения необходимых работ, она передавала их во второе окно. Она нередко болела, едкие газы добирались до ее организма. Я находился в круглосуточном садике, мне было всего четыре года. Маме, несмотря на продолжительную рабочую смену, удавалось иногда навестить меня. Это был радостный день для меня.

Так до 1945 года, когда мы смогли вернуться в Винницу. Я сразу пошел в первый класс, мама на фабрику – шила телогрейки. Доучился до 9-го класса, пошел работать. Десятилетку кончал в вечерке. Мой дядя был прекрасным музыкантом, я решил пойти по его стопам. Поступил в музыкальное училище, окончил как дирижер духового оркестра. В стране стали появляться песенные ансамбли, духовая музыка отошла в сторону.

Пришлось переквалифицироваться. В Виннице открыли политехнический институт, сдал экзамены, поступил на вечернее отделение. На пятом курсе меня приняли на работу начальником отдела в СМУ (строительно-монтажное управление). Через несколько лет заместителем начальника управления. Затем прошла реорганизация предприятия. Стал временно исполняющим обязанности Генерального директора асфальтобетонного объединения. Проработал до 1992 года. Под моим руководством было построено много зданий: жилых домов, школ, универмагов.

Репатриировался в Израиль, восемь лет работал в государственной фирме «Солель-бокэ». В городе Рамат-Авив строили девятиэтажные дома. С 2000 года живу в Хайфе. Трудился в строительной бригаде, теперь волонтером при хостеле на улице Перец 7.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Голодное детство

— Нам всегда не хватало еды, — рассказывает Борис Бенимович. — Родился весной 1933 года в Меджибоше. Город знаменит тем, что там жил известный праведник Бааль Шем Тов. Семья: отец, мать, старшая пятилетняя сестра Лиза и я вынуждены были удрать в Проскуров. Шел 1933 год — время страшного голода. Умерли родители отца и матери. Но и в этом городе было не сладко, мы переехали в Жмеринку, где жил брат моей мамы. .

Отец Иосиф устроился на работу в воинскую часть. Он был отличным сапожником. Это утверждали офицеры, приходившие к нему заказывать себе обувь. Мать Ента вынуждена была заниматься детьми. В 1936 году родился братик Изя. Я успел закончить два класса еврейской школы, которую, благодаря «добровольному» присоединению Западной Украины к Советскому Союзу, спасибо товарищу Сталину, закрыли. Нас перевели в русскую школу. И здесь проучился два года. В каждом классе получал по грамоте, их у меня за те годы четыре. Началась война с Гитлером. В августе отца вызвали в военкомат. Он объяснил обстановку: трое маленьких детей, жена на седьмом месяце беременности.

— Бери семью, мы тебе выделяем вагон, погружай всех туда. Отвезешь, сразу на призывной пункт, — сказали в военкомате.

Продолжает воспоминания Борис: — Нам дали вагон с бочками селедки, многие из них были поломаны, стоял страшный запах. Рыбу выбросили, затянули вещи, залезли сами. Однако запах не исчез. Двери вагона держали открытыми. Когда немецкие самолеты налетали на наш эшелон, мы выскакивали, независимо от времени суток, прыгали в кусты. Нацисты не успокаивались, стреляли по убегающим людям из пулеметов. Сколько при этом погибало, не знаю. На остановках я устремлялся к вокзалу за кипятком.

Далеко мы не уехали. Нас отправили в один из колхозов Ростовской области. Название не помню. Те, кто нас высаживал, рассчитывал, что Красная армия вот-вот одержит победу. Но немцы давили, шли вперед. Снова в дорогу. Оказались у берега Волги в городском поселке Капустин Яр, на севере Астраханской области. Отец был исполнительным человеком: велели по приезду идти в военкомат – пошел. Вначале был недалеко. 31 октября мама родила нам еще одну сестричку, назвали Шурочкой. Она с Лизой и повезли малышку, чтобы познакомить отца с дочерью.

Голод не отставал от нас. Мать, пока не родила, работала швеей. Наступила очень тяжелая зима. Мы, дети, искали любой материл, который мог гореть, несли домой. Ломали штакетники, в домах, сбитых из досок, между ними был какой-то материал, который прекрасно горел, мы и до него добрались. Мать решила, что нужно отсюда уезжать. Взяла единственный отцовский костюм, отнесла проводнику, который посадил нас в эшелон, везший оборудование эвакуированного завода. Станки были накрыты брезентом, там под ним мы и спрятались. Так мы доехали до Уральска. К нам подошел человек, сказал: «Выходите, для вас найдется работа».

Мать стала работать в швейном цеху. Нас поселили в длинный барак, где жило пятнадцать семей, перегородок не было. На семью выделяли несколько кроватей. Чтобы мне выдали паек, я в двенадцать лет пошел на то же предприятие, что и мама. Взяли в цех, где делали гребни, расчески, пуговицы. К нам привозили рога, копыта коров, оленей, их растапливали и штамповали то, что нужно было. Я точил, сверлил, был один мужчина на всю семью.

9 мая 1944 года мы вернулись в Жмеринку. Только теперь узнали судьбу нашего отца. Нам вручили похоронку. Оказывается, он воевал на Сталинградском фронте и пропал без вести в 1942 году. Мама устроилась по своей специальности – швеей. Я продавал папиросы «Казбек» на железнодорожном вокзале. Ехало много солдат. За каждую папиросу просил три рубля.

Мамин двоюродный брат работал в Виннице мастером в ремесленном училище. Он посоветовал ей прислать меня к нему, обещал найти место. В ремесленном училище проучился два года по специальности токарь. Рядом со мной находились колонисты-бандиты. Нужно было быть очень спокойным, не реагировать на их поступки. Успешно окончил училище, получил диплом с благодарностью от министра по трудовым резервам.

Борис Бенимович устроился на военный завод по ремонту автомашин, но работать пришлось недолго, осенью 1951 года призвали в Советскую армию, направили служить в Севастополь на Черноморский флот. Окончил курсы радистов, получил 1 разряд. Посмотрели, как он работает на аппарате, предложили обучать специфике работы молодых моряков. Его задача – практика, научить пользоваться ключом и принимать передачу на слух. Четыре года прослужил молодой парень в армии.

В начале армейского периода у Бориса умерла мать, ей всего было пятьдесят два года. Тяжелые условия в годы войны, ежедневная забота о детях, голод свели в могилу молодую еще женщину. Старший матрос демобилизовался, встретил красивую интересную женщину Иду, женился. Их совместный жизненный стаж более шестидесяти лет. В 1957 году родился первенец, через десять лет второй сын.

Поначалу Борис работал на заводе мелиорации токарем, затем на обувной фабрике имени Щорса. Вскоре умелого парня поставили мастером. Заодно он учился в техникуме. Со временем стал возглавлять механический цех, назначили главным механиком фабрики. Только здесь он проработал 28 лет. Мы с Борисом Иосифовичем подсчитали его трудовой стаж. 70 лет в Советском Союзе, до отъезда в 1991 году в Израиль, плюс более десяти лет в Хайфе на мойке, заправке автомашин. Вместе с ним репатриировались, живут в Хайфе его два сына с семьями.

Он никогда не ленился, приобрел здесь квартиру, не ждал милости от кого-то, выкупил ее. Ведет активный образ жизни. С утра его можно увидеть в районе Кирьят Элезера у спортивных снарядов или плавающим на пляже Шакет, любит играть в шахматы. Таков, убегавший в начале грозных сороковых от гитлеровцев, терпевший голод и нужду в лихие годы, с детских лет ставший за станок в эвакуации, Борис Бенимович.

 

 

 

 

 

 Супчик из крапивы

Каждая биография часто в некоторых моментах повторяет предыдущие. Такова история эвакуации: бегство – кому-то повезло сесть на поезд, кто двигался на восток, на юг пешком, бомбардировки. Похожа и история семьи Вайгер. Прочтем строки воспоминаний Марии Коломиец (Вайгер).

— Мои воспоминания основаны в большинстве своем на рассказах родителей. Я вместе с мамой Златой, меньшей сестричкой Раей, которой было только два года эвакуировались из Новоград-Волынска в первые дни войны. Ехали поездом на открытых платформах под бомбежками. Уезжающие прощались с жизнью, когда прямо на них летел смертоносный груз. Отец в это время воевал с нацистами.

Вначале нас привезли в Ташкент, затем мы уехали в город Мархамат. Последним пунктом нашего среднеазиатского путешествия был город Каракуль. Гоняли нас с одного места в другое. Жили мы впроголодь, макуха, супчик из крапивы были основной едой. Моя мама очень тяжело работала. Точно не помню, то ли на фабрике, то ли прачкой. Когда отец вернулся раненый из госпиталя, ужаснулся, глядя на нас, настолько мы были истощены как физически, так и морально. Состояние хуже некуда. Все же там окончила первый класс.

В июне 1944 года вернулись в Новоград-Волынск. Первые годы были нелегкими. Мама очень болела, шуточки столько пережить, отдать всю себя нам, своим детям. Все это привело к ее смерти в 1946 году. А ей всего было 36 лет.

Получив семилетнее образование, я успешно завершила учебу в медицинском училище. Работала в детском саду педагогом. Поступила в педагогический институт. Вместе с мужем уехала в Казахстан, город Шевченко. Тридцать лет трудилась методистом при детском комбинате от горно-металлургического комбината «Средмаш».

В мае 1997 года вместе с мужем приехали в Хайфу. Через три месяца мы встретили дочь Анжелику с мужем и двумя внуками.

 

 

 

Спала на втором ярусе

Сонечка Гельфманд родилась в 1922 году, жила в Житомире. В первые дни войны во время бомбежки ее родители – папа Абрам и мама Тайбл выскочили на улицу и были поражены осколками бомбы. Осталось пятеро детей. Старшего брата Сони Бенцу призвали в армию, в 1941 году он погиб.

Соня вместе с остальной родней эвакуировалась в Татарскую АССР, город Зеленодонск. Она сразу же поступила на военный завод, приходилось работать с семи утра до семи вечера, и, наоборот, с семи вечера до семи утра. Жила молодая девушка в общежитии, четырнадцать человек в одной комнате. Кровати были в два яруса, ей досталась верхняя полка.

Соне Белобородовой (Гельфманд) очень тяжело вспоминать те годы. Она не может говорить, так взволновала ее наша беседа, поэтому такие отрывочные сведения.

— Я окончила фармацевтическое училище, трудилась в аптеке. В 1953 году мы приехали в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Боюсь гудков паровоза

Гитлеровские войска оккупировали один город за другим, несмотря на упорное сопротивление Красной армии. Прошло всего половина месяца с начала войны, а они уже ворвались в город Житомир. В этой области жила пятилетняя Майя Успенская с мамой Гитель Иосифовной.

— Я родилась 27 мая 1936 года в городе Чырвоноармейске Житомирской области. Отец мой, Александр, когда началась война, был отправлен на фронт. Нас вовремя эвакуировали, где-то в начале июля 1941 года, посадили в санитарный вагон. Вместе с нами были раненые военные, большинство из них лежали на полках, но было несколько молодых ребят на костылях.

На крышах вагонов были нарисованы большие кресты, чтобы было понятно, кого перевозят. Поезд шел, нигде не останавливаясь, пока нас не начали бомбить. Впервые это случилось на станции Мироновка. Нам объявили, что тот, кто в состоянии двигаться, должен покинуть вагоны.

Мы с мамой выскочили, побежали подальше от поезда. Увидели огромное несжатое пшеничное поле. В нем и спрятались. Мама уложила меня на землю, положила под голову синюю сумочку с документами и накрыла меня своим телом. Помню, что наш паровоз гудел очень громко в течение получаса. С тех пор (а мне сейчас восемьдесят лет) все родственники знали, что я очень боюсь гудков паровоза.

Буквально через двадцать минут мы увидели, что над полем кружиться наш самолет. Он атаковал немецкого летчика, завязалась битва. Советскому пилоту удалось сбить фашистского аса. Самолет рухнул на поле пшеницы и оно загорелось вместе с обломками аэроплана.

Мы услышали приказ возвращаться на свои места. Кто-то из раненых помог мне и маме выбраться наверх откоса. К нашему эшелону нужно было пробраться под вагонами. Я была одета в зимнюю шубку, мама ее одела, в надежде, что она пригодится. Когда лезла, под вагоном зацепилась за проволоку. В это время поезд тронулся. Один из раненых с силой потянул меня. Шубка порвалась. Я такой дырой проходила некоторое время, пока мама сумела залатать ее куском мешковины. В этой шубе бегала в эвакуации во все холодные поры года. Она спасала меня от замерзания.

Мы оказались в городе Кыштым Челябинской области. Несколько уральских семей разобрали приехавших евреев по своим домам, а я с мамой осталась на улице у вокзала. Из одного двора вышла женщина, пригласила нас к себе. По дороге рассказала, что у нее восемь детей, все мальчики, я буду девятым ребенком. «Пусть будет хоть одна девочка».

Когда мы вошли к ней во двор, меня окружили ее дети, сказали, чтобы я сняла шапочку. Им кто-то втолковал, что у евреев растут рога. Я стала сопротивляться. Один из них поднял камень и ударил меня по голове. На мой крик выбежали обе мамы, а я лежу вся в крови. Мать мальчика стала перед нами извиняться, сказала, что накажет паршивца, и забрала нас в дом.

— Как у вас сложились отношения с ребятами в дальнейшем?

— Очень хорошо. Они меня жалели, защищали, мы стали дружной компанией. Вскоре после приезда жители нашей улицы попросили маму рассказать о том, как мы добирались до Урала. У многих из них не было радио, не всегда знали новости. Для них рассказ о нашей эвакуации был удивлением, неожиданностью. Все сочувствовали нам.

Семья, у которой мы оказались, была одна из беднейших семей, живущих на окраине Кыштыма. Я никогда не забуду этих людей. Всегда в доме было чисто, аккуратно, на полу лежали выстиранные, чистые половики. Хозяйка Валентина вязала их из ниток. Да, жили бедно, но проявляли заботу о нас. Она научила мою маму многому: как готовить из лебеды, крапивы лепешки, как доить корову, как привезти на себе небольшой «воз» сена, как стирать эти половики, ловить на ближней речке рыбу.

Однажды январским днем я еще с одной приехавшей девочкой Фейгой пошли посмотреть на речку Дальнюю. Увидели прорубь, а в ней плавала красная тряпочка. Захотелось мне ее достать. Наклонилась и бухнулась в воду. Фейга стала громко хохотать (оказалось, что она это от испуга так истерично смеялась). На мое счастье с ведрами и коромыслом пришла соседка, чтобы взять воду. Она то и вытащила меня из проруби. Мы побежали домой. Мама, увидев меня, всю мокрую, начала кричать, плакать, бить. Прошло столько лет, но эта картина запомнилась мне на всю жизнь. Я давно простила мою любимую мамочку. Наша хозяйка забрала меня у мамы, отнесла в баню, попарила там хорошо. Я не заболела.

Украина была освобождена Красной армией. Настала пора нам собираться в дорогу. Когда мы уезжали, нас пришла провожать вся улица. Плакала я, моя мама, наша хозяйка. Низкий ей поклон за ее доброту и душевную щедрость. Мы не поехали домой, нас там некому было ждать. Решили остановиться в Киеве у маминых родственников, спать приходилось на полу. Через полгода переехали на станцию Гнивань. К тому времени вернулся из армии отец, мы вновь были вместе.

Мои родители жили когда-то в Бердянске. Мой дядя Сеня, мамин брат, воевал, попал в плен, бежал в портянках, пять дней и ночей в сильный мороз. Добрался до Бердянска. Ночью прятался в дощатом туалете на огороде. Кто-то из соседей доложил немцам, его поймали и расстреляли. Об этом мы узнали после возвращения в Украину.

В Киеве у моей мамы жил второй брат Рувим. Он помог нам устроиться, пока папа не получил квартиру от завода, на котором работал. Я пошла в школу № 145. После ее окончания поступила в Киевский институт культуры. Более сорока лет трудилась заведующей библиотекой.

С 1997 года живу в Израиле, в настоящее время в хостеле.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Киев бомбили, нам объявили…

Кто мог подумать, что немцы так быстро и так далеко зайдут на территорию Советского Союза? Все же у жителей украинской столицы было время успеть эвакуироваться, так как Красная армия покинула город 19 сентября 1941 года.

В первый же день войны на город обрушились сотни бомб, сброшенных немецкими самолетами. Атаке подверглись железнодорожный вокзал, завод «Большевик», авиазавод, электростанции, военные аэродромы, другие стратегические объекты и не только. В короткое время прошла мобилизация людей призывного возраста в армию. Уже 23 июня Киевский городской военкомат, районные отделения города призвали в армию более 200 тысяч мужчин. Заводы перестраивались на нужды обороны страны.

А нацисты все ближе и ближе к столице Украины. Они уже захватили Запорожье. Только тогда правительство республики приняло решение начать эвакуацию промышленных предприятий. Проходила она в очень сложных условиях, зачастую под обстрелами вражеской артиллерии и бомбежкой с воздуха.

Оборона Киева началась 11 июля, продолжалась семьдесят два дня. К сентябрю 1941 года из Киева в восточные районы страны было эвакуировано 197 крупных предприятий, 32 высших учебных заведения, Институт Академии наук УССР. Вместе с ними выехало 335 тысяч человек. В первую очередь начали разбирать оборудование, грузить на платформы с заводов «Арсенал», «Ленинская кузница», «Транссигнал».

На эти поезда труженикам мелких предприятий, торговли и тому подобных невозможно было попасть. У них не было специальных документов на эвакуацию. Поэтому выбираться из разрушаемого Киева зачастую приходилась самим. По данным некоторых ученных из 224 тысяч 236 евреев (по переписи 1939 года) из Киева уехало, бежало более 70 тысяч. Город был оккупирован немецкими войсками 19 сентября 1941 года.

О трагедии оставшихся евреев написано много. Только в сентябре, первые дни властвования нацистов в Киеве, в Бабьем Яру было уничтожено более 37 тысяч человек. И убийства продолжались все годы оккупации города. Но наш разговор идет о тех, кто теми или иными путями смог спастись от расправы.

 

 Прятались под вагонами

К началу Великой Отечественной войны Ларисе Штопельман исполнилось четыре года. Жила она с папой Абрамом Лазаревичем и мамой Бейлой Иосифовной в столице Украины городе Киеве, на Крещатике. Здесь же жили многие их родственники: обе ее бабушки, все мамины сестры и брат.

Началась война. Отца Ларисы сразу призвали в Красную армию, отправили на фронт. Людей трудно было узнать, все стали серьезными, хмурыми. Мама следила по последним известиям за продвижением немецких частей. Тот город сдан, от другого отступили наши солдаты. Девочка видела испуг в глазах многих киевлян.

Рассказывает Лариса Михайлюк (Штопельман): — Нам позвонил друг отца, он работал в Наркомате внутренних дел.

— Бетька, я свою семью отправил на восток. Могу вывезти из твоей семьи всех, кто захочет. Завтра из Киева уходит последний эшелон.

— Мама стала срочно обзванивать всю родню. Поехали я с бабушкой и мамой, две ее сестры и даже подруга одной из сестер с сыном. А вот папина мать, третья мамина сестра решили остаться в городе. Понятно, что за судьба их ждала – все погибли в Бабьем Яру.

Собирались спешно. В первую очередь взяли документы, часть фотографий, драгоценности, для меня мама взяла шоколад. Под Бахмачем мы попали под такую страшную бомбежку, прятались, где только можно. Мы залезли под вагон, мама закрывала меня своим телом.

Через некоторое время попали в Башкирию, Альшевский район. Жили в одной хате с хозяевами: тетей Домной и дядей Филиппом. В мороз хозяйка забирала в помещение маленького поросенка, он бегал по дому и визжал. Из еды была картошка во всех видах, для нас это было счастье.

Затем мы переехали в Киргизию, город Кара-Балта. Здесь мама начала работать на сахарном заводе. Работа была очень тяжелой, она мыла чаны высотой с двухэтажный дом. Нужно было по внутренней лестнице спускаться вниз. Тщательно мыла эту огромнейшую емкость, затем выливала грязную воду. Иногда ей удавалось принести для меня кусочек сахарной свеклы, мы ее пекли и съедали.

Я с другими ребятишками купалась в ледяной воде арыков. Помню, как мы смеялись над словами одной из маминых сестер. Она говорила: «Сосиски с картошкой я очень люблю, но вижу их только во сне, потому что живу в Кара-Балте». Название города переводится как Черный топор. Мне уже было шесть лет – большая!

Наконец пришло известие, что освободили Киев. Мама поехала во Фрунзе, захватила с собой последний бриллиант, чтобы получить «фишкарт», иначе не отпускали с работы. 1 апреля 1944 года мы вернулись в разрушенный родной Киев. Вскоре нас нашел папин друг (все тот же энкеведешник, который помог эвакуироваться). Он сообщил, что папа ранен и лежит в госпитале нашего города. Мы были очень рады увидеть отца. После лечения папу отправили дослуживать в Западную Украину, город Мукачево. Бил бендеровцев, вернулся домой в 1946 году.

Когда мы приехали в Киев, жить было негде. Жили на улице Бассейной. В маленькой квартире разместилось четыре семьи, четвертой пришлось ютиться на кухне. В сентябре я пошла в первый класс.

Лариса Штопельман окончила школу, поступила в техникум по специальности технология холодной обработки металла. Трудилась на заводах технологом, контролером ОТК. Репатриировалась в Израиль, живет в прекрасном городе Хайфа.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 С крыши на лыжах

«Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Песня песней, но июньско-июльские месяцы в столице Украины были кошмарные. Сигналы тревоги, грохот от взрывов бомб зависли в ушах жителей Киева. Началась эвакуация промышленных предприятий, а с ними работников и их семей.

В их числе была семья Боксерман. Главу семьи Иосифа Срульевича тут же призвали в армию, отправили воевать. Мама, Рахиль Давидовна Футерман, схватила пятилетнего Гришу и вместе с сестрой Кларой, у которой было двое детей: Давид (1927 года рождения) и Абрам (1930 года рождения), поехали на вокзал.

— В товарном вагоне в большой тесноте вез паровоз эвакуировавшихся киевлян, — вспоминает Григорий Бокерман. – Когда налетали немецкие самолеты, не все успевали выпрыгнуть из вагонов, спрятаться в близлежащих овражках, кустах.

Остановились мы в городе Орске Оренбургской области. Жили в старом бараке, который зимой заносило снегом по самую крышу. Отгребали его от дверей, окон. Двоюродный брат Абрам, был старше меня на шесть лет, втаскивал меня наверх барака, ставил на лыжи и я скатывался вниз. Когда движение прекращалось, падал по инерции вперед на снег. Мы просто хохотали. Такое времяпровождение было в радость, ведь ее так было мало в те военные годы.

Мама с тетей работали в колхозе, выполняли задания бригадира, каждый раз их могли послать в другое место. Часто посылали на ток, где молотили зерно. Они надевали резиновые сапоги с большими голенищами, в них попадали зёрна. Придя домой, снимали обувь, вытряхивали зерно, мололи его. Из этого пекли хлеб, самый вкуснейший хлеб в моей жизни.

Мы, трое детей, ходили в школу, интересовались событиями на фронтах Великой Отечественной войны, ведь наши отцы тоже были на фронте. От папы мы ни разу не получили никакой весточки. Чтобы успокоить маму, я ей гадал на бобах. Сказал, что когда вернемся из эвакуации, мы встретимся с папой. Он действительно нас нашел после окончания войны в 1945 году. К нашему счастью, отец остался живым, но у него были отморожены ноги и руки.

Семья Боксерман вернулась в Орск. Небольшая комната, в которой они жили до войны, была занята, новые жители освобождать ее не хотели. Мама Рахиль и тетя Клара ходили по разным инстанциям отстаивая свои законные права на жилье. В конце концов, они добились справедливости, так что семья смогла вселиться в свою квартиру.

Григория Боксермана после школы призвали в Советскую армию. После демобилизации окончил индустриальный техникум, работал и заочно поступил в Киевскую сельскохозяйственную академию. В годы учебы работал техником, затем инженером-конструктором на разных предприятиях. В 1999 году репатриировался в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

И мякина годилась в еду

Война нарушила мирную жизнь миллионов людей, всколыхнула весь советский народ. Многие не знали, что делать, немалую часть граждан посадили в товарняки вместе с оборудованием заводов, с колхозной скотиной, часть евреев выбирались из теплых домов, уютных постелей сами. Было нелегко, ведь молодых мужчин призвали в армию, весь груз ложился на материнские плечи.

В городе Киеве на улице Институтской жила семья Факторович: отец Даниил Михайлович — администратор Киевской киностудии, мать Мария Исааковна – кассир в Госбанке Украины, и семилетний сынишка Илья. Отца в первый же день призвали в ряды Красной армии. Дальше воспоминания Ильи Факторовича.

— В первых числах июля нас, три семьи, эвакуировала родственница – Соня, жена младшего папиного брата, которая работала в МВД Киева и занималась отправкой населения города. В нашей дружной компании находились: дедушка Михаил и бабушка Хая – родители отца, их младшая сестра Фаина с мужем Михаилом и пятилетней дочерью Софой, Рита — дочь младшего брата того же возраста, и я с мамой.

С причала у Почтовой площади мы сели на грузовую баржу, которая была загружена бревнами. Крыши над головой не было. Нас везли вниз по Днепру в Днепропетровск. Тянул нашу баржу на длинном тросе буксир. При наступлении сумерек, если должны были проплывать под мостом, наш буксир бросал якорь. Ночью мы услышали взрывы, а утром увидели разрушенный мост.

В Днепропетровске нас пересадили в товарный вагон, посчастливило, так как в эшелоне были и «теплушки», и открытые платформы, на которых тоже находились эвакуированные. На полу вагона лежала солома, на ней мы сидели, лежали, спали. За те несколько дней, что мы ехали по дороге в Сталинград, нас неоднократно бомбили и обстреливали фашистские самолеты. Один раз бомба попала в последний вагон. Были убитые, раненные.

В Сталинграде нас разместили на футбольном поле городского стадиона «Трактор». Но здесь долго не прожили, к городу подступали немцы. Началась вторая эвакуация. В итоге мы оказались в селе Широкий Буерак Вольского района Саратовской области.

Небольшое село было разделено на две части широким и глубоким оврагом. Банк, школа, клуб и магазин находились на дальней от нас стороне села. Правление колхоза, фермы и другие сельскохозяйственные объекты на стороне, где стоял наш дом. Ни электричества, ни радио не было. Дом был самый последний на нашей улице.

Наше жилище – это большая комната, маленькая кухня с русской печью, сени, кладовка, погреб. Туалет находился во дворе, в огороде стояла баня. Вся наша родня, восемь человек, жили в одной этой комнате. Я спал с мамой на одной кровати.

Первая зима в эвакуации была особенно голодной и холодной. Осенью взяли в колхозе телегу и поехали в лес, там собрали много желудей. Хлеб и лепешки пекли дома. Компоненты: чуть-чуть муки, желуди, мякина, соль и вода. Мякина – это то, что остается после обработки проса, то — есть, разделяется на пшено и шелуху. Вот эту пыль мы и употребляли для выпечки хлеба. После такого питания были проблемы со стулом.

Моя мама работала кассиром в банке, тетя бухгалтером в колхозе, дедушка сапожничал дома, бабушка занималась кухней. Наступила весна. Мы вырастили несколько куриц, посеяли огород. Осенью собрали урожай картошки, тыквы, других овощей. Это было наше спасение. Жить стало легче, веселее.

В 1942 году я пошел в школу, в первый класс. На первом уроке учительница подняла по очереди ребят и спросила имя, фамилия, затем национальность. Все говорили русская или русский. Я тоже сказал, что русский, так как понятия не имел, что я еврей.

В первые годы войны через наше село шли солдаты. Они оставались на ночлег, в каждом доме по несколько человек. Спали на полу. Мы без вшей не жили. А после «квартирантов» вообще завшивели. Вычесывали их густым гребешком, одежду гладили горячим утюгом.

В 1943 году мы получили извещение о гибели моего отца, но в нем не было написано, где это случилось, где он похоронен. Наша семья еще многого не знала. Только по возвращению в Киев нам рассказали, что многие родственники мамы погибли. Гораздо позже прочитал в газете «Вечерний Киев» за 29 сентября 1989 года статью «Черная книга» существует». Меня заинтересовала одна из глав этой книги. В ней опубликовано объявление, в котором приказано явиться на еврейское кладбище 29 сентября с документами, вещами. «За неявку – смертная казнь». В одном из абзацев названы имена маминых родителей.

«Подписи под этим страшным приказом, обрекшим на смерть семьдесят тысяч человек, не было. Семидесятипятилетний Герш Абович Гринберг (ул. Володарского, 22), глава огромной и славной семьи, насчитывающей много инженеров, врачей, фармацевтов, педагогов, 28 сентября был задержан немцами на Галицком базаре. Его ограбили, раздели и зверски замучили. Жена Гринберга, старуха Теля Осиповна, так и не дождавшаяся мужа, на другой день, 29 сентября, сама погибла в Бабьем Яру».

У родителей папы было пятеро детей: четыре сына и одна дочь. На фронтах Великой Отечественной войны погибло трое сыновей и одна невестка, которая занималась эвакуацией киевлян в 1941 году, в том числе всей нашей родни.

Итак, мы вернулись в Киев всей семьей в 1944 году. Дома моих родственников были разрушены или сгорели, а наш дом остался целым. Но в нашей коммунальной квартире, в нашей комнате находилась семья бывших жителей Харькова. Народный суд вынес постановление о выселении их из комнаты.

Я окончил семь классов в 1950 году и поступил в строительный техникум, работал на стройке, в 1964 году завершил учебу на заочном отделении Московского экономического института. Трудился в строительных организациях города Киева, был начальником планового отдела строительного управления. В 1955 году женился на Вере Жутник.

В 1997 году я с женой, дочерью, зятем, внуком и внучкой приехали в Израиль на постоянное место жительство. Мы очень довольны!

 

 

 

О жизни в годы войны

/Анкета беженки/

Я, Полина Геншафт, родилась 27 декабря 1936 года. К началу войны мне было четыре с половиной годика, поэтому мало что помню о том, что мы – я, мама и брат пережили за время эвакуации, находясь на Урале в далеком от Харькова городе Молотове.

Папа работал в Харькове на заводе «Свет шахтера» в кузнечном цехе. В начале войны их цех перевели в Москву, где они изготавливали детали нужные для защиты своего отечества. Мы эвакуировались в город Молотов, но время, когда семья там находилась, помню смутно.

Вернулись в Харьков после отступления немецкой армии из Украины. В нашей квартире жила русская семья, которая ни за что не хотела освобождать жилье. Их не волновало, что мы были в эвакуации, что в этом доме жили до германского нашествия. Нас приютила старушка, которая была одинока. Большущее ей спасибо.

Вскоре папа вернулся из Москвы и пошел на тот же завод, где работал раньше. Нам выделили маленькую квартиру в глубине Харькова. Нормально жить в ней было очень тяжело, ведь нас было четверо.

Окончила школу, поступила в педагогический институт, но смогла пройти только два курса, необходимо было зарабатывать на жизнь. Меня приняли воспитательницей в детский сад.

В 1991 году я с мужем репатриировалась в Израиль, где стали счастливыми рядом со своими детьми и внуками.

 

 

 

 

 

 

Мне грустно становится в майские праздники,

Когда ветераны навстречу идут…

Хочу я спросить: «Разве мы — не участники,

Победе не детский дарившие труд?»

Пусть мы ни осколком, и пулей не ранены

(Ведь это, ей богу, не наша вина),

Но, видно, недаром инфарктами ранними

И в наши сердца достучалась война.

Хотя понимаем: инфаркты – не раны,

И нам фронтовые не видятся сны,

Но вправе себя причислять к ветеранам,

К участникам мир изменившей войны.

Вольф Галкин (1927 – 1997гг)

 

Нинель Яновер- токарь

— Я родилась в городе Коканде Узбекской ССР. Потом мы переехали в Киев, где и застала нас война. Решили ехать с мамой в Москву к родственникам, но на вокзале потеряли друг друга. Но я ведь большая, мне в декабре прошлого года исполнилось пятнадцать лет.

В Москве меня мобилизовали и отправили в Архангельскую область, город Молотовск в ФЗО. Вскоре мне присвоили третий разряд, поставили к токарному станку. Затем меня перевели на предприятие в город Кузино Вологодской области. В конце 1944 года я уехала в Свердловск, училась в электромеханическом техникуме.

Когда освободили Молдавию, переехала в город Бендеры. Работала, одновременно заканчивала 9 и 10 классы. Трудилась в детском саду. Со временем перешла на работу в городской комитет партии техническим секретарем. Поступила в Кишиневский педагогический институт на филологический факультет. Работала в Бендерах преподавателем в одной из школ.

Вышла замуж, он был журналистом. Его перевели в Кишинев, я поехала с ним. И до выхода на пенсию трудилась в издательстве Академии наук редактором. 3 октября 1990 года мы приехали в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На сборке танков

Давид Богомольный немного помнит годы войны, ему было чуть более четырех лет, когда она началась. Гул немецких самолетов, их шум долго стоял в ушах. Перед тем, как сбрасывать смертоносный груз, нацисты зажигали осветительные ракеты, так как в основном бомбили по ночам, вспоминает Давид.

— Как рассказывала моя мама, наша семья с большим трудом смогла сесть в эшелон. Нас было четверо: отец — Соломон Богомольный, мама — Мария Шкодник, я и младший брат Фима — 1939 года рождения. Бежали под непрерывными бомбежками. Выскакивали из вагона, прятались под ними или в прилегающих кустиках. С собой почти ничего не взяли, все личные вещи, документы, семейные фотографии пришлось бросить. Мы эвакуировались вглубь страны. Нас привезли на Урал, Челябинскую область в город Нижний Тагил.

Там мы голодали, я постоянно болел, с трудом выжил, за что особая благодарность маме. Она трудилась на мясокомбинате, где им выдавали кости. Мой отец окончил университет математический факультет, у него было очень плохое зрение, поэтому не призвали в Красную армию. В первое время нашего пребывания в Нижнем Тагиле места применению его знаниям не нашлось. Работал у термических печей. Он заболел, но ни самостоятельно перейти на другую работу, ни уволиться он не мог – военное время. Все же вскоре устроился на Уралвагонзавод, который перепрофилировался на выпуск танков и стал именоваться 183 танковым заводом. В город был эвакуирован институт из Брянска. Папа стал там работать.

Как только германская армия начала отступление с советской территории, мама решила уехать. 28 апреля мы приехали в город Бежица Брянской области. Отец немного задержался, он прибыл в этот город вместе с институтом.

— Как сложилась ваша дальнейшая жизнь?

— Школа, Брянский институт транспортного машиностроения, постоянная работа до отъезда в Израиль. Одно время трудился инженером на Калужском турбинном заводе. Потом в Мосэнерго в столице СССР Москве.

Мой брат Ефим репатриировался в Израиль еще в 1990 году, затем уехала мама. Я с семьей немного задержался, приехали в нашу страну только в двухтысячном. Здесь трудятся, учатся сын и дочь, зять с ними две внучки. Дочь студентка. Живем!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Жизнь в бараках

Вот она еврейская самоотдача! Коган Эля Пейсахович не смог спокойно наблюдать, как гитлеровские орды шаг за шагом оккупируют родные края. В июле 1941 года пошел в военкомат и попросил, чтобы его добровольцем отправили на фронт. Поначалу участвовал в обороне города Харькова, затем сражался с врагом на Северо-Западном фронте. Он погиб геройской смертью в апреле 1943 года в районе города Осташков Калининской (ныне Тверской) области.

Об этом сообщила его дочь Лариса Блехман (Коган). Она продолжит рассказ.

— Моя мать, Општейн Ревекка Львовна, работала до войны врачом в селе Двуречное Харьковской области. При угрозе наступления немецких войск на область, в октябре 1941 года бежала, да не одна. Рядом находились двое детей: дочь Кармелла — 12 лет и сын Теодор — 11 лет. Дочь названа в честь горы Кармель, сына — в честь Теодора Герцеля.

Представляете ее положение? Она была в положении, на восьмом месяце беременности мною. Таких матерей награждать нужно! Во второй половине октября Харьков был уже в руках фашистов.

Добирались долго, вначале попутным транспортом, затем эшелонами через всю европейскую часть страны: Воронежскую, Сталинградскую, Саратовскую области. Я родилась 26 декабря 1941 года в дороге, и только 16 января по прибытии в Саратов меня зарегистрировали.

В эвакуации мы жили в деревне Романовка на Саратовщине, недалеко от Сталинграда, но в сентябре сорок второго началась бомбежка села. Мало нам того, что было в пути, здесь опять полетели бомбы. Пришлось маме с тремя детками ехать на Урал.

Теперь нашим местом проживания стал Нижний Тагил. Мама не только смотрела за нами, но и работала по специальности – врачом. Брат и сестра учились в школе, мы жили в бараках, терпели голод, холод. Узнали о гибели отца. Все это знаю со слов матери и сестры.

Я пошла в первый класс в 1948 году, через десять лет поступила в Свердловский медицинский институт. Сорок два года работала детским врачом, была присвоена высшая категория.

В 1995 году в Израиль репатриировался наш сын Илья, мы с мужем приехали только в 2005 году, нужно было помогать сыну в воспитании ребенка. Да и сейчас не сижу без дела. Я секретарь Дома ученых в Хайфе, помогаю в организации «Жди и найди меня», разыскивающей родных, друзей и т.д.

Предложим рассказать о трудных буднях в годы Великой Отечественной войны ее мужу – Юлию Блехману.

В тесноте

— Я проживал с родителями и младшей сестрой в городе Прилуки Черниговской области. Бомбить город стали в первый же день войны. Отца, Иосифа Яковлевича Блехмана, сразу призвали в армию.

Эвакуировались мы большой семьей: кроме мамы, Гени Яковлевны, меня и сестры с нами были родители папы и мамы. В дороге сильно бомбили, особенно возле Харькова. Много вагонов сгорело, были убитые, раненые. Стоял такой огонь, что нам срочно пришлось покинуть поезд. Вскоре мы попали в сборный эшелон.

Конечным пунктом стал районный центр Мартук Актюбинской области в Казахстане. Сначала нас направили в дальний колхоз, а позже перевели в село Яйсан этого же района. Поселили нас вместе с папиными и мамиными родными, десять человек в маленький однокомнатный домик. Спали все на полу, заполняя комнату от стены до стены.

Топили печку камышом, который взрослые собирали на замерзшем болоте. Что говорить, мы очень голодали, в домике было холодно, все тепло от печи быстро улетучивалось. Все десять человек заболели сыпным тифом. Отец мамы от него и умер. Мы очень волновались, так как от отца не было никаких вестей. Я здесь учился со второго по четвертый класс.

После освобождения Прилук, еще до окончания войны, мы вернулись домой. Но и здесь нас ждали разочарования. Дом, в котором жили до эвакуации, был разрушен. Пришлось снимать помещение. Только после демобилизации папы, ему выделили двухкомнатную квартиру.

Я окончил школу, поступил в Киевский политехнический институт, после окончания по распределению был направлен на Урал в Нижний Тагил, где познакомился с Ларисой, моей будущей женой. Приехали в Израиль, адаптировались довольно быстро.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 В вагон через окно

Харьков – один из крупнейших городов Украины. Тамару Спичак, девочку, которой было менее двух с половиной лет, отправили в летний ясельный лагерь, поближе к природе. Загремели в городе взрывы бомб. Мать Тамары, Хая-Рейзя, работала в Харьковском областном управлении госстраха. Она не могла забрать дочь из лагеря, так как ее не отпускали с работы, тем более что их отправили рыть окопы.

— Когда мать сумела вырваться ко мне, я уже была больна дизентерией, подхватила в яслях, — вспоминает Тамара Гершовна Спичак. – Мой отец с матерью разошлись незадолго до начала войны. Поэтому с отъездом из Харькова была большая проблема, желающих попасть на поезд было слишком много.

У мамы была прекрасная семья – шесть братьев. Старший Федор закончил институт. Он уйдет воевать с гитлеровцами, пуля попадет ему в ногу, хотели ампутировать, но Федор заявил: «Или умру, или лечите». Он оказался с нами в Кзыл-Орде, мама за ним ухаживала, помогала ему преодолеть боли.

Но до этого была эвакуация. Мы пришли на вокзал Харькова, даже к вагонам было сложно пробиться. Мамины братья подхватили нас и сунули в окно одного из вагонов, сначала свою сестру – мою маму, потом меня. Там было столько людей, что долгое время невозможно было сесть. Приключения, если их можно так назвать, продолжались. Постоянная тревога за свою жизнь преследовала людей всю дорогу: частые налеты немецких самолетов, нехватка питания.

Состояние моего здоровья только ухудшалось. С каждым днем становилось все хуже. У меня (вся история этих лет по рассказам мамы) был кровавый понос. Люди, находившиеся в вагоне, взбунтовались, они боялись заразиться. На маленьком полустанке нас высадили. Здесь мы встретили женщину, которая работала на железной дороге. Она с теплотой отнеслась к нам, помогла мне справиться с болезнью.

Данный полустанок тоже бомбили, особенно тогда, когда видели стоящие эшелоны. Люди помогли нам сесть на поезд, эвакуироваться в Казахстан. Нашей конечной точкой был город Кзыл-Орда. Нужно было решать вопросы с жильем, питанием.

Мама устроилась бухгалтером на одно из предприятий города. Были какие-то нападки на нее, но брат защитил свою сестру. Я была маленькой, поэтому подробностей жизни в Казахстане не помню.

После освобождения Харькова, вернулись. В 1946 году я пошла в школу. В шестнадцать лет начала работать на фабрике. Одновременно продолжала учебу в вечерней школе, затем в механика технологическом техникуме. Работала техником, инструктором на предприятии, затем в училище мастером, преподавателем. В 2000 году приехала в Израиль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Одесса, мой город родной

Так и хочется пропеть одну из многочисленных песен об этом славном городе. В нем до войны жило 200962 еврея (33,26% от всего населения города). Не могли фашисты оставить в покое такой мощный морской порт. И 22 июня они скинули смертоносный груз из самолетов на город.

Эвакуация из Одессы началась 1-го июля. Из города было вывезено около 150 предприятий с квалифицированными кадрами, учреждений культуры. До первых чисел августа работала железная дорога. С 8 июля официально началась эвакуация населения, отправка шла в основном морем. Одесситы сумели отправить в тыл оборудование и людей с заводов имени Ленина, имени Октябрьской революции, «Крекер-завода» и других.

Администрация города выделила семнадцать транспортных судна. Для их прикрытия отправлялись в рейс крейсера «Красный Кавказ» и «Червона Украина», ряд эскадренных миноносцев, катера. 28 июля из порта вышел теплоход «Ленин». Вместе с ним отправились два других парохода. На их борту находилось 5500 человек. Охранение состояло всего из одного сторожевого катера. На второй день теплоход напоролся на мину, установленную советскими миноносцами. Сумел продержаться на плаву всего десять минут. Подоспевшие пароходы подбирали пассажиров, но все же немало утонуло.

Через некоторое время были потоплены пароходы «Чапаев» и «Десна». 13 августа загорелся и стал тонуть теплоход «Полина Осипенко», который шел из Николаева в Одессу. На нем находилось 1500 пассажиров и четыре тысячи тонн зерна. Капитан сумел дотянуть до береговой отмели. С помощью рыболовных судов и военных катеров было организовано спасение людей. 22 сентября подорвался на мине теплоход «Крым». На его борту было около трех тысяч человек. (А это разве не жертвы фашизма? –Д.Ф.)

Теплоход «Грузия» пробивался в Одессу 18 раз, доставляя в город воинские подразделения, обратно вывозил раненых, оборудование заводов, население. От прямого попадания авиационной бомбы вышло со строя рулевое управление, возник пожар. Теплоход отбуксировали в город Севастополь.

Оборона Одессы длилась с 5 августа до 16 октября. За день до вступления нацистов в город вышел в море последний пароход. Из 600 тысячного населения Одессы под оккупацией оказалось около 360 тысяч человек. Накануне оккупации оставалось порядка 100-120 тысяч евреев, в их числе не менее 20 тысяч тех, кто бежал с других областей страны и застрял в Одессе. Город перешел в руки врага 16 октября 1941 года.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В тылу и на фронте

— Мой отец умер в 38 лет, мы остались с мамой вдвоем. Жили в славном городе Одесса. Вовремя успели сбежать, это было в августе 1941 года, но дорога была сложной, трудной. Во-первых, бомбежки, не поднять головы, прятаться не было где. В один город прибыли, побыли немного, нужно опять искать транспорт, чтобы немцы нас не захватили. Кочевали довольно долго, — рассказывает Полина Круглякова.

Судите сами: вначале мы оказались в Мариуполе. Следующая пересадка в Ростове-на-Дону, затем на пароходе поехали в Красноводск. Оттуда поездом прибыли в Ташкент. Мы валялись долго на вокзале, народу было тьма, а эвакуированные все прибывали и прибывали. В конце концов, нас отправили в Восточно-Казахстанскую область, совхоз «Бульбах», недалеко от города Усть-Каменогорска. Находились на берегу реки Иртыш. Я с мамой Любой занимались уборкой хлопка. Меня пришлось оперировать – аппендицит. Так мы жили до апреля 1944 года.

Муж тети, маминой сестры, был ранен. Он на один день приехал за нами и вывез нас в Мариуполь. Я окончила курсы машинисток, стала трудиться по специальности в строительной конторе. Мне предложили работу при воинской части. Так я оказалась в Челябинской области городе Копейске. Снегу навалило! Пройти было сложно. После возвращения в Украину, я была мобилизована в 12-й корпус действующей армии. Прошла путь от Харькова до Румынии, присвоили звание старшего лейтенанта.

Лишь в августе 1945 года демобилизовалась. После возвращения в разрушенную Одессу приходилось скитаться по разным углам. Работала все время машинисткой. Окончила индустриальный техникум, решила поступать в университет. Сдала экзамены, смотрю, в списках принятых в ВУЗ моей фамилии нет. Я в деканат. «Вы понимаете, положение такое, сейчас идет борьба с космополитизмом», — пытаются объяснить мне. Я все поняла. К тому времени я была членом партии. Спрашиваю у него: — В партии можно быть, а в институте нет? «Да, в партии можно, у нас же другие критерии».

Разговариваю с Полиной Кругляковой по телефону. Приятный голос, толковая речь. Но ей, на момент нашей беседы исполнилось девяносто шесть с половиной лет. Она успешно действовала в рядах Советской армии, ей вручили награды: орден Отечественной войны II степени, орден «За освобождение Украины», ряд медалей. «Но больше всего я ценю вот этот «орден» — медаль «За победу над фашистской Германией», — утверждает Полина.

И в мирной жизни Круглякова работала успешно, ее фото долгое время находилось на Доске почета, была награждена медалью «Ветеран труда». Жизнь шла своим чередом. Смотрит она, одни уезжают в США, другие в Израиль.

— А у мне не хотелось покидать любимую Одессу. Но в жизни все меняется, наступили трудные времена, Советский Союз развалился, Украина стала самостийной, а улучшений не видно, только хуже стало. Решила уехать в Германию. Позвонила заграницу своей лучшей подруге. А та говорит: «Если убежишь к немцам, считай, у тебя подруги нет». Так я в 2003 году оказалась в Израиле, о чем не жалею. Мне уже много лет, дали метапелет, но не хочу быть обузой, кое-что сама делаю.

Такова наша землячка Полина Круглякова. Снимок вверху сделан 9 мая 1945 года. «Мы праздновали День Победы в Бухаресте. Там находился наш корпус. Мне исполнилось 25 лет», — говорит Полина.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

За очистки – спасибо

Володеньке Бердичевскому и двух лет не было, когда немцы напали на Советский Союз. Жила семья в городе Одессе. В августе 1941 года отцу Михаилу удалось эвакуировать семью: жену Татьяну, сыновей: Илью, ему было шестнадцать лет, девятилетнего Леонида и младшего Володю. Сам Михаил ушел на фронт, защищать родину.

— Сам я, конечно, ничего из событий эвакуации не помню, — говорит Владимир, — но по рассказам старших путь был долгим и тяжелым. Как у многих, проблемы с едой. Не один раз немецкие самолеты бомбили наш состав, гибли люди. Все же наша семья добралась до Кировской области, поселили нас в лагпункте № 8.

Здесь уже что-то вспоминается. Хозяйка квартиры отдавала маме очистки от картофеля, мама их варила. А мы ели и были благодарны женщине даже за очистки. От голода нас спасал еще турнепс. Мы его наелись, как говорится, до отвала.

Работала мама, работал старший брат Илья. В 1943 году его призвали в ряды Красной армии, попал на фронт. Остальным стало еще тяжелее, так как лишились одного кормильца.

Наши войска освободили Одессу. Недолго думая, мы собрались в дорогу. Особого багажа мы не нажили. Мама, Илья и я вернулись в родной город. Нам очень повезло, что мой отец и брат вернулись с войны живыми. Я и Илья пошли в школу.

Пройдет немного лет. Леонид станет врачом, Илья – токарем, Владимир – шлифовщиком на заводе в Одессе. Владимир переедет в Кировоград, окончит вечерний техникум, будет работать мастером на Кировоградском радиозаводе, затем начальником цеха.

 Полтора месяца в дороге

Светлана Бердичевская родилась в Украине, городе Кировограде, в семье военнослужащего. Отец, Абрам Кошарский, работал в Управлении Министерства внутренних дел. Свете было всего полгода, когда началась Великая Отечественная война. Августовским днем 1941 года Управление МВД эвакуировала свои документы, архивы и семьи сотрудников. В их число попала семья Кошарских: мама Рахиля, Светлана, родители папы, его сестра с двумя детьми. Состав сопровождала группа солдат. Самому Абраму пришлось идти на фронт.

Рассказывает Светлана Бердичевская (Кошарская).

— Ехали мы полтора месяца до места назначения. Дорога казалась нескончаемой: налеты вражеской авиации, нас неоднократно бомбили, были жертвы, долгие остановки на станциях, иногда посреди поля. На остановках женщины пытались развести огонь, чтобы приготовить что-то вареное, но зачастую им это не удавалось, так как налетевшие самолеты нещадно бросали смертоносные бомбы. Приходилось все бросать и по-быстрому прятаться, где только было возможно.

Несколько раз женщины отставали от поезда, так как стоянки сокращались. Никто не знал, когда наш эшелон тронется. Пугались отставшие, пугались и мы, дети. Правда, сопровождавшие нас солдаты помогали женщинам догнать наш состав.

Обо всем этом мне позже рассказывала мама. Жизнь в эвакуации была тяжелой, голодной. Ценности, одежда, которую эвакуированные люди захватили с собой, быстро ушли на рынок. Но запасы ведь кончались. Жили мы в Актюбинске, Казахстане. Мама работала в воинской части, я оставалась с дедушкой и бабушкой. Мы, дети, часто болели, кроме недостатка пищи, смены климата. Но все перенесли, все пережили.

Как только был освобожден Кировоград, вся семья вернулась в свой город. Увы, наш папа погиб.

Я окончила семь классов, поступила в Кировоградский машиностроительный техникум, работала на заводе токарем. Училась в вечернем политехническом институте. Освоила работу контролера, затем конструктора. Трудилась до 1996 года, когда наша семья Бердичевских решила переехать в Израиль. Живем в прекрасном городе Хайфа.

 

 

Обморозила руки и ноги

Ей было всего два года и четыре месяца. Что она может помнить о трудностях жизни в эвакуации? Но была же мама. Конечно, в тихой домашней обстановке порою и заходил разговор о том, что за сложности были на пути у мамы Двойры Блехман и маленькой несмышленой Ниночки.

Родилась Нина в городе Татарбунары Одесской области. Отца Исраэля Блехмана 18 июня 1941 года призвали в Красную армию. Когда началась война, стали решать, как избежать нацистской расправы. 8 июля им удалось эвакуироваться. Тяжелые дни поездки, но с приездом на место трудности не закончились.

Семья Блехман очутилась в северном Казахстане, отправили их в Акмолинскую область, село Журавлевка. Мать сразу же пошла в колхоз работать. Малышка Нина оставалась дома одна. Другого выхода не было: жить, кушать надо.

— Зима на севере Казахской республики суровая. В квартире было очень холодно,- рассказывает Нина (Блехман) Полонская. – Мама рассказывала, что я отморозила руки и ноги. К этому добавлялось отсутствие еды. Все ценное, что захватила мама, пришлось обменять на хлеб.

Через папиного командира нам удалось получить разрешение на переезд в Краснодарский край. В середине июня приехали в город Тихорецк. После окончания Великой Отечественной войны мы вернулись домой в город Татарбурнары. Возвратился с войны мой отец, в октябре 1945 года был демобилизован. Он был сапером, дошел до Берлина. В столице Германии было много зданий, парков заминировано. Пришлось ему много потрудиться, чтобы они не взорвались.

Нина Полонская окончила школу, техникум, заочно текстильный институт. Трудилась в текстильном объединении «Восход», позже директором ткацкой фабрики № 3. Вышла замуж за Моше Полонского. О нем разговор ниже.

 Корабль наскочил на мину

 

 

Ничего удивительного, что многие еврейские пары прошли через эвакуацию или девушки выходили замуж за демобилизованных воинов. Так получилось и у этой пары. Только, если Нина Блехман побывала в Казахстане и Краснодарском крае, то Моше Полонский очутился в Узбекистане. Есть еще одна особенность у семейных пар – большинство их отцов воевало, а ведь они были зачастую главной опорой семьи. Дети оставались на попечении бабушек и мам. Не всякая родительница имела твердый характер, чтобы добиться своевременной эвакуации. Не потому ли погибло в гетто и концлагерях столько евреев.

Лето 1941 года. Виньямин Полонский отправил своего сыночка Моше (Мишу) к своему брату Абраму в Подмосковье. Погулял он с двоюродной сестричкой Галей, с взрослыми по столице страны Советов. Сказали: идите-ка посмотрите на море. И поехал он с Галей к Черному морю, где находилась сестра папы тетя Маля. Жила она в Одессе.

— Тут и услышали мы о войне. Не только услышали, но и увидели, как взрывались бомбы, рушились дома, падали люди. Сестра Галя вернулась к отцу в Москву. Вместе с тетей Малей сели на грузовой корабль «Днепр». Все находились в трюме. И то, слава богу. Плыли мы по Черному морю в сторону Керчи. На следующее утро наше плавучее средство резко затормозило. Оказывается, корабль наскочил на мину, в нем образовалась небольшая пробоина. Пять часов мы держались на воде, пять часов все боялись, что утонем. Нас спас корабль «Крым», который шел в Одессу для эвакуации людей, нас отвезли в Керчь. Оттуда в Ростов, где нам нашлось место в теплушке.

Дорога на восток была трудной: нехватка еды, воды. По дороге мы выбегали, чтобы раздобыть что-либо из съестного. Однажды эшелон остановился в стороне от жилья. Со всех сторон нас окружал лес. Я и направился к нему. Обернулся назад, смотрю, поезд набирает скорость. Бегу со всех ног. Догнал, но как сесть на ходу? Подбежал какой-то мужчина, подсадил меня в ближайший вагон. Еле отдышался. Иди, знай, сколько наш состав простоит. Мама волновалась, думала, что я отстал.

Направили нас в колхоз, были трудности с жильем. Мать работала в поле, я помогал убирать хлопок. Во время перерыва нам давали постный пригорелый борщ, сваренный нами здесь на поле. В июле 1944 года мы переехали в Ташкент. И здесь жизнь была не сахар, но мы разместились у другой моей тети. В этом отношении нам было легче, мы у нее пробыли до конца войны. В День Победы получили паек – 200 грамм сливочного масла. Мы с сестрой намазали его на кусочек хлеба и чокнулись: «За Родину! За Сталина! За Победу!» После демобилизации из рядов Советской армии, мой отец приехал за нами. Мы с ним перебрались в город Черновцы.

Окончив школу, Моше Полонский поступил в политехнический институт. Но его с детства тянуло к рисованию. Не завершив четвертый курс, он бросил учебу. К этому моменту он присмотрел рабочее место на кожгалантерейной фабрике. Устроился там художником. Заочно окончил школу художественного мастерства. Моше любил собрать детей и показывать им, как научиться рисовать, как уметь схватывать главную тему картины.

В 1990 году Моше Полонский с женой Ниной приехали в Израиль. С первого года он активно участвует в работе ветеранской организации Хайфы. Много помогает в переоформлении музея Великой Отечественной войны, участвует в выставках художников. Недавно принимал участие в Международной выставке карикатур.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Наш дом разбомбили

— По рассказам матери мы отплыли из Одессы в начале июля. Мне всего было год и четыре месяца, был самым младшим в семье. Вместе с мамой Мирлей и мной на пароходе были брат Абраша — 1924 года рождения, и сестра Сима — 1929 года рождения, — рассказывает Генрих Спектор, житель Хайфы.

По дороге нас бомбили, с едой было сложно. С трудом, с пересадками добрались до Узбекистана. Определили нас на станцию Коканд. Мама до войны работала бухгалтером, скорее всего и в этом узбекском городе работала по специальности.

Абрашу, брата моего, через год призвали в армию, послали в офицерское училище. После окончания он в звании лейтенанта воевал в рядах Красной армии. Сестра училась в школе и ухаживала за мной. Я ее считаю второй матерью. О жизни в эвакуации помню только то, что все время хотелось кушать. В памяти остались арыки – каналы орошения. Главное: вкус узбекских лепешек. Это было самое большое лакомство.

В Коканде мы пробыли до 1945 года. Голодное было время, удивляюсь, как мы выжили. Вернулись, наш дом был разбомблен, жить было негде. Долгое время ютились то у одних, то у других хозяев, снимали помещение. С трудом устроились в маленькой квартире, около 12 квадратных метров.

После окончания семи классов поступил в железнодорожный техникум. Послали в Кемеровскую область, затем на Томскую железную дорогу. Пришел возраст – забрали в армию. После демобилизации потянуло в Одессу. Работал мастером на железной дороге, перевелся на завод «Медоборудование», где освоил специальность шлифовальщика.

В Израиле живем с 1990 года.

 

 

 

 

 

 Судьба – не позавидуешь

История, на мой взгляд, интересная. Удивительно, сколько героине этого очерка пришлось пережить. Она принесла два листочка своей биографии, они поразили меня. Вот ее воспоминания.

— Я, Табачникова Анна, на настоящий момент жительница Израиля, родилась 28 июня 1928 года в Париже. Здесь временно находились мои родители: отец Моисей Табачник, мать Бронислава Раухман. Они приехали во Францию на заработки. Сами они – уроженцы города Аккермана Одесской области. По Брестскому мирному договору эта территория принадлежала Румынии. Где-то в тридцатых годах была возвращена России, то есть, Советскому Союзу.

Родители вернулись из Франции в Одессу в 1936 году, где устроились на работу. Летом 1941, в связи с наступлением немецких войск, захватом ряда ближайших областей, встал вопрос об эвакуации. Родители бросили все имущество, дом, в котором жили, (во время войны он сгорит) забрались в вагоны и эвакуировались. Досталось нам горюшка, как и всем спасавшимся от фашистского зверства.

У матери было хроническое заболевание: базедова болезнь, которая, в связи с волнениями, резко обострилась в те дни. В пути ей стало плохо. Это произошло недалеко от Москвы. Ее отправили в больницу, а затем она оказалась в доме инвалидов на станции Куровская Московской области. Здесь она и умерла в июле 1943 года. Ей было всего лишь сорок лет.

Я с отцом приехала в Башкирскую АССР, остановились в Уфе. Отец устроился работать на военном заводе. Он пропадал там день и ночь, не имел право оставлять предприятие.

Обеспокоенная положением матери, я при первой возможности уехала из Уфы, чтобы найти ее. Кто-то из взрослых, направлявшийся в Москву, взял меня с собою. Это было весной 1942 года. Мать я нашла живой, но она была очень тяжело больна. Вскоре она скончалась. Мне было нелегко, но больше всего досталось нашим родителям.

Я не вернулась в Уфу, потому что в Москве сразу попала в Данилевский распределитель. До этого посадили меня, и, таких как я, в маленькое помещение. Одних ребят привозят, других отвозят. Возле нас дежурил солдатик. Он меня забрал из этой камеры, посадил рядом. Подошла женщина-воспитательница, она искала помощницу. Я ей понравилась. Мне приходилось подымать всех, меньшим ребятам — помочь одеться, покормить, потом заправить постели, убрать в комнате. Я уставала. Ребята возле меня постоянно крутились. Многие не знали своей фамилии. Я для них была не только младшей воспитательницей, но и старшей сестрой.

Затем я попала в детский дом, который находился в деревне Скурыгино Лопасненского района Московской области. Находился он в двенадцати километрах от железной дороги. Мой отец тоже заболел, прожил в Уфе недолго, скончался в 1950 году. Так я осталась одна на всем белом свете. Переживания тех дней, страх потерять родителей, затем их смерть, бесприютность и неустроенность еще долгое время отравляли мне жизнь. Ведь я в те годы была подростком.

Фамилия моя немного отличается от отцовской. Некоторые изменения произошли в связи с тем, что в детском доме не было знатоков французского языка, а метрики то на этом языке. Когда нам оформляли паспорта, то поставили в нем фамилию и имя так, как меня звали в детдомовской среде. Скорее всего, этим объясняется отсутствие в архиве Уфы сведений о нашем пребывании в Башкирии.

В детдоме была строгая дисциплина. Утром побудка, зарядка, завтрак и в поле, где мы собирали крапиву. Нам давали чулки, чтобы не обожглись. Из крапивы варили щи и тому подобное. У нас были замечательные повара – из ничего готовили сытную еду. После полевых работ начинались занятия в школе. Классы не были переполнены, по 10-15 человек. Поэтому учителя могли нам больше уделять внимания. Соответственно и итог учебы был хороший. Узнала, что наш дом в Одессе сгорел.

— Расскажите о вашей дальнейшей судьбе?

— В детском доме я пробыла до семнадцати лет, поступила в техникум, проучилась два с половиной года, и в экономический институт. Материально было очень тяжело, ведь мне никто не помогал. Поэтому перевелась на вечернее отделение, работала экономистом. После окончания учебы мне предложили работу в Мурманской области начальником планового отдела управления связи. Двадцать лет трудилась на севере. Затем перевелась в Москву, работала в Министерстве связи. В Израиле живу с сентября 1999 года. Хожу на разные кружки: физкультурный, хоровой.

 

 Место проживание – Фергана

Еще один из родившихся в эвакуации. 5 ноября 1941 года в Узбекистане появился на свет еврей Валерий Биненбаум. Родители жили в Одессе. Но война разбила на время их мечты о счастливой спокойной жизни в родном городе. Как и многие одесситы, они схватили самое, самое необходимое и к морю, на пароход. Квартира, почти все имущество осталось в Одессе.

Какими путями добиралась семья Биненбаум до Узбекистана, как очутилась в красивом городе Фергана, герой этого коротенького очерка не помнит. Откуда? Знает по рассказам родителей, что переезд в Среднюю Азию проходил в тяжелых условиях. Знает, что не было пищи, порой воды.

— Мой папа, Моисей Исакович, полиграфист по специальности, в Фергане работал в типографии местной газеты. Мама, Рахиль Осиповна, в конторе. Я оставался со старшей сестрой Ритой, которая была на десять лет старше меня.

Когда стал вопрос о возвращении в освобожденную Одессу, родители обсудили его и решили, что они в данный момент неплохо устроены. Иди, знай, что ждет их в родном городе. Слышали, что подвергался усиленным атакам, что многие дома разрушены. Поэтому решили остаться жить в Фергане.

После окончания войны родители все же поехали в Одессу, где у них была квартира. Но там жила другая семья. Их попытка получить обратно свое жилье успеха не имела. Советские власти города Одесса отказали в их просьбе. Мойсей и Рахиль Биненбаумы утвердились в своем желании жить и трудиться там, куда волей-неволей загнала их судьба.

Валерий Биненбаум защитил диплом в политехническом институте, получил специальность инженера строителя. Трудился в должностях от мастера до главного инженера в стройуправлении.

С 1990 года он с семьей приехал в Израиль. Валерий Биненбаум и здесь отработал 17 лет в Министерстве строительства Северного отделения.

 

 

 На пароме

 

Белгород-Днестровский Одесской области. Здесь за четыре месяца до войны родилась девочка, которую назвали Иветта. У семьи Азрикан был большой красивый дом № 2 в Мельничном переулке. В нем жили дедушка Абрам Сима, бабушка Перль Сима, отец малышки Абрам Азрикан и мама Мирель.

 Война всегда приходит неожиданно. Как ни торопились взрослые, а убегать пришлось тогда, когда немецкие фашисты приблизились к городу. Кто что схватил, и к Днестру на пристань. Это было где-то 28-29 июля.

— Нам через Овидиополь удалось сесть на паром, — рассказывает Иветта Земшман (Азрикан). – Незадолго перед нами отправился другой паром, полный людей. На глазах моих родителей, всех пассажиров, я ведь тогда ничего не смыслила, налетели вражеские самолеты, отбомбились. В тот паром попала бомба, началась страшная паника. Часть эвакуировавшихся сумела перебраться к нам. Погибло очень много людей, кто от осколков, кто утонул. Все это со слов моей мамы.

Доплыли до Одессы, но и далее путь был трудным. Мы направлялись на восток пешком и разным транспортом. Наконец, оказались в Казахстане. Жили на станции Или, недалеко от Алма-Аты. Дедушка был хорошим часовым мастером, нашел применение своим рукам и в эвакуации. Папу направили в трудовую армию, так как из Бессарабии не посылали на фронт. Там он заработал туберкулез, очень больной возвратился в Или. Мама, которая до войны была домохозяйкой, работала.

Жили мы в глиняном домике с глиняным полом. Страшная холодина, вечно голодные. Нужно отдать должное: местные жители как могли, помогали нам. Нас угощали черепашьими яйцами. Пришло время прощаться с жителями станции. 8 декабря мы вернулись домой, в Белгород-Днестровский.

Приехали, наш дом занят. Пришлось ютиться где попало, пока его освободили. Я окончила школу, потом медицинское училище. Тридцать лет работала фельдшером, медсестрой. В Израиль репатриировалась 31 декабря 1989 года, через месяц приехали дети: дочь с зятем и два внуки. И здесь трудилась в поликлинике многие годы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Дети быстро повзрослели

Часто человека можно распознать с первых сказанных слов, движений. Совсем недолго беседовал с Евгенией Крайновой, но понял, что она человек-огонь: смелый, энергичный, готовая для стоящего нужного дела отдать все силы, душу. Как сложилась ее жизнь, Евгения расскажет сама.

— Родилась я в Украине в 1934 году. Отец мой, Монастырный Павел Тарасович, жил в городе Кривой Рог, мама, Тартаковская Фейга Абрамовна, уроженка города Вознесенск. Оба они подростками переехали в Николаев. (Жизнь, как видно, не баловала их. – Д.Ф.) Мама окончила ФЗО и работала на заводе Анре Марти технологом, впоследствии Черноморский завод, на котором строили корабли и подводные лодки. Занималась на вечернем отделении в институте кораблестроения, осталось лишь защитить диплом. Но на страну напали гитлеровские полчища. Было не до защиты.

Отец работал в отделе снабжения на том же предприятии. Летом его вызывали на военную переподготовку, что проходила в селе Терновка. В начале войны папу назначили начальником противовоздушной обороны города Николаева.

По городу пошли слухи, что всех евреев, их детей немцы расстреливают. 12 августа отец на лошади приехал домой, сказал маме, чтобы она с детьми собиралась как можно быстрее, так как фашисты вот-вот войдут в Николаев. Началась эвакуация предприятий, в том числе, завода, где трудились родители. Нас посадили в товарный вагон, мы поехали в сторону Херсона. Здесь папа с нами попрощался и вернулся в город к своим обязанностям.

Только мы отъехали от Херсона, началось… Налетели немецкие самолеты, посыпались бомбы. Пассажирский поезд, что шел впереди нашего, был разбит. Мы видели оторванные головы, руки, ноги и море крови. Начальник нашего товарного поезда успел остановить наш состав, дал команду всем залечь на пустом пространстве. Прятались кто где, в основном полезли под вагоны, хотя это было опасно. Самолеты улетели. Когда железнодорожные пути были освобождены от разбитых вагонов, от убитых и раненых, наш состав двинулся дальше в сторону Астрахани. При подъезде к городу нас догнал второй эшелон с оборудованием, солдатами, рабочими. Среди них был и мой папа.

Привезли нас в Астрахань, всех разместили в летнем театре, в парке, кого где. Жили в палатках. Отца назначили директором заводского ремесленного училища, которое размещалось в здании старой деревянной школы. Взрослых мужчин почти не было, их призвали в армию.

Училище заполнили дети от тринадцати до шестнадцати лет. Пришли мальчики и девочки, им необходимо было работать, чтобы получать 250 грамм хлеба на день. Ребята сразу повзрослели, они понимали, что завтра станут к станкам, чтобы заменить отцов, ушедших на фронт, изготавливать снаряды для победы над врагом. Днем они работали, а когда находилось свободное время шли, на рыбалку. Рыба, выловленная в Волге, помогала им выжить. Девочки ее чистили, а я с мамой готовила рыбу к столу. Так мы жили в эти трудные годы.

Мой отец был замполитом, он все время рвался на фронт. Наконец его просьбу удовлетворили, и в 1942 году его призвали в Красную армию. Наше дальнейшее пребывание в Астрахани было неспокойным, немцы начали бомбить город. Было решено наш завод срочно эвакуировать. Оборудование, рабочих и нас погрузили на недостроенные баржи, часть людей, в том числе и нас, на корабль. Мы поплыли по Каспийскому морю на другой берег.

Налетели немецкие самолеты, стали сбрасывать свой смертоносный груз на баржи. Наш корабль стал тонуть. Людей выгоняли на верхнюю палубу. Это было страшное зрелище: крики, плачь, кровь. Мне уже было более восьми лет, брату Владимиру четыре года. Мама успела захватить кое-какие документы. У меня сохранились мои метрики, которые побывали в море.

Нам повезло – подошла американская баржа, нас быстро пересадили к ним и мы поплыли дальше. Затем поездом отправились в Сибирь. Высадили нас в тайге, вблизи города Тюмень. Мороз 40-45 градусов. Стали срочно строить фанерные домики для прибывших семей. В каждой комнате поместили по две семьи. Посредине стояла печка-буржуйка, по бокам – топчаны, где дети могли спать. Взрослые и ребята постарше должны были возводить заводские корпуса, чтобы выпускать вооружение для фронта. Мы их дома почти не видели.

Некоторым из старших было поручено распределить детей по квартирам у местных жителей, определить в детский сад и школу. Нужно было продолжать учебу. Школа, в которую я пошла с другими ребятами, была четырехэтажной деревянной. На одной половине был госпиталь, в другой мы учились. Партами служили табуретки. Мы стояли или на коленках, или сидели на маленьких скамеечках, стульчиков не хватало. Бумаги не было, писали на газетах. В школу я ходила с братиком, которому было уже пять лет.

Мы занимались с одиннадцати до одиннадцати тридцати, потом ходили на колхозные поля, собирали картошку, морковку, турнепс, брюкву. Комбайн выкапывал, а ученики подбирали и складывали все в мешки. Учитель нам говорил: «Дети, это все для фронта!» Мы были голодными, брали какой-либо овощ, вытирали о свои брюки, юбки и тут же в поле ели. Затем возвращались в школу и продолжали учебу. Нас кормили, чем могли.

После завершения занятий шли в госпиталь, где нас с нетерпением ждали раненые. Мы своим корявым почерком, я училась во втором классе, писали под диктовку солдат письма домой. Не все они были в состоянии самостоятельно это делать. Школьники читали им книжки, пели песни, читали стихи, газеты. Мы помогали, как могли медсестрам ухаживать за ранеными, крутить ватные шарики, бинты и т.д.

Мы не плакали, не жаловались, как бы трудно не было нам, знали, что этим молодым ребятам нужна наша помощь. Разных привозили раненых. Мне на всю жизнь запомнился парень, лет двадцати от роду. Снаряд противотанковой мины разорвался возле него. Ему ампутировали ноги и руки до локтя. Он был очень молодой и красивый, хотел жить. Парень лежал и плакал, и мы тайком от него утирали слезы, но пытались его успокоить. Такое забыть невозможно. Подобных моментов было немало.

В 1943 году мама получила извещение, что мой отец пропал без вести. Это случилось в боях за Сталинград. Страшная весть, но мы ее перенесли мужественно. В конце того года мы переехали в Омск. Мама стала работать на другом предприятии. Здесь узнали об освобождении города Николаева. Это произошло 28 марта 1944 года.

Эту весточку сообщил мой племянник Аркадий, который воевал в составе летной эскадрильи. Он и помог нам в конце года перебраться сначала в Москву, а оттуда на военной машине мы вернулись в Николаев. Ехали через Минск, Киев, другие города, помню, какие разрушенные они были: камень на камне, одни руины.

Мы вернулись домой, нам освободили нашу квартиру. Соседи приносили, кто что мог. Было очень трудное время. Мама решила идти работать не на завод, а в детский садик. Друг моего папы сообщил ей, что он поможет вскопать огород в детсаду, просил ее придти за документами для этого учреждения. Когда мама пришла, ей дали в руки телефонную трубку. Она услышала голос своего мужа и упала в обморок. Оказывается, отец попал в плен, был отправлен в Германию, чудом остался жив. Находился в американской зоне до 1946 года.

Он вернулся домой, но проблемы преследовали его. На завод, где он трудился до войны, его не взяли, так как завод специализировался на выпуске продукции для Советской армии, а он был в плену. Папу парализовало. Целый год он был прикован к постели. Только благодаря маме, мне папа встал на ноги, но до конца жизни хромал. После войны наша семья пополнилась: у меня родился братик Толик. Было нелегко, но мы все трудности преодолели.

Хочу рассказать, как жители Николаева встретили долгожданный День Победы. 9-е мая услышали голос диктора Левитана, который объявляет о капитуляции Германии, о победе над гитлеровской Германией. Никто не остался дома, весь народ высыпал на улицы, одевались в спешке, кто в чем. Крики, слезы, объятья.

Все первые дни люди направлялись к переправам, встречали наших солдат, которые возвращались домой по мосту, соединявший Одессу и Николаев, а также ко второму мосту, ведший из нашего города к другой части материка. Женщины бросались к солдатам, интересовались, на каком фронте они воевали, не встречали ли их мужей, сыновей. Эти дни мне не позабыть.

Шло время. Я окончила школу, работала старшей вожатой и одновременно училась в Николаевском государственном педагогическом институте на физико-математическом факультете. Вышла замуж, Евгений Крайнов служил в армии, поэтому пришлось поездить вместе с ним по многим местам огромной Советской страны. Жила на Камчатке, в поселке Краснореченске с 1962 по 1976 годы, работала завучем по воспитательной работе в школе, была избрана парторгом.

Затем мужа перевели в Белорусский военный округ, город Быхов, где стала директором Дворца пионеров и преподавала математику в школе (несколько часов в день). После демобилизации мужа приехали в родной Николаев, здесь проработала до пенсии заведующей пионерским отделом Дворца пионеров, а также в школе преподавала математику и черчение в 8-10 классах. Рабочий стаж у меня сорок лет.

Дальнейшая жизнь не очень баловала меня. В 1953 году погиб мой брат Владимир, с которым я была в эвакуации. В 1999 году умер муж, в Москве в 2006 – сын, доктор медицинских наук, там остались невестка и две внучки. Все они врачи. К тому времени скончались и мои родители. Самый младший мой брат Анатолий живет с семьей в Германии.

В Израиль я приехала 10 ноября 1999 года. Моя дочь с внучкой жили уже здесь. Вскоре начала работать по уходу за пожилыми и больными людьми. Так продолжалось десять лет. С 2005 по 2015 год руководила ветеранской организацией района Бат-Галим города Хайфы. Организация была одной из лучших. До сих пор у меня с оставшимися в живых ветеранами войны самые тесные связи. Они всегда обращаются ко мне по любому вопросу. Что в моих возможностях, помогаю. Я их всех люблю! За эти годы они мне стали родными. И сейчас при клубе в нашем районе тружусь волонтером русской алии.

 

 

 

 

 

 

 

От хулиганчика до Генерального директора

Помотала жизнь человека по городам и весям. Родился Евгений в городе Ольгополь Винницкой области 15 августа 1936 года, оттуда семья переехала в Харьков. Здесь его отец, Копыт Иосиф Борисович, окончил Харьковский институт по специальности инженер-геодезист. После получения диплома они в 1940 году перебрались во Львов. О дальнейших перипетиях нам расскажет Евгений, сын Иосифа и Песи Копыт.

— Вскоре отца призвали в действующую армию. Мы с мамой жили в воинской части в одной комнате, шкаф отгораживал коридор, где стояла моя кровать. Я ходил в недельный садик, появляясь дома лишь раз в неделю. Сохранилась фотография того времени, где я в матросской форме с автоматом в руках. На обратной стороне надпись «Женя Копыт бьет фашистов». Кто мог тогда думать, что я стану моряком.

Мама моя работала заместителем директора в школе телеграфистов. Помню, что меня окружали военные, играли со мной. Когда немцы приблизились к городу Львову, я оказался у каких-то знакомых, семьи военнослужащих. Они уезжали на грузовой машине крытой брезентом, забрали и меня. По дороге видел, как высоко в небе стрекотали какие-то стрекозы, это был воздушный бой. Дедушка спрятал меня под брезентом, окончания сражения самолетов я не увидел.

Мы приехали в Красноград, меня отдали в детский дом, там было очень плохо. Оттуда меня забрала мать и увезла в Миргород к дедушке Борису, папиному отцу. Над городом летали фашистские самолеты. Однажды один летчик летел так низко, что я испугался, начал кричать. Меня успокоил Давид (в доме его звали Дуся), младший брат папы. Вскоре он ушел добровольцем на фронт и почти сразу погиб.

Через некоторое время пришла мама, и мы сели в эшелон, товарные вагоны, и уехали из Миргорода. По дороге под Полтавой нас бомбили немцы, мы выбегали из вагонов, прятались в канавах. Я видел часового на мосту, самолеты в свете прожекторов. Гремели взрывы, было страшно, меня чем-то накрыли. Наш состав умчался, нам пришлось на паровозе его догонять. Помню в вагоне стояла печка, у которой грелись, готовили еду.

Мы приехали в Узбекистан, город Каттакурган, затем сюда приехали папины родители. Я заболел малярией, мама увезла меня к своим родителям. Пошел в садик, а в сентябре, мне всего было шесть лет, отправили в школу, чтобы не путался под ногами. Мама была назначена уполномоченной по делам поставок продналога, ездила по деревням и брала меня с собой.

Вспоминаю, как началась сильная гроза, напоминавшая бомбежку, а я в доме один. Сидел и плакал. Вдруг ко мне пришла девочка (лет восьми) из соседнего дома, успокоила, сидела возле меня, пока не уснул. От отца получали письма, он просил меня, чтобы я заботился о маме. В 1942 году папу направили на курсы младших офицеров. В это время были сильные бои в районе деревни Теремец-Курляндский, которая переходила из рук в руки. Папа погиб в одном из сражений 29 марта 1942 года. От отца осталась лишь одна фотография, где он без знаков отличия.

В 1943 году мы переехали в город Зеньков, чтобы быть поближе к Харькову. Здесь узнали о гибели младшего маминого брата, который воевал в партизанском отряде. Самым вкусным блюдом для меня в Зенькове стала мамалыга – твердая каша из кукурузной крупы, разбавляли по возможности молоком.

В следующем году мы приехали в Харьков. Поначалу жили в одной квартире с сестрой матери и ее двумя детьми. Мама работала в инструментальной кладовой литейного цеха, вскоре вышла замуж за начальника данного цеха, стали жить в его квартире. Отчим меня не любил, с удовольствием наказывал, ставил коленями на крупную соль и поднимал руками носки моих ног, чтобы было больнее. Бывало что и бил. Мне приходилось подолгу стоять в очередях за хлебом.

Мимо нашей 104-й школы, что находилась на окраине города, проходили пленные немцы. Наша ненависть была настолько безгранична, что мы на уроках отказывались писать слово «Гитлер» с большой буквы.

Лето я проводил в Миргороде у дедушки Бориса. Он купил мне мяч, я был на седьмом небе от счастья. Любовь к футболу сохранилась на долгие годы. Затем оказался в Риге, где мать вышла снова замуж. Навсегда сохранилось в памяти пребывание в пионерском лагере: ходили в лес с ночевками в шалашах, участвовал в карнавальном шествии, стоял на воротах в футбольной команде, впервые танцевал на прощальном вечере по приглашению девочки.

В шестом классе остался на второй год, учиться самостоятельно не мог, помочь было некому. Однажды мать не пустила меня домой, потому что получил очередную двойку. Она отправила меня в Рижское мореходное училище на судоводительское отделение.

Я был маленького роста, слабый, болезненный, училище стало для меня адом, особенно первые два года. На третьем курсе впервые дал достойный ответ обидчику и мое положение изменилось. Я подрос, стал сильнее и мужественнее, понял, как нужно учиться. Жить стало гораздо легче, хотя от издевательств командиров это не особенно защищало.

Окончил я мореходку в 1956 году, и сразу во время отпуска попал в больницу с приступом аппендицита. Меня прооперировали, определили полное истощение нервной системы. Через два месяца по собственному желанию отбыл во Владивостокское пароходство, где работал штурманом. На этом мое детство и юность закончились. Знакомился с взрослой жизнью, ее сложностями, плавая на кораблях.

Не все здесь опубликовано из того, о чем поведал мне Евгений Копыт. В детстве у него всякое бывало: он мог пострелять из рогатки, разбить стекло, взять без спроса деньги, украсть из магазина краски. Доставалось ему от матери и отчимов, от дедушек и бабушек, от сверстников. Но все с годами прошло, он стал самостоятельным человеком. Из слабенького Женьки превратился в сильного уважаемого Евгения Иосифовича. Как же сложилась дальнейшая судьба этого детского хулиганчика?

— Коротко о моей последующей жизни. Плавал на Дальнем Востоке до 1959 года, вернулся в Ригу, работал учеником токаря, токарем, заточником, затем технологом. Был комсоргом цеха, заместителем комсорга завода, членом горкома комсомола. Окончил с отличием Университет марксизма-ленинизма и курсы повышения квалификации. В 1960 году поступил в Рижский политехнический институт, который завершил в 1966 году.

Работал заместителем начальника цеха, начальником цеха, руководителем группы технологов, руководителем группы качества в проектно-конструкторском бюро, начальником производства завода, главным инженером, заместителем директора завода, начальником отдела информации в проектном бюро. Свой трудовой стаж закончил в 1996 году Генеральным директором Латвийской универсальной биржи.

В 1980 году увлекся точечным массажем (нетрадиционная медицина), излечивал, практически, все болезни.

В 2005 году репатриировался в Израиль. Здесь начал изучать практическую психологию, правила жизни человека, о которых большинство людей знают поверхностно. Значительно улучшил свои теоретические и практические знания точечного массажа (акупрессуры) и других видов. Имею диплом. Сейчас Хайфа мой родной дом.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Прибежала мышка, хвостиком махнула

Якова Уродина часто можно застать в небольшом сквере возле театрона города Хайфы. Он успешно сражается в шахматы с такими же как он олимами. Здесь и состоялась наша встреча, правда перед этим я позвонил, попросил его написать, как эвакуировался он с родными, ну и о себе. Вот вкратце то, о чем он подробно написал.

— Родился я на Украине в городе Луганске 29 декабря 1934 года. Где-то в сентябре немцы стали бомбить наш город. Я ходил в детский сад. Однажды бомба взорвалась в нашем дворе. В садике вылетели стекла, ранило нашу воспитательницу. Моя мама, Циля Мордковна, решила, что настало время уезжать из Луганска.

Сели в эшелон. Мы приближались к городу Лиски Воронежской области. Немцы только отбомбились: станция была разрушена, шедший перед нами состав был разбит, он горел. Было страшно выходить из вагона. К счастью, наш эшелон не пострадал.

На одной из станций мама пошла за кипятком, оставив меня охранять взятый в дорогу мешочек с сухарями. Она попросила соседку присмотреть за нами. А та решила воспользоваться моментом, хотела забрать сумочку. Начала мне говорить, что бежала мышка и забрала для своих малышей. Я уже понимал, что такое голод. Уцепился за мешочек и не дал возможности его унести.

Нам не раз приходилось пересаживаться с одного поезда на другой. Ехали всю дорогу в товарных вагонах очень долго. Завезли нас в Сибирь, Курганскую область село Глубокое. Заселили в дом, где жила семья с мальчиком одиннадцати лет. Мама устроилась на работу в колхоз. Все уходили, паренек шел учиться, а я оставался один. Мне было скучно, я тоже пошел в школу, хотя принимали с восьми лет.

Учеников в школе было очень мало, поэтому в одном помещении занимались с 1-го по 4-й класс. Учительница на всех была одна, она тоже была эвакуирована. Меня взяли, хотя мне не было семь лет. Ученики первоклассники писали уже без черточек, палочек, поэтому у меня на всю жизнь сохранился неважный подчерк. Я внимательно наблюдал, какие задания выполняют не только мои одноклассники, но и те, кто в четвертом. Успевал выполнить свои примеры, смог решать задачи за четвертый класс. Я помогал в учебе пареньку из нашего дома, а он на три года был старше меня.

Брат матери с семьей эвакуировался в город Джамбул, устроился работать на овощную базу. Он предложил нам переехать к нему в Казахстан, что мы и сделали. Меня хотели направить во второй класс, но так как я учился хорошо, то по просьбе матери оставили в третьем классе, хотя был меньше всех. Мать стала работать там же, где и дядя. Питались мы супами, борщами, которые варили из лебеды.

В 1943 году к нам приехал отец. Он был ранен разрывной пулей в ногу и ему разрешили долечиваться в кругу родных. Папа смог временно устроиться охранником на мясокомбинат. Иногда приносил домой протухшие сосиски, и они казались тогда деликатесом. Через некоторое время его опять призвали в армию и отправили на фронт, откуда уже не вернулся. Где его могила нам неизвестно.

В 1944 году освободили от немцев Луганск, мы вернулись домой. В этом городе гитлеровцы в 1942 году расстреляли моих дедушку и бабушку. Мама начала трудиться на овощной базе завода «ОР» рабочей. И нам выделили комнатенку в одной квартире. В ней мы прожили до 1951 года.

Я окончил десять классов и продолжил учебу в Луганском сельскохозяйственном институте на лесомелиоративном факультете. Жил в общежитии, получал стипендию. В институте была военная кафедра, после окончания высшего заведения мне присвоили звание младшего лейтенанта. Направили в Краснодонское лесничество помощником лесничего. Отработал в этой организации с 1956 по 1959 годы. Лесничество расформировали, я переехал в Луганск. Работал на разных заводах, в управлении механизации, занимался там озеленением территорий.

Со временем ситуация в стране сильно изменилась. Предприятия были приватизированы, с каждым годом становилось работать труднее. Мы с женой и сыном решили уехать в Израиль. Пошли на курсы иврита, обучались три месяца и в июле 1997 года прилетели в аэропорт Бен-Гурион. Мы снимали квартиры, шесть раз сменили местожительство в Хайфе, в последней живем девять лет.

У нас растет внук, он очень способный, хорошо учится. Занимался борьбой джиу-джитсу, в двенадцать лет получил черный пояс, ездил в Грецию на международные соревнования. Мы гордимся внуком. Я большой любитель шахмат, недавно получили приз за участие нашей команды в первенстве района.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В Черновцы – еврейский город

— По дороге в эвакуацию я заболела дизентерией. Нужно много пить, так как организм обезвоживался, а с водой проблема. Я кричала: «Чай! Чай!» Нашим попутчикам, тем, кто находился в вагоне, надоел мой крик, они стали шуметь: «Сейчас вышвырнем тебя из вагона, если будешь плакать и просить чай! Успокойся!» — вспоминает Фаина Гительман

Они жили неплохо. Отец Шмуэль Гительман работал на заводе конструктором, таких в довоенные времена ценили, уважали. Мать Шейндл была бухгалтером. Малышке Фаине исполнилось к началу войны лишь два года. Из Днепропетровска пришлось бежать, немцы не оставляли надежды для евреев. Сумели сесть на поезд, который повез их в Узбекистан.

— Перед посадкой папа пошел в кассу за билетами. Мама отвернулась куда-то. Я осталась одна. Вдруг налетели немецкие самолеты, одна из бомб попала в вокзал. Прибежали испуганные родители, подумали, что я погибла. Счастье, что кусок крыши надо мною остался целым, только посыпались куски щебня, и пыли было много. Чудо, что я осталась жива.

Приехали мы в Андижан на нефтепромыслы. Родители работали по специальности, папа конструктором, мама бухгалтером. В нашей квартире был земляной пол, а обуви у меня не было. Как результат – ревматизм, лекарства не достать. Я сильно заболела. Ко всему прицепилась малярия. Когда слышала писк комара, пряталась с головой под одеяло.

Около дома росла джугара (зерновая культура). Мы ее собирали, она нас кормила. Я забиралась в поле, среди растений, мне казалось, что хожу в высоком лесу, так как была очень маленькой.

Очень обрадовались, когда сообщили об освобождении Днепропетровска. Вскоре выехали домой. Остановились в Краснодарском крае, поселке Апшеронка. Уже в эти детские годы стала сознавать, что я еврейка. Слышала разговоры среди населения: «Понаехали к нам Абрамы и Сары». Вскоре получили письмо от двоюродной сестры из Харькова. Когда я услышала, что ее сына зовут Абраша, очень удивилась, почему родители называют так своих детей.

Помню, на обратном пути плыли на пароходе. Мне первый раз в жизни купили куколку. Вдруг ветер сорвал с ее головы шапочку. Для меня это была такая трагедия, я долго плакала. На всю жизнь запомнила эту «трагедию».

Двоюродная сестра посоветовала не ехать в Днепропетровск. Папа с мамой решили построить нашу дальнейшую жизнь в Черновцах – еврейском городе. Там я пошла в школу. Окончила Ленинградский технологический институт. Трудилась в Черновцах на машиностроительном заводе инженером-коструктором. У меня 29 лет трудового стажа.

Фаина Гительман и Семен Ройтман приехали в Израиль 19 июня 1991 года. Они были полны сил, энергии, чтобы внести свой вклад в жизнь страны. Пусть не кажется это громкими словесами. Эта семья заслужила похвалы. Фаина все годы ходила к пожилым, ухаживала за тяжело больными. И продолжает свой благородный труд в момент написания этих строк. Пора «допросить» и ее мужа – Семена Ройтмана.

Какой смак, этот печеный бурак

— Мое самое раннее воспоминание связано с Волгой. Мы убегали от немцев, наш паром плыл по реке, он был переполнен людьми. Вода захлестывала всю палубу, казалось сейчас пойдем на дно, а паром все плыл да плыл. И это меня удивляло.

Наша семья: мама Нехама и я убегали от нацистов из Шепетовки. Поначалу, где пешком, где на попутных машинах, где-то смогли сесть в эшелон. Дорога полна была испытаний. Кто знает, что было страшнее: обстрелы, бомбардировка, голод и холод, болезни, которые как будто ждали, когда мы заберемся в товарный вагон. Люди находились в вагонах полуживые, — говорит Семен Ройтман.

Отца Иосифа забрали на фронт, сражался с фашистами. В 1943 году был ранен, после излечения признали негодным к действительной службе. Он нашел семью в Узбекистане, приехал, работал бухгалтером.

— Дальнейшие мои воспоминания относятся к пребыванию в городках Дехкан-Абад, и позже в Зиадине. В Дехкан-Абаде в одной комнате жили две семьи: наша и еще одна. Перед домом был большой двор с двумя выходами: один на улицу, второй, задний в сторону гор. В ее склонах жила волчица, рядом с ней бегали маленькие волчата. Однажды сосед узбек убил волчицу. Я очень жалел ее малышей и сильно плакал.

Вспоминается чайхана, где узбеки пили чай из пиал, одетые в такую жару в теплые халаты. Зиадин представлял собой небольшую железнодорожную станцию. Здесь мы уже жили в отдельной комнате с выходом прямо на улицу. Недалеко от домов была вырыта большая глубокая яма, в которую заливали привозимый битум. Им отапливали дома жители станции.

Я с ребятами бегал на станцию, где на платформах хранились бураки. Они охранялись солдатами. Мы просили их дать нам немного этих овощей. Все зависело от того, кто стоял на посту. Какое это было удовольствие кушать печеный бурак, приготовленный мамой! Он для нас был вкуснее, чем сейчас любые доступные сладости.

Чем же занимается, приехавший в 1991 году Семен Ройтман? Одно время зарабатывал на жизнь, работая плиточником, затем стал трудиться от Лишкат Аводы на стройке.

Вот какая славная трудолюбивая семья Фаины Гительман (при женитьбе она решила не менять фамилии, а живут они вместе долго и дружно) и Семена Ройтмана. Славная семья!

 

 

 

 

 

Дедушка надевал талит

Семья Бернадинер вместе с родителями отца эвакуировалась из города Днепропетровска в город Дишдак Узбекской ССР. Но тяжелые условия жизни заставили их покинуть этот город и переехать в Новосибирскую область город Сталинск.

Рассказывает Леонид Бернадинер: — И «путешествие» из Украины в Среднюю Азию, а затем на Дальний Восток, и жизнь в эвакуации была не сахар. В Сталинске мы жили на улице Воровского в проходной комнате, спали все на полу. А нас было девять человек: дедушка и бабушка – родители матери, она сама, ее три сестры, двоюродная сестра. Я и двоюродный брат заболели корью. Я выжил, он умер.

Мой дедушка был верующий. Он одевал талит и тфилин, молился, чтобы мы были здоровы и счастливы. Мама Зина работала на военном заводе, шила брезентовые чехлы. Она уходила раненько утром, когда еще было темно, одновременно отводила меня в детский сад. Я помню, как мама шла со мной зимой по городу, мы не встречали ни одного человека.

Недалеко от дома проходила железнодорожная ветка, по которой часто доставляли в эвакогоспиталь раненых солдат, офицеров. Я с мамой часто приходил смотреть, как их выносят из вагонов. Мы надеялись увидеть своих родных, ведь с немецкими фашистами воевали мой отец Семен и мамины двое братьев. В последний раз я видел папу 23 июня 1941 года. Он стоял у дверей вагона-теплушки, махал рукой. Оттуда его не выпускали. Последнее письмо получили незадолго до его гибели. Он был похоронен под Харьковом в 1942 году, но извещение нам вручили только через два года.

У нас было несколько огородов. С бабушкой навещали посевы, следили за их ростом, пропалывали сорную траву. В субботу не ходили, бабушка даже не разрешала мне выключать электрическую плиту, звала для этого других.

Мне вспоминается, как военнопленные продавали щепки для растопки обычной плиты. Летом во время дождя я с ребятами бегал в одних трусиках. В городском саду рос боярышник, мы срывали его с деревьев и ели.

В коридоре нашей квартиры висел репродуктор – черная тарелка. Его целый день не выключали, слушали последние известия и другие передачи. Недалеко от дома я увидел людей, которые рисовали плакаты. Интересно ведь. Я ходил и смотрел, как у них здорово получается, самому хотелось попробовать. Но кто даст ребенку кисточку?

Любил с друзьями купаться, мы бегали на реку Томь и с разбега влетали в холодную воду. В 1944 году пошел первый раз в первый класс. Жили в Сталинске до 1950 года, потом только вернулись в Днепропетровск. Большое спасибо маминой сестре, она работала в лаборатории, всегда нас выручала, спасала. В пятнадцать лет я поступил в ФЗО, работал на строительстве зданий сварщиком. Заочно учился в машиностроительном техникуме. У меня 40 лет трудового стажа. В 1999 году приехал с семьей на постоянное место жительство в Хайфу.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Судьба

Родилась и жила Марьяна в Днепропетровске. Ее отец никаких тайн не знал, никого не выдавал, работал директором управления рабочего снабжения, но его схватили представители НКВД, посадили в кутузку, а потом отправили на Колыму. Но в органах произошла смена власти, Ягоду сменил Ежов, и Михаила Цыбульского выпустили.

Об этом поведала жительница Хайфы Марьяна. Началась война, маму Базилию, как врача-специалиста, мобилизовали. Вслед за ней на фронт отправился отец. Эвакогоспиталь, где работала мать, находился в Днепропетровске. Поэтому дочь некоторое время находилась с ней. Но вскоре встал вопрос об эвакуации из города.

— Я с бабушкой Полиной и родственниками (семьей тети Фени) бежали от наступающих фашистских войск. Мы сели в товарный вагон, наш состав шел в направлении востока. Дорога, как, наверное, у миллионов эвакуированных, была тяжелой, под грохот взрывов от немецких бомб. Многие погибли, умерли от тяжелых ран, от голода. Можно сколько угодно говорить, но ту трагическую обстановку все равно не передашь. Взрослые теряли детей, дети теряли родителей.

И в эвакуации жизнь была не намного проще. Не всякий мог выдержать те условия, нехватку питания, одежды, отсутствие нормального жилья. Мы приехали в Ташкент, мои тетя и дядя начали работать, у ее мужа была бронь. Я вместе с двоюродными братишками, нам было одиннадцать-двенадцать лет, оставались дома. Стали посещать школу. Мы искали крапиву, рвали, из нее варили суп.

Моего папу, как железнодорожника, в конце войны отпустили домой. Он приехал за мной. В 1946 году вернулись в Днепропетровск. Мама продолжила свою врачебную деятельность за границей вместе с Советской армией.

Я окончила школу, потом медицинский институт, пошла по стопам матери. Сорок лет работала врачом. Так как мой муж был военным, приходилось жить и работать в разных местах: в Баку — поликлинике воинской части, Днепропетровске. В декабре 1996 года репатриировались в Израиль.

 

 

 Восстанавливали поселок

/Анкета Лидии Фрейдиной/

Мы жили в Крыму. При подходе гитлеровских войск к полуострову Крым, я вместе с мамой Марией Фрейдиной, сестрами Анной и Лидией, братом Валерием сумели избежать оккупации, вовремя уехать из поселка Камыш-Бурун в Керчь, а оттуда с разными сложностями в товарном поезде мы прибыли в Саратовскую область.

Всех эвакуированных расселяли по разным местам, в основном по колхозам. Мы оказались в селе Ивановка Черкасского района. Жизни нашей вряд ли кто позавидовал бы. Мне было каких-то десять лет, но помню, с каким трудом приходился нам кусочек хлеба. Тяжелейшие условия жизни, многочасовая работа в колхозе, проблемы не только с питанием, но и обогревом нашей комнатенки, с одеждой. Наша обувь порвалась, платья износились, новой никто не давал, купить было не за что.

Как только узнали, что Крым освобожден от немецких захватчиков, мы тут же уехали. Вернулись домой, и сразу приняли участие в восстановлении, разбуренного нацистами, поселка Камыш-Бурун и производственных учреждений.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

От Москвы и до окраин

Валерий Милькин родился 29 января 1944 года в эвакуации, когда Красная армия изгоняла немецких захватчиков из Украины, Белоруссии. Жили его родители под Москвой. Судьба загнала эвакуировавшуюся маму Геню в Марийскую АССР. Отец Иосиф с первых дней сражался с ненавистным врагом. Под Москвой был ранен, лечился в госпитале, после выписки из лечебного заведения, был направлен в Ульяновскую область, город Мелекесс.

Тогда и вызвал свою жену в этот город. Здесь и родился в труднейшие годы, когда шла ожесточенная битва с немецкими нацистами, когда жизнь в эвакуации была очень тяжелой, у мамы Гени сынок Валерий.

— Мне мама рассказывала, что в Марийской автономной республике она голодала, зимы были холодные, а одежды теплой не было, мерзла. Конечно, вместе с ней ощущал это и я. Трудилась в колхозе, названия не припомню, где приходилось, последнее время счетоводом. Отец вызвал свою маму к себе, здесь в Мелекессе я и родился.

Папа демобилизовался из армии в 1948 году. Мы переехали в Могилев. Я окончил школу, поступил в Могилевский педагогический институт, физико-математическое отделение, но из-за жизненных условий пришлось бросить учебу. Призвали в армию. После демобилизации работал на городской телеграфной станции, других местах электромонтером, механиком. До репатриации в Израиль работал инженером-измерителем кабельных магистралей железнодорожных линий автоматики и связи на Белорусской железной дороге.

В Хайфу приехал в 1990 году. В настоящее время я пенсионер, но не прекращаю активную общественную работу. Являюсь заместителем руководителя пенсионной группы «Адар шеляну», веду шахматный детский кружок, организовываю шахматные соревнования для взрослых. На недавнем турнире победители игры получили призы.

 

Йошкар-Ола – это где?

Я, Ходоровская Бася, родилась 25 января 1932 года в городе Кировограде (Украина). Но за полгода до начала войны наша семья переехала на постоянное местожительство в Москву. Я училась в первом классе. Папу, Михаила Равского, сразу вызвали в военкомат и отправили на фронт, воевал с гитлеровцами. Когда столицу Советского Союза стали бомбить, встал вопрос об эвакуации. Меня со школой, со всем нашим классом посадили в автобус и отправили в Тверь.

Родители не знали, где я нахожусь. Они тоже эвакуировались: мама Полина с остальными домочадцами, куда входили бабушка Ита, дедушка Давид, трехлетняя сестренка Муся. Они поездом доехали до Марийской АССР, в город Йошкар-Ола, оттуда их направили в Новоторьянский район, в какой-то колхоз. Они стали разыскивать меня. Когда нашли, мама приехала за мной, забрала и привезла к остальной родне.

Взрослые трудились в колхозе, я помогала по хозяйству дома, трудилась и на поле вместе со всеми. Школы в колхозе не было, нужно было идти далеко, поэтому я не училась.

После окончания войны вернулись в Москву, я пошла учиться. Так как была переросток, то после седьмого класса перешла в вечернюю школу рабочей молодежи. Устроилась на завод «Фрезер». После десятилетки окончила курсы машинисток. Десять лет отработала там. В 1953 году вышла замуж, стала Ходоровской. У нас родились и выросли двое сыновей: Рома и Игорь. Поступила в Плехановский институт торговли. Работала заместителем директора магазина «Диета».

В Москве я прожила до 1993 года. 25 января того года переехала на постоянное местожительство в Израиль. Здесь живут и мои дети с семьями. Я же в доме для пожилых людей.

 

Потерялись

Елена Адетская родилась в 1925 году в Москве и жила там до отъезда в Израиль, за исключением лет эвакуации. Незадолго до начала Великой Отечественной войны Лена с мамой поехали отдыхать в город Одесса. А тут война. Они никак не могли уехать обратно, им не давали билеты. Исаак, отец Лены, муж мамы Фриды, работал в Наркомсвете, добился, чтобы их посадили на поезд.

— Нас бомбили по дороге из Одессы в Москву, в самой столице Советского Союза, потом, когда ехали из Москвы на восток, — рассказывает Елена Адетская. — Однажды устроили такой переполох, что мы едва унесли ноги в лес. Мама привязала меня веревочкой к своей руке, боялась, что я потеряюсь.

Так в теплушках доехали до Свердловска. Я работала в Наркомате, а вечером в третью смену ходила в школу, в девятый класс. В феврале 1943 года вернулись в Москву, ее еще продолжали бомбить, окна в квартирах были затемнены.

Я окончила десять классов, поступила в педагогический институт имени Потемкина, учебу в котором завершила в 1957 году. В те сталинские годы получить более-менее престижную работу было нелегко. Устроилась в техникум преподавателем русского языка и литературы. Мой трудовой стаж сорок лет. Когда уходила на пенсию, вручили медаль «Ветеран труда».

А с ноября 1990 года живу в Израиле, прекрасном городе Хайфа. Выполняла ряд общественных поручений: была казначеем в Хайфском округе ветеранов Великой Отечественной войны, четыре года в Центральном Совете округа.

 

 

 

 

 

 

А с крыши капало

Дора Веленская, чувствуя опасность, так как город Керчь стал подвергаться бомбардировкам, взяла семилетнюю дочку Галочку и отправилась в более спокойное место. Вместе с ними поехали двоюродная сестра с матерью и вторая двоюродная сестра.

— Попали мы в Астрахань, поселок Трусово, — рассказывает Галина Дворянчикова (Веленская). Жили в очень тяжелых условиях, не хватало пищи, проблемы с работой. Мы переехали в Ереван.

Нас поселили в сарае, где было холодно и сыро. Спали на полу. Когда шел дождь, с крыши текло прямо на нас. Начались болезни. Мама не работала, в эвакуации она родила сына Давида. Чтобы прожить, распродали все вещи, что захватили из дома. Мать ходила на рынок и торговала белыми простынями, которые очень ценились.

Мой отец Владимир был на фронте. Наконец мы получили от него аттестат, по которому можно было отовариваться в магазине, иметь хоть какие-то продукты. Мы перебрались в город Грозный, еды не было, жили в подвале. Затем выехали в Краснодар. Нам выделили комнату в одной семье. Здесь я пошла в школу.

Как только освободили Крымский полуостров, наша семья вернулась в разрушенный Керчь. Я окончила школу, потом педагогический институт, преподавала ученикам химию более сорока лет. В 1996 году приехали в Израиль.

 

 

 

 

 

 

Труд на благо страны

Евгений Шмидт старательно работал в Советском Союзе, а когда приехал в Израиль и здесь прикладывал свое старание, чтобы жизнь была хоть немного краше. Но у нас ведь разговор идет о тех, кто эвакуировался в годы Великой Отечественной войны.

Ему к началу этой эпопеи было всего лишь один год и немногим более двух месяцев. Поэтому рассказ короток, основанием которого были воспоминания сестры и матери.

— Проживали мы в городе Смоленске. Отец был военнослужащим, офицером. Когда начали бомбить наш город, мама решила, что необходимо эвакуироваться. Поезда для таких как мы, подавали непрерывно. (Как видно, учли предыдущий опыт. — Д.Ф.) Моя мама, Александра Герцовна, была в положении, бросилась со мной на вокзал.

В итоге мы эвакуировались сначала в Горьковскую область (об этом узнал из справки, полученной из Красного Креста), а оттуда в Саратов. В этот город было переправлено из Смоленска военное училище, где преподавал мой отец. Вскоре после начала войны курсанты организовали круговую оборону города, но как видно неопытные ребята не могли противостоять высоко технически вооруженной армии Гитлера. Поэтому их отправили в тыл.

Мы жили бедно, голодали. Мама убегала из города без всяких вещей, было не до этого. У меня же еще появился маленький братишка Михаил. В конце 1943 года отца отправили в армию, а в начале следующего года попал на фронт, 89 танковый полк. Так что немного пороха хлебнул. Мы стали получать продовольственный аттестат.

После окончания войны семья скиталась по разным гарнизонам. Евгений оказался в Горьком. Школа, Горьковский политехнический институт имени Жданова. Затем работа в разных организациях. Часто ездил по командировкам, специальность — наладка котельного оборудования, нужна была многим. Последние двадцать лет перед отъездом в Израиль трудился в Подмосковьи.

Евгений Шварц репатриировался в нашу страну 29 октября 1990 года. Устроился в организацию «Флиман» — дом для престарелых, для больных, которые не могут оставаться дома. Поэтому труд Евгения был довольно тяжелым. Нужно было немощных пациентов подымать, мыть, одевать, кормить. Двенадцать лет проработал в данной фирме Евгений Шварц.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я долгое время беседовал по телефону с Надеждой Налчаджи. Хотя к началу войны она была совсем маленькой, но она подолгу расспрашивала мать о тех годах. Когда рассказывала мне о пережитом, я ощущал теперь огромную боль женщины, что и сегодня будоражит ее.

 

 

Боль

— Помню о Великой Отечественной войне со слов матери, Рахель Израйлевны Вайнер . У нее было семеро братьев и сестер. Когда стала явно ощущаться тревога, немецкие войска приближались к Мариуполю, где мы жили, стал вопрос об эвакуации. Мамина сестра Клара работала медсестрой в госпитале, хотела взять нас с собою, но разрешили взять лишь их младшую сестру. К этому времени двух братьев убили бандиты.

Мне было два с половиной года, брату Валентину – одиннадцать. Закрыли квартиру, взяли только самое необходимое. Кое-как добрались до города Сталино (Донецк). Город стал подвергаться бомбардировкам. Уговорили, чтобы нас взяли на поезд, везший раненых бойцов, офицеров. Вновь бомбежка. Машинист растерялся, остановил эшелон. Подбежал офицер, приставил к его голове пистолет, потребовал немедленного выезда со станции.

Застряли мы в Тбилиси. Оттуда привезли нас в пригород Баку Мардапьяны. Проблема с жильем. Жили в маленькой комнате, где не было половины потолка. Спали мы на полу, потом раздобыли железную кровать, на ней лежали втроем. Вместо отопления стоял котел, труба от него шла вверх на крышу. В эту, так называемую, печь заливали нефтепродукты. Этим мы дышали.

Мать работала в госпитале, получала паек, но нам его явно не хватало. От голода мама распухла, а ей-то всего было тридцать шесть лет. Она все продукты отдавала нам. Валентин сохранял маленький кусочек, заставлял мать съесть его. В госпитале было много тяжело раненных воинов, некоторые без рук и ног. Ей приходилось тяжело, угнетала и забота о нас, детях.

Тут еще я заболела коклюшем, а лечить нечем. Раненые услышали об этом, стали передавать для меня кусочки сахара. Был такой случай. Кухарка иногда, сочувствуя маме, давала немножко еды. Она прятала полученные кусочки за портрет Ленина. Шутила, что молиться на вождя. Однажды мама получила банку борща, несла домой. Ее схватил за руку главный врач госпиталя, антисемит.

— Что несешь?

Показала. Он забрал банку, сказал, что мама уволена с работы. Возмутились все находившиеся на излечении люди. Они оказались от еды, объявили бойкот. Сказали, что в том борще был жук, который медсестра выбросила, поэтому ей и отдали его. Пришлось начальнику госпиталя оставить маму на работе.

Чего только не случалось за эти четыре года. Однажды я споткнулась, и моя голова оказалась в нефтяной бочке. Брат схватил меня, вызвали врачей, белки моих глаз долгое время были черными.

Освободили наш Мариуполь. Были рады возвращению домой. Приехали, но не могли попасть в свое жилье. Оно было занято каким-то инвалидом с протезом. Он накинулся на мать. Все имущество было разграблено, мы заметили, что некоторые наши вещи сушатся у соседей. Начались холода, а мы жили на ступеньках подвала, в котором стояли бочки соседей с соленьями. Только через полгода инвалиду предоставили другую квартиру, мы вселились в нашу.

Беды продолжали преследовать семью Вайнер. Заболел брат, его не взяли в армию. Мама пошла работать грузчицей. Ее ударила лошадь, долго болела, перенесла инфаркт, пришлось уйти с работы. Получала какие-то 110 рублей пенсии. Надя тогда училась в шестом классе. Брат Валентин умер в 59 лет. — В жизни нашей семьи было столько горя, волнений, что несколько книг не хватит, чтобы все описать, — рассказывает Надежда.

Она окончила техникум советской торговли, затем была учеба в университете по той же специальности. Хотела поступить в аспирантуру, но не допустили к экзаменам. Сказали, что уже набрали необходимое количество людей. Сорок лет проработала в торговле до приезда вместе с дочерью Викторией в Израиль в 1997 году.

Несмотря на возраст, Надежда Налчаджи занималась здесь уборкой квартир. Она не отдалилась от всего мира. Интересуется историей страны, бывает на концертах. Привезла из России немало книг любимых писателей.