Главная / Литературная гостиная / Давид МАРКИШ. НА КОНУ

Давид МАРКИШ. НА КОНУ

   Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. В этом наблюдении зарыт корень всякой эмиграции. Стас Блюмштейн, молодой человек, не представлял собою исключения из правил.    

   Он происходил из среднестатистической благополучной семьи: отец железнодорожный инженер, мама – преподавательница вязания на спицах в домашнем кружке. Сам Стас учился  заочно экономической премудрости, и изобильное свободное время отводил азартной погоне за деньгами, которые, как всем нам известно, пахнут, и пахнут очень хорошо; это ещё древние римляне подметили. Нынче охотничья погоня за баблом стала общенациональной идеей-фикс: у одних суп редок, у других жемчуг мелок, но и те, и другие ведутся на аромат денег с равным воодушевлением. Деньги ещё с тех пор, когда в ходу были кожаные рубли и деревянные полтинники, служили путеводной звездой и компасом для общества, во главе которого стоял богач с ключом от денежного сундука в кармане. Власть своим железным локтем опирается о деньги, и эта кровная связь неизбывна; разруби её – и нагрянет повсеместный хаос. Бабки, стало быть, эквивалент нашей жизни: без них ни в лавку не сходишь, ни на свет не вылупишься, ни в землю не заляжешь на погосте. Как любил повторять, оглядываясь на столетней давности еврейские местечки, папа Стаса Блюмштейна, железнодорожный инженер: «Жизнью правят двое: богач и раввин». Железнодорожник оглядывался с некоторой даже ностальгией на черту оседлости, откуда все наши русские евреи вышли, как отечественная литература из гоголевской «Шинели». 

   Стасик оглядок отца отнюдь не разделял, власть денег была ему ясна и без исторических параллелей, а местечковое прошлое рода Блюмштейнов его не занимало. Успех никогда ни к кому не приходил в отрыве от денег, и назвать триумфом железнодорожную карьеру Блюмштейна-старшего, с его тесной двушкой в Мневниках, ношеным Фиатом и жалкой дачкой на 57-м километре от столицы, на берегу комариного пруда, где и дохлую кильку не выудишь на червя, Стас поостерёгся бы. Новое городское поколение, к которому, несомненно, относился  Стас, отличалось от предыдущего, как сенсорная кнопка от парового рычага. Зажатый в кулаке мобильный телефон, со всеми его музыкальными играми и загадками-разгадками, произвёл повальное брожение умов и отклонение мозгов от их налаженной оси. А деревенская молодёжь, убывавшая на глазах подобно льдам Антарктиды, хоть и не чуралась новшеств, но оставалась верна святым заветам предков: беспробудному пьянству и дракам на кулачках. 

   Стас воспринимал дивную действительность, даже в дурных снах не снившуюяся высоколобым мыслителям прошлого, как должное, и подгонял к ней свои усилия, нацеленные на достижение успеха и денег. В социальных сетях он завёл блог «Как быстро разбогатеть», и его советы пользовались спросом – разбогатеть хотели все без исключения, и как можно скорей. Проблема состояла в том, что конкуренция была просто отвратительна: советчиков по ловле птицы счастья развелось, хоть пруд пруди. 

   Обнадёживало то, что на вопрос «Чего вам не достаёт для счастья?» респонденты дружно отвечали: «Денег!» Чудесная явь, помимо подачи актуальных советов, оставляла Стасу немало иных возможностей для достижения успеха. Одной из них была женитьба на богачке — по любви или же по расчёту.               

               Любовь не последнюю строчку занимает в нашей жизни — хоть сегодняшней, хоть вчерашней. Помнится, всё вышло наружу в истории с женитьбой праотца нашего Иакова на прелестной Рахили, которую злокозненный арамеец Лаван в свадебную ночь подменил на старшую свою дочку, засидевшуюся в девках – косоглазую Лию, а взволнованный жених в темноте брачного шатра не заметил подмены. Либо не заметил, либо заметил – кто теперь разберёт… Да ведь и сам суженый подменил, несколькими годами раньше, старшего брата своего Исава перед лицом подслеповатого Исаака, и обманным путём получил первородство от умирающего отца. Ох-хо-хо.                

   Разница между влюблённостью и любовью в нашем мире, зыбко поставленном на кон, словно монета на ребро, неизмеримо глубока и неприятна. Влюблённость захватывает, как порыв ветра захлёстывает парус, и несёт в прекрасные тартарары, а потом, если не развеивается по сторонам, перетекает в любовь — привычку, привязчивую, как куренье или знаменитое пенье по утрам в клозете. От такой въедливой привычки трудно избавиться, Стасик знал это по личному опыту.  

   Всему своё время, если мириться с существованием времени. Пришёл час, и Стас Блюмштейн влюбился и отправился под венец. Мишенью страсти темпераментного Стасика явилась толстомясая барышня, большая и белая. Собственно, венца никакого и не было, а была пышная свадьба, на которую не забыли пригласить попа, а звать раввина никому и в голову не взбрело. При чём тут раввин! Жених Стасик не Иаков, а невеста Василиса, сокращённо Васька, не Лия и не Рахиль. И это не говоря уже о новоиспечённом тесте – никаком не Лаване, а Степанове Иване Николаевиче, богаче и генерал-полковнике российской армии в отставке. Кру-гом! Шагом арш! 

   Свадьбу гуляли в особняке генерала на Рублёвке. Всё вышло чин чином: избранные гости, числом до ста, богатые подарки, столы ломились от классной еды и отборной выпивки. Ну, этому удивляться не приходилось – Иван Николаевич единовластно владел и командовал многопрофильным пищевым комбинатом «Лель», поставлявшим свою продукцию в кухни президентской администрации, а заодно и в московскую мэрию. Ясно, что где-то «на самом верху» генерала поддерживала тёплая дружеская рука, а как же иначе: рука руку греет, нога ногу трёт. Так и живём. 

   Васька оказалась на поверку существом податливым и безвредным, чего никак нельзя было сказать об её отце, генерале. Отставной вояка командовал подчинёнными с упоением и знанием дела. В круг подчинённых входила, разумеется, и семья – неприметная, как тень, жена хозяина Вера Фёдоровна, согласная со всем дочка Василиса и новоиспечённый зятёк Стас Блюмштейн, глядя на еврейский нос и кудрявые волосы которого генерал, помещая его рядом с русоголовой курносой Васькой, цедил сквозь зубы: «Любовь зла, полюбишь и козла». 

   Молодожёнам указано было жить на рублёвской вилле, в яблоневом саду. Василиса, оказавшаяся бесплодной, как смоковница, по настоянию отца зубрила, без видимых успехов, китайский язык – генерал, приставив ладонь полочкой ко лбу, без страха глядел в будущее и видел в нём свою Ваську в Пекине, в русском торгпредстве. Командующий многопрофильным комбинатом, Степанов скрупулёзно планировал коммерческую экспансию в братский Китай. Не рисом же единым жив человек, а полтора мильярда раззявленных ртов, пусть даже не с ложкой в руке, а с палками – это что-то! Такая бездна заставляет задуматься предприимчивого человека, особенно с военной закваской.      

   А закваска у генерал-полковника была родовая: отец дослужился до генерал-майора в Отечественную, а дед, густых казачьих кровей, махал шашкой в Гражданскую. Эта самая шашечка, в чёрных, с серебряными бляшками, ножнах грозно украшала стену над рабочим столом в кабинете хозяина, на вилле. Не подымаясь из-за стола, Иван Николаевич мог дотянуться рукою до геройской гурды, которой боевой дед рассекал зазевавшегося оппонента одним ударом до самого седла. «Ну, так тебе и надо, не будь такой болван, И нечего тебе глазеть на ероплан!» 

   У молодожёнов всё складывалось не так гладко, как хотелось бы. Василиса оказалась на поверку сварливой тёткой, по делу и без дела неразборчиво ворчавшей что-то под свой курносый нос, возможно, что и на китайском языке, а по ночам была холодна, как моржиха на лдине. Вкривь и вкось пошли-поехали дела у молодых на рублёвской вилле, и ни русская баня с парилкой, ни биллиардный зал не помогали ничуть. Накрылся медным тазом задуманный и выношенный Стасиком медовый месяц на Сейшельских островах – суровый тесть любовный проект зарубил и денег не дал. Медовые денёчки быстро отлетели, влюблённость поостыла, и серые будни пришли. Дальновидный хозяин поставил зятя командиром-распорядителем макаронного производства пищекомбината «Лель». Смекалистый Стас Блюмштейн, успешно освоивший академические основы коммерческой науки, разглядел полнейшую для себя бесперспективность на ниве генеральского комбината, и во втором же месяце, оглядевшись на новом месте, отгрузил «налево» вагон макарон, а на третьем – уже два. Спрос определяет предложение, это шампур жизни: «Вот он, наш советский герб: тут и молот, тут и серп. Хочешь жни, а хочешь – куй…» Чутко ориентируясь в лохматом кустарнике хозяйственного буерака, Стас знал достоверно, как вывести вырученные деньги из бухгалтерского реестра и припрятать их в надёжном месте. В тихом омуте черти водятся, вот и славно.  

   На исходе второго года макароны встали Стасу поперёк горла, а брачный союз выцвел и пошёл трещинами. Тупенькая Василиса перепугалась и побежала жаловаться отцу. Мятежный зять был безотлагательно вызван на ковёр в генеральский кабинет. 

   -Подашь на развод – зарублю! – без предисловий объявил генерал и бросил взгляд на дедову шашку на стене. – Свободен. 

   «И зарубит, — поверил Стасик. – А чего там…»   

   Дни покатились за днями, то на железных обручах — тряско, то на резиновом ходу – мягко. Встречаясь с зятем за обеденным столом, генерал не окликал его ни по имени, ни, тем паче, по фамилии, а – «майор». Какой майор, почему майор – рядовой необученный Стасик Блюмштейн расспрашивать тестя опасался. Хоть майор, хоть кто – главное, что в военкомат из макаронного корпуса не тянут и на фронт не отправляют. Военнообязанный Стас готов был в этом разглядеть закулисное заступничество тестя с его высокими связями. Может, генерал-полковник и не желал видеть свою Ваську безутешной военной вдовой, кто знает… 

   Однажды, голубым вечером, на Рублёвку явился нежданный гость – тот самый свадебный поп.

   -Вот, шёл мимо, — объяснил поп своё появление, — решил проведать. На нашу крепкую русскую семью любо-дорого поглядеть! 

   -Водочки? – предложил Стасик. – Стопарик? Под икорку? 

   -За счастливую семью как не выпить! – не стал спорить поп. – Дай Бог доходов и деточек побольше. 

   С таким пожеланием, хоть от попа, хоть от раввина, трудно было не согласиться. Выпили по первой, потом по второй. Отборная «Белуга», журча, плыла к печени. Лучше с попом слова́ говорить, чем с Василисой молчать до посинения. 

   -Иван Николаич, — меж тем делился поп, — деньги нам дал на строительство женской обители для жертв домашнего насилия. 

   -Много дал? – полюбопытствовал Стасик после третьей рюмки.

   -Обитель в бору возведём, под Сосновкой, — уклонился поп от ответа, — на сто увечных. Вопрос назрел: мужчины распоясались, а по пьяному делу могут и пришибить благоверную. 

   -Да… — посочувствовал Стасик Блюмштейн. 

   -Ещё сказал Иван Николаич, — продолжал поп, — что у вас с Василисой совет да любовь, и что он, дай ему Бог здоровья, посылает вас к китайцам на особое задание. 

   -Прихворнул, что ль, генерал? – понадеялся Стас. 

   -Это почему? – насторожился поп. 

   -Вы же сами говорите, — объяснил Стас, — «дай Бог ему здоровья». 

   -Да нет! – с облегчением отмахнулся поп обеими руками. – Это же присловье такое! Генерал, благодетель, здоров как бык. Он дома?

   -В Москве, с самого утра, — сказал Стас. – Дела… Ну, давайте, что ли, на посошок, как положено. 

   В Китай, с особым заданием. Только этого и не хватало, в придачу к макаронам и осточертевшей Ваське. Всё, чёрт возьми, поставлено на кон: либо зарубит, либо китайцы сожрут без гарнира.   

   Но, как говорят бывалые люди, человек предполагает, а Бог располагает. И вот, с бухты-барахты, вырвался тромб из бычьих недр генеральского организма, ударил прямо в сердце, наподобие снайперской пули, и свалил героя на месте. Абзац. 

 

   «Поспешишь – людей насмешишь» — это утверждение не всегда приходится к месту. Недалёкий, как видно, господин это сочинил. Иной раз надобно спешить без оглядки, сама жизнь стоит на кону, и здесь уж не до смеха. Вот и получается, что нет тут правила: время поспешать, и время придерживать события за поводок. 

   С похорон, с Новодевичьего, Стас отвёз Василису домой, захватил упакованный ещё с вечера дорожный баул, сел в свой внедорожник «Grand Cherokee» и поехал в Шереметьево, в аэропорт. Долгие проводы – лишние слёзы, вот это верно. Правы англичане, если не врут, что уходят, не прощаясь. 

   Быстрей, быстрей! Ближайший вылет — в Стамбул, турецким перевозчиком. Это подходит. Есть билеты бизнес-класса. Очень хорошо! В Стамбуле пересадка, в Абу-Даби ещё одна. Поехали! 

   В последний раз родители Стасика Блюмштейна виделись с сыном в день его свадьбы, а вскоре после этого навсегда распрощались с Мневниками и жили теперь в Хайфе, на горе́. Средиземное море курортно посверкивало под ногами, а неохватный библейский простор подкреплял чувство собственного достоинства новых израильтян.    

   Телефонный звонок Стасика стал для супругов Блюмштейн полной неожиданностью. 

   -Я на аэродроме, — сказал Стас. – Только что прилетел. Еду к вам. 

   Два часа, пока Стасик ехал из Лода в Хайфу, родители думали-гадали, что привело их сына в Израиль, на историческую родину.   

   Раздумывал над тем же и сам Стас, сидя в такси и разглядывая в окошко, по обочинам автострады, довольно-таки унылый пейзаж – деревенские строения и приземистые холмы, по которым когда-то наши предки гоняли своих баранов и козлов. Зачем он здесь, в краю далёком – этот вопрос для Стасика был ясен и прозрачен: никакая другая страна, кроме этой, не дала бы ему с порога гражданство и защиту. А почему? А потому, что папа его Марк Наумович — еврей, и мама Розалия Самойловна еврейка, и даже мамины любовники тоже евреи. А то, что Василиса и, тем более, покойный генерал-полковник Степанов – гои, так это не считается: они не кровные родственники. Да они сюда и не планировали ехать. В Китай они планировали. 

   Но нет, не только это. Здесь, под историческими небесами, можно было разом освободиться от дремлющей угрозы загреметь на фронт, безбоязненно избавиться от обрыдлой Василисы и поймать парусом новый ветер после унылого безветрия. Откинувшись на спинку сиденья, он мечтательно прищурился и тотчас разглядел, как цифры, в одиночку и цепочками, порхают над его головой, подобно красивым бабочкам над цветочной клумбой. Сам чародей чисел Пифагор, подымись он из могилы, позавидовал бы Стасу Блюмштейну. 

   Бабки-бабочки. Они заключали в себе прелестный смысл: суммы припасённых денег и места их укрывищ. С деньгами в руках можно было начинать новый круг жизни хоть на пустом месте. А свято место пусто не бывает. 

   Взволнованные родители в Хайфе, потерявшие надежду на встречу с сыном на этом свете, объясняли негаданное появление Стаса проще некуда: заболел, приехал лечиться задарма. Израильская медицина – лучшая в мире. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Даст Бог, всё образуется. Так думали старики Блюмштейны,  то и дело выглядывая на улицу в ожидании такси с аэродрома. 

   Охотно допуская существование чудес, они, однако, были совершенно уверены в том, что не голубая сионистская мечта о возрождении гордой еврейской страны привела Стасика в землю обетованную. Они и сами-то поехали, прежде всего, потому что «все едут», хотя предстоящая жизнь среди сплошных евреев их несколько настораживала. Принимая на веру мнение о том, что «еврейская голова» устроена куда лучше, чем любая другая, такая сплочённость и густота изощрённого национального разума на ограниченном пространстве Святой земли вызывала беспокойство. В бескрайних странах рассеяния продвинутые «еврейские головы» могли дать фору аборигенам – в жёсткой конкурентной гонке объехать их на хромой козе и объегорить. В маленьком, битком набитом евреями Израиле приходится конкурировать между собой, и эта под ковёрная борьба приобретает иногда уродливые очертания. Тут нечему удивляться: едва не окаменев, подобно Лотовой жене, в засасывающем прошлом времени, евреи с головою погрузились в кипящее настоящее, печатающее шаг под лозунгом «Продай!» Честь и совесть, картошку и брюкву, лунные камни и бутилированную воду Иордана, хлеб и средневековые крепости, стартапы и романы в стихах – продай! С прибытком – продай! В прибытке – смысл существования, как будто в существовании можно сыскать смысл. 

   Подъезжая к Хайфе, Стас Блюмштейн не заморачивался такими отвлечёнными рассуждениями. Поглядывая по сторонам, он гадал, удастся ли ему без трения встроиться в новую незнакомую среду обитания, и, главное, насколько эта среда схожа с московской, освоенной сполна. В том, что в Иерусалиме, точно как и в Москве, и по всему нашему миру, балом правят бабки и сделки, он не сомневался. Бабки у него были, значит, и новая среда придётся ему по мерке. 

   О том, где Стас собирается остановиться и чем намерен заняться, родители представления не имели. Может, вовсе и не болезнь послужила причиной его приезда, а перспектива попасть на фронт. Их Стасик – на фронт! За что, спрашивается, он должен биться с украинцами? За «русский мир», о котором пишут в газетах и говорят по телевизору и в Москве, и в Хайфе – только нажми на кнопку, и будто никуда из России не уезжал. И нажимают – местный язык не понимают, скучают по России, к которой привыкли, как к зимнему пальто. 

   Ждали сына, накрыв стол на скорую руку: салат-оливье, форшмак, пельмени, хала, квашеная капуста с клюквой и по рюмке за приезд. Первый вопрос – здоров ли? Да, здоров и бодр, начинаю новую жизнь. А жена? Нет никакой жены. А пищевой комбинат? Нет и комбината, надо будет – поставим новый. 

   -Тут наших полным-полно, — ознакомил Марк Наумович. – Своих. 

   -Это кто же будет? – уточнил Стас.

   -Ну, мы, — ответил Марк Наумович. – Евреи, но русские. 

   -А чужие тоже есть? – спросил Стас. 

   -Да, — сказал Марк Наумович, — есть. Тоже евреи, но не совсем: марокканцы, иракцы и вообще чёрные эфиопы. Не как мы. Другие.  

   -Понятно, — сказал Стас. – А макароны по-флотски они едят, другие эти? Эфиопы, например?

   -Эфиопу если макароны дать, — вошла в разговор Розалия Самойловна, — то он съест. А как же! 

   -Но лучше всего дела́ со своими делать, — дополнил Марк Наумович. – Хоть макароны, хоть что. У нас и партия своя есть, там по-русски умеют. 

   -Вы партийные? – удивился Стас. – Вот это номер! 

   -Я – да! – сказала Розалия Самойловна. – А  папа, — она кивнула на мужа, — не хочет. Он и в Москве не вступал. 

   -Зачем мне вступать? – пожал плечами Марк Наумович. – Я телевизор посмотрю, и всё понятно. И парт-взносов платить не надо. 

   -Тебе и так не надо, — возразила Розалия Самойловна, — как пожилому. Так что мог бы и записаться. 

   -И на собрания ходить не надо, — продолжал гнуть своё Марк Наумович, — на дураков глядеть. Я лучше с рав Менделем посижу, с умным человеком. 

   Стас хотел было спросить, кто таков умный Мендель, но Розалия Самойловна опередила сына:

   -Это сосед наш, через дорогу живёт. Он у нас в районе продуктовые лавочки проверяет, у него график свободный, вот он к нам и заглядывает почти что каждый день – чайку попить. 

   -Мудрый еврей, — добавил Марк Наумович. – Он в Кишинёве алгебру преподавал, а потом раввинские курсы закончил. У него справка есть, я сам видел. 

   -А что он в лавочках-то проверяет? – спросил Стас. 

   -Кашрут он проверяет, — разъяснил Марк Наумович. – Если не проверять, так лавочник тебе что хочешь продаст – хоть свинину, хоть акулу. А рав Мендель поймает на горячем – плати штраф, второй раз поймает – лавочку вообще прикроют. 

   -А если на лапу дать? – поставил вопрос ребром Стас Блюмштейн. 

   -Ну, не знаю… — не дал прямого ответа Марк Наумович. – Мендель придёт, спроси у него. 

   -Рав в это время как раз приходит, — Мама Розалия Самойловна взглянула на настенные часы. – Он и про партию расскажет, и про что хочешь. Мудрый рав. 

   Мама как в воду глядела: и получаса не прошло, как в дверь позвонили.

   -А вот и он, — сказала мама. – Больше некому. 

   Мендель оказался пожилым щуплым бородачом в обвисшем чёрном пиджаке и старомодной фетровой шляпе. Войдя, он любезными глазами уставился на незнакомца.

   -Наш сын Стас, — представил Марк Наумович. – Из Москвы прилетел. 

   -Благословен пришедший! – сказал рав. – А что, в Москве – погром? 

   -Нет пока, — ответил Стасик. – Просто обстоятельства так сложились. И война… 

   -Там война, здесь война, — сказал рав. – Везде война. – Он остро пожал плечами. – Мир только перерыв между войнами: перевести дыханье, набраться сил – и «огонь, пли!» Война – постоянная величина, мир – переменная. Кому война, а кому мать родна́. Так оно есть, сынок. 

   -А как же «Не убий»? — потянулся Стас к разговору с бывшим кишинёвцем. – Ведь нельзя! Распоряжение с самого верха, выше некуда! – И он нацелил вытянутый указательный палец в потолок. 

   Рав Мендель, из-под своей шляпы, внимательно проследил за взмахом руки Стаса, словно высоко-высоко над потолком и над крышею дома, разглядел в синем небе Главного командира.  

   -Нельзя, но иногда можно, — сказал рав. – Всё зависит от обстоятельств. Врагов можно убивать, но нельзя унижать: они от того же корня, что и мы. 

   -И не унижают? – докапывался Стас. 

   -Унижают, — сказал Мендель. – Для человека нарушить запрет – самая сладость, это ещё от Адама тянется. 

   –Я ж говорила, — вполголоса сообщила Розалия Самойловна, — с рав Менделем пообщаться – на две головы выше становишься. 

   -Значит, от Адама? – повторил Стас.

   -От Адама, — подтвердил Мендель. – С Евой. 

   -А Адам, — подложил вопрос Стас Блюмштейн, — дурак был или умный? 

   -Дурак, — с уверенностью ответил рав. 

   -Почему? – продолжал расспрос Стасик.

   -Потому что дураки вон как расплодились на свете, — дал объяснение рав Мендель, — а умных как кот наплакал – скребком не наскребёшь. 

   -Интересная мысль, — признал Стас. – Очень… — И подумал весело: «Вот бы этого рава с нашим свадебным попом свести – тот бы ещё получился дуэт». 

   -Рав Мендель, расскажите про политику, — попросил Марк Наумович. – Нашего Стасика надо немного ввести в курс дела. 

   -Про политику не надо, — сказал Стас. – Мне бизнес ближе.

   -Политика тоже бизнес, — внёс поправку рав Мендель. – И ещё какой! 

   -Я вот что хотел спросить, — сказал Стас. — У вас на лапу дают? — Если честно?

   -Смотря какая лапа, — не задержался с ответом Мендель, — и смотря сколько дают. У нас всё есть, чтоб вы знали, включая, конечно, и лапу. В этом отношении мы как все. Как в Москве, только лучше. 

   -Золотые слова! — ввернула Розалия Самойловна. – Брильянтовые! 

   -Ну да, — согласился Стас. – Вы меня здо́рово просветили, господин Мендель. С меня магарыч. 

   -Не откажусь, — сказал рав Мендель. – Всякий труд требует оплаты. 

   -В Хайфе есть, где развернуться деловому человеку? – спросил Стас напоследок.

   -С деньгами? — уточнил Мендель. – Или без? 

   -С возможностями, — допустил Стас. 

   -Тогда Тель-Авив, — сказал Мендель. – Оттуда видней. 

   Неделю спустя в центре Тель-Авива, на площади Муграби, Стас Блюмштейн празднично – с бочонком красной икры, русской водкой и французским шампанским – открыл бюро консультаций «Гешефт».   

   Невидимые струи связывают племена и народы в колбасную массу, заряженную в единую оболочку. У множества прямоходящих, привольно рассеянных по миру, обнаруживается куда более общего, чем разного. В Иерусалиме и Конотопе, в Москве, Бомбее и Папеэте гомо сапиенс, обёрнутый в сари, одетый в лапсердак или прицепивший к причинному месту клок сухой травы, остаётся самим собой – конвейерным  изделием со своими специфическими особенностями: окраской, например, или же склонностью к творческим занятиям. Кто к чему. 

   Открой Стас Блюмштейн свою контору не на Муграби, а на Лобном месте, по соседству с домком Ульянова — с той же икрой, но не с халой и раввином, а с калачами и попом, он назвал бы её не «Гешефт», а «Сделка». Для русского уха слово «гешефт» звучит так же заманчиво, как и «сделка», но слишком уж по-еврейски для парадной Красной площади. «Гешефт» под сенью Спасской башни Кремля – это уже палки перегиб. «Сделка» звучит куда более цивилизованно и по-европейски: «делать дела», «деловые люди», хотя у Кремля с Европой то и дело происходят досадные несостыковки… А на худой конец, против немного пархатого «гешефта» и либеральной «сделки», остаётся простонародно-целкий «сговор». Вот так.   

   Разобраться во всей этой мутной взвеси не так-то и сложно – не трудней, чем выучиться игре в шашки, с её прелестным словечком «доводь». Озабоченные игроки шевелят мозгами и напрягают юркие щупальцы мыслей в погоне за успехом. Приятно чувствовать себя игроком на клетчатой доске или на футбольном газоне – нападающим, защитником или ловцом мячей. Тем более, что клиенты Стаса Блюмштейна, потянувшиеся цепочкой в бюро «Гешефт» за платным советом — а бесплатные советы раздаёт лишь сумасшедший, место которому в дурдоме — чувствовали себя игроками: кто на поле мировой битвы, кто на сцене оперного театра, а кто на золото-песочной арене цирка. Игрок – это звучит гордо! Ключевые игроки — деловары, ведущие свою роль на мировой арене: дед Байден, рыжий Трамп-Тарарамп, хитролицый китаец Си, с которым только круглый дурак сядет в покер играть. 

   «Гешефт» — это и в бровь, и в глаз на Муграби, на берегу Средиземного моря. Гешефт это и есть сделка, в её первозданном смысле: обжухать, объегорить и перехитрить ближнего и дальнего своего. Итак, это одно и то же, но международную «сделку», словно курсором, перетащили к себе политики, оставив «гешефт» на потребу низовым игрокам. Движения войны и мира оценены верховными дилерами, расписаны и взвешены, сделка запущена, и полевым прямоходящим надлежит сыграть в ней свою роль: бегать, стрелять и убивать. Каждому своё, как это ни грустно. 

   Место подателя советов Стаса Блюмштейна в его конторе на Муграби оставалось не определено: быть, с его-то бабками, низовым игроком ему совсем не улыбалось, а выдвигаться в политики он не собирался без твёрдых гарантий. Весомыми гарантиями всякого начинания могли, как и в России, на родине монархического материализма, послужить только деньги. Вот Стас и затеял на пустынном участке, куда вражеские ракеты редко залетали, строительство пищевого комбината «Макароны по-флотски», продукция которого, в кошерном и трефном исполнении, разогреет в новых эмигрантах ностальгические чувства и обеспечит широкий спрос. Комбинат с устойчивым доходом, вместе с сетью закусочных «Рожки and ножки» обеспечат Стасу общественное положение и гарантируют ему открытую дорогу хоть в топкие политические дебри, хоть даже в Кнессет. А что! «Кнессет под наш контроль!» — звучит дерзко, но привлекательно. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского.               

                Выборы – дамоклов меч над цыплячьей шеей демократии, лучше которой, и вправду, покамест ничего не придумано. Выборы – парадный подъезд демократии, украшенный игроками высшей политической лиги дармовыми бутербродами и бумажными лентами. И неважно, как голосует публика, важно, как считают голоса; это не пустой человек подметил. И так это канает и по жизни, и по понятиям. Дважды два – пять. И точка. 

   Выборы, очередные и внеочередные – национальный бег с барьерами на тернистом пути в Кнессет, а буфет Кнессета — место для избранных: для народных избранников и приглашённых гостей. Всякий, примеривающийся к вступлению в политическую игру, не минует этот буфет: так надо.  

   Попал туда, рекогносцировки ради, и Стас Блюмштейн. Буфет ему понравился, хотя меню могло бы быть и побогаче. Но тут, похоже, никто не зацикливался на кормёжке – зал гудел от приглушённых разговоров, далёких от нашего основного инстинкта —  насыщения едой. 

   Жуя безвкусный овощной салат, Стас подумывал о том, что хорошо бы впендюрить в эту верховную харчевню его «макароны по-флотски» – хотя бы ради рекламы общественного движения «Корни», в которое он налажено, с дальним прицелом вливал  свои кровные бабки. Пригласивший его сюда «на завтрак» депутат, в недавнем прошлом школьный учитель истории в подмосковных Электроуглях, щедро представлял его своим парламентским коллегам и знакомым: «Господин Блюмштейн, известный политтехнолог и промышленник», и в ответ Стас охотно улыбался и пожимал протянутые руки. Зал гудел, над головами едоков, как птички над болотом, порхали имена министров и скандальных политических обозревателей. В воздухе депутатского буфета заваривались дела и заплетались сделки, исход которых был сомнителен, но приятно будоражил нервы посетителей причастностью к ходу истории. «Выборы!» — эта перспектива дразняще маячила на горизонте, тая в себе опасную вероятность: приоткрыть перед околпаченным избирателем карты игроков, спрятанные в рукаве. Досрочные выборы, подстерегающие за углом, пропитанные каскадами лжи и унавоженные большими бабками. Будущее страны и нации поставлены на кон! Все на выборы! 

   Поглядывая по сторонам, Стас терпеливо дожидался, когда любезный приятель, пригласивший его сюда, объяснит цель своего приглашения. И дождался:

   -Наша партия, — начал приятель издалека, — заинтересована в притоке новых голосов. И вы можете нам помочь, как никто другой. 

   -А как? – спросил Стас. 

   -Нет, я не о деньгах, — сказал приятель. 

   -Тогда о чём? – подтолкнул Стас. 

   -Мы заказали опрос, — сказал приятель. – Закрытый. Поздравляю — ваши «Корни» набирают силу. Русские евреи не желают отказываться от своего прошлого, это факт. Вы своими макаронами и бородинским хлебом этому способствуете.  

   -И? – снова поторопил Стас. 

   -Я предлагаю вам сделку, — выдержав драматическую паузу, сказал приятель. – Роскошную сделку. Присоединяйтесь к нам с вашими «Корнями» — как полноправные члены или как автономная составляющая нашей партии. Русские евреи смотрят на вас и восхищаются вашей хваткой. Приток свежих голосов обеспечен. 

   -Зачем мне это? – спросил Стас.

   -Ну, как… — сказал приятель. – Мы продавим для вас исключительное право на поставку продуктов в Главный буфет страны. 

   Стас молчал, покачивая кофе в чашке.

   -А на выборах, — продолжал приятель, — вы получите третье место в первой пятёрке нашего списка в Кнессет. Ну, как? 

   -Второе, — поправил Стас. – Второе место.

   -И буфет, — напомнил приятель. 

   -Я подумаю, — сказал Стас Блюмштейн. 

 

   Он подумал. 

Декабрь 2024 

 

 

——————————

   

Давид Перецович Маркиш- писатель (прозаик, публицист, переводчик). С 1972 года живёт в Израиле.

Отец — еврейский поэт Перец Давидович Маркиш (1895—1952), расстрелянный по делу Еврейского антифашистского комитета, мать — литератор Эстер Ефимовна Лазебникова-Маркиш (1912—2010); старший брат — Симон Маркиш (1931—2003), филолог, переводчик античной поэзии, профессор Женевского университета; единокровная сестра — скульптор-керамист Ольга Петровна Рапай (1929—2012).

В январе 1953 года семья Переца Маркиша была арестована, 1 февраля осуждена на 10 лет как ЧСИР и этапирована в Казахстан (Кзыл-Орда). В 1954 году с семьёй вернулся в Москву из ссылки и поступил в медицинский институт, откуда отчислился после реабилитации отца.

Учился в Москве в Литературном институте имени Горького (1957—1962) и на Высших курсах сценаристов и режиссёров кино (1967—1968).

В 1972 году репатриировался в Израиль. Участник войны Судного дня (1973). Живёт в Ор-Йехуде.

Автор двух десятков книг, 8 из них вышли в переводе на иврит, 9 — на другие языки (в США, Англии, Германии, Франции, Швейцарии, Швеции и Бразилии).

Лауреат израильских и зарубежных литературных премий. Председатель Союза русскоязычных писателей Израиля (1982—1985). Президент Ассоциации творческой интеллигенции Израиля (с 2000 года). Редактор газеты «24 часа» (1995—1998).

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан