От Автора:   Все что написано в данном произведении, является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными людьми и событиями, совпадением.

 

Бронепоезд, это было боевое имя командира интербригады.

В обычной жизни Бронепоезд звали Розой, фамилия ее бабушки по материнской линии была Люксембург, а было ей в ту пору семнадцать годков.

Розка — Бронепоезд была студенткой первокурсницей, комсомолкой, бывшей гимнасткой, а еще она не взатяжку курила, с видимым отвращением пила дешевое крепленое вино, не слушалась родителей и это самое … ну со мной значит и регулярно.  

В один из вечеров тогда еще просто Роза возвращаясь после лекций шла по аллеям университетского парка. К ней подкатили хорошо откушавшие водочки антрацитовые и обучавшиеся в нашем городе студенты из Африки числом трое и назойливо стали предлагать Розе … и прямо тут в кустиках.

Роза была смуглой, стройной, красивой и умной девочкой. Признав явное численное превосходство антрацитово африканских товарищей она вежливо согласилась, но мягко попросила не рвать ей одежду и дать ей буквально минуточку для разоблачения.

Студенты и гости нашей интернациональной отчизны радостно оскалились, и во тьме их лиц, помыслов и ночи, ярко блеснули белые зубы. А потом в их глазах вспыхнуло ярко красное пламя и белые зубы окрасились кровавым багрянцем. Это Роза мигом разувшись била их по зубам и мордам высокими каблуками изящных кожаных туфель с металлическими набойками. Потом она босиком бежала по парковым аллеям, рвались дорогие импортные чулки, осколки битых бутылок щедро разбросанные по парковой дорожке резали ступни девушки и жуткий мат оглашал окрестности.

Вечером следующего дня после работы я ей позвонил и ее мама сухо сказала: «Роза болеет», я пошел ее навестить.

— Ах это опять ты? — недовольно оглядев меня сказала мрачная ведьма открыв дверь квартиры.

Это была моя самая любимая ведьма. Ведьма была в общем то доброй, милой и гостеприимной старушкой, просто вид у нее был такой … ну просто сказочный, сгорбленная фигура, впалые щеки, крупный крючковатый нос и седые космы, казалось она только и думает как из добра молодца т.е. из меня сварить щи. А еще ведьма была бабушкой Розы.

— Бабуль?! Кто это? — донесся из спальни звонкий голосок Розы.

— Твой, — недовольно проворчала бабушка впуская меня в квартиру и не мешкая убралась на кухню готовить чай.   Бабка знала, что я люблю крепкий чай, шоколадные конфеты, кубинский ром, Розу, терпеть не могу рыбу и ее присутствие при наших частых встречах, особенно когда запираясь в спальне для подготовки уроков мы придавались радостям бытия.

Короче она знала меня как облупленного, что в общем то и неудивительно, учитывая, что знакомы мы десять лет с самого первого дня как я пришел в школу в первый класс держась за мамину ручку.

Мальчик я был как бы это по вежливее сказать, ну наверно мамиными словами:

— Вы знаете, — немного смущенно сказала моя мамочка строгой учительнице, — он мальчик очень непоседливый, любознательный, но, — тут от необходимости словесно чуть приукрасить свое чадо мамочка покраснела, — добрый и очень отзывчивый. Прошу вас, если можно, посадите его за первую парту и не спускайте с него глаз.

И присовокупила к своей просьбе огромную коробку шоколадных конфет. Так меня посадили первый раз.

И с тех пор у меня выработалось стойкое отвращение к первым партам и первым рядам. Соседкой за партой была тоненькая черноволосая девочка. Длинные косы, шелковый бант, беленький накрахмаленный фартук, черное аккуратненькое школьное платьице. Обычная девчонка первоклашка, я тоже обычным был. Худенький русоволосый, беленькая рубашка, темные хорошо отглаженные брюки, аккуратная прическа и недовольный затравленный волчий взгляд исподлобья.

Я был недоволен первой партой, своей соседкой, и особенно длинными нравоучениями своих родственников которые накануне долго и занудливо объясняли мне, что я уже взрослый и обязан хорошо учится. В общем моя белая рубашка недолго была белой и целой, моя соседка лишилась банта, ее фартук стал грязнее грязи, а платье порванным.

Первый денек в школе с моей точки зрения удался на славу и прошел как надо.   По традиции которая сохранилась и по сей день, первый урок в школе был «Урок Мира» зато на перемене нас уже поджидала война

. В длинном школьном коридоре — рекреации, мою растерянную соседку окружили галдящие старшеклассники. Это была уже спаянная годами учебы банда мальчишек третьеклассников. У девочки они сорвали с кос пышный бант, она отчаянно зарыдала в кругу своих мучителей и зная что помощи ждать не откуда закрыла лицо руками. Конечно я не мог упустить такого случая разбавить знания полученные на «Уроке Мира» и кинулся в драку. Избили и изваляли по полу обоих. Но недруги не долго торжествовали, привлеченные шумом гамом подошли мальчишки постарше, я их не только знал, но и постоянно имея карманные деньги на мороженое и кино, одалживал им свои копейки на папиросы и пиво.

Одолженное добро ко мне вернулось сторицей. Знакомые ребята в свою очередь отлупили наших обидчиков. Справедливость восторжествовала. Взлохмаченный, в изорванной рубашке и мятых грязных брюках, размазывая ладонями по лицу кровь и сопли, глядя на убегающих врагов я чувствовал, что школа в общем то довольно интересное место, где можно с пользой и весело проводить время.

А еще я почувствовал как платком мне стали осторожно вытирать лицо, это была соседка. С этого дня мы были обречены. В первый же день мы вместе сбежали с уроков. Избитый, грязный, оборванный, я провожал ее домой. У подъезда блочного пятиэтажного дома ее встретила страшная ведьма, оказавшаяся доброй бабушкой. Увидав пришедшую раньше времени грязную в рваном платье первоклассницу внучку да еще с таким кавалером она запричитала. А потом выслушав взволнованную и гордую своим провожатым девочку пригладила теплой ладонью мои растрепанные волосы и пригласила в гости. Увидав меня, папа и мама Розы, остолбенели, а обретя членораздельную речь осторожно предположили, что вводить меня в дом это весьма опрометчивое решение, но ведьма лучше их знала жизнь и свою внучку.

— Этот мальчик, — за столом показала бабушка на меня высохшим пальцем, — нашу Розочку в обиду не даст. И не забывайте, где и в какое время мы живем.

А жили мы тогда в двадцатом веке, в замечательной стране СССР, а еще только что на Ближнем Востоке отгремела шестидневная война. Армия обороны Израиля за шесть дней разгромила вооруженные силы коалиции арабских государств, а вооружение и советников коалиционным армиям предоставил СССР. И израильтян у нас мягко говоря недолюбливали, а к евреям проживающим в СССР совершенно неофициально относились довольно настороженно. Бытовой антисемитизм? Да не было ничего такого. А если и показывался иногда то был он не махровый и злобный, а иронично насмешливый.

Ну как у Гоголя в повести «Тарас Бульба» Над евреями (так же как и над представителями других национальностей, в том числе и над русскими) посмеивались, подшучивали, охотно сочиняли и рассказывали анекдоты, но преследований и каких либо ограничений в учебе и карьере по национальному признаку не было.

Впрочем мне тогда на все это было глубоко наплевать. И я сплюнул в салфетку. Три зуба у меня шатались во рту от ран постоянно сочилась кровь и сплевывать приходилось часто. Хозяева за чаепитием воспитано делали вид, что плевать у них за столом это совершенно обычное дело и ничего особенного в этом нет.

Но папа Розы все же выдержал:

— Пойдем в кабинет, я осмотрю твои зубы, — ласково предложил он.  — Мой папа стоматолог, — улыбнувшись сказала уже умывшаяся переодевшаяся и посвежевшая Роза.

— Больно не будет, — утешила ведьма бабушка.  — Гм…, — как-то неуверенно хмыкнула мама Розы.

— Нет! — крепко сжав свои молочные зубы отказался я и сразу встав из-за стола, добавил,

— Я домой! Меня мама ждет!   Кажется все они кроме Розы обрадовались моему уходу, но все же мама Розы достала из серванта коробку конфет и довольно любезно предложила:

— Это твоей маме, от нас.

Я был невежливый, не тактичный и учитывая, что в подчинении у моей мамы было пять продовольственных и вещевых складов, довольно избалованным мальчиком, а конфеты то были не шоколадными.

Не принимая коробку я от души ляпнул:

— Мы такие не едим, у нас дома только шоколадное ассорти едят. — И с опаской глянув на папу Розы, поспешно добавил, — А вот зубы у нас у всех хорошие. — И подозрительно посмотрел на маму Розы, — А вы тоже зубной врач?  — Я акушер — гинеколог, — засмеялась мама Розы, и постаралась объяснить кредо своей профессии более понятно для семилетнего мальчика, — я лечу только девочек и женщин, ты наверное зна …  — Я знаю чем женщины отличаются от мужчин, — самоуверенно прервав фразу заверил я Розину маму.

— И чем же? — подняв густые брови без улыбки спросила акушер — гинеколог.

— Мы мужики писаем стоя, — точно копируя слова и интонации своих старших товарищей серьезно ответил я, — а вот вы бабы так не умеете.

— А что еще ты знаешь? — испуганно взглянув в сторону сияющей доченьки спросила меня ее мама.

— Наше дело не рожать. Сунул, вынул и бежать, — еще не вполне понимая значение этих слов щедро делился я своими полученными во дворе знаниями, и поняв по скорбному виду людей сидевших за столом, что сказал что-то не то, поспешил откланяться, — Ну значит, до свиданьица …

На следующий день после школы, я привел Розу к нам в квартиру с ответным визитом. Моей мамы дома не было. Я хозяйственно вскипятил чайник заварил чай и достал три коробки шоколадных конфет. Ими мы и пообедали. Когда моя уставшая мама пришла с работы у нас был сварен жидкий супчик с вермишелью и фрикадельками, я играл на полу солдатиками, а Роза сидя на диване зашивала мою уже выстиранную и высушенную, но еще рваную белую рубашку. Мама сделала вид, что присутствие девочки хозяйничающей у нее на кухне и зашивающей рубашку ее сыну, дело совершенно обыкновенное. Но тень неудовольствия все же скользнула по ее усталому лицу, к тому же суп был чуть пересолен, мясной фарш пущенный на фрикадельки мама планировала использовать для приготовления котлет, сын у нее был единственным и так просто другой особе она уступать его была не намерена. За ужином в самом его начале моя мама только один раз пристально посмотрела на Розу. Национальность Розы явственно была написана на ее милом оживленно симпатичном и смугловатом лице. Мама вздохнула. О чем она подумала в тот момент она мне сказала только через тридцать лет.

За столом Роза щебетала как весенняя пташка и после ужина рванула мыть посуду, я не возражал, но моя мама:

— Вы Розочка в гостях, — мягко и ласково сказала она, твердо показывая, чтобы на большее девочка и не рассчитывала, — а посуду пусть моет Муратик.

Наказала она и меня. В общем родители с обоих сторон были совсем не против чистой школьной дружбы, но ее возможные последствия в туманном будущем заставляли их трепетать за судьбу своих чад. Зато полностью на нашей стороне была бабушка Розы и вся наша дворовая компания мальчишек и девчонок.

Бабушка была по житейски очень умна, а для наших шалопайно хулиганистых приятелей понятия «национальность» практически не существовало, тем более я неплохо дрался, всегда был при деньгах и никогда не жадничал, а Роза легко делала домашние задания даже для ребят и девочек постарше. В дворовой банде я был на своем не последнем месте, а Роза была «своим парнем».

Ясное дело она дурно влияла на меня, так как я вообще не делал уроки, все спихнув на Розу и конечно я дурно влиял на нее так как девочка категорически отказалась заниматься музыкой и ходить в художественную школу.

Я пошел заниматься боксом, Роза пошла записываться в спортивную школу со мной. Меня взяли, ее нет. Наш тренер по боксу, чей воспитанник только, только завоевал олимпийскую золотую медаль в немом изумлении смотрел на смуглую девочку которая с серьезным видом пискляво и аргументировано доказывала ему, что умение бить морды мужикам это истинно женское дело.

Тренер почесал затылок и не позволил себе даже намека на ухмылку. Он лично отвел Розу в другой зал где девочки занимались художественной гимнастикой, пошептался с тренером гимнасток и Розу туда тут же взяли, хотя откровенно говоря для начала занятий художественной гимнастикой Роза была уже старовата ей шел девятый год, а тренер гимнасток весьма придирчиво отбирал к себе в олимпийскую группу, девочек не старше шестилетнего возраста.

Потом трое его воспитанниц стали неоднократными чемпионами мира и олимпийских игр, Роза в их число не попала, но в зале занималась рядом с ними. С мячом, лентой, обручем она выполняла гимнастические упражнения вполне прилично. Итак я бил по боксерским грушам, на ринге вел бои, во дворе участвовал во всех драках, в школе учился … ну учился же. Роза плакала в гимнастическом зале когда растягивала связки, плакала когда меня били на ринге, плакала когда я получал синяки в драках и злилась как ведьма когда я несмотря на все подсказки получал двойки.

Конечно нас хотели разлучить. Розу перевели в школу с английским уклоном. Утром в воскресенье рыдая она пришла ко мне домой и поведала о злой судьбе и предстоящей разлуке. Мы все обсудили и в десять лет решили жить вместе, в моей спальне и на мои карманные деньги. Кто первым предложил совместное проживания, я не помню, но хорошо знаю, что это был не я.

Когда я объявил об этом решении своей пришедшей из прачечной маме, она пригорюнившись кивнула головой обессилено рухнула в кресло и медленно цедя слова заговорила:

— Ну конечно, я так и думала. Нет, я была просто уверена, что этим все дело и закончится. А не рано ли?

— А буду во всем помогать вам по дому, а Муратик обязательно начнет учиться на четыре и пять, — лепетала Роза пытаясь подсластить горькую пилюлю своего пребывания в моей спальне

.  — Даже так? — краешком губ усмехнулась моя мама и с непонятной мне интонацией добавила, — а крепко девочка ты в него вцепилась. Не пожалеешь?  — Нет, не пожалею, — с той же непонятной интонацией и с вызовом ответила десятилетняя Роза.

— Ну что ж, — развела руками и смирилась моя мама, — против судьбы не попрешь. Располагайся.   Располагались мы до вечера. И уже через два часа я был по горло сыт семейной жизнью. Я собрался свалить к друзьям во двор и гулять там до вечера, Роза заставила сесть меня за уроки. Мы тут же поругались, но уроки я сделал, потом скрипя зубами повторял пройденный материал, потом уныло и покорно учил стихи, а уж совсем потом … Роза затеяла уборку в моей — нашей комнате и попросила, хотя нет потребовала чтобы я ей помогал.

Моя мамочка не вмешиваясь только улыбалась. А в полдень я взял ведро с мусором и пошел его выносить. Вернулся в восемь вечера. В нашей квартире в большой комнате за столом расположились расстроенные родители Розы и ее бабушка, заплаканная Роза сидела на краешке стула, а моя очень довольная мама разливала чай. За восемь часов гулянья и бодрых физических упражнений я здорово проголодался и не умывшись ринулся к столу. Роза встретила меня ласково укоризненным взглядом, ее большие черные глаза мерцали от слез.

Так на забулдыгу мужа смотрит любящая его жена.

— Ты не помыл руки, — прошептала она.  — И где же ты шлялся? — намеренно резко спросила моя мамочка.

— Гулял, — упрямо ответил я и схватил с тарелки сразу с десяток мелко нарезанных кусочков копченой колбасы.

— Не ругайте его пожалуйста, — заступаясь за меня пролепетала Роза.  — Тогда ты его отругай, — потребовала моя мама.

— Не могу, — заплакала Роза.   Кусок колбасы застрял у меня в горле, все-таки десять лет и мне тоже защипало глаза.

Родители Розы хранили гробовое молчание, а ее бабушка вздохнув сказала:  — Рано вам еще вместе жить.

Пока я жевал колбасу без хлеба, а Роза робко молчала, меня поставили в известность о результатах ранее состоявшихся переговоров. Мы учимся в одном классе до окончания школы, но жить вместе будем только после окончания обоими института. Ночевать, а уж тем более постоянно жить у нас в квартире Роза не будет не при каких обстоятельствах, но и ей и мне дозволено делать вместе уроки.

Домой Роза под моим присмотром приходит не позднее десяти вечера. Если Роза не заканчивает каждый учебный год на одни пятерки и дополнительно не занимается английским языком, то все соглашения аннулируются.

Если хоть один пункт достигнутых договоренностей нарушается, то родители с обоих сторон вводят режим террора. Устраивает?

Лично меня это вполне устраивало, а учитывая мою соглашательскую и капитулянтскую позицию, Роза хотела, но не могла оспорить, не один пункт достигнутых соглашений.

Все положения договора неуклонно соблюдались до достижения сторонами четырнадцати лет. Потом с этого света начали тревожно сигналить звонки и мы уже без участия родителей стали писать к договору дополнения изменения и прочие глупости.

Первый звонок прозвенел на четырнадцатом дне рождения у Розы. Справляли его у нее дома, я был не в числе приглашенных, а числе тех кто помогал его устроить. Пришли ее родственники, на меня они смотрели со скрытым неудовольствием, но открыто его не демонстрировали.

К концу застолья когда все уже от поздравлялись и хорошо выпили, стали рассказывать анекдоты.

— Пьют водку русский и еврей, — перешел на национальные анекдоты Розин троюродный дядя, — на закуску два огурца, один большой один маленький. Еврей выпил и схватил большой огурец. Русский обиделся.

— Вы евреи всегда так, — горько сказал он, — всегда берете все что побольше.  — А ты чтобы взял? — спросил еврей.  — Тот что поменьше, — ответил русский.  — Ну так и бери, — спокойно ответил еврей.

Гости за столом засмеялись, а мне было совсем не смешно. Криво и напряжено растягивая губы в улыбку, я вспомнил своих друзей во дворе, нашего военрука в шестнадцать лет добровольцем ушедшего на фронт, нашего тренера по боксу, все они были русскими, и уже выпитая небольшая рюмка душистого гавайского рома преобразовалась в едкую желчь и эта желчь требовала выхода.

— Под водку одного огурца маловато будет, — встав со стула и широко улыбаясь громко сказал я, затем взял со стола большую фарфоровую миску с мясным салатом и одел его толстому дяде на плешивую голову, ласково пожелал:  — Кушайте на здоровье, это вам добавка к закуске от моих русских друзей.   И в наступившей мертвой тишине чувствуя как от злобы бледнеет лицо не стесняясь в выражениях добавил:  — Потом сучья морда не жалуйся, что тебе не хватило жратвы и тебя бедного обидели. И кстати можешь придумать об этом новый анекдот.   И не дожидаясь пока меня выгонят сам пошел на выход.  — Подожди! — звонко окликнула и догнала меня в подъезде смущенная и расстроенная Роза.  — Понимаешь мне все равно, что ты гой, я тебя … — недоговорив зарумянилась и сильно похорошела Роза и опустив голову стала нежными пальчиками тоненьких ручек оправлять свое белое праздничное платье.

— А кто такой гой? — нехорошо удивился я услышав незнакомое слово. Звучало оно не очень приятно.

— Ах это? — чуть удивилась ждавшая совсем других слов Роза, — ну так у нас называют не евреев. Ничего обидного в нем нет.

— Ну это как сказать, — все-таки обиделся я, — и потом я не гой, а татарин.  — Но ведь это же не встанет между нами? — еще сильнее покраснев Роза прижалась ко мне и стала неумело и быстро целовать.

Второй звонок прозвенел восьмого марта того же года. У меня уже начались первые половозрастные мучительно волнующие поллюции, у девушки в черных глазах появилось выражение томительного ожидания и вырос соблазнительно нежный бюст, а еще наступила весна.

В шутку я сказал чтобы Роза на подарок к «8 Марта» не рассчитывала, так как это женский день, а она еще не совсем женщина. Мы это обсудили сначала шутя, а потом в международный женский день, случилось то что и должно было случиться. Роза мне об этом не говорила, но похоже ее мама гинеколог смирившись с неизбежным, рассказала дочке как избежать залетов.

Моя мама тоже быстро обо всем догадалась, но душещипательных разговоров со мной не вела. Только один раз …

Я тогда выбив на тренировке палец правой руки раньше времени вернулся домой, неслышно отворил ключом дверь и услышал:

— Не переживай, — донесся из кухни негромкий утешающий голос бабушки Розы, — ничего у них не выйдет.

— Я уж по постельному белью вижу как не выходит, — рассерженно сказала моя мама, — когда я на работе, так они постоянно у нас в квартире …

Я не двигаясь и не снимая одежду замер в прихожке и слушал как:  — У нас дома тоже самое происходит, — заметно картавя проворчала бабушка, — но я не об этом.  — А о чем? — настороженно прозвучал голос моей мамы.

— Твой мальчик, — осторожно заговорила бабушка, — у него будет еще много женщин. Роза с этим никогда не смирится. Следующий раз она будет выбирать не по сердцу, а по уму. А пока не надо им мешать, пусть живут в своей мечте, а потом возвращаются на землю. Так что не переживай, что Роза отодвинет тебя из сердца твоего сына. У тебя хороший мальчик, он будет любить тебя всегда и поверь мне он никогда не позволит встать другой женщине между сыном и матерью.

Я осторожно незамеченным вышел из квартиры. Сердце как стиснула невидимая ладонь, сильно, но при этом ласково и тревожно. Я даже никогда и не задумывался о маме. Она была всегда. Самой доброй, самой ласковой, самой молодой и красивой, она была вечной. А тут идя по ярким весенним улицам я вдруг неожиданно и остро почувствовал как сильно ее люблю и уж точно никому не позволю обить. Эта ведьма бабушка Розы была права между сыном и его матерью может встать только смерть и больше никто.

А во всем остальном? Посмотрим. Надо закончить школу, потом институт, а уж там видно будет. Конечно Роза есть Роза, но другие девчонки мимозы тоже вполне ничего …

После школы в институт, я не поступил. Впереди маячил призыв в армию, а пока я устроился работать слесарем на завод и весело проводил время.

 

Заводской цех, рабочая бригада уже семейных и пьющих мужиков, пьянки в рабочее и не рабочее время, удалые гулянки, бокс, драки и Роза. Она конечно старалась не отставать и даже откашливаясь выучилась курить, отплевываясь пить дешевое вино и краснея шепотом ругаться матом, но меня догнать по наклонной плоскости никак не могла, занятия в институте ей сильно мешали.

Жизнь упорно разводила нас по разные стороны, но мы еще сопротивлялись судьбе. И она помиловала нас, снова свела и уверенно повела по широкой светлой дороге интернационализма и скользкой кривой дорожке уголовщины.

Узнав от Розы о нападении, посмотрев на ее изрезанные ноги, я довольно скомкано ее утешил, ласково поцеловал в смуглую щеку и быстро ушел. На улице зашел в магазин купил в нем девять флаконов огнетушителя и созвал на военный совет дворовую шпану.

Решение моих друзей было однозначным и было принято единогласно. Если отбросить ненормативную лексику, то звучало оно так: учить … учить … и еще раз учить. И немедленно. Пьяные и возбужденные мы сплоченной группой пошли в университетский парк и уж точно ночевали бы с букетом уголовных статей в каталажке, но прихрамывая прибежала Роза с ней приковыляла ее бабка и они попробовали остановить банду пьяных репетиторов:

— Отвали, — хмуро и властно потребовал я от Розы, — не лезь, это не бабское дело.  — Мальчик, — одышливо выталкивая слова влезла в женское дело своей внучки ее бабка, — любое дело по уму делать надо. Я не говорю не надо, я тебе остолопу хочу сказать как надо.

— Ну и как? — усмехнулся я, а мои приятели зареготали.

— Роза! — первый раз за все время утрируя западно-местечковый еврейский акцент сказала бабушка, — объясни этим юным идидьётам как надо.

Девушка сухо заговорила объясняя более эффективную методику дополнительных занятий и ее взаимосвязь с уголовным кодексом. Это был классический вариант «подставы» или засады «на живца с подстраховкой». Разумно.

Это весьма разумно, решила шпана.  — Это ты сейчас придумала? — выразил свой восторг я и с гордостью за свою девушку оглядел своих хулиганов интернационалистов.

— Я думала всю ночь, — сияя призналась Роза, — я же знала, что ты придешь и что потом будет. Просто первая говорить не хотела, ну что бы ты не подумал … а уж когда бабушка мне сказала что ваша … ну твои … ну в общем вы собрались и уже пьете. Поняла: Пора!   Вечером того же дня, в университетском парке наши антрацитовые ученики нашли своих учителей. Увидев и узнав непокорную девушку они так обрадовались, что их мат был слышен аж за версту, а мы то были всего в пяти метрах за кустами.

Говорят современная медицина может творить чудеса, но даже она не сможет превратить кастрированного самца в полноценную особь. А усвоившие из всех наук только умение пить водку залпом и закусывать ее русским матом наши ученики, получили прекрасную возможность по выходу из больницы больше уж никогда не отвлекаться от учебы на девушек.   Коронным русским скуловоротом отлично владел каждый интернационалист — учитель и долго сопротивляться ученики не смогли. «Товарищей» мигом завалили и стали вдалбливать им знания в головы и другие части тела.

Ну а Роза длинным каблуком своей туфли собственноручно или правильнее собственноножно сварганила яичницу из их гениталий, патриотично и громко напевая при этом:

«Мы мирные люди, но наш бронепоезд, стоит на запасном пути»  — Да ты Розка просто бронепоезд, — восторженно сказал один из моих приятелей.

Так Роза стала бронепоездом. Потом для снятия нервного возбуждения, мы пили дешевое вино, курили папиросы, а пьяная юная и цветущая Роза плакала у меня на плече.

— Да ладно тебе не реви, ты же теперь наш бронепоезд и командир, — утешая девушку сказал я.

— Правда? — икая спросила уже осоловевшая Роза, — Правда, что я ваш командир?  — Правда! — милосердно заверили ее полные винных паров бойцы из нашей интербригады.

— Тогда еще по одной! — отважно предложил командир интербригады.

Видели бы вы лица папы и мама Розы, когда я на руках притащил их в дымину пьяную дочь, домой.  — Доченька! — в ужасе заорала мамы Розы.

Девушка невнятно пробормотала, а уж сивухой от нее несло …  — Какой позор! — обессилено привалившись к стене комнаты прошептал бледный папа Розы.  — Ну как? — спросила у меня бабушка Розы.

— Нормально, — коротко, стараясь не дышать и шататься, ответил я.  — Вот это уже лишнее, — нахмурившись показала на мертвецки пьяное тело внучки, бабушка.  — Дозу не рассчитали, — виновато оправдывался я.

— Доза! — заорала на всю вселенную мама Розы, и бешено прокричала своей матери, — Это все результат твоих дурацких теорий! Полюбуйся теперь!

Потом мне:  — Мерзавец! Алкаш! Что ты сделал с нашей дочерью?!  — Вон! — слабо подхватил ее крик папа Розы, — и что бы больше нога твоя не ступала в наш …  — Конечно, — сухо отмела все обвинения своих неразумных детей бабушка Розы, — наверно было бы лучше если девочку изнасиловала стая черножопых обезьян?

— Ах! — вскрикнула мама Розы.

— Ох! — схватился за сердце ее папа.

— Тебе спасибо, — скупо, но ласково улыбнулась мне старая еврейская ведьма, — ты настоящий мужик. И морду набьешь и на руках отнесешь. Я в тебе не ошиблась.   Лежащую на диване и уже позеленевшую Розу стало выворачивать наизнанку, ее родителям стало не до меня.

— Завтра приходи, — выпроводила меня из дома бабушка, — и не говори Розе, что видел как она блюет, женщины такое не забывают. Ну иди …

Честно говоря мы вошли во вкус преподавательской деятельности и как минимум в раз в неделю проводили занятия по интернационализму.

Вечером одиноко идет вихляя бедрами стройная смуглая девушка в коротенькой юбочке по парку. Грех к такой не подкатить. И подкатывали, постоянно. Если после обмена репликами соискатель сваливал, то его конечно не трогали. А если … то подбегали бравые интернационалисты и бесплатно проводили для желающих уроки мужества и советского гуманизма. Заодно вся интербригада постигала азы этнографии и антропологии. Самыми скромными и никогда не попадавшими под раздачу были студенты из Эфиопии. Хорошие ребята были эти эфиопы, на летние каникулы они ездили в Западную Германию и работали там на самых грязных тяжелых и низкооплачиваемых работах, возвращаясь и по мелочи спекулируя привезенными тряпками, рассказывали об ужасах капитализма и расовой дискриминации на «проклятом западе».

Кроме того они старательно учились, в меру пили, в общении были спокойные и вежливые, к девушкам не приставали, им вполне хватало б…й, которое это самое … за модные шмотки. Ясное дело их не трогали, а уж остальным …

Резвились на интернациональном поле мы не долго. За иностранными студентами в то время пристально бдила зловеще трехбуквенная спецслужба. Узнав о нашей преподавательской деятельности, нас довольно быстро вычислили.

Никому не нужный скандал эти ребята раздувать не стали. Через милицию провели с нами индивидуальные профилактически — устрашающие беседы, попугали, и уже через неделю каждому интербригадовцу всучили повестку из военкомата.

Родителям Розы компетентно суровые товарищи, запугав их до полусмерти только видом одной повестки, вежливо, но очень настоятельно порекомендовали сменить место учебы их дочери и желательно на институт в другом городе.

— Ты это … — прощаясь говорил я Розе, — ну если … так … то …  — Даже и не мечтай, — плача и прижимаясь ко мне сказала Роза, — я тебя дождусь и потом мы сразу поженимся. Не отвертишься.

За домашние интернациональные «подвиги» судьба весело пошутила надо мной и заодно между делом хорошенько долбанула по голове.

После учебки я попал в Афган и именно в бригаду. Мало того что эта бригада выполняла интернациональный долг, так еще была и десантно-штурмовой.

Но судьбе и этого показалось маловато, она зашвырнула меня в парашютно-десантный батальон и уж совсем хотела добить пристроив командовать взводом. А взвод этот всегда посылали то в передовой дозор, то в разведку.

Хлебнул я пота, крови, браги и интернационализма под завязку. Роза усердно писала мне очень длинно каждую неделю, я ей коротко отвечал раз в месяц, за что она меня когда сурово, а когда и слезливо упрекала, т.к. своей маме я конечно письменно сообщал о том, что жив и здоров еженедельно. Даже если нас закидывали в горы на месяц и больше, то я предусмотрительно оставлял уже написанные маме письма в части с матерно грозным наказом писарям, отправлять их каждый понедельник. Была еще одна крайне неприятная вещь в нашей переписке. В моих рукописях была масса грамматических ошибок, Роза в своих ответных писаниях, кроме всего прочего, проводила их разбор, мотивируя это моим грядущим экзаменом по русскому языку при поступлении в университет.

Меня это пугало. Мне приходилось ходить в разведку, ползать под пулеметным огнем, вести огневые дуэли со снайперами, летать на вертолетах на штурмовки.

Было страшно, на страх был временным и преодолеваемым, пришел — ушел. А тут, как только представишь, что всю свою жизнь будешь под диктовку патологической отличницы исправлять ошибки, становилось жутко. Потом приходили другие более приятные воспоминания и жуть временно отступала.

Через два года в мае я вернулся домой. Живой и здоровый. Только уж очень оживленный и чрезмерно здоровый.

Роза заканчивала сессию в институте в другом городе и приехать пока не могла.

Мы поболтали по телефону, и после охав и ахов она потребовала:  — Я тебя два года ждала, и ты меня до лета подожди. Слышишь?

— Ммм, — мычал в мембрану я.  — Немедленно, слышишь? Немедленно начинай готовиться к поступлению в университет. Ты слышишь?

— Ммм …  — Ты что мычишь? Выпил? — волновалась Роза, — А ведь ты уже взрослый! Пора думать о будущем и семье. Детство прошло и уже хватит пить. Ты слышишь?  — Да слышу я! — заорал я и бросил трубку.

Она перезвонила, буквально через пять минут и моя мама:

— Розочка это ты?! А Муратик уже ушел, — сочувственно сказала она, — когда вернется не говорил. Знаешь девочка … — помедлив посоветовала моя мама Розе, — лучше бы тебе приехать немедленно.

— У меня же сессия, — со слезами в голосе мямлила Роза, — ну пожалуйста, скажите ему пусть меня подождет.

— Ну как знаешь, — сухо закончила разговор моя мама, — это ваши дела и вмешиваться в них я не собираюсь.

А я оглянувшись вокруг, почувствовал себя могучим пахарем перед которым раскинулось целинное поле. Надо было поднимать целину. Я засучив рукава отважно и с радостью взялся за это дело. И взрыхляя целинное поле бросал туда семя.

Ну и бухал конечно. Осуждать конечно легко. А если бросить на вторую половину весов, два года в дырявых палатках в чужой стране и за пределы части только на боевые операции?

Тогда как? А помои вместо еды, вши и забыть о войне можно только если только напьешься браги.

А тут дома … ну что я не могу отдохнуть что ли? С Розы что убудет? Могла бы и сразу приехать. Ну а раз ей институт важнее, то руки у меня как буквально так и фигурально развязаны.

Она досрочно сдав сессию приехала и застала меня в комнате женского сектора студенческого общежития, в обществе очень милой шатенки которая голенькая сладко спала на узкой кровати. На столе бутылки шампанского и конфеты, а я в одних плавках мирно расслабленно наслаждаясь жизнью курил у окошка.

Было семь часов тридцать пять минут местного времени, когда дверь комнаты отворилась.

— Привет, — тупо и глупо сказал я, — а ты когда приехала?  — Вчера вечером, — очень спокойно ответила смугло бледная Роза.

— А?! — как охватывая комнату и голенькую шатеночку сонно сопевшую на кровати развел я руками.

— Девчонки сказали, — так же спокойно проговорила она, — я тебя через ребят вчера вечером искала, вот их подружки и рассказали об этом и других твоих подвигах.  — Это совсем другое дело, — смущенно стал мямлить я приводя многовековой и вечный мужской аргумент, — тебя не было, вот я и …

— Вижу, — сухо заметила Роза, — и если можно то без подробностей как ты … а еще вижу, что теперь мой бронепоезд стоит за запасном пути. А я знаешь ли пребывать в запасе не намерена. Это совсем не мой путь.

Дальше говорить было не о чем. Вот все и кончилось. Только тени прошлого собрались в эту чужую нам обоим комнату и смотрели на нас.

Русоволосый мальчик и тоненькая черноволосая девочка держались за руки, нескладный подросток неловко обнимает расцветающую прижимающуюся к нему девушку через несколько минут они станут мужчиной и женщиной, здоровенный уже наголо остриженный перед призывом парень и провожающая его юная женщина. Они молчали, им тоже нечего было нам сказать.

— Я в общем то попрощаться пришла, — бесцветным тоном заговорила Роза, — я ухожу служить в армию, и хочу тебе сказать: меня ждать не надо. Я не вернусь. А ты развлекайся и дальше.

 

— В какую еще армию? — заорал я, — Чего за чушь ты несешь?   Разбуженная криком открыла глаза девушка, сладко зевнула, и нежно тоненьким голоском пропела:

— Муратик …

Потом увидела Розу и накинула на себя простынь и с тем сладострастием которое всегда отличает женщин в пикантных ситуациях сказала:

— А я тебя знаю! Ты Розка — Бронепоезд, так?

— Так в какую армию? — поспешно повторил я вопрос, — Ты что вольнонаемной в Советскую армию завербовалась? — тихо попросил, — Роза не дури! Ты не знаешь что это такое, тебя же там каждый …

— Я буду служить в Армии обороны Израиля. Мы эмигрируем.

— И когда ты это решила? — ошарашено спросил я.

— Только что, — холодно отчеканила Роза, и так же холодно, — Прощай. И спасибо тебе за все.

— И скатертью тебе дорожка, милая …, — улыбнулась укутанная в простыню девушка, и заканчивая фразу как припечатала, — … жидовочка.

— Первый раз меня так назвали в его присутствии, — кивнула в мою сторону Роза, невесело засмеялась, — ну что ж все когда нибудь происходит в первый раз.

— Роза постой! — крикнул я ей вслед.

Поздно было кричать. Быстро стучат вниз по лестнице каблуки ее туфель.

— Роза ну нельзя же так!   Оказывается можно и так. Через три месяца быстро оформив документы на выезд, семья Розы эмигрировала.

Перед их отъездом бабушка Розы по телефону позвала меня свидание. Может специально, а может просто так получилось, но мы встретились в школьном дворе.  — Возьми, — передала мне пакет бабушка Розы, — тут твои письма из армии и фотографии. Роза просила тебе их вернуть.

Я взял пакет и не разворачивая держал его в руках. Печально как все. Печально со стесненной душой чувствовать, что детство и юность уже ушли. Жаль, что все так вышло.

— Выше голову мальчик, — улыбнулась мне ведьма, — не грусти, радуйся, что все закончилось именно так. У вас все равно бы ничего не получилось.

— Почему? — глухо спросил я.

— Ты гой, — чуть усмехнулась ведьма, — ты можешь набить морду, защитить и потом принести девушку домой на руках, но соответствовать всем ее ожиданиям ты не сможешь. В своих еще детских мечтах Роза поставила тебя на пьедестал героя без страха и упрека, но ты не памятник, а обычный человек и ты сам сошел с ее пьедестала, а она вынести этого не смогла. И не думай, что я осуждаю тебя. Все произошло так как и должно было произойти.

— При чем тут гой не гой? — раздраженно ответил я, — просто надо уметь прощать и не требовать невозможного …

— Тебе было пятнадцать, помнишь? Тогда весной ты поехал на кладбище ухаживать за могилами своих предков, Роза поехала с тобой, помнишь? Ты прибирался на могилах и рассказывал ей кто в них лежит.

— Ну и что?  — А то что в один прекрасный день, ты почувствуешь неразрывную связь со своим народом, а Роза почувствует эту связь со своим. И тогда вы бы поняли, что сделали ошибку. А так у вас у обоих осталось воспоминание о прекрасной детской сказке первой любви.

Ведьма как задохнулась от слов. Я молчал, а она отдышавшись продолжила:

— Мы уезжаем, но знай, Роза уезжает без злобы и ненависти к этой стране и ее народу. И это твоя заслуга. Эти годы ты был рядом и никто никогда не ранил несмываемой обидой мою девочку. А ее обида и печаль пройдет, так же как и твоя, вы еще очень молоды. Все впереди.

— Ну что ж, — повернулся я к ней спиной и пошел по асфальтированной дорожке школьного двора.

На выходе из школы звенел разноголосый детский смех и я быстро шел ему навстречу, чувствуя неразрывную связь со своим народом.

Все было еще впереди …

 

КУПИТЬ КНИГУ — Бикбаев Равиль Нагимович

56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585