Алескендер Рамазанов. «Частично…» (Повесть). Продолжение

Продолжение

 

ЧЕРДЫРА

 

Когда-то любил Ратманов пустыню, сладкую девку, и пьянел от нее, бывало, чуть не до смерти.

Но бывшие любовницы ничего кроме тоски и боли не подарят.

Песок, что вода текущая – дважды в один не ступить.

Желтый червь, грызущий  кишки и душу.

Вот, чем была в это утро для Ратманова дорога меж лысых холмов Мир-Алама.

И каждый видом тянет на Голгофу.

Недаром сюда добрался апостол Фома.

Тот самый, что вложил персты в раны Спасителя.

Кому проповедовал?

Да своим, в основном, евреям, оторванных колен. Конечно, еще вездесущим, в ту пору, грекам. Что, не похожи афганец и грек на еврея? 

А кто не похож, в конце концов?

Эти  ненаучные мысли лезли в голову, скорее всего, по причине несносной езды и легкого похмельного синдрома. От Кундуза до самого перевала  Коталь-и-Ирганак – рукой подать, километров шестьдесят. Но это если  по карте и не в сборной колонне, по сути, общественному стаду, где у каждой коровы свой  норов!

«Урал» попался замечательный со всех сторон. Очень уж боевой вид имела машина: пегая (якобы камуфлированная) мятая кабина, кузов, залатанный  досками от снарядных ящиков и добела выгоревший тент.

От Северного Кундуза тронулись в голове колонны, а к перевалу «Урал» подошел на жестком буксире  «летучки» — машины технического замыкания.

— Кто тебя, чмо болотное, на этом гробу в колонну пустил,- навис над худеньким мальчишкой матерый прапорщик-технарь,- Ты о чем думал?

— Да мне только утром приказали. Когда готовиться? Говорил же, что не доеду, а он, за свое…

-Кто он?

-Ну, техник роты, сказал будто я зассал.

-Тьфу! И что с этим народом делать? Ладно, проблемы индейцев, шерифа не волнуют. Ищи своих начальников. Назад я тебя не потащу. Товарищ майор, если вы сегодня в Кундуз, то ищите другую машину. Здесь все без толку.

— Ладно, может быть подшаманит,- по человечески пожалел Ратманов водителя,- А где тут  штаб или пункт какой?

— Да вон, видите, перед овражком  палатки. Все там, и штаб, и склад.

Ратманов махнул Торкину и поплелся к серо-зеленым  шатрам, по пути разъясняя «глюку» его новую роль

— Фотографировал когда-нибудь?

— Обижаете, товарищ майор. Вы когда-нибудь про такой аппарат «Фотокор» слышал?  еще им снимал, на стеклянные пластинки. А потом – «Любитель», «Москва», «Вилия-авто», «Зенит С», этот и сейчас дома лежит. У у вас, смотрю, «ФЕД», надежная машина!

— Ты – призрак! И перечислил все, что было и есть у меня. Это я с  «Фотокора» начинал, понял?

-Все, все… Не сердитесь, товарищ майор!

— Значит, так: ты — фотокорреспондент дивизионной газеты. «За честь Родины», запоминай. Твоя задача снимать солдат, вот, как они есть, понимаешь, не газетных истуканов, а живых людей. Имена, звания мне не нужны. Вот, пленки, рукав, ножницы. Назначение понятно?

— Если пленку вырву?

— На счетчик чаще смотри. Работает.

-А если фотокарточки попросят?

-Обещай. Только далеко не уходи. Документов у тебя никаких.

-Да это как сказать,- Торкин вытянул из нарукавного кармана шикарную красную книжицу, и, предупреждая реакцию Ратманова, зачастил:

-Только не надо про призраки, я боюсь, когда вы это говорите. Нам такие пропуска секретарь сделал, чтобы патрули не хватали. А то задержат, и в комендантскую роту полы мыть или на полковую губу, пока вытащат, так  в конец зачморят!

Ратманов осторожно взял  корочки, подивился аккуратности обтяжки, приличному золотому тиснению. Впрочем, типографские ребята могут и не такое слепить на досуге. А вот что внутри? Если «предъявитель сего фотокорреспондент», то надо срочно сворачиваться и бежать назад, в Кундуз, в Ташкент, лечиться срочно!

— Метранпаж? Какой ты метранпаж? Кто это придумал?

— Да говорю же, секретарь. Сначала там было «верстальщик», а еще хуже приставали, что за «верста»?.  Потом товарищ капитан сообразил, написал  кому «линотипист», кому «корректор»,  а мне –«метранпаж». Так я же и верстать научился. А если задержат, так осторожней себя ведут, непонятно ведь? Вроде, кодировщик!

— Значит, чем непонятней, тем осторожней?- механически переспросил Ратманов, поскольку нечто несообразное возникло прямо по курсу. А  именно: корявый шлагбаум, обвитый  свадебной афганской гирляндой. За ним, явно готовясь к встрече гостей стояли белобрысый рослый сержант и афганец в зеленом тюрбане.

— Сикх? Что здесь делает сикх?- Ратманов, кажется, спросил это излишне громко, поскольку Торкин предупредительно кашлянул.

-А что, товарищ майор, он же вот в форме этих, «зеленых», царандой, наверное, милиция афганская? Они, говорят, неподкупные, эти сикхи?

— Да-да, сами купят кого угодно,- подумал Ратманов, все больше напрягаясь от, в общем-то  безобидной цветовой гаммы. Подумаешь, белобрысый, белый, ядовито-зеленый, ярко-малиновый? И все это на фоне желто-серой мертвой пыли и мертвой же зыби холмов. Нет, точно, что-то с головой, было уже такое! В один тоскливый день в Кабуле вперился  Ратманов в сочно зеленую стружку от  карандаша, и уплыл далеко, отрицая напрочь весь этот афганский бред…  Интересно, почему они без оружия? Хоть бы штык-нож на поясе. Ага, а этому, в тюрбане, тот самый кривой тесак… «И оставив в окопах винтовки, они как змеи поползли с кривыми ножами на врага…».

— Сержант Буваненко. Вы, товарищ майор, к кому, как доложить?

— Кто тут у вас командир?  Скажите, майор Ратманов, окружная газета.  Солдат со мной, фотокорреспондент.

Сикх вежливо кивал головой, улыбался, а сержант потянул из нагрудного кармана портативную рацию. Дешевка, конечно, китайская, все на одну частоту, но все же необычно как-то, отметил Ратманов. Радиомикрофон, и тот проблема вывезти  через границу. Ладно, в каждой избушке свои игрушки!

— Майор Ратманов из газеты. Нет, с ним солдат, с фотоаппаратом… Понятно… А…?  Есть!

— Пропуск только на вас, товарищ майор. Прошу ваше удостоверение, на выходе вернем. И оружие здесь оставьте, вот в этом ящике.

— Сержант, ты часом, не заболел?- у Ратманова перехватило дыхание, —

-Какое оружие? Личное? Пистолет тебе оставить? Дай рацию, какое звание у вашего начальника?

-Не положено.

-Что не положено, сынок!

Сержант невозмутимо перевернул табличку с надписью «граница поста»

-Вот. Читайте.

Надпись, крупно,  гласила: «Ношение оружия в Чердыра карается смертью».

—  Если хотите, то у него,- сержант кивнул в сторону сикха, — есть и на английском, на пушту, и еще на этих, как их…

— Что хочет командор?- зачастил сикх,- Есть  урду, хинди, , бенгали, суахили, эсперанто… Цена один: «Чердыра – оружие – смерть».

— Какая Чердыра? Чардара? Так она позади, под Кундузом, так их пропасть этих Чардара, в каждом уезде своя.

— Не знаю, у нас своя Чердыра,- скучающе  ответил сержант,- Вы будете сдавать оружие?

Мысли Ратманова, как в старом русском романсе и путались и рвались, но жизненный опыт брал свое: не суетиться.

— Хорошо, понял. Вот почему вы стоите без оружия. Ну а если я сейчас пригну вас обоих под ствол? Что сделаете, а, сержант?

— Да вы обернитесь, товарищ майор,- как-то очень уж тревожно воскликнул за спиной Торкин,- Только  не трогайте пушку!

Ратманов зло крутнулся на каблуках. Боже правый! За дорогой, метрах в десяти от него, с АКСУ наизготовку, грозно маячили два рослых молодца в бронежилетах. Курносые стволы держали на уровне его, Ратманова,  груди.  Вот у этих было все: гранаты, штык ножи, дымы, подствольники, подсумки, бинты пришпилены на рукавах.  Головы обтянуты санитарными  косынками   и широкие скуластые лица размалеваны афганской сурьмой и и советской зеленкой .

— У них тут в полный рост ходы, маскировка отпадная, я и сам их только увидел, как вы про пистолет начали спорить.

Торкин еще что-то пояснял, но Ратманов уже не слушал, вновь обернувшись к сержанту.

— Убедил ты меня. А вот, скажи ты нигде не встречал такое название Мирза-Чарли? Ну, в книжках… Стругацких братьев читал?

— Приходилось,- нехотя ответил сержант,- Фантастика. «Понедельник начинается в субботу», сказки. Не слышал я про этого Мирзу Чарли. Чудное имя! Мусульманское и американское?

— Не читал… Да и я не помню, где. Там за ношение оружия карали смертью…

— Так вы идете, товарищ майор?

Ратманов обернулся – добры-молодцы исчезли, будто и не было их, однако он успел уловить движение глаз Торкина, указывающего, на обочину, мол, не расслабляйтесь, оттуда появятся, в случае чего!

— Иду, мой юный друг. Только оружие я здесь оставлю. Торкин! Бери, на ответственное хранение,- Ратманов выщелкнул обойму, Спрячь под пленки, да смотри, мне.

— А тебе сержант, вот две обоймы на хранение. За боеприпасы тоже секир-башка в этой вашей Чердыре?

— На кого попадете, товарищ майор,- буркнул сержант, опуская обоймы в полевую сумку.

— Куда идти, где старший?

— Вам во вторую палатку слева, там знают уже…

Ступив несколько шагов в указанном направлении Ратманов обернулся, кошки скребли по пистолету оставленному в руках призрака. А что делать, если надежней и нет никого? Зря оборачивался: шлагбаум угадывался вдали тоненькой черточкой, колонна- контурами размером со спичечный коробок. Мать моя, километра два. Как это я отмахал? Но палатка, вот она. «Чердыра. Приемная». Еханый бабай! Ну и местечко, так и жди на сортире  надписи «ватерклозет»

За клеенчатой занавеской, темный тамбур. Ратманов постоял, пока привыкли  глаза со света, и впал большие сомнения  перед приличной кабинетной дверью, с узорчатой медной ручкой. Ни фига себе, военные строители. Ручка была неожиданно холодной, даже из рук не хотелось выпускать. И, бархатно, вроде, как сама повернулась. Тамбур заполнили мягкий зеленый свет, сухая прохлада кондиционера, запах хорошего табака и  кофе.

— Заходите, что же вы, дорогой гость! Добрый, хороший день!

Навстречу, с распростертыми объятиями  катился пухлый «наполеончик» в полковничьих погонах. Все по науке: глаз не отвел, руки развел ладонями к  потолку. Знакомые штучки! Сейчас по плечу похлопает, психолог военный!

— Товарищ полковник, майор Ратманов, окружная газета, отдел боевой подготовки, ищу старшего…

— Да, да, знаем, уже послали, сообщили. Скоро прибудет, здесь, неподалеку. Час-полтора, будет на месте. Это наша гордость! Спросите у людей!

— Да я уже спрашивал, теперь самое время увидеть самому.

— Обязательно!- полковник доверительно прикоснулся к плечу Ратманова, — Прошу, проходите! Потом все рабочие вопросы. Обед, конечно, пропустили? И я тоже. Горячее время. Как в песне поется: «Мы уходим, уходим, уходим». Но мы тут тоже все уходим,  с чистой совестью, как говорится, домой,- полковник  наклонил голову с венчиком седых волос и на лысине  заиграл зеленый блик.

— Прошу за мной, здесь неудобно, сейчас самая работа, вот, видите? Не будем отвлекать.

Ратманов, все еще ослепленный перепадом света, понемногу начал различать силуэты, склонившиеся над слабо мерцающими экранами. Что же эта за палатка такая, если столы с компьютерами в три кольца по периметру? Впрочем, были такие, целый Дом офицеров размещался, правда, горели, как солома.

— Прямо ЦУП какой-то? – пробормотал он, окончательно примирившись с нереальностью бытия.

— Вот, я же говорю, что газетчиками надо держать ухо востро!- восхитился полковник,- Скажите, откуда вам известно, что это ЦУП. Между прочим, наименование секретное!

— Да я так, по аналогии. Компьютеры, рация, оружие запрещено,- Ратманов собрал все сомнения в кучу, чувствуя нарастающую тревогу

— Ну, про это не обязательно писать, так сказать момент рабочий.

— Я что-то не то сказал?

-Слава Богу, то! Но не совсем верно, конечно. Вот, вам лично, по секрету: это ЦУП – 4. Только не полетами, разумеется, Центр управления  поставками гуманитарной помощи Афганистану. ЦУПГПА. Коротко – ЦУП.

— А почему «четыре»?, — проклиная свое профессиональное любопытство  осведомился Ратманов.

— Слово офицера? Никому? Никто не знает, сколько их вообще. Знаю, что есть ЦУП- 32. Но далеко, понимаете? Это уже ни к чему, история. Мы уходим, уходим, уходим!- торжествующе фальшивя  пропел полковник.

— Да что это за песня? Другие слова есть?

-Есть, есть! Там хватит слов на целую балладу! Мне вот говорили, что вы стихами интересуетесь? А что? У нас тоже информация поставлена.

— Да, как сказать, веду в газете конкурс армейских поэтов…

— Это замечательно!- подскочил на месте полковник,- Мы все уйдем, а слово останется. Потому, что в начале было именно оно! По слову мы здесь,  по слову изыдем. Мы же люди какие? Государственные и задачи у нас такие же!

Стукнуло в левом виске у Ратманова по поводу странного  соседства: «вначале было слово» и « изыдем». Но, видимо, слабо стукнуло. Тут бы размашисто перекрестить весь этот ЦУПГПА,  заголосить «Да воскреснет Бог!».  Но беда в том, что в описываемое время Ратманов Бога искал умом, имея в качестве инструмента  некоторые познания в естественных науках, истории и  жизненный опыт, вкуса сгущенного молока с солью. Поэтому и успокоился  своим интересом (читай, глупостью), и продолжил разговор.

— Да вот есть задача, товарищ полковник, собираю фольклор армейский, про Теркина в Афгане.  Почему ожила здесь эта тема? Время не то, война не та…

— Ошибаетесь, мой дорогой, — с жаром перебил полковник,- Это несущественно. Время, война, люди!  Душа, вот, что главное! Если она затоскует, такое может изобрести! Вот, милости прошу, слушайте, что солдат сочинил или запомнил – это все равно, кстати. Понимаете, «табула раса», чистый лист его память, что услышал, запомнил, то и его. Нравится, значит моё. Особенно здесь, в Афганистане. Надо сказать, святое место для святой простоты!  Чистилище! Не том, конечно смысле. Вы не записываете? Не надо! Что не запоминается, то и чернил, и пленки не стоит. Вот вы спрашивали про песню, вчера один раз прослушал и запомнил. Правда мелодия условная, знаете, как было? Вечерком вышел подышать, звезды, ветерок теплый, зефир, прямо. В курилке солдаты собрались, есть время до отбоя. Слышу: гитара не гитара, подошел поближе – дутар! «Одна палка два струна», понимаете. Узбек, водитель мой, играет, нежно так, а прапорщик наш, Горбачевский, нет, не поет, приговаривает, словно Боян, под гусли. Так, поверьте, в душу врезалось!

— Так может быть  он и сочинил сам?

-Нет, поверьте, двух слов не свяжет. В смысле поэзии. Разумеется, командирским языком владеет свободно. Вы не обольщайтесь звонкой фамилией: Гор-ба-чев-ский! Звучит, да? Если кончик обрубить, да  на «ё» надавить, что выходит? Но это так, шуточки!  Совершенно простой человек, служака казачьего роду, всего мозолями достиг, как говорится, но вот, слушайте:

                  Племя славное – афганцы,

                  Кого  хочешь  изведут!

                  Здесь бывали иностранцы –

                  Где они? Афганцы тут.

                  Мы уходим, мы уходим,

                  Мы уходим, шурави,

                  Тысяч двадцать не находим

                  Наших братьев, где они?

                  Племя лютое афганцев

                  Македонцев, да иранцев,

                  И неверных англичан                 

                  Вырезало по ночам.

                 Ну и нам здесь нашим салом

                 Достается по мусалам!               

                 Автомат, что сделан в Туле

                 Пулемет, гранатомет-

                Есть у них в любом ауле,

                И по нам исправно бьет,

                И у них боеприпасов

                Прямо на сто лет вперед!

                Кто им это все дает?

                Эх, найти бы пидорасов!

                Мы уходим, мы уходим,

                 Нас почти ушли уже,

                Но еще похороводим

                На родимом рубеже!

                Племя честное – афганцы,

               (Малалай, бадал, намус…)

               За все наши танцы-манцы

               К нам пожалуют, в Союз!

               Несмотря на все угрозы

              Мы уходим не спеша,

              А  афганские сарбозы

               Гарнизоны потрошат.

               Не горюйте иностранцы,                                 

                Не заглядывайте вдаль –

                Благодарные афганцы

                Отчеканили медаль.

               В день последний, озирая

                Десять лет чужой беды

                Скажем так: «не надо рая»,

                В сантиметре от монды!

 

«Раёк, сущий раёк! Скоморошина, — выхватывал Ратманов, приемы этого странного речитатива. «Но, нет, не солдатского ума дело!  Это интеллигентские штучки, Капустник. Корявый экспромт!  Малалай, бадал, намус – откуда это? Впрочем,  зря, было все в книжечках для солдат. Герои Афганистана, обычаи, пуштун-валай – кодекс чести. А это –« не надо рая»?   Есенин! А  «медаль – даль»? Твардовский! А про пидорасов – это уже по части Глызина. Интересно, отчего это особисты еще и гомосексуалистов отслеживают?».  Внезапно Ратманова осенило.

— Товарищ полковник, скажите честно, вы сами только что все это сочинили. Правда? У вас дар версификатора?

— Ох, друг мой, вот за что люблю военных газетчиков! За бдительность. Но версификатор – это сильно. Нет, скажите так: скоморох!  Не обижусь. Весификатор – диверсификатор! Как вы любите все по полочкам.  Да мы уже пришли! Прошу к столу,- полковник раздвинул  бархатную портьеру, расшитую сложным золотым орнаментом.

— Спасибо, только одно скажите,- Ратманов чувствовал, что за столом эта тема не пойдет, (из-за парчи томительно пахнуло думбой (курдючным салом), свежим рисом,  огурцами и кардамоном),- Вот это, последнее, про рай и сантиметр…  О чем речь?

— Возможно, знаете, это о том, что мы здесь в двух шагах от рая. Месопотамия, Междуречье рядом, Тигр, Евфрат. Там же райский сад был? А дома все сложно. Вот, Михаил Сергеевич сказал: покидайте свои окопы, не отсидеться, мол. Вы же военный человек, понимаете, если покинул окоп, только в атаку. А там как повезет! Думаю, автор предчувствует большую беду, возможно для себя лично. Поэты, понимаешь! Они все заранее по себе некрологи пишут, эпитафии. Чувствуют! Прощу, все остывает уже, прошу!

 

                               КАБЛИПИЛАВ 

 На большой  дороге, как и между зубов, всегда что-нибудь да застревает.

Это хорошо знают ребята с больших дорог. 

Вот, и в Афганистане  остались на память  не только матерные слова разных народов, древнее оружие, но кухня разных стран.

В чем были едины афганцы и воины-интернационалисты – они любили и хотели есть. Всегда.

Это объяснил еще султан Кабус своему сыну, мол, военные люди, подобны скоту: едят, когда дадут.

Гастрономическое интернациональное единство укреплялось тем, что еды  на всех  не хватало и была она плохая.

Такие блюда, как  курма, кефта, шиш-кебаб, морги-кебаб, уж не говоря про тас-кебаб – были сущим праздником, а чаще мифом.

Но не стоит плакаться: такое замечательное блюдо, как плов все же имело место быть, ну, никак не менее трех раз в жизни советского воина в Афганистане. Дело, в принципе, немудреное. В крайне нищенском варианте в ход шла тушенка,  отменный индийский рис, зира и прочие специи – не проблема, масло годилось и подсолнечное, если его правильно перекалить с луком.  Но настоящий плов, кабульский – «кабули пилав» — это совсем  иное! Это – Данте в море поэзии,  Канова в скульптуре, Нинон Ланкло в любви. Все сравнения, конечно, хромают. Попробуем так: «каблипилав» — не блюдо. Это — Пища, Она не  приедается. Можно есть каждый день, но куда девать потом лишние килограммы?

Ратманов  учился ваять, рифмовать и понимать каблипилав и пилавешох (сущий афрозидиак!) у старого араба, отставного афганского гладиатора – пехлевана — свадебного борца. Тот знал толк в кухне, профессия обязывала, и если верить, был в лучшие годы похож на борца сумо.

Но Ратманов видел  жилистого, черного старика, чьи узловатые руки, огромные ладони и корявые пальцы прямо говорили: будешь баловаться – задушу! Ратманов и не баловался. Бобо Араб не позволял,что-либо записывать, перед началом очередного урока  совершал омовение и заставлял повторять за ним молитву.  Для Ратманова было совершенным открытием, что рис  нужно брать свежий, пахнуший  хлебом и немного мышами,  (это на европейское, испорченное обоняние), морковью не следует увлекаться, так, четыре-пять корнеплодов на килограмм риса. Бобо-Араб заливал  длинный рис мутной  водой из арыка, тщательно перебирал изюм, мясо варил отдельно, потом обжаривал, а в  густом бульоне  растирал зиру  и еще какие-то серо-зеленые сухие травки. Около двух часов рис  «кушал» арычную воду, потом  Бобо варил его в медном котле, определяя готовность тем, что зернышко расплющивалось между пальцами.  И снова промывал. Отдельно пассировал морковь, лук и мясо. На один урок уходило у Ратманова  треть лейтенанской «чековой» получки, на общерусский если перевести,  по тому курсу, около семидесяти долларов. Но ведь и готовили на десять-пятнадцать человек!

Вот такой пилав  торжественно стоял в середине стола. Чудо гастрономии было увенчано, как полагается, головками чеснока, коричневатый жир стекал по склонам рисовой Канча-Джанги. Накрыто было на двоих.

Полковник тронул вилкой расписную пиалу, и  пред Ратмановым возник луноликий узбек с  чашей для мытья рук, через плечо у юноши в белой поварской форме было перекинуто вафельное полотенце с черным клеймом  «ВС СССР», окаймленное черной же  звездой. Ратманов, правда, обратил внимание, что концов у звезды не пять, а шесть , но списал эту несуразицу на  дрожащие руки старшины. Ведь доводилось же ему спать на казенных простынях с клеймом «ВС СС».  Правда, тогда быстро выяснили, что половину клейма сточили мыши, привлеченные вкусным запахом резины.

— Ну-с, для начала, чаю, белого чаю, — бодро провозгласил полковник, — поднимая заварник, и ловко, с высоты  направил искрящуюся струю в пиалку Ратманова, потом в свою. Водка была в меру холодна и манила настоящим винным духом. Ратманов, держа в  растопыренных пальцах пиалку решил: «Только одну. Все. И хорошо поесть. Главное –  дождаться героя очерка. И бежать!». Да, зарекалась свинья…

— Ну, с прибытием, — полковник  лихо опрокинул пиалку…

Ели весело, легко и красиво. Все было к месту: свежие лепешки,  дог (кислое молоко с рубленой зеленью и огурцами), гранаты, лимоны и  кубики медовой ледяной дыни.   На третий тост полковник, словно чертик из табакерки, выскочил из-за стола, принял скорбный вид. Ратманов тоже опустил голову.

— Помянем!

Выпили молча. Ратманов, по привычке, еще отроческих лет, вылил несколько капель  водки на ковер. Полковник одобрительно кивнул.

— Погибшие здесь наша боль и слава… А  чем великая Держава оплатит  слезы матерей? Это все впереди… Да, воины афганцы – гордость армии и совесть…

Ратманов засек гладкость рифмы «слава — Держава», но удержался. Просто хотелось есть. Обгладывая ребрышко, он  вдруг вспомнил о Торкине.

— Товарищ полковник, там у меня солдат, фотокорреспондент. Можно ли его накормить?

— Все уже сделано, мой друг. Он ест то же что и мы. Видите ли, в ЦУПе действует закон: командир не должен выпивать, пока хоть один  подчиненный голоден.

Ратманов согласно кивнул, пытаясь вспомнить, где он уже слышал эту моральную установку, потянулся за распаренным чесноком, и уже приготовился высосать   ароматное содержимое,  как вдруг сообразил, что тянет в рот  не чесночную, а маковую головку.

— Это… Это же…

— Ах, Салим, ах подлец! Салим! Иди сюда… Впрочем вы не волнуйтесь, друг мой, свежий еще не созрел, а прошлогодний, ну какие у него свойства, так, для аппетита.  Давайте сюда этот сорняк.  Боже, сколько горя растет на бедной афганской земле. И надо же, заметьте, выращивают, а сами не очень-то потребляют… Мудрецы!  Кстати, вы никогда не задумывались, зачем афганцам столько уксусного ангидрида? Нет? И не думайте. Пусть там, наверху думают. Салим, забери эту  гадость!

Повар, всем видом изображая покорность и  признание вины, принял  запретный плод, но уходить не явно торопился.

-Что еще, Салим? Как ты меня подвел,- полковник хлопнул себя по ляжкам.

—  Там, внизу, еще два было… Ничего же, да, товарищ полковник, от пар-мар — все уходит, клянусь, только холодную воду потом  нельзя. Чай надо.

Полковник махнул рукой, не желая слушать далее, и Салим исчез

—  Надо же, холодную воду нельзя. Он мне уже это объяснял, будто все внутри разогревается после такого плова, все субстанции, желчи, воздуха. Авиценна, прямо Вы чувствуете? Они тут все мудрые, только притворяются.  Правда,  выдумки? Ну, по крайней, и чаю, да?

Ратманов согласно кивнул тяжелеющей головой, но тут же встрепенулся:

-А замполит где?

— Никуда не денется. Сейчас чайку, чайку. Салим, чаю! Я с вашего позволения отлучусь. А  ваш герой прямо сюда. Не скучайте, вот если угодно, видеомагнитофон, кассеты на любой вкус. Я кстати, узнаю, отчего он так задерживается, сами знаете, дорога… «Эх, дороги, пыль да туман… Поднят по тревоге, полк вошел в Афган». Знакомо?

-Нет. Впервые слышу такой вариант. Песня – знакома.

— Конечно, конечно. Я вот это под Файзабадом услышал. Давненько.  Там еще на скале слова такие замечательные были, что-то вроде «Помни нас, Родина!».

— Но это же самое начало. Вы, что,  здесь в восьмидесятом…

Но полковник, выставив вперед ладони, скрылся за портьерой.

Сидеть в ожидании было скучновато. Ратманов был сыт, задремал бы, но желание увидеть ускользающего замполита было сильнее. Он развернул  резной стул к  «двойке». Это был весьма приличный «Шарп» со встроенным  видеомагнитофоном. Изучив надписи на кассетах Ратманов немало подивился тому, что это были, в основном, советские фильмы высокоидейного содержания.  «Подвиг разведчика», «Как закалялась сталь», «Поднятая целина», «Белая птица с черной отметиной», «Журналист», «Карьера Димы Горина». Нет, стояли за ними, во втором ряду и «Кавказская пленница», и «Веселые ребята».  А вот это посерьезней: за жизнеутверждающими комедиями  обнаружились «Тени забытых предков», «Солярис», «Зеркало», «Двое в городе», «Двенадцать разгневанных мужчин».  Ратманов, было, намерился вставить в приемную щель «Солярис», но тут его взгляд упал на коробок, лежащий  на корпусе телевизора. Видимо, последнее, что смотрели. Что? Кассета была изрядно замызганной, а это хороший признак, значит смотрят частенько. Полустертая  надпись  вопрошала: « Афганхроника???».

 

                              ХРОНОСКОП

 

Хроникально-документальных фильмов про  Афганистан в 80-х годах было отснято на многие тысячи километров пленки.

Снимали упорно и дотошно с двух  геополитических направлений:

Востока (СССР плюс социалистический лагерь) и 

Запада (полный набор стран загнивающего капитализма плюс реакционные режимы Саудовской Аравии).

Советские фильмы были наполнены торжеством социализма, фактами экономической помощи демократическому Афганистану рыцарством воинов-интернационалистов и проклятиями в сторону вооруженной оппозиции, религиозных фанатиков, их главарей и покровителей.

Западные демонстрировали страдания афганского народа, высокую жертвенность моджахедов, гуманизм  «свободного мира», в смысле оказания гуманитарной помощи беженцам. 

Беда была человеку, смотрящему оба источника.

Сущий плюрализм возникал в голове!

Но такова сила искусства кино – важнейшего для овладения умами масс!

Заметьте, к насилию этот процесс не имеет никакого отношения.

Вы же сами нажали на кнопку видеоустройства, расположились удобнее, расслабились, в ожидании истины, анализа, зрелища?  

Как прикажете  не иметь?

Титры ведущей  отечественной студии художественных фильмов не смутили Ратманова, как и первые  кадры  знакомого  сериала о рождении советской милиции. Это был общеизвестный прием записать что-нибудь стоящее на кассету с идейно выдержанным фильмом. Иногда на таможне это помогало, если хотелось вывезти в Союз боевичок с Рембо или очередную серию «Эммануэль». Он  перемотал пленку вперед. На экране возник штурмовик, пикирующий на квадратики полей, потом серия  клубочков-разрывов. Звук сначала не шел,  писк, скрежет, буханье, но затем из какофонии  оформился скулящий женский голос, повторяющий несложную восточную мелодию.

Пошли панорамы заснеженных гор, какие-то даже были узнаваемы, потом пустыня. Снимали с приличной высоты, и очень твердой рукой. То, что Ратманов принял  вначале за реку, оказалось нескончаемой колонной грузовиков, танков, бронетранспортеров и боевых машин пехоты. Сквозь вой стали пробиваться жестяные голоса  радиообмена, цифры, мат.

Камера опять ушла к горам. На этот раз оператор стоял на земле,в объектив попали заснеженные кусты. Тут же в темно синем воздухе повисли два горящих пятна, проблески, кадр оборвался низким гулом и мощной вспышкой.  Секундой позже, уже в светлое время объектив выхватил дымящиеся обломки транспортного самолета…

Так, это уже панорама Кабула. Зимой. Летом пыльный – зимой дымный. Еще ближе – аэропорт. Интересно, бойцы в шинелях. Так, если лицом к  вышке, то  должны быть видны модули десантников? Нет, модулей! Когда же это снимали? Шинели новые, шапки приличные… Ратманов остановил просмотр, вернулся назад. Что за черт? На экране заметались мужики в кожаных куртках, паля в темноту из револьверов. Так… Обратной дороги нет?  Ладно. Пошли вперед, потом разберемся, когда это зимой  транспортные самолеты падали в горах под Кабулом.

Следующий видеоряд был скучноватым. Экран разделился пополам красной линией. Он разделяла два просторных кабинета, где восседали явно властные старцы в приличных костюмах, Один, с испитым, морщинистым лицом — славянин, второй с ухоженными усами, умным пронзительным взглядом, пакистанец? Вон,  как глаза блестят, отметил Ратманов, точно чего-то хочет. Звук, чуть наладился, можно было понять,  о чем идет речь. Да и старцев он узнал.

«…-  Скажите товарищу Тараки, что я хочу передать ему большой привет от Леонида Ильича и от всех членов Политбюро.

 

— Большое спасибо.

-Как здоровье товарища Тараки, не очень он устает?

-Не устаю. Сегодня было заседание Революционного совета.

-Это хорошо, я очень рад. Попросите товарища Тараки, может быть, он охарактеризует обстановку в Афганистане.

-Обстановка нехорошая, ухудшается. В течение полутора последних месяцев с иранской стороны было заброшено около четырех тысяч военнослужащих в гражданской одежде, которые проникли в город Герат и в воинские части. Сейчас вся семнадцатая пехотная дивизия находится в их руках, включая артиллерийский полк и зенитный дивизион, который ведет огонь по нашим самолетам. В городе продолжаются бои.

-Сколько в дивизии людей?

-До пяти тысяч человек. Все боеприпасы и склады в их руках. Из Кандагара самолетами возим продукты питания и боеприпасы нашим товарищам, которые сейчас ведут с ними бои.

— А сколько там людей осталось у вас?

-Пятьсот человек. Они находятся на гератском аэродроме во главе с командиром дивизии. В подкрепление им мы послали туда из Кабула на самолетах оперативную группу. Она находится с утра на аэродроме Герата.

— А офицерский состав дивизии тоже изменил, или часть находится с командиром дивизии на аэродроме?

-Небольшая часть на нашей стороне, остальные находятся у противника.

— Среди рабочих, среди городских мещан и служащих в Герате вы имеете поддержку? Есть еще на вашей стороне кто-то?

-Активной поддержки со стороны населения нет. Оно почти целиком находится под влиянием шиитских лозунгов. «Не верьте безбожникам, а идите за нами»,— пропаганда на этом построена.

-Сколько населения в Герате?

-Около двухсот-двухсот пятидесяти тысяч человек. Они ведут себя в зависимости от обстановки. Куда их поведут, туда они и пойдут. Сейчас они на стороне противника.

-А рабочих там много?

-Мало очень — всего одна- две тысячи человек.

-Какие перспективы, по вашему мнению, в Герате?

 

-Мы считаем, что сегодня вечером или завтра утром Герат падет и будет полностью в руках противника.

-Какие же дальше перспективы?

-Мы уверены, что противник будет формировать новые части и пойдет дальше в наступление.

-У вас нет сил  нанести им поражение?

-Если бы были…

-Какие же ваши предложения по этому вопросу?

-Мы просим, чтобы вы оказали практическую и техническую помощь людьми и вооружением.

— Это вопрос очень сложный.

-В противном случае мятежники пойдут в сторону Кандагара и дальше в сторону Кабула. Они приведут половину Ирана в Афганистан под флагом гератской дивизии. Вернутся афганцы, которые убежали в Пакистан. Иран и Пакистан работают по одному плану против нас. И поэтому, если вы нанесете сейчас по-настоящему удар по Герату, то можно будет спасти революцию.

-Об этом сразу узнает весь мир. У мятежников есть рации, они сразу же сообщат.

— Я прошу, чтобы вы оказали помощь.

-Мы должны по этому вопросу посоветоваться.

-Пока будете советоваться, Герат падет, и будут еще большие трудности и для Советского Союза, и для Афганистана…».

 За спиной послышился шорох, позвякиванье. Ратманов остановил просмотр, обернулся. Салим, смущенно показал, мол, прибираюсь. Он был уже в сетчатом маскхалате, в черных китайских кроссовках.

— Салим, я тут офицера вашего жду. Когда придет, чаю сделаешь. Зеленого, только без всяких штучек, хорошо, брат?

— Хоп, сахиб! Будет чай. Кок-чай. Понял! Я  не мешаю?

-Нет. Чем ты можешь помешать?

Действительно, чем он может помещать? Что солдату до всех этих рассуждений. Но, что же это? Гератский мятеж –история, март 1979-го. Лихо подтасовали. Ладно, если представить немыслимое: был такой разговор, пусть трижды невероятно, была такая съемка.  Какой вывод? Да один: ни хрена Тараки не контролировал, таким не помогают, разве что убежище где-нибудь под Москвой. Салим, прихватив остатки плова, ушел, и Ратманов, чувствуя, разгорающийся аналитический зуд, продолжил просмотр «Афганхроники???». Теперь ему были понятны три вопросительных знака на кассете. Подделка? Да если спецы захотят, не такое  слепят. Был же номер «Красной Звезды» — главной военной газеты СССР, в котором сурово порицался ввод войск в Афганистан, описывались безобразия  афганской власти, бомбежки кишлаков и прочие идеологические диверсии. Изъяли, конечно, вовремя. Но как две капли воды была похожа газета на родную, а что касается содержания, обычное для любой газеты, что на Востоке, что на Западе – полуправда, полуложь… А кто делал? Пара веселых итальянцев!

Он вновь попробовал отмотать назад, уж очень была интересная фраза у Тараки о больших трудностях для Советского Союза. В чем, интересно. Он даже так скорбно голову наклонил. Увы, опять рябь! Понятно, дали разок глянуть – не рыпайся на повтор момента истины. Хорошо, пусть будет по-вашему…

«…Вы надеетесь на свою армию? Какова ее надежность? Вы не можете собрать войска, чтобы ударить по Герату?

-Мы считаем, что армия надежна. Но снять войска из других городов, чтобы направить их в Герат, мы не можем, так как это ослабит наши позиции в других городах.

-А если мы быстро дадим дополнительно самолеты и оружие, вы не сможете сформировать новые части?

-Это потребует много времени, и Герат падет.

-Вы считаете, что если Герат падет, то Пакистан предпримет такие же действия со своей границы?

-Вероятность этого очень велика. Моральный дух пакистанцев после этого поднимется. Американцы оказывают им соответствующую помощь. После падения Герата также направят в гражданской одежде солдат, которые начнут захватывать города, и иранцы будут активно вмешиваться. Успех в Герате — это ключ ко всем остальным вопросам, связанным с борьбой.

-Какие бы вы хотели иметь с нашей стороны внешнеполитические акции, заявления? У вас есть какие-либо соображения по этому вопросу в пропагандистском плане?

-Надо сочетать и пропагандистскую и практическую помощь. Я предлагаю, чтобы вы на своих танках и самолетах поставили афганские знаки, и никто ничего не узнает. Ваши войска могли бы идти со стороны Кушки и со стороны Кабула.

 

-До Кабула надо еще дойти.

— От Кушки очень близко до Герата. А в Кабул можно доставить войска и на самолетах. Если вы пришлете войска в Кабул и они пойдут из Кабула на Герат, то никто ничего не узнает, по нашему мнению. Будут думать, что это правительственные войска.

-Я не хочу вас огорчать, но скрыть это не удастся. Это будет известно всему миру через два часа. Все начнут кричать, что началась интервенция в Афганистане со стороны Советского Союза. Скажите, Тараки, если на самолетах мы поставим вам оружие в Кабул, включая танки, то вы найдете танкистов или не найдете?

-Очень небольшое количество.

-А сколько?

-Точных данных не имею.

-А если на самолетах быстро прислать вам танки, необходимые боеприпасы, дать минометы, то вы найдете специалистов, которые могут использовать это оружие?

-На этот вопрос ответа я не могу дать. На него могут ответить советские советники.

-Значит, можно понять так, что в Афганистане хорошо подготовленных военных кадров нет или их очень мало. В Советском Союзе прошли подготовку сотни афганских офицеров. Куда же все они делись?

-Большая часть их — мусульмане-реакционеры, эхванисты, или, как они еще называются, «Братья мусульмане». На них положиться не можем, не уверены в них.

-В Кабуле сейчас сколько населения?

-Около миллиона человек.

-Вы не можете еще 50 тысяч солдат набрать, если дать вам оружие быстро по воздуху? Сколько вы можете набрать людей?

-Мы можем набрать некоторое количество людей, прежде всего из молодежи, но потребуется большое время, чтобы их обучить.

-А студентов нельзя набрать?

-Можно говорить о студентах и учащихся 11-12 классов лицеев.

 

-А из рабочего класса нельзя набрать?

-Рабочего класса в Афганистане очень мало.

-А беднейшее крестьянство?

-База может быть только из лицеистов старших классов, студентов и немного из рабочих. Но научить их — это долгая история. Но, когда нужно будет, пойдем на любые меры.

-Мы приняли решение срочно поставить вам военное имущество, принять в ремонт самолеты  вертолеты — все это бесплатно. Приняли также решение поставить вам сто тысяч тонн зерна, повысить цену на газ с двадцати одного долллара за  одну тысячу кубометров до тридцати семи и восьмидесяти двух сотых доллара.

-Это хорошо, но давайте поговорим о Герате.

Давайте. Не можете ли вы сейчас сформировать несколько дивизий в Кабуле из передовых людей, на которых вы можете положиться, и не только в Кабуле, но и в других местах? Мы дали бы соответствующее вооружение.

-Нет офицерских кадров. Иран посылает в Афганистан военных в гражданской одежде. Пакистан посылает также в афганской одежде своих людей и офицеров. Почему Советский Союз не может послать узбеков, таджиков, туркменов в гражданской одежде? Никто их не узнает.

-Что вы можете еще сказать по Герату?

-Хотим, чтобы к нам послали таджиков, узбеков, туркменов, для того чтобы они могли водить танки, так как все эти народности имеются в Афганистане. Пусть наденут афганскую одежду, афганские значки, и никто их не узнает. Это очень легкая работа, по нашему мнению. По опыту Ирана и Пакистана видно, что эту работу легко делать. Они дают образец.

-Конечно, вы упрощаете вопрос. Это сложный политический, международный вопрос. Но, независимо от этого, мы еще раз посоветуемся и дадим вам ответ. Мне кажется, что вам нужно было бы попытаться создавать новые части. Ведь нельзя рассчитывать только на силу людей, которые придут со стороны. Вы видите по опыту иранской революции, как народ выбросил всех американцев оттуда  всех других, которые пытались изображать из себя защитников Ирана. Условимся  вами так: мы посоветуемся и дадим вам ответ. А вы, со своей стороны, посоветуйтесь со своими военными, нашими советниками. Есть же силы в Афганистане, которые будут вас поддерживать  с риском для жизни и будут бороться за вас. Эти силы надо сейчас вооружать.

-Посылайте боевые машины пехоты самолетами.

-А у вас есть кому водить эти машины?

-На 30-35 машин есть водители.

-Они надежны? Не уйдут к противнику вместе с машинами? Ведь наши водители языка не знают.

-А вы пришлите машины вместе с водителями, которые знают наш язык,— таджиками, узбеками.

-Я и ожидал такого ответа от вас. Мы товарищи с вами и ведем совместную борьбу, поэтому стесняться друг друга нечего. Этому надо и все подчинить. Мы вам еще позвоним, скажем  наше мнение…».

Ратманова внезапно осенило, черт возьми, диктофон! Надо было включить диктофон. Можно было сделать снимки! Но диалог ушел в прошлое. Как там, вспомнить… Он вновь остановил кассету. Прикрыл глаза, сосредоточился.

«… Мы хотим, чтобы к нам прислали таджиков, узбеков… Пусть наденут афганскую одежду…». Так, значит это определенная просьба, еще не войск, но уже какого-то контингента. Хорошо. Это Тараки. Земля ему пухом…

«Мы товарищи с вами и ведем совместную борьбу, поэтому стесняться друг друга нечего. Этому надо и все подчинить». Это Косыгин. А хера тут стесняться! Сам же убедился, что не было у Тараки ни власти, ни силы. Какая помощь! Ратманов вновь запустил кассету, на этот раз протянув к сеточке динамика диктофон. Но «Афганхроника???» словно издевалась над ним. Под торжественные акорды  Шопена на экране высветился текст:

 

«Выписка из протокола № 181 заседания Политбюро ЦК КПСС от 25 января 1980 года

О проведении переговоров о заключении Договора между Правительством СССР и Правительством ДРА об условиях временного пребывания советских войск на территории ДРА.

Согласиться с предложением МИД СССР, Минобороны и КГБ СССР о проведении переговоров о заключении Договора между Правительством СССР и Правительством Демократической Республики Афганистан об условиях временного пребывания советских войск на территории Демократической Республики Афганистан.

Одобрить в основном текст  проекта Договора (приложение I).

Поручить МИД СССР согласовать проект упомянутого Договора с афганской стороной. Разрешить вносить в текст Договора дополнения и изменения, не имеющие принципиального характера. Время и порядок подписания Договора определить дополнительно.

Одобрить проект указаний совпослу в Кабуле (приложение II).

Секретарь ЦК Л. Брежнев».

 

— Вот как,- завопил Ратманов,- значит знали, куда сунулись. Герат же показал, что жопа  сплошная, никакого лакмуса не надо. Знали и вошли?

— Вам, чаю, товарищ майор? Там уже колонна подошла,- выплыл из-за занавески Салим

— Яду мне, яду, дураку. И посильнее, что бы сразу…

— Вы не волнуйтесь, товарищ майор. У вас, наверное, голова болит. Вы не смотрите этот ящик, да? Сейчас чай будет. Зачем яд? У нас есть горный чай, с добавками.

Ратманов отмахнулся, но тут его внимание привлек автомат за спиной у Салима

— О! А как же смертная казнь за оружие в Чердыра? Ну-ка расскажи, солдат, что все это значит? Всех гостей так разыгрываете или только  корреспондентов?

— Да, прапорщик, хуже шайтана пришел, злой, кричит: кончилось наше время! Бери автомат, как все люди. Вот, взял.  Чай несу, да?

-Неси, только  без всяких добавок, просто чай, слышишь?

Ратманов вновь вперился  в экран, держа наготове диктофон. Но увы, по прежнему в кадре звучал, рвущий душу женский плав-крик. Да ведь и было от чего рыдать взахлеб!

Камера безжалостно выхватывала средним планом  мучения кровь, смерть…

Тоннель, сизый дым, солдаты, афганцы, дети, женщины, ползущие к выходам.

Взвод разведчиков, вышедший из каменной горловины на полянку, и в секунды разорванный очередями крупнокалиберных пулеметов.

Солдаты, замерзающие во сне на краю ледника…

Клочья тел, кружащие в дымном воздухе… И вот дъявольский кадр: ребристый лист  подорвавшейся на мине БМП, планирует с неба, рубя надвое солдата, прижавшегося к земле. Как это снимали? Что за корреспондент такой дьявольский? Брось все, беги, помогай.

Заморгал и погас рубиновый огонек индикатора  записи. Черт, что за батарейки, текут, на два часа только и хватает.  «Сатурн»! Надо же, это тот самый, что пожирал своих детей? Как вы яхту назовете, короче, так она и поплывет! Надо было здесь, в дукане купить японские. И тут, явно добивая остатки профессиональной гордости, на экране  возник большой кабинет, с белоснежными римскими шторами. За массивным столом сидели благообразные старцы, степенно обсуждая что-то очень важное, кивая седыми и лысыми головами. Лица, гладковыбритые, но испитые, резко-морщинистые, глаза  тускло-оловянные, как бы обращенные внутрь собственных желудочно-кишечных проблем.  Внезапно прорезался звук, и Ратманов , в бешенстве отшвырнул бесполезный диктофон.

«…. — записку в ЦК КПСС относительно увековечения памяти воинов, погибших в Афганистане. Причем предлагается выделять каждой семье по тысяче рублей для установления надгробий на могилах. Дело, конечно, не в деньгах, а в том, что если сейчас мы будем увековечивать память, будем об этом писать на надгробьях могил, а на некоторых кладбищах таких могил будет несколько, то с политической точки зрения это не совсем правильно.

-Конечно, хоронить воинов нужно с почестями, но увековечивать их память пока что рановато.

— Нецелесообразно устанавливать сейчас надгробные плиты.

— Вообще, конечно, хоронить нужно, другое дело, следует ли делать надписи.

— Следовало бы подумать и об ответах родителям, дети которых погибли в Афганистане. Здесь не должно быть вольностей. Ответы должны быть лаконичными и более стандартными…».

— Что-то тут непорядок, техника на полу валяется. Не соскучились? Сейчас будет ваш герой, в лучшем виде. Пусть перекусит, — полковник вкатился возбужденный, движения порывистые, вид такой будто  первым доложил начальству что-то очень важное, орденоносное. Эх, великая вещь в армии – право первого доклада или доноса. Слаще оно, наверное, чем право первой ночи. А что?  Девственность почти не в моде, а информация все  дороже!

— А что с диктофоном? Батарейки сели? Вижу, постигаю. Это мы сейчас,- полковник запустил пухлую руку за ряды кассет и вынул упаковку элементов «Сони».

-Вот, заряжайте. Я вижу, вы эту странную кассету нашли? Смотрели. Как? Верите?

— Не знаю,- буркнул Ратманов, поскольку неожиданное появление полковника его не то чтобы испугало, но как-то подвело к внутренней мелкой дрожи,- Точнее, не думал, просто – смотрел, занятно

— И не думайте, правильный подход! Кто такие, эти афганцы-душманцы? Мы что хотим, то и делаем. Рановато, конечно, мы сюда пришли. Вот бы лет через двадцать, когда у них подросло бы самосознание, как в Иране, да? Вы согласны?

— В Иране,- Ратманов засмеялся,- в Иране? Там, где шииты «Фантомы» пилотируют? Было, сунулись случайно. Еле выскочили! Да и американцам досталось, ну тем —  неслучайно.

— Нет-нет, конечно это пропагандистская штучка, эта кассета. Не поймешь только, кто делали, для кого? Где свои, где чужие? А, вот и замполита шаги слышу. Мешать не буду, пойду. А вы садитесь поудобнее.  Думаю, эти батарейки вас не подведут… «Сони».  У Сони… засони… сонник… сон… спать…

Ратманов  услышал отчетливый стук каблучков, прерывистый девичий смех и внимательно посмотрел в глаза полковнику. Посмотрел! Провалился в дымчатую пропасть, под горло подкатило. Сознание путалось и цеплялось за себя. Это не каблучки. Копытца. Ягненок. Отец приносил  такого, и он ночью, с кошкой, бегал  по дому, стуча копытцами. У кошки лапки мягкие… Отцы и дети…Да, Базаров…Как это было?

 

 

 

ЧТОБ ЗЕМЛЮ В КУНДУЗЕ

 (продолжение)

 

… Пуля прилетела из-за реки.

Густые заросли надежно скрыли стрелка.

А здесь, на пологом берегу, с которого брали гравий, вскрикнул молодой афганец экскаваторщик.

Прижимая руку к выцветшей ситцевой рубахе, он попытался вылезти из кабины, но, теряя сознание, сорвался, упал лицом на мокрую гальку.

Темное пятно расплывалось под ним.

Еще одна пуля свистнула, обожгла от кисти до локтя руку советскому солдату, водителю, чью машину в эти минуты загружал экскаватор.

Все, кто в этот момент были в карьере, афганцы и советские сол­даты, залегли и открыли огонь по зарослям.

Советский водитель, превозмогая острую боль, подполз к непод­вижно лежащему экскаваторщику, попытался сделать перевязку…

Через мост проскочил афганский бронетранспортер. По зарос­лям, откуда стреляли бандиты, рассыпались афганские солдаты.

-Тогда на мосту старик возчик запричитал, стал плакать о том, что мусульмане убивают друг друга из-за речного песка. Я не вы­держал, хотя, честное слово, в такой обстановке не хотелось всту­пать в разговоры. Я ответил ему громко, так, чтобы другие слышали: «Отец, неужели тот, кто стрелял с того берега, выполнял заветы Про­рока? Я не имею права учить вас, но скажу, что стреляли люди, поправшие и Коран, и родину. Стреляли ваши враги, отец».

Вот и вечер. Но, видимо, и вечера свободного не будет. Только помылись с дороги, перекусили, как в легкую фанерную дверь посту­чали:

• Товарищ старший лейтенант, разрешите…

-Хорошо. Одну минуту. Сейчас я выйду.

Надолго? — начал тревожиться я.

• Не стану обманывать. На час. Не меньше. Нужно по душам поговорить с парнем.

Я просматриваю записи в блокноте. Торопливые наброски шариковой ручкой и простым карандашом, он пошел в ход после того, как «потекла» паста, не выдержав сорока­градусной жары.

Запись первая: «Полевой парк боевой техники… 7.30 утра по местному времени. Солдаты так уверенно готовятся к выезду, будто ночевали здесь. Если что нужно, каждый знает, где искать».

Вспомнилось: у ворот, поднимая клубы желто-серой пыли, вытя­гивалась колонна. Замполит подвел меня к БРДМ, сказал:

—     Вот на этой «чайке» полетим. Ехать недолго. Саперы уже прошли по дороге. Залезайте, устраивайтесь поудобнее, я скоро.

Внутри боевой машины было двое. Пулеметчик и водитель.

Познакомились.

С водителем-сержантом разгово­рились об особенностях фотографических процессов в жарком климате, он сетовал на то, что эмульсия на пленках плывет, и дока­зывал, что лучше, чем «ФЭД», нет аппарата для полевых условий. Пулеметчик  разговорами не баловал, казалось, весь был поглощен осмотром оружия.

Люди собираются на выполнение боевой задачи. И совсем не обя­зательно рассказывать о ней малознакомому человеку. Лучше пого­ворить о чем-то мирном…

На командирское место ловко скользнул сверху старший лейтенант.  Щелкнул тумб­лером радиостанции, проверил связь.

—     Сейчас двинемся. Попрошу особо из люка не высовывать­ся— на дороге неспокойно. Афганцы звонили. Подразделение царандоя и активисты ведут на этом участке прочесывание.

В случае осложнений будете здесь, рядом с пулеметчи­ком,— .. Бронетранспортер, стоящий впереди нас, мягко вздрогнул, вы­пустил облачко сизого дыма.

-Вперед!

Запись вторая. «Что можно разобрать, увидеть в пыли афган­ских проселочных дорог? Но ведь ведут боевые машины. На шоссе пусто. Пулеметчик, как заведенный, крутит башню вправо-влево. На обочинах черные остовы тяжелых сгоревших грузо­виков».

С обеих сторон глубокой безобразной рытвины — следа вчераш­него взрыва — тянулись внушительные колонны машин самых разнообразных марок и уж совсем невообразимых расцветок. Любят афганцы украшать свои машины. Чего только не встретишь. Тут тебе и розочки, тщательно выписанные яркими масляными крас­ками, бахрома из шелковых нитей и жести, павлины с радужными хвостами, ладанки с амулетами от дурного глаза. А борта наращи­вают под самые небеса… И все это пестро-фырчащее медленно дви­галось по объезду, утопая по радиаторы в грязной оросительной канаве. Однако не у всех хватало мощности эту канаву преодолеть, чтобы вновь по крутому откосу выбраться на шоссе, продолжить свой путь в город или из него.

Завидев советскую колонну с инженерной техникой, афганские водители, как по команде, заглушили двигатели, высыпали на обо­чину, встречая «шурави».

Пока вытаскивали машины, столпившиеся у разрушенного участ­ка, старший лейтенант  выставил боевое охранение, а затем подошел к афганским водителям. Они обступили его, что-то горячо рас­сказывая, жестикулируя. В разговоре часто мелькало слово «душманон». А на исковерканном полотне уже кипела работа. Были за­цеплены остатки трубы, по которой стекал ручей, уложены бетонные кольца. Бульдозер подгребал грунт, разгружались машины со щебенкой. Многие афганские водители, не выдержав вынужденного безделья, пытались помочь, но, видя, насколько четко все организовано и для ручного труда места почти нет, опять потяну­лись к офицеру. А замполит времени зря не терял. К кузову одной из «расписных» машин по его приказу сержант прикрепил кусок брезента с затянутыми полиэтиленовой пленкой большими фотографиями. Афганцы столпились у этой импровизированной фотовыставки.

Под фотографиями подписи на двух языках: дари и русском. Но даже и тем, кто не умеет читать, была бы понятна тема выставки — развитие дружественных советско-афганских отношений. Замполит комментировал каждый снимок. Вот торжественное открытие Моста дружбы в Хайратоне… Вот представители высшего афган­ского духовенства посещают одну из мечетей в Самарканде, а это советские специалисты обучают афганцев работе с современной химической аппаратурой на заводе азотных удобрений в Мазари-Шарифе. У одного снимка секундная остановка. Он не нуждался в комментариях. Афганский и советский воин бережно уклады­вают на носилки мальчика с забинтованными ногами и посеченным осколками лицом…

— Этот снимок сделан в соседнем кишлаке совсем недавно,— рассказывал позже старший лейтенант ,— не могу вспоми­нать спокойно. Едва ли не у нас на глазах совершился этот подлый акт злодейства. А дело было так.

Рано утром, после ночевки в поле, мы проезжали через неболь­шое село. И не остановились бы. Не было у нас там никаких дел. А тут взрыв. По звуку поняли — мина. Видим, в глубине села столб пыльный вздыбился. Остановились, приняли меры предосторожно­сти. Две машины с автоматчиками и саперами к месту взрыва напра­вили. Я на подножке первой ехал. Смотрю, бежит окровавленный мужчина, на помощь зовет. Остановились, думали, раненый. Оказа­лось, не его кровь. На ходу объяснил — взрыв произошел в школе. Он учитель. Двое ребят раньше других пришли к школе, дернули дверь. Взрывом их отбросило. Учитель в это время тоже подходил к школе. Одного мальчика наповал. Второго, того, что на снимке, удалось спасти… Но ходить нормально никогда не сможет. Мы быстро оказали первую помощь, в колонне был врач. Потом связа­лись по радио с афганским подразделением — они недалеко от села стояли. А мальчика увезли с согласия родителей в наш медсан­бат… Вот так, не было у нас в этом селе ни знакомых, ни дел… А по­том появились и друзья, и дела. В ближайшее воскресенье приеха­ли, помогли школу восстановить. А в село теперь ни один душман не войдет — голыми руками его дехкане задушат… Впрочем, руки у них не голые. После этой трагедии создан в селе отряд местной самообороны.

Пока старший лейтенант беседовал с афганскими води­телями, работы на дорожном полотне подошли к концу. Теперь только широкая полоса плотно укатанного гравия напоминала о прогремевшем вчера взрыве. Водители, прижимая, по афганскому обычаю, руки к сердцу, благодарили воинов, пытались угостить их сушеным урюком, кишмишем, фруктами, другими припасами, взя­тыми в дальнюю дорогу. Солдаты из вежливости пробовали и в свою очередь дарили афганцам какие-то значки, карманные календа­рики.

На шоссе, когда мы возвращались обратно в палаточный горо­док, я приметил немало таких гравийных полосок, аккуратных заплат на асфальте. Это следы ран, которые залечили советские вои­ны из дорожной роты.

…Замполит вернулся в палатку не через час и не через два, а позд­ним вечером.

—     Было совещание, а потом в парке работа нашлась,— изви­нился он за долгое отсутствие,— но зато я принес известие, кото­рое вас заинтересует. Принято решение в провинциальном центре построить Дом молодежи. Вся стройка — силами местной орга­низации ДОМА, армейского афганского подразделения. Предло­жили свою помощь и мы. В следующее воскресенье торжествен­ное собрание, потом — закладка фундамента. Как, время позволяет недельку у нас пожить?

Время не позволяло, но замполит постарался смягчить мою досаду тем, что пообещал написать о том, как развернется эта интернациональная стройка.

—     У нас есть уже опыт такого сотрудничества. Мост восста­навливали вместе, Дом пионеров ремонтировали, стадион благо­устраивали. Каждое такое дело — праздник для нас и для наших афганских друзей. А нашу комнату советско-афганской дружбы ви­дели? Понравилось? Ведь когда оформляли, меня здесь еще и в по­мине не было, но ведь и десять лет пройдет, а все будет чувствовать­ся: с душой строили, для друзей. А вот, к примеру, приходилось вам слышать, как наши и афганские солдаты песни хором поют, видеть, как азартно в волейбол или в футбол играют? Одним словом, и в бою мы рядом, и в труде, и на отдыхе. Я вот сейчас одну интерес­ную формулу приведу. Такие,  может быть, раз в сто лет рождаются. Вот как по-вашему, кем является советский солдат здесь, на терри­тории Афганистана? Другом, разумеется, интернационалистом — да! А вот точнее: полномочным политическим представителем Со­ветского Союза. Посланцем страны, у которой Афганистан попросил помощи. Как звучит, а? Политический представитель!».

 

СПЛОШНАЯ ЗООЛОГИЯ

 

Металлический стук вернул его в реальность. 

Диктофон упал с коленей на, (что за черт!), пупырчатое зеленое железо, каким покрывали площадки для вертолетов.

Откуда здесь? 

Ратманов, вскочил, огляделся.

Ветхая палатка,  засаленный, дощатый стол.

Что там на крышке? «ДМБ-89»? Так! А где же все это великолепие ЦУПа? Он ощупал карманы. Диктофон? Батарейки полковника – «Сони». А, сволочь! Какие там «Сони»! Пусто! Но было же? Или еще один такой плов, и можно прямым ходом в психушку? Какой хрен, «что-то тут нечисто» — тут все нечисто. С  Ташкента – все нечисто! Так, не суетиться. Это уже не по нашей части. Что на тумбочке? О, телефон! Да еще какой, ЗАС, с гербом! Ратманов поймал себя на каком-то паразитном воспоминании, что ему всегда хотелось ковырнуть этот литой герб с «правительственного» телефона и спрятать в карман. Он осторожно поднял массивную трубку.

— Алло, — дунул пару раз, не веря в возможность  такого рода связи в драной  палатке с грязным столом и солдатской тумбочкой.

— «Опера»- 43. Слушаю…

Ратманов, как ужаленный бросил трубку, она повисла, болтаясь на витом шнуре, монотонно булькая; «Опера». Говорите. Слушаю. Говорите».

Решение, нет, не пришло, это был инсайт – озарение! Вспышка памяти, интеллекта, инстинкта самосохранения, в смысле перевода непонятной опасности  в иную инстанцию, где сил и средств,   для поиска истины, намного больше!

— «Опера», соедините «Линзу»

— «Линза» занята.

— Девушка…

-Сорок третья.

— Я прошу, мне срочно нужен на «Линзе» особый отдел округа.

— Линия свободна, соединяю.

После недолгих препирательств с окружным узлом связи, его соединили с Глызиным

— Слушаю, майор Глызин. Кто спрашивает?

— Миша, это я Ратманов. Тут такое дело непонятное… Попал в какой то ЦУП… Повторяю по буквам: Цапля, Ульяна, Петр, Геннадий, Петр, Анна. ЦУПГПА. Еще номер есть, четыре… Что? Как?

Ответ прозвучал незамедлительно и разборчиво, как только особист сложил имена в аббревиатуру.

—  Немедленно уходи. Слышишь, беги! Все брось и беги Какого хе..

— «Линза». Заканчивайте. Линия нужна  оперативному. Разъединяю! Мольбы телефонной мадонне уткнулись в немую трубку. Так, налицо три состояния связи: только что была, сейчас будет и кто знает, когда будет.  Но  эмоциональный дружеский совет получен, пусть и не в полной версии. «Какого хе…» в дополнениях не нуждается!  Включилось оборонное сознание: Ратманов двинул ногой тумбочку с телефоном, и выскочил на белый свет. Под грядой холмов пылила колонна. Ага, вот и шлагбаум. Кто там мечется, машет, черт возьми? Торкин? Чего приплясывает? За холмами, тоже поднялась бурая пелена, кто-то полз на гребень по обратным скатам Боевой гребень, услужливо подсказала военная память и пару раз блеснули на этом гребне солнечные зайчики.   А Торкин все приплясывал, выкидывая руки в   «хайле», только почему-то загибал ладони, опуская их на голову, будто показывая, сейчас сверзится с небес. Ладно,  узнаем, чего пляшет.  Но тут Ратманов сбавил темп, весьма озадаченный странной  зоологической картинкой, прямо в духе Виталия Бианки, Гаршина и Пришвина.  Етическая сила!

Большой, размером с  кошку,  рыжий муравей тащил на спине полудохлую ящерицу, что-то бормоча. А  пресмыкающееся, раздвинув лапки и подставив солнцу белое нежное брюшко, уставилось на Ратманова  пленчатым глазом.  Членистоногих Ратманов не боялся, да и прочую животину принимал, как  часть Творения. А что бормочут… Так ведь и дышат, и любят, и едят, и прочее. Можно подумать, что речь — главное отличие человека от человека и прочих тварей. Вот, что именно бормочет этот джигит с  осиной талией, и при чем эта змея с конечностями? Это интересней. Ишь, разлеглась, как одалиска перед султаном. Странно, но в ответ на такие мысли  наездница прикрыла хвостом темно-красное  отверстие. Ратманов остановился. Дело приобретало забавный оборот, тем более, что  муравьиная бубнилка складывалась в стихи.

 

 

Обжигает мне лапки родная земля!

Надоела ты до невозможности, бля,

Вот о чем я хочу Горбачева спросить

Долго ль мне тебя  дуру  на шее  носить,

Ты когда уж подохнешь от водки и ран?

Десять лет из Кабула ползу в Тегеран.

Не понять твоим детям, несчастным ослам,

Что такое ортодоксальный ислам!

«Что ты дашь нашей родине — нищей, босой,

Если  в  собственной  — очередь за колбасой?».

 

-Плагиат, плагиат,- заверещала ящерица, мельтеша раздвоенным язычком,- Это наш любимый всенародно поэт!

— Не плагиат, а парафраз с цитатой, -проворчал муравей

-Нет, плагиат, ты рифмы спер, мораль украл, в смысле, басни. У вас тут все плагиат: еда, оружие,  строй ваш, в смысле революция Саурская, у нас Октябрьская, а вы тоже прилипли – Апрельская!  И язык ваш!

— Нацию не трожь!

— Ага, слышу, маму не трожь! Это тоже наше, только кавказское. Молчишь? Уела я тебя?

— Нет. Социализм у вас еврейский, вера из двух половинок, революции и до вас бывали, месячные, восемнадцатое брюмера, например.

— Ты тупица! Двойка тебе по марксистко-ленинской подготовке! Это был переворот!

— Оружие у вас тоже  сомнительное. Что, русские порох изобрели. Или автомат?

— Голодной, босой! За колбасой! В Кабуле сосиски сраной не купить!

—  Сосиски сраны – социалистичекие страны! До вас на каждом перекрестке можно было,- пробурчал  муравей

— Эй, прекрати перечить! Ликбез тебе! Читаю тебе, на память: «В период 1980-1985 гг. масштабы советского экономического и технического содействия достигли 430 миллионов рублей, а на очередной этап (1986-1990 годов.) они определены в размере 570 миллионов. Поставки из СССР (безвозмездные) по линии внешней торговли в 1978-1986 гг. превысили 600 млн. руб., а по линии ГКЭС — более 200 млн. руб. В 1987 г. планируется безвозмездная помощь из Советского Союза на сумму 140 млн. руб.

— Копейки считаете? Это и есть интернационализм? Наши гибнут – мы не плачем. Революция! Знаю я этот документ Давай я тебе дальше : «Вместе с тем афганская сторона проявляет большой интерес к получению в 1987 г. безвозмездно примерно до 1 миллиарда рублей который она планирует использовать следующим образом: на денежное и материальное обеспечение вооруженных сил — до 500 миллиардов рублей покрытие части дефицита государственного бюджета — 300 миллионов рублей». Нравится?

— Нравится?- захлебнулась ящерица, — Да ты знаешь, что зарплата у нас  по сто пятьдесят рублей на человека, мужика, в смысле? Подели на миллиард! Мы же на вас работаем!

— Если вы не будете работать на нас , то пропадете, — опустил голову муравей, схватив жвалами пробегавшего таракана. Перекусил пополам, но есть не стал.

— Вот, родственника убил,- притворно печально комментировала ящерица. А почему это мы без вас пропадем?

— Не убил, а воздал! Они у нас яйца воруют. Двойка тебе по нациологии.  Небось, о такой науке не слышала?

— Ну, давай, давай, членик, просвети!- ящерица резво перевернулась, впеципась лапками в хитиновую спинку, склонила голову, ну прямо как примерная школьница.

 — У вас все  принадлежит государству: земля, вода,  нефть. Оно народ не спрашивает, куда прибыль девать. Дает, что захочет. Как рабу. Оружия у ваших людей нет, как у рабов. О свободе передвижения, слова, говорить?

— Ну, дальше? Вывод, почему это мы без вас погибнем?

— Если даже тот достаток, который есть у вас не отнимать,  то у раба появится свободное время, он думать начнет. Тут и конец. Поэтому  ваши хозяева знают, что надо лишнее отнять и нам безвозмездно отдать.  Понятно?

— Враг народа!- равнодушно изрекла ящерица,- Расстрелять тебя надо перед муравейником. Мы вам тут колясок инвалидных пятьсот, машин легковых – тысячу. Для ваших солдат, между прочим.

— Мины тоже ваши, — парировал муравей.

-Да ты, краб сухопутный, если бы знал, сколько стоит вертолет. А их триста тут сгорело за вас! А танков, а машин?А боеприпасы? А…

— Вот-вот! Мировую революцию задумали, а копейки считаете.

— Нет, ты дальше слушай, бача! В Хайратоне, ну вот прямо сейчас, пшеницы восемь тысяч тонн!

— Да вы ею скот кормите, гниет в Казахстане,- парировал муравей.

— Муки, первосортной, четыре тысячи тонн!

— На две лепешки родному Афганистану…

— Сахару одиннадцать тысяч!

— Пусть лежит. У вас меньше  «фанта-шурави» заквасят, меньше дураков нарожают. Сахар –это хорошо.

— А ты откуда про «фанту-шурави»  знаешь? Скажи еще, что дихлофос пробовал.

— Это пусть ваши бачата нюхают.

— А ваши зато педерастией балуются!

— А ваши нет? Да у вас в лагерях педерастов больше, чем в Содоме с Гоморрой.

— Ладно, опустим эту тему. В лагерях! Много ты знаешь! Дальше бухгалтерию дать? Что еще возразишь?

-Давай! Только вот этот стоит, слушает. Не боишься? Нюхом  чую, из  политических он.  Ишь, водочкой свежей от него пахнет

— Не успеет. Пусть, хоть перед смертью правду послушает. А пахнет от него табачищем. Не люблю. Мне, вот, в детстве, солдат в рот  сигарету махорочную сунул. Хочешь не хочешь – кури. Так, поверишь, до посинения курила. Ну, то-есть, дышала. А они смеялись, уроды.

-А потом, как ты их? – заинтересовался муравей

— А никак. Мина в курилку залегла. И, что характерно, своя. На  батарею морок нашел, ориентиры на сто восемьдесят перепутали.

— Ага,- восторжествовал муравей,- а говоришь, что мы мстительный народ. А сюда не мины – «карандаши» лягут. Плотно. Довели их эти ЦУПы!

До Ратманова, слава Богу, дошел угрожающий смысл последних фраз. Как-то вяло подумалось: вот сейчас врежу ботинком по симбиозу! Но как только подумалось – муравей вырос вдвое, и уже напоминал размерами среднюю собаку, а ящерица раздулась до страшноватого варана. К тому же в лапке  у нее, сверкнул никелированный дамский браунинг «Стар».

— Ага. Не будет пинать. Офицер все же. Значит, жира – восемь тысяч тонн.

— Комбижир. Гидрожир. Подделка.  Изжога.  Гастрит Половое бессилие!

— Цемента восемь тысяч

— Ай, спасибо. Как мы без него жили?

— Удобрений три тысячи тонн

— Это из тех, что мы для вас производим?

-Чаю, слышишь, чаю – пятьсот тонн. Обопьетесь.

— Слышу. Откуда у вас чай? Солома! Что ваши везут домой? Чай в коробках. Чудно так называют: «Седой граф». Да вы настоящий чай только в валютных магазинах и видели.

— Нет, ты полный дебил! Одних наших контейнеров там стоит десять тысяч!

— Вот это отлично! Представляешь, десять тысяч дуканов. А если туда летом запихать по сотне врагов революции или Аллаха. Представляешь, стрелять не надо. Без крови. Бескровная революция

— Все. Ты меня убил.

— Чем? Своей дикарской логикой и гнусной, примитивной правдой. И если  в контейнерах кого будут душить, так и скажу всем, что это твоя перспективная идея!

— Сейчас добью: «Исходя из существующей военно-политической обстановки, представляется, что объем военно-технической помощи Афганистану в 1990 г. может составить около четырех миллиардов рублей».

— Хрен вам по всей морде! Нас уже не будет, почти!

— Куда вы денетесь. Эй, не раздувайся. Пора сматываться, сейчас обработают по площадям таким инсектицидом. Град, град, кто тебе не рад? Держись,  маршевый включаю.

Муравьиная задница приподнялась,  затопорщилась щитками, по бокам выдвинулись стреловидные короткие подкрылки. Пространство заполнил низкий вибрирующий звук. Ратманов еще успел заметить, как ящерица  ободряюще ему подмигнула, но тут  саданула в грудь  струя раскаленного воздуха и он опрокинулся навзничь…

— Вставайте, товарищ майор,- голос шел откуда-то сверху, но Ратманов, после всего привидевшегося просто боялся открыть глаза. Реактивный муравей, говорящая ящерица с пистолетом. Силы небесные! Чем тут меня опоили?

— Да вставайте же, ну… Я вас не дотащу. Уходить надо.

Ратманов, осторожно, вприщур, решил вернуться к действительности. Торкин, стоя на коленях тормошил его за плечи и в глазах  «фантома» была   нешуточная тревога.

— Уходим, быстрее поднимайтесь. Это они, похоже, пристрелочный дали.  Реактивщики за холмом. Колонна уходит.

Ратманов связал с информацией Торкина  услышанное от мерзких тварей (могли бы и яснее предупредить) и кряхтя поднялся. Все было на месте, только разломило спину. Это ничего, пока брюшной пресс работает можно не обращать внимания. Плохо, конечно, майор в пыли валяется, солдат-спаситель является. Не пойдет. Надо брать вожжи в руки.

— Тебя покормили?

— Да на фиг  мне эта бурда!-  презрительно бросил Торкин,- принесли борща из банки, холодного.

У шлагбаума Ратманов  замедлил шаги.

— А где это войско? Сикх? Разведка?

— Так я же говорю: была команда сматываться. Сказали тут у духов подземный склад с оружием, заминированный. Так его сейчас  обработают по полной с горки, а потом, сказали,  БШУ нанесут. Надо уходить, водила наш машину  поправил. Он на Хайратон  собирается. Кстати, тут прапорщик, из вчерашних, Фима, подходил, сказал, что ваш старлей в Хайратоне два дня еще просидит. Так мы куда?

— Туда. Назад дороги мне нет. И тебе тоже.

Ратмановым, изредка, но овладевало убийственное упорство. Иногда по пустякам. Чаще, именно по пустякам.  И  тогда свистел в пустой голове вокруг одного кола священный ветер. Вот и теперь он знал, что не повернет назад, пока не разберется с этим ускользающим героем, с прапорщиками-гипнотизерами, сатанинским полковником и  говорящими тварями. Да, еще Торкин. Но этот рядом. И, похоже, уходить не собирается. Вон как беспокоится! Надо с ним  поласковее, хоть и призрак, но свой.

— Все. В Хайратон. Бывал я там. Посмотрим на Родину с чужого берега!

 

 

 

                      УЛУГБЕК  ИЗ  БАШ-АБДАНА

 

 

Нет, этот  чертов «Урал»  определенно вписывался во все, что происходило с Ратмановым.

Не успели и пару километров отъехать, как в кабине запахло горелой изоляцией.

Водитель заметно побледнел, принял к обочине. 

-Аккумулятор, кажется…

— Какой аккумулятор, в кабине горит.

— Да это провод, а там танковый стоит под сиденьем. Замкнуло, наверное,

Ратманов  спрыгнул  на землю, и в этот момент затрясло частыми ударами, а потом  за поворотом, где остался ЦУП-4 поднялись клубы пыли вперемежку с черным дымом.

-Вовремя смотались, товарищ майор,- возликовал Торкин, — потом сказали «горбатые» будут там работать. Вот это сабантуй!

— Кому сабантуй, солдат? Там, кроме сусликов никого. Восемь лет так и лупят в божий свет. И что? Помогло?

— Не знаю. Я про это не думал. А чего их жалеть, в смысле бомбы, снаряды. Я вот у земляка в полку был, так видел мины сорок третьего года, а на полосе бомботара с сорок пятого. Сгниет ведь без  дела. Только вы не подумайте, что я совсем дурной, у меня интересная мысль была: а если бы у духов авиация, реактивные дивизионы, ну все такое, что у нас?

— Если бы бабушка была дедушкой! Знаешь дальше?

— Знаю. Но тогда получается, что мы их недооценили.

— Ого, какое слово вытащил, словно на военном совете выступаешь. А я тебе скажу, что лучше «недо», чем «пере». Поноса меньше будет, кровавого. И заткнись, в целом, и частично. Что там, водила, справился

— Можем двигаться, — виновато ответил паренек,- Я потолще провод кинул. Масса горела. Не беспокойтесь, догоним,-

И действительно, «Урал» будто получил второе дыхание. Ратманов уже прикидывал, кого из знакомых можно найти в Хайратоне, где бросить кости на ночь, да как вычислить героя будущего очерка. Эти реальные мысли успокаивали, смежали веки. А что, дорога прямая, безопасная, «духи», разве что к Ташкургану поближе шалят. К чему им бескрайняя степь Мир-Алам, где не прожить и с горем пополам? Но именно на этой, никчемной, прямо скажем, рифме, его резко потащило вперед и впечатало  лицом в лобовое стекло.

-Е.. мать.. ху…Что еще такое?- он выхватил скомканный носовой платок, прижимая к захрустевшему носу.

— Вы как товарищ, майор? Нормально?- Торкин держал перед Ратмановым две ватно-марлевые подушечки из индивидуального пакета, — Это он в яму въехал. Ну не видно же в пыли, да? Вот теперь, похоже, застряли надолго. Там, впереди что-то хрястнуло сильно.

— Хрястнуло! Шнобель мой хрястнул. Где этот чмошник?

-Выскочил, похоже, колесо вывернуло.

Очередной прапорщик из технического замыкания, бегло осмотрел повреждения и взял «Урал» на буксир.

— Эту шаланду  оставим на посту у водохранилища. Дальше не потащу. В батальон доложу, пусть его ишаки таскают! Пересаживайтесь ко мне? Вы домой, наверное, через Хайратон?

Ратманов  отнял платок от лица: — С таким носом домой?  Не издевайся.

— А что? Боевое ранение. У меня друг был, заменился, слава Богу, так его осколками посекло, вся рубашка в крови была, Он ее в Союз переправил, жене. Вот был шухер!

— Придурок, — констатировал Ратманов, — я тоже одного такого знал. Приходил домой, стягивал сапоги яловые, разматывал портянки и жене под нос совал, нюхай, мол, чем служба пахнет.  А что там на водохранилище? Вроде не было точки?

— Стоят, по-моему из 122-го полка и трубопроводчики. Весной на этом участке духи пару фугасов зарыли. Один сняли, успели, второй бензовоз  разметал. Да там увидите, только рама, скрученная, осталась. А что  «труба» качает, не знаю. Может воду?

— Понятно. Довези до поста. Там останусь. Может за ночь пройдет.

Прапорщик с сомнением покачал головой: — Кровь не идет,  но синяки, точно, под глазами будут. Переносицей приложились.

— Если бы!  Всей мордой. Хорошо набок не свернуло.  Расслабился.

Пост на водохранилище  Баш-Абдан, по афганским меркам, устроился основательно. От дороги низенькие домики из  кирпича-сырца отделяла высокая насыпь, перед шлагбаумом грозно маячили два бронеколпака. Встречать нежданных гостей вышел рослый казах, вполне по форме одетый, с лычками старшего сержанта.

— Начальник гарнизона старший сержант Гойченко. Товарищ майор, разрешите узнать цель вашего прибытия?

—  Да какая цель! Не цель, а средство,- пытался сообразить Ратманов насчет старшего сержанта — «начальника гарнизона»,- Застряли.  Офицера можете позвать? Кто тут главный у вас?

— Офицера не могу. В смысле, он есть, командир взвода, но сейчас нет, убыл в полк. А начальник – я.

— Ну, коль так, позволь представиться: майор Ратманов,  окружная газета. Со мной – фотокорреспондент дивизионной газеты. Торкин, подойди поближе. И водитель этого гроба на колесах. Деваться нам некуда. До завтра приютите?

—  Я позвоню в батальон, хорошо? Так положено. А можно ваше удостоверение посмотреть?

-Смотри,  бери, можешь прямо по нему диктовать. А что есть связь?

-Рация. Сейчас вернусь,- сержант протянул корреспондентские корочки Ратманову,- Не надо, у меня память хорошая, да  я вашу фамилию в газете встречал.

— Что, неужели доходит сюда?

-Не всегда. Но  тут  земляк мой служил, стихи посылал вам. Напечатали. А там было указано, что присылать стихи на вашу фамилию.  Ладно, сейчас.

Ратманов оперся на шлагбаум, чувствуя, что накатывает смертельная усталость. Ко всему ныла переносица и ей начинала вторить нещадно ушибленная лет пять назад поясница.Мысли накатили грустные: «Что у меня доброе от Афгана?  Желтуха? Малярия? Отбитая жопа? Ага, вот, «капитан досрочно», «звезда шерифа», так, два на три умножим – шесть лет выслуги. Ладно, живой…».

— Все, проходите, товарищ майор. Хотели за вами машину послать, но по времени поздновато уже. Чего зря рисковать. Парней во взвод устрою. А вы ко мне, там просторно, комната свободная есть. Только попросили ничего здесь не фотографировать. А и что тут снимать? Не знаю, но так  сказали.

-Святое дело,- усмехнулся Ратманов,- слово офицера: не будет фотосессии. Торкин, слышал?

— Так точно. Да и когда щелкать? Темнеет уже… А мы без вспышки!

«Язык бы тебе отрезать! Фантом афганский… Без вспышки», -вяло шевельнулась в гудящей голове мысль сопротивления всему этому безумному дню.

Хорошо жил начальник гарнизона. Правильно. Комнатушка чистая. Кровать заправлена новеньким армейским одеялом. Автомат висит в изголовье. На стене коврик с арабской вязью.  Принесли ужин: жареная картошка с мясом, зелень еще теплые лепешки, сгущенное молоко и сливочное масло в баночках, кипяток в пузатом фарфоровом чайнике.

-Ты смотри, свежая, нормальная картошка, лучок —  хорошо снабжают?

— Не жалуемся, товарищ майор. Дорога рядом. Афганцам, нашим все можно заказать, были бы деньги, да? Чеки берут по хорошему курсу: один к семнадцати, да и просто делятся. Понимают, наши саперы на них же работают.

-Что «духи», ставят фугасы?

— Было, с год назад. Потом, говорят, дукандоры договорились эту дорогу не трогать. В Баглане, такое не прокатит. Там своя война… Да  что об этом…

Ратманов понял: с Багланом у парня связаны какие-то неприятные воспоминания: лоб трет,  притопывает. Он перевел тему.

— Так что же этот земляк, который стихи писал? Уволился?

-Если бы! Сказали, нам такие грамотные в батальоне нужны. Сидит сейчас в штабе.

-Доволен?

— Воет от скуки. Но стихи не бросил. Хотя…

-Что, проблемы творчества?

— Нет, сейчас расскажу, только между нами, хорошо? Он со второго курса отчислен, в Алма-ата, историк будущий. Восстановят, конечно, после Афгана – сто процентов!  Его стихи сам Олжас Сулейменов хвалил.

— Он на русском пишет?

— Кто? Сулейменов?

-На каком  Сулейменов пишет, я до твоего рождения знал!                  — Ну да! И  Марс тоже на русском!

-Как? Марс? Интересное имя!

— Да у него родители интеллигенты, городские. Только он, если правильно, Маркс!   Очень умный парнишка. У него свой взгляд на все. На афганцев, на то, что мы здесь делаем, чем это кончится. Один раз говорит: у нас наукой считается овцеводство, птицеводство, а это не наука!  Интересно, да?

-Понимаю. Гоголь когда-то смеялся: упоминал книгу «Свиноводство как наука».

— Не знаю, Гоголя только «Вий» прочитал. Старина! Сейчас такого не бывает. А у Марса одно стихотворение очень понравилось. Только его не напечатают.

— А это неважно. Нет, разумеется, публикация, стимул хороший, известность.  Только, понимаешь, настоящие стихи они переживут все и запрет, и моду, и самого автора.

-Это мне понятно,- сержант потянулся к подоконнику, достал общую тетрадь, в черной клеенчатой обложке, украшенной золотистой наклейкой — восьмиугольной        звездой. Вынул из нее сложенный пополам листок.

-Вот.  Прочитать?

-Нет. На слух не берем. Можно самому ознакомиться?

— Пожалуйста. Только там, где многоточия, я вам скажу, что было. Первый раз —  «Таджикистан» а  конце – «российском».

По старинной школьной привычке Ратманов начал вслух. Да и как еще читать стихи?

Война, Афганистан в огне!

Последний хрен без соли съели.

А на таджикской стороне

Играет мальчик на свирели.

Когда же мальчик подрастет

И реактивный гром ударит,

Ему отец гранатомет

На день рождения подарит!

И мальчик сядет на горе

Врагам отечества на горе

И очень будет рад дыре

В российском бронетранспортере

Он будет вождь народных масс,

Неверных он повергнет в трепет!

Но русский снайпер между глаз

Ему однажды пулю влепит.

 

— М-да. Это… Ну…

Ратманов пытался осмыслить текст, поскольку, кроме слов, слога, рифмы  опус рисовал фантастическую, безумную, невозможную картину.  Стоп-стоп, насчет невозможности! Припомнилось, как год назад в Баку, куда его командировали для обмена материалами с газетой «Вышка», он услышал, что со дня на день может грянуть война в Карабахе. А что? Если азербайджанцы с армянами могут, то почему не таджики с … Да, с кем? Нет, невозможно, разве, что друг друга? Но это полный бред!

— А что, этот Марс не говорил, не пояснял?

— Да, как сказать.  Вот и у меня сомнение, а почему, не знаю.

-Давай разложим.  Он пишет, что в Таджикистане будет война. Так? Потом, что эта война будет за веру, за мусульманскую веру, там будут свои вожди? Так? А кто будет воевать? Два раза похожее: «российский» и «русский». Почему? Почему не узбекский снайпер, мордовский? Непонятно.

— Ему понятно. Марс, по секрету, сказал, что Советский Союз развалится, а Российская Федерация за всех одна будет воевать, а потом и против всех. Так сказал: будет война всех против всех!

— Понятно, Диссидентов твой Марс начитался. Просуществует ли Советский Союз до …… года».  Был один такой математик, рассчитал. Буковский. А стихи крепкие. Есть талант. Будет твой Марс поэтом, Вот, из совершенной фантазии что слепил и крепко, рифма свежая, игра слов…

— Вы сказали математик? Точно?

-Ну, насколько мне известно. Неглупый человек, это точно. Правда сейчас в Америке живет. Отпустили с миром. А про книги его не спрашивай, не поймут. Запрещено.

— Да мне бы самому понять надо. Как вы говорите, «Просуществует ли Советский Союз до….». Я Афганцам бумажку дам, что угодно привезут из Кабула или Мазари. Хоть «Майн кампф» Предлагали уже, хоть «Камасутру».

И опять почувствовал Ратманов тревожную  призрачность момента. Сержант, а что ни слово то мудренее. «Дворники с насосами, миллионеры с колесами». Так, задний ход, майор!

-Интересная у тебя тетрадь,  наклейка такая…

— Какая? Обычная звезда. Сам вырезал. А, восьмиконечная? Так она везде есть. Пяти – Христа, шести –Давида, а эта еще с Египта, на всех орнаментах. На коврах афганских. Просто звезда, какую на небе видим, лучистая.

-А ты стихи в эту тетрадку собираешь?

— Нет, Марсов листок я просто сюда положил. Здесь у меня наблюдения,- сержант помялся,- за звездами. Точнее, за одной. Интересно получается. Вы в звезды верите?

— В смысле, есть ли жизнь на Марсе?

—  Нет, что они на судьбу влияют? Точнее, что по ним можно предсказывать? В астрологию?

— Не верю. Какое дело космическим телам до нас? Мрак, пустота!  Ни в звезды, ни в философский камень, ни в  эликсир молодости – все бред антинаучный. Инопланетяне – тоже, вместе с ейти, снежным человеком.

— Точно? Сержант заколебался,- А вот почему  люди талисманы носят, молитвы, туморы,  образки, крестики? У каждого что-то есть. А как прижмет, про Бога вспоминают, защиты ищут у Неба. Ведь живут-то на земле. Я тоже, как вы думал. Да вот два момента случилось таких странных! Рассказать?

— Давай, все равно не уснуть сразу. Сбил ты меня  этим марсовым пророчеством.  Войну всех против всех предвидит твой Марс. Причем по странной оси. Мы, вроде, Восток- Запад противостоим, а друг твой на Север — Юг намекает.

-Значит так, в Баглане, я еще в «чижах» ходил, только из учебки, в Иолотани, бывали там?

-Приходилось. Самая знатная дыра, пожалуй. Может быть, Казанджик похуже.

-Да у меня про это есть тоже в тетради, для себя, только, чтобы не забыть. Но я о  другом. Вот так же стояли в Баглане Южном, как здесь. А командир взвода, из двести первой тоже, но из сто сорок девятого полка, в Кундузе,  интересный человек попался.  В какой день, без слова соберется и со своими, на дорогу, на боевые, если прикажут. А в другой раз – упрется, хоть стреляй, скажет: «Сегодня нельзя. Добром не кончится». Да его за это, наверное, из полка  подальше отослали. Но ведь угадывал! Скажет, что  колонну, духи зажмут, не дойдет спокойно – так и будет. Один раз вертушки шли, он глянул, скривился так, помню, что сказал: «Выбрали же день, камикадзе!». А через полчаса пошла команда всех на оцепление, проческу, «духи»  восьмерку завалили, а вторую на земле сожгли, там экипаж уцелел, говорят. Страшновато, конечно, когда человек такое предвидит, а сделать ничего не может. Как жить с таким? Я спросил его один раз,  а он: «Доживешь до моей замены, расскажу, как и почему. А пока ты вспомни, в какие дни, только точно,  «духи» на нас отрывались по полной.  Я, что знал, видел, пересказал ему. А  когда  он заменялся, то дал свои записи почитать. Я и списал все для себя. Ему, конечно, сказал, а он усмехнулся только, мол, не проклинай, бача, если и тебя эта тема зацепит.

-Дашь посмотреть?

-Да без проблем. Только я еще хочу досказать насчет звезд.  Видели перед нами  раму  бензовоза? Как-то, в сумерках, подошел к ней, сам не знаю, почему,. Вроде ржавое, горелое железо, чего смотреть?  А там такая стойка торчит, скрутилась от огня, в небо штопором. Я гляжу, над стойкой звездочка красным мерцает. Как над Кремлем.Странно, да?

— Есть  такие, что красным отсвечивают. Марс, к примеру, прямо как твой земляк.

-Где Марс, где Меркурий, Сириус – это я разбираюсь, еще в школе научили. Другая звезда. А главное – если над стойкой смотреть, то красноватая, а отойти – обычно, желтым,  мигает. Интересно, да?

— Пока непонятно. Может быть,  стойка так свет разбивает?

— Нет, проверял уже. Дело в другом: не  всегда  так она сигналит, а только в определенные дни, перед тем, когда  нас где-то зажмут. И совпадает это с тем, что я списал у старшего лейтенанта, взводного, понимаете?

Ратманов  был уже готов рассмеяться, помянуть не к ночи Нострадамуса, Улугбека и всех, кому звезды не давали покоя, но остановился, озадаченный блеском глаз и жестким, почти волчьим взглядом собеседника. Да, чужие суеверия надо уважать!

-Хорошо, хорошо. Покажешь?

— Правда, посмотрите?

-Давай, мало ли я тут чудес насмотрелся!

Черный, скрученный взрывом и огнем остов бензовоза  загадочным иероглифом перечеркивал  звездное небо. Сержант посветил зеленым лучиком китайского фонаря:

— Здесь, вот с этой стороны садитесь, смотрите на конец стойки. Подождите, пусть глаза привыкнут. Вот, смотрите!

Ратманов действительно разглядел  красноватое мерцание на самом обрезе горелого железа. Звездочка была неяркой, небольшой, размером как в Стожарах.

— Видите, красным светит? А теперь отклонитесь.

Ратманов встал, стараясь не потерять из виду неяркое светило. Действительно, звездочка замерцала обычным желтоватым светом.

— И, что, по-твоему, это значит?

—  Быть завтра  заварухе, с «двухсотыми». Где-то побьют ребят. А как скажешь, кому?

— Брось, сержант. Нас в Афгане  больше ста тысяч. Каждый день, в среднем восемь- десять человек гибнет. Тут никакой звезды не надо!

— Да она еще и направление показывает! Вот, сейчас вы сидите с южной стороны, а  сигналит она  на северо-восток, хотите компас принесу. Да тут, смотрите, я азимуты  основные прямо на стойке отметил

-Так, дай прикину, что по карте там. Ну, Кундуз, Тахар, Файзабад. Прямо золотой петушок на спице: «С востока лезет рать!». Не забивай голову, так и «крышу» сорвет.  Пошли спать лучше, показывай койку.

— Я вас положу в своем кубрике, там уже постелили. А мне  у ребят надо побыть. Взводный что-то задержался. Теперь уж  до утра. Вам пароль нужен? Выходить не будете? Тут до рассвета только с паролем.

— Нет. Это же туалет на входе?

— Да. Умывальник справа. Там свет есть. У нас со светом хорошо, дизель.

— Ладно, спасибо тебе за приют. Будешь в Ташкенте, заходи, приму не хуже. Утром на Хайратон.  Посмотрю твои записки на сон грядущий.

Сержант неопределенно махнул рукой.

Насчет грядущего сна Ратманов жестоко ошибался Содержимое черной тетради с вифлеемской звездой на обложке, (он вспомнил название символа!),  не дало заснуть примерно до  третьих петухов. Точнее не определить, поскольку в расположении советских воинских частей петухи встречались нечасто, а его часы «Сейко-5» остановились самым смешным образом: минутная стрелка зацепилась за  римское ХII.

 

               «ВИФЛЕЕМСКИЙ» КАЛЕНДАРЬ

 

 «Ночью 25 декабря 1979 года в горах вблизи Кабула разбился самолет «Ил-76».

Тридцать семь десантников и семь членов экипажа погибли.

25 декабря – Рождество Христово.

«Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение». (Евангелие от Луки, 2:13–15).

А вот и не было на земле мира в конце декабря 1979-го. Не верите в Христа, так  Коляду вспомните. Этот  день древние славяне считали удачным для продолжения рода. 25 декабря отмечается Рождество католическое. Но, если Христос один для всех, то Рождество Его тоже одно?

 

*

В субботу, 23 февраля 1980 года, в двухкилометровом тоннеле от угарного газа задохнулись шестнадцать советских военнослужащих.

В этот день — праздник Советской армии и Военно-морского флота.

 А Масленая неделя, тоже на 23 февраля выпавшая в том году, на генетическом уровне сидит.

Душа праздника просит.

В Советской Армии в праздничные дни машины без особой надобности из частей не выпускали.

Через два с половиной года, 3 ноября 1982-го, в этом же тоннеле угарный газ умертвил около ста восьмидесяти советских военнослужащих.

Количество погибших афганцев неизвестно.

Среда  выпала на третье ноября! По всем приметам несчастливый день: «Что Бог не дает, а в среду не прясть».

*

В начале августа 1980 года в засаду попал 783-й отдельный разведывательный батальон 201-й мотострелковой дивизии. Случилось это в афганском Бадахшане, в ущелье юго-восточнее населенного пункта  Карасдех (упоминается н. п. Шаеста и Яварзан).

Под кинжальным огнем крупнокалиберных пулеметов «духов» в первые минуты погибла головная походная застава – двадцать один человек. Разведчики, зажатые в каменной ловушке, отбивались до ночи, потеряв сорок восемь человек убитыми и сорок девять ранеными.

Это было 3 августа 1980 года, в день окончания летних Олимпийских игр. Древние греки, большие любители помахать мечом, прекращали все боевые действия во время Олимпийских игр. Был, выходит, опыт у потомков Геракла, что в такие дни война добром не кончается.

*

Хазара – река и ответвление Пандшерского ущелья. Здесь, у селения Майлива, 30 апреля 1984 года было убито пятьдесят семь и ранено сорок пять солдат и офицеров из 1-го батальона 682-го мотострелкового полка 108-й дивизии. Некоторые источники говорят о восьмидесяти семи погибших.

Ночь с 30 апреля на 1 мая – Вальпургиева ночь. Кому древнейший праздник любви и плодородия, кому слет нечистой силы на Брокене во главе с Сатаной.

*

В ночь на 21 апреля 1985 года 334-й отдельный отряд специального назначения переправился через реку Кунар. Спецназу предстояло войти в населенный пункт Сангам в Мараварском ущелье. По данным разведки, здесь была замечена группа душманов. Боекомплект и экипировка были рассчитаны на краткосрочный выход – Сангам находился в трех километрах от места постоянной дислокации батальона.

На рассвете 21 апреля, прочесав Сангам, первая рота обнаружила двух моджахедов, уходящих в глубь ущелья к селению Даридам. По приказу командования началось преследование противника. Рота оторвалась от своих застав на господствующих высотах на два километра ниже по ущелью. До этого разбитая на поисковые группы, она теряет управление и попадает в огневой мешок. На пути возможной помощи, в тылу спецназа, моджахеды выставляют крупнокалиберные пулеметы.

В бою погиб тридцать один советский военнослужащий. Убитых собирали два дня. Многие из тел носили следы жестоких пыток. Семеро солдат, израсходовав боеприпасы, подорвали себя миной, предпочитая смерть пыткам и плену.

21 апреля 1985 года – Светлая седмица, последний день Пасхальной недели. Соответственно, воскресенье. Ох, худо заканчиваются многие ратные затеи на Страстной неделе и в саму Пасху. Совершенно не зря Шестой вселенский Собор постановил: «От святаго дня воскресения Христа Бога нашего до недели новыя, во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражняться во псалмах и пениях и песнях духовных, радуясь и торжествуя во Христе, и чтению Божественных писаний внимая, и Святыми Тайнами наслаждаясь. Ибо таким образом со Христом купно воскреснем, и вознесемся. Того ради отнюдь в реченные дни да не бывает конское ристание или иное народное зрелище».

Вот, даже «ристалище» не рекомендовано, что уж про иное говорить?

*

Коньяк – населенный пункт перед Асургаром.

Здесь, в тридцати километрах к северо-западу от Асадабада, 25 мая 1985 года приняла бой 4-я рота 149-го гвардейского полка 201-й мотострелковой дивизии.

Источники указывают, что рота попала в кольцо моджахедов и пакистанских наемников из спецподразделения «Черный аист».

Кстати, о нем много легенд, но фактов почти нет.

В ходе боя, который длился двенадцать часов, гвардейцы потеряли двадцать три человека погибшими и более двадцати ранеными.

Все происходило в воскресенье. Особое значение этого дня для советского человека. Расслабленность и благодушие на генетическом уровне. Как у мусульманина в пятницу или у ортодоксального иудея в субботу. Должен быть такой день в основополагающем семидневном биоритме жизни.

*

Подразделения 682-го полка возвращались с армейской операции без потерь. Десять дней мотострелки надежно охраняли участок трассы Пули-Хумри – Кабул, досаждали мятежникам тем, что уничтожали их схроны с боеприпасами и продовольствием. Командование полка получает приказ из штаба армии на уничтожение объекта моджахедов в ледниковой зоне ущелья Шутуль.

Солдаты, одетые в летнее обмундирование, начали подъем и достигли границ ледника к вечеру 16 октября.

На рассвете 17 октября группа на связь не вышла, обессиленные люди заснули. Семнадцать человек – вечным сном. Пятнадцать получили обморожения с последующими ампутациями конечностей.

16 октября — несчастливый день. У викингов середина октября посвящена была богу Ходеру –  владыке морозов.

 

*

17 июня 1986 года разведчиков 201-й мотострелковой дивизии десантировали посадочным способом в ущелье Джарав (провинция Тахар). Предстоял штурм укрепрайона влиятельного полевого командира Кази Кабира, захват арсенала моджахедов и пр. Разумеется, боевая задача была поставлена батальону, но успели высадить на крохотную площадку в межгорье не более пятидесяти человек.

 

Бой на земле завязался в момент высадки. Десант разбегался в поисках укрытий под шквальным огнем противника. Один из вертолетов рухнул с десятиметровой высоты. Экипаж погиб. На взлете и посадке в горах «вертушка» – отличная мишень. Разведчики отбивались до темноты, потеряв восемнадцать человек убитыми и девятнадцать ранеными. Помощь подоспела только на следующее утро.

Всего 17 июня 783-й отдельный разведывательный батальон потерял двадцать два человека убитыми и тридцать шесть ранеными.

17 июня «ветер с востока сулит повальные болезни».

*

Сказано в Коране: «Поистине, число лунных месяцев, согласно Писаниям Аллаха, – двенадцать, из них четыре месяца – раджаб, зуль-каада, зуль-хидджа и аль-мухаррам – запретные, во время которых запрещается вести войны. Это – закон религии Аллаха, и его нельзя отменить. Не причиняйте себе вреда – не начинайте сражение в эти месяцы. Но если на вас нападет противник, то не отступайте, а сражайтесь, о вы, верующие, со всеми многобожниками без исключения, как и они сражаются против вас». (Сура 9 «Ат-Тауба».)Пророк Мухаммад незадолго до своей смерти особенно завещал хранить мир и воздерживаться от греха насилия в эти священные месяцы:

– первый месяц года – мухаррам (запретный, священный);

– седьмой месяц года – раджаб (от словосочетания «воздержаться от насилия»);

– одиннадцатый – зуль-када (садиться, находиться на месте);

– двенадцатый – зуль-хидджа (совершать паломничество).

По какому-то, не иначе сатанинскому, плану большинство наступательных операций советских войск в Афганистане проводилось именно в эти запретные для войны месяцы. И большая часть солдат и офицеров  погибала в эти же периоды. Разумеется, моджахеды тоже нарушали и нарушают вышеозначенные установления Аллаха. Да не в этом ли одна из причин того, что Афганистан и поныне залит кровью?».

Записки вызвали у Ратманова полемический зуд. Прямая подтасовка! Если с этих позиций подходить, то любой день для войны непригоден! Когда же воевать! Да прямо сейчас весь этот бред можно разрушить. Где эти записи о «черных днях»? Ага, вот, февраль. Так, девятого нет. Значит, хороший день, товарищ «Нострадамус»? Прямо-таки ангельский день, «ашура» рядом. Мы тоже не лыком шиты, знаем календари. А это не девятого февраля, в приснопамятном, восемьдесят втором, у артиллеристов двадцать шесть человек в палатке заживо сгорело? (Ратманов тогда же ящики с патронами убрал и свинцом типографским из запасного выхода) Тоже ведь такой же мудак был армейский. Ему стало стыдно и он потянулся за бутылкой) Так, глоток, как живое встает. Что там было демоны? Или блядская безалаберщина

 

9 февраля 1982 г. так же можно считать  черным днем в календаре  афганской войны . В  этот  день в  результате пожара в расположении 1074 ап 108мсд погибло 26   военнослужащих полка —

 

Пожар случился в первом часу ночи 9 февраля. Почти все ребята несколько суток были в карауле.

Командир батареи Капустян завалил второй выход из палатки матрасами, чтобы когда он идет из офицерского модуля, было видно кто находится в палатке.

Раньше, когда он шел, ребята выбегали через второй выход. Заваленный выход — первая причина гибели ребят. Вторая – старослужащие (деды) поставили топить печку молодого солдата (которого в карауле заставляли стоять за других в наряде) и когда вернулись в расположение, его опять поставили истопником, а он почти не спал несколько дней. Печку топили солярой. Он ее опрокинул и она вспыхнула у единственного выхода. Нечаянно,а может быть и со злости на всех,  опрокинул он ведро, только он знает.

Он жив остался, ему дали 3 года в Ташкенте тюрьмы, командиру батареи вроде 3 года «химии». От горевшей палатки загорелись слева и справа еще две палатки. Мы укутывались в одеяло и по двое пытались выбить дверь, одеяло тут же загоралось, из-за матрасов ее не удалось выбить.

Много ребят с 181 полка помогали, но потом уже было не возможно стоять на расстоянии из-за сильного огня и все

стояли и смотрели как погибают ребята. 23 человека так и не смогли выскочить, а двое Милованов и Сандюк обожженные

сидели недалеко от палаток. Один на следующий день умер, второй через два дня.Ребята обгорели до неузнаваемости,

опознавали по часам и т.д. Сопровождали погибших ребят только офицеры и прапорщики. Троим или четверым наград

почемуто не дали, хотя смерть приняли все вместе.Сегодня 30лет как произошла эта трагедия. Кто может помяните

их сегодня.

09.02.2012 21:09

 

 

 

 

К тому же, черт возьми, откуда у командира взвода такие сведения? И сколько за такой дневник полагается? И что это за сержант с такими записями?  Хорошо, отложим до утра. Ладно, дальше, дальше… И вдруг  Ратманова  охватил страх: ведь это он приказал забить наглухо второй выход в редакционной палатке зимой 1982 года, чтобы солдаты не бегали к землякам в 149-полк бесконтрольно, минуя дневального у калитки, да и ночам особенно! Выходит, по краю такой беды прошел, правя службу? Бог миловал, чужими смертями – как узнал о страшном ЧП, так сам побежал и вырвал эти чертовы гвозди. Из всех преград только и оставил, что бумажную полоску с печатью и подписью. Конечно, на следующее утро убедился, что бумажный шлагбаум его аккуратно подрезали и вновь заботливо прилепили. Да бегайте вы, мать вашу, куда хотите, только вернитесь живыми домой из этого бедлама!

Последующие листы были заполнены сложными расчетами, осями координат, параболами и прочей математической премудростью, которую Ратманова разучили воспринимать ровно в шестом классе средней школы, когда начались алгебра и геометрия. Но символы интеграла, функций, дифференциала и прочей премудрости ему были знакомы. И опять запоздалая   тоскливая тревога  заныла  в области живота: сержант с дифференциальным исчислением? С  натуральными логарифмами в  этой дыре? Нет, что-то тут неладно! Он хотел было уже отложить тетрадь и заставить себя спать, но тут за расчетами вновь пошли записки. На этот раз почерк был нервным, торопливым, к тому же писали карандашом. Ратманов поднялся, пересел поближе к лампе.

 

 «ЧТО ТАКОЕ НАШ  АФГАН?

                          ДУШЕГУБКА И КАПКАН!»

  (записи в «Вифлеемской тетради»,

прочитанные ночью)

« Сергей  о  душегубке на Саланге. Так получилось, что  я был  3 ноября  1982г и на перевале Я оказался в этой колонне  случайно,  по  «блату», мой  друг уходил  на  дембель  и   порекомендовал   меня  вместо себя. Я был   рад  безмерно: меня  всегда   тянуло  куда-нибудь выехать  из полка . В полку всегда  было   тоскливо и   однообразно ,а на  выездах время летело незаметно,  да и отношения  были проще, не было  напряга от начальства. Для меня  это  была еще возможность   побывать  в Союзе, и хоть как-то   приготовится к  своему дембелю, мне оставалось  служить  полгода  Тогда  кто  ходил в колоннах  до Термеза , туда  везли  всякое   барахло:  очки , джинсы,  батники , и  в основном,   японские  платки в большом количестве.  А оттуда  водку, самый  ходовой товар.. Самые ушлые везли чарс, промедол , ханку,  а героин  как-то  еще не  очень  был в ходу . Когда в полку  узнали   , что  я еду в Союз , сразу   посыпались заказы  на  водку . Пацаны  дали   платков  , командир  взвода денег . Я  был  наслышан,  что  если  особисты или пограничники  на  границе  найдут  у меня то,  что  я  везу на  продажу  в Термез, то  все отберут . С другом  часть   платков мы  зашили  в  сиденье,  два платка   зашил   в пакет  вместо медицинского  бинта,  два  платка спрятал  в  противогазную сумку. Особой  фантазии, куда  прятать не  было.  Помню, что   наши пацаны на » Демосе »  затарили   платки  под обшивку будки .  Так  получилось, что каждый  что-то   вез  контрабандой  в Союз .Но как  потом для себя  понял, что  пограничники   все эти ухищрения знают и заначки    легко находят.    Бог с ними,  и бог с нами,  но это   другая  тема.

Когда мы 3 ноября   рано утром    выехали,  не  было  никакого предчувствия  плохого. Как обычно  на выезде  из  Кабула остановились, была  какая то  регистрация, выборочно кого- то  проверяли  особисты. Дальше  все  было  без помех , доехали  до   Джабаля, там  перекусили , помню  что рядом  встала колонна  Камазов  , они  тоже  завтракали  каждый сам  по  себе , рядом пацаны,  что-то   жарили  на костре .  Помнится,  от  них и подсел к нам к нам в колонну   парень. Он сказал, что  добирается  в  Термез в свою часть,   на  попутках едет  из Баграмского  медсанбата  после ранения. Бушлат  у него  был  бурым от  запекшейся крови  и не очень  чистым.   Начальник колонны  майор  Гриценко  посадил его  в одну из   машин и  мы двинулись  дальше. . Когда  поднялись  в горы,  пошел  снег   такой  сильный , что   сливались  края  дороги , в двух метрах ничего не было видно. Двигались  медленно,  на дороге  было  много  машин  , в основном  Камазы  . они  то и дело

перекрывали  дорогу, становясь поперек.  Наша  колонна  растянулась,  С матами  и криком   мы  все же медленно  продвигались.  Я видел  там  несколько   вольнонаемных  водителей, еще подумал: ну мы-то ладно, по приказу тут  находимся , а они ? Не хотел   бы  я быть на   их месте тогда .Кстати,здесь  от  пацанов  услышал выражение «Родина ,за что караешь?». Так себя  подбадривая , мы  во второй половине  дня вышли  к тоннелю.  Стояли   минут  двадцать,  пока все собрались , потом  начальник колонны , что -то  выяснял   , ехать   нам   или не  ехать . Были какие то «непонятки». То ли  не  было начальника, который   отвечает  за проход, то ли  еще  что-то . Потом  какой то молодой  солдат в  тулупе дал  согласие. Нам поступила команда «вперед » ,   первым  шел  БТР  охранения, вторым водитель  Кравченко, в третьей  машине  ехал я.   С  первых метров стало понятно, что  в  тоннеле сильная  загазованность, но куда денешься «с подводной  лодки», приходилось терпеть. Останавливались  несколько  раз  Помню первый раз  остановились когда   на  встречной  полосе  увидели  «МАЗ»- наливник, в кабине был  водитель. Он лежал  без сознания  на руле. Его пытались привести его в  чувство  , ничего  не получилось,   Поступила  команда  двигаться  дальше. Этого  водителя  наливника  мы положили в  свою. машину.  Проехали чуток и опять   встали.     Я с нашими ребятами  прошел вперед,  . узнать  обстановку . Дошли до  бронетранпортера, увидели  пацанов из «полтинника»  , они сказали , что впереди  затор , прохода нет.  Что делать —   начальство  решает ,затем  мы  пошли  к выходу. Тут  нас встретил  капитан Рынденко , он  тоже  шел выяснять  обстановку  Сказал что бы   мы не  «шлялись» , а  шли к машинам  и не бросали их до  выяснения. Еще приказал надеть противогазы.  Да я уже  тоннелю натянул тельняшку  до  глаз и дышал  через ткань , так было  легче . Дойдя  до машины  я одел противогаз,  в нем  было очень хреново.  Со мной рядом  сидел  парень  из 357 полка, его  звали  Володя у него была специальная насадка  к противогазу он дышал через нее.  Через некоторое  время  я заметил, что  Володя потерял сознание  Я пытался  , привести его в  чувство , ничего не  получалось. Накатила сонливость, и   мне  стал снится сон , про мою  жизнь , а  затем приснилось как меня  хоронят, Последнее, что помню сильный удар всем телом. И все:   ушел в бессознанку. Потом от ребят  узнал , что  Рынденко  вернулся и дал команду  на выход  , мне  повезло ,  я сам, конечно, уже не соображая, вылез   из машины и   упал  у колеса. Тем   кто   потом вытаскивал   , было  проще меня увидеть .   Кто  и как  меня   вынес  я не помню  Когда  очнулся решил , что  нахожусь «на том свете» , первая мысль  была  ,  « оказывается обманывали  , что нет  загробной жизни»  ведь мне  запомнилось  в моем последнем видении  , что меня  хоронят. Я открыл глаза и почти ничего не  увидел  Было какое-то темное помещение горел тусклый огонь ,  в  виде  костерка  ,это  в гильзе от снаряда горела солярка  , кругом  были слышны стоны и крики   , мне показалось  что кого то  бьют  , мелькали  какие то тени. Я подумал, что  попал  сразу в ад, потом  подумал:  что-то тут  не так, почему не  было разборок с Архангелом  Михаилом, почему  отправили сразу  к чертям. Я закричал:  «Где  я,   на  том свете  или на этом? . Меня , так  называемые мной «черти» услышали , и один, с криком  «еще один воскрес!», стал бить  по  щекам , приговаривая:  « Не  спи  брат ! Все нормально ты  с нами».  Тогда  я действительно понял, что  выжил. Понемногу стал приходить в себя  , оказалось, что я почти раздет  не было  ни сапог, ни  бушлата , я был  босиком, ноги  стерты  до  крови  , на  голове  были  шишки и ссадины. Видимо,  меня волокли из последних сил. Потом  мне  и еще  нескольким  парням сказали  чтобы  мы  шли в казарму, я пошел босиком по снегу , в тот момент  мне  было все  «по фигу». Помню  что  в казарме меня  осмотрел какой-то  прапорщик сказал  что бы  я  растирал  ступни  снегом,  пока я шел, я  чуть их не отморозил

Через некоторое время я уснул , проснулся  уже  4 ноября  ., Вот, что еще помнится:  въезжал я  тоннель , когда  было еще светло,   а очнулся  ночью. Я  уже точно не помню , как  называется помещение куда нас, полуживых и мертвых, стаскивали –говорили,  что это был центральный пост .

Когда  я оказался  в казарме, я  увидел своего Володю. Я обрадовался  этому.  Полночи  мы болтали , между собой , пытаясь  отогнать сон. Медик-прапорщик, когда  уходил  сказал нам, что  если  заснем, то можем  опять не  проснуться. Мы терпели. За это  время приходили и  уходили   люди . Из их разговоров  я  понял , что  не всем, как нам  с Володей повезло: среди тех, кого  вытащили было много трупов.. Помню,  что через некоторое время внизу  у входа  в казарму  жутко заплакал   афганский ребенок  Кто то из вновь пришедших на обогрев ,сказал ,что у него умерла   мать .  Плакал он долго , всем  было  как — то не по себе. Так же в тот момент  кто- то  стал рассказывать  , что   умерла наша женщина, продавец  военторга , ее то же якобы вытащили из тоннеля . Что там  была  машина  Военторга,  это я   видел.

Утром у входа в тоннель была сильная суета. Наш начальник колонны собрал  всех живых и полуживых ,такие тоже  были,  в том числе и мы с Володей.  Начальник объявил, что   о случившемся  доложил комдиву Слюсарю и что мы сейчас    должны будем  решить , ехать дальше  или возвращаться  в дивизию. Все  в один голос  закричали:  «Только  вперед!» . Мотивация  у нас была  запредельная. Начальник сказал. что другого ответа  он и не ждал, после  объявил, что ночью  мы потеряли  медика и одного  водителя  Об этом  я уже знал , пацаны говорили ,   что   медик далеко ушел вглубь  тоннеля, спасать   гражданских афганцев, и не рассчитал силы, когда  его нашли, он   был мертвым . Когда  вытащили  Кравченко, было то же  —  поздно.  Из разговоров  я понял,  что   почти  все наши теряли  в тоннели  сознание. Вытаскивали  и начальника  колонны  Гриценко, и  зампотеха  Рынденко . Некоторым  нашим пацанам   по несколько раз приходилось  заходить и  выходить из тоннеля .После собрания мне  пришлось  решать  проблему обуви  . Своих сапогов  сорок шестого размера , я  так  и не нашел , кто-то дал мне поношенные ботинки на три размера меньше  из  них пришлось делать  подобие  тапок . Второй  проблемой стало найти  мой автомат. Оказалось, что  меня  вытащили без автомата . Автомат оставался  в тоннеле  , когда я пришел  к тоннелю,  там стояла охрана , вход  был  воспрещен Охранники  пояснили, что рано утром  запустили  принудительную вентиляцию . Какие-то офицеры  бегали  туда-сюда, тогда и я услышал ,что погибло  семьдесят человек наших. Мне подсказали  что бы я  сначала   посмотрел свой  автомат  на посту , там как  раз шел  разбор  оружия . Там  своего автомата   я не нашел.  Начальник колонны сказал  мне , что автомат  нужно искать и подключил наших пацанов . Он объяснил  мне,  что сначала  у меня  будет проблема  , на границе  , если  я  не  сдам  свой автомат  , меня  не  пропустят  в Союз, и вторая   проблема будет  по  возвращении в часть , меня  за  утерю оружия  могут отдать  под трибунал, Попросил написать объяснительную  на   имя прокурора  Кабульского  гарнизона. Я психовал,  злился  особенно за то , что  в  Союз не пропустят , помню  что пацаны приносили  много всякого оружия  , но моего автомата   не  было .

В обед, по-моему, нам разрешили пройти  в тоннель  к своим  машинам, они стояли  там,  где мы  их оставили . На мой  «прикид», мы въехали  тогда на метров  триста- четыреста.

Оказалось , что совсем рядом от  нашей  «головы » колонны  стояли афганские автобусы  «Мерседесы», людей я не видел,  может  быть внутри  лежали,  но сверху  на  крыше я  заметил привязанных баранов,они   были мертвы.   Я все искал   свой автомат  , но  так  и не нашел.

На тот  момент в тоннеле  было еще много  машин и наших,  и афганских «бурбухаек». Пацаны   выгнали свои  машины  из тоннеля на площадку, и занимались своими делами ,  а я почти  весь день  проискал автомат. Услышал много версий  о причинах случившегося .Для меня  было понятно, что  произошел затор  и все кто погиб – угорели от  выхлопных газов. А от  чего произошел затор  я не знаю, случайно  или    умышленно , диверсия  или  просто стечение обстоятельств. Почему в тот  день не работала вентиляция, почему проводку  колонн пустили  на самотек? Знаю точно:  в тоннеле оказалось  сразу не  две колонны , а несколько , причем и наши,  и афганские , плюс автобусы. Тоннель  был забит битком.  Погибло много дембелей  которые ехали  домой , я видел, как наших умерших грузили  в «Уралы».  Говорили  что их повезут в три морга  в Кундуз , Баграм  и Кабул . Мне повезло  , я все-таки нашел  свой автомат , ближе к вечеру  я увидел группу афганских военных  они грузили  своих погибших возле них  стояла  пирамида автоматов , оказалось,  что  один мой, до сих пор  помню номер    АКС-74 №477368. Тогда говорили ,что погибло около 200 афганцев . Ночь с 4 на 5 ноября  мы провели в расположении охраны  тоннеля. Пацаны  нас  хорошо покормили  , у них был белый хлеб ,тушенка, сгущенка, масло – угощали  щедро .  Пацаны сказали,  что у них тоже несколько  человек погибло».

«Алексин, сержант. От наполнившего тоннель дыма не было видно противоположной стены. Попадавшиеся навстречу люди были похожи на размытые тени…  Дышать становилось все труднее, я сорвал противогаз. Стало легче. Наконец добрался до места, из-за которого и разыгрался весь этот кошмар. Все было просто, как армейский устав — где-то посередине тоннеля заглох танк, а в него врезался грузовик. И почти три часа утрамбованная колонна стояла в тоннеле,  не выключая двигателей. Отравившийся угаром прапорщик-ракетчик застрелился, одурманенные люди на одиночный выстрел ответили перестрелкой. Не было в тоннеле никаких  «духов». СВОИ СТРЕЛЯЛИ В СВОИХ!».

Ратманов поднялся, бестолково закружил по комнатушке. Странно постукивало сердце, гулко так, отдаваясь толчками крови в висках. А, пропади все пропадом! Потянулся к портфелю, вынул крайнюю бутылку и прямо из горлышка сделал несколько добрых глотков. Пошла, как святая водичка, пошарил глазами, (ага, вот!), занюхал  бисквитным печеньем с кружевной каемкой. Полегчало. «Мотор» сбавил обороты, в животе потеплело, а в голове прояснилось настолько, что он вслух спросил себя: «Вот две истории войны. Какая из них  победит? Та, что в документах министерств, штабов, выпусках газет? Или вот эта – солдатская  правда?». Спросил он, очевидно, излишне громко, поскольку за окном послышался голос патрульного: «Что-то нужно, товарищ майор?». Так, спокойнее, все, пьянству бой, крышечку покрепче завинтим. Читаем дальше…

«Виктор, рядовой, о бое  3 августа 1980 г. 783 орб.

31 июля был в наряде по роте. Сдал дежурство занялся отдыхом. Через некоторое время объявили построение, но не плацу, а возле палатки комбата. Сделано это было в целях безопасности, так как не доверяли афганцам, они тоже стояли на аэродроме. Комбат доложил что идем на боевые, утром выход, надо подойти к горе со стороны ущелья и ударить.

Утром 1-го выехали на технике, к месту добирались довольно долго, остановились около предгорья. Переночевали и поехали в горы. К исходу 2-го августа мы вышли в район ущелья. Остановились на входе, вдали был виден какой-то кишлак, справа стояла сопка, на которую отправили заставу. Вот ближе к ночи явился старик, который сказал, что туда ходить не стоит, что  там будут стрелять и бросать камни. Он предложил комбату провести батальон по горам. Комбат не поверил этому старику, к тому же мы теряли время. Решено было идти маршрутом, нарисованным на карте. 3 августа начали движение вышли на какое-то расширение где на входе в ущелье стоял дувал, сложенный из плоских камней. На углу тлело кострище, угли были ещё теплые, валялись стреляные гильзы и видны были следы ног уходивших в горы. Почему, тогда комбат принял решение двигаться дальше, лишь растянув дистанцию между ротами, является загадкой. Хотя явно была видна угроза. Дувал разобрали и разбросали, движение продолжили. Над нами в воздухе барражировали два вертолета. Вот тут-то все и началось. Проход был узкий, склоны крутые, идеальное место для засады. Завязался бой, в первые минуты были убиты все радисты, рации разбиты, также огонь велся в первую очередь по офицерам. Я шел в хвосте цепочки, с нами шли  замполит роты, пропагандист батальона и офицер-особист. Пришлось залечь, по нам били прицельно, пули разрывные, были слышны характерные щелчки. Находились мы за поворотом, каждый из  нас имел свой сектор обстрела. Бой разгорелся яростный. По ущелью бегали бойцы, пытались найти укрытие. Пролетели вертолеты, мы дали сигнал ракетницей. Но они в ответ только покачали подкрылками ушли. Поднялось выше солнце, стало слепить нас, непонятно откуда бьют. Сделали попытку подняться на склон, сбить духов. Но ребят подпустили и в упор расстреляли. Снайпера духов стреляли разрывными, давили на психику если боец не выдерживал и перебегал, то попадал под смертную пулю. Пристрелявшись, они начали методично нас расстреливать. Разрывная пуля прошила мне грудную клетку и перебила руку. Потом в госпитале врач сказал, что пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца.

Никакого командования не было,  каждый был сам за себя, и я повторю это даже на «страшном суде». Мы попали в западню по вине наших командиров, и то, как нас расстреливали, как в тире, никто не может отрицать. Многие погибли так и не поняв что случилось, другие приняли смертный бой, как и подобает героям, подорвавшись на гранате, а кто-то струсил и отсиживался за укрытием. Это было. Было много раненных, кому повезло больше чем мертвым. И была боль от безысходности ситуации, из-за того, что нас расстреливали практически безнаказанно, Передали в штаб, пытаясь найти надежду на спасение. А что в результате – обложили матом! Пока они  разбирались, мы – гибли».

 

«Сергей, офицер, о бое 3 августа, 1980 года.

«2 августа 1980 года, командир разведывательного батальона майор Кадыров отдал приказ выдвинуться на бронетехнике в район населенного пункта Талукан, (в памяти у меня этот город, потом наверное был Кишим), оставить технику с водителями и пулеметчиками и кого-то из офицеров, а остальному личному составу, в пешем порядке пойти в горы на помощь мотострелковому батальону. Нас было примерно 100-110 человек: первая и вторая разведывательные роты, управление батальона, разведывательно-десантная рота,  которой командовал я, и приданные подразделения из 149 мотострелкового полка.

Перед предгорьем командир батальона принял решение не выставлять при движении боковое охранение, так как это замедляло движение батальона. Оставили только головную походную заставу из первой разведроты, в  количестве двадцати человек, так как к указанному времени мы не успевали выйти в указанный район. Спорить с командиром или ему что-то советовать было бесполезно.

В 6.00 мы вошли в ущелье в указанном ранее порядке. Через несколько часов движения был объявлен привал. Дистанции между ротами были  50-100 метров. Первая разведрота в ущелье зашла за поворот. Вот тут все и началось. Нас просто ждали. С первых выстрелов я был ранен в голову. Закричали, что меня убили. По нам сначала вели огонь с левой стороны с гор по направлению нашего движения. Ущелье, в этом месте, было шириной метров двадцать. Мы видели, что обстреливалась и вторая разведрота, с управлением батальона, но пробиться к ним мы не могли. Впереди, где находилась первая разведрота, шла интенсивная пулеметная и автоматная стрельба, позже слышались разрывы гранат. Только с рассветом (4 августа) мы узнали, что первой разведроты уже нет. Они погибли, остался только один живой солдат — тяжело раненный.

Бой шел на трех участках. Связи не было. Батальонная радиостанция была разбита, начальник радиостанции старший сержант сверхсрочной службы В.Кузнецов отстреливался из пулемета и  погиб. На его теле были следы разрывных пуль. Осталась радиостанция только у меня (Р-129), тяжелая, которая перевозилась на ишаке,  во время она боя была далеко от нас. Стали окапываться и строить укрытия из камней. Ситуация была очень сложной, огонь очень сильный и плотный, но команды выполнялись четко.

Вошли в связь со штабом дивизии. Там обругали нас, как могли, грозились наказать, (сеанс связи шел открытым текстом,  времени шифровать   не было). Нам просто не поверили, а бой длился уже больше часа. К полудню боеприпасы были на исходе, их собирали у убитых. По ущелью протекала  горная речка, шириной  полтора-два метра и глубиной в полметра. Несколько солдат и я укрылись под правым берегом. В это время по нам уже били с двух склонов. Мы были закрыты только с одной стороны. Вода была ледяная. К нам пристрелялись. Мы находились на близком расстоянии от душманов. По всей видимости, они были уверены, что уничтожат нас быстро, вся рота была в поле зрения,

В полдень прилетели вертолеты. Стали сбрасывать нам ящики с патронами, но высота была большой, и много     патронов оказались поврежденными. Огневой помощи вертолеты нам практически не оказали, боялись задеть. Уж очень близко мы были от душманов.

Пробовали выслать группу из моей роты на левый склон, но их сбили. Погибло несколько человек, в том числе замкомвзвода сержант Н. Бричник. Когда получили команду на отход, убитых решено было не брать, мы просто физически не могли их вынести. C небольшой группой я пытался проверить маршрут выхода (отхода) из ущелья. Но, пройдя метров пятьдесят, мы попали под сильный огонь, и потеряли еще несколько человек. Пришлось вернуться.

К вечеру бой утих, стреляли редко, но присутствие душманов мы

чувствовали. Окопались, точнее, сложили укрытия из камней, и ждали очередного нападения, так как они обычно нападали ночью. Сверху что-то кричали».

Записки завершались строчками, обрамленными волнистой линией:

«Что такое  наш Афган?

Душегубка и капкан.

Против нас не только духи,

С нами бьются даже мухи —

Переносчики желтухи!»

С политической точки зрения это было возмутительно!

С реалистической — похоже на правду.

С поэтической? Ну, конечно, не Некрасов, хотя при чем тут   «не Некрасов»?

Дальше шло что- то маловразумительное, слитное, в строчку, но вроде и рифма была. Очевидно, примитивно зашифрованный набросок:«кабыдухамдалибомбымыбыточнокаконизалезаливкатакомбыкабыдухимелграчаигорбатоговпридачулеонидаильичахоронилибынеплачакабыдухимелгвоздикуураганрапируградтопиздиканепиздикабылвафганесущийадатеперьеслистрадаемотболезнейдаотвшейнуираныполучаемвсеизнашихкалашей».

Ратманов понял мысль неизвестного автора, свел ее к присловью, о том, что «если бы бабушка была дедушкой», и, засыпая, твердо решил разобраться с этой тетрадью. Выходило что? Этот самый «астрологический» старший лейтенант искал в Союзе подтверждение своим выкладкам. А потом сработал  закон: «Ничто не забыто»? Как бы ни прятали в сводках, отчетах, а такой бесхитростный  рассказ бьет в самую точку: военное руководство с самого начала в Афганистане было дерьмовым! Проворчав, что таковым оно и остается  по  сей день, Ратманов все же ухитрился проскочить в «страну дураков» — заснуть. Сон получился вначале тревожный, потом порозовело, а конец – просто песня! Ему приснилось окончание очерка о Кахрамоне.  Все! Воспаленный мозг более не выдерживал  бесовщины и предлагал  разрядку.  Так случается с людьми в армии, тюрьме и других государственных местах.

 

 

    ЧТОБ ЗЕМЛЮ В КУНДУЗЕ…

                        (Окончание, слава Богу!)

«…Махмад-Саид понял, что окружен. Дрожа от животного ужа­са, он отбросил ненавистный теперь автомат, трясущимися рука­ми отстегнул подсумок с гранатами. Заложив руки за голову, поша­тываясь от страха, пошел к дороге, откуда ударила пулеметная очередь, за минуту до этого прижавшая его к земле. Сзади хруст­нула сухая ветка. Махмад-Саид судорожно обернулся и наткнулся на два хмурых, полных ненависти взгляда. Крестьяне из отряда защиты революции вели его, держа пальцы на спусковом крючке винтовок. Вели к дороге, к тем. по кому стрелял бандит.— к совет­ским солдатам.

Цистерну с горючим удалось отстоять от огня. Солдаты мужест­венно сбили занявшееся пламя кусками брезента, одеялами, которые возили в машинах. Ранить бандиту, к счастью, никого не удалось..

Сколько ни пытался старший колонны, смуглый худощавый офицер, что-либо разобрать в облике бандита, ничего не удава­лось. Перед ним и солдатами стояло воплощение животного стра­ха и тупого недоумения: «Почему не бьют? Почему не стреляют?»

Он и ушам своим не поверил, когда услышал на своем родном языке вопрос советского офицера:

-Кто еще был в засаде?

-Никого, клянусь аллахом. Это все Мохаммадулла. Он сказал, поджечь цистерну… иначе смерть.

-Где остальные?

Махмад-Саид мотнул головой по направлению к горам.

-Врет собака, все врет,— вмешался один из афганских акти­вистов. Я знаю, он из тех, что вчера на наш пост напали. У него в подсумке провод и запалы для фугасов.

-Где поставили мины? — быстро и совершенно иным голо­сом спросил офицер.

-На развилке за постом,— опустил голову бандит,— для своих знак — два камня и ветка между ними зажата…

 

— Сначала я этот импровизированный допрос вел без инте­реса,— рассказывал Кахрамон,— а когда активист местный сказал, что в подсумке у бандита электропровод и запалы, я понял: передо мной злейший» враг — минер душманский. Видимо, чем-то он проштрафился, и главарь его послал на террористи­ческий акт. А может быть, и конкуренция в банде. Они же, как шака­лы грызутся… Мины – их было три – подвали с помощью накладных зарядов. А афганские активисты не преминули подвести бандита к воронкам и сунули ему в руки кетмень.

-До приезда сотрудников службы государственной безопасно­сти пусть поработает,— объяснили они Кахрамону.

И все же задал Кахрамон душману еще один вопрос: кто и где его учил взрывному делу, террористическим актам? Он отве­тил: «Командовал пакистанец, обучал англичанин и человек неиз­вестной национальности, хорошо знавший дари…»

…Я вновь сижу под маскировочной сетью вместе со старшим лей­тенантом Кахрамоном. Снова неизменный чай. Те же звезды над нами, и свежий ветерок веет с реки…

—     Здесь, в северных провинциях Афганистана, живет немало туркмен,— рассказывает Кахрамон.— Бывал я в их селах. Выше по реке мы помогали запустить ирригационную систему, потом послед­ствия селевого потока ликвидировали… В общем, повидали земля­ков… Знаете, впечатление такое, будто ожил учебник истории. Бед­но живут, неграмотность сплошная. Какой там трактор! Сохи и те деревянные. Помогали мы им, конечно, чем могли. Многие впервые в жизни у врача на приеме побывали, кино увидели. Но уже положи­тельные сдвиги есть. Кооперативы в селах появляются, активисты душманам хвосты прижимают. А ведь, если вдуматься, совсем ря­дом, за рекой, другая жизнь. Наш, советский строй. И здесь, конеч­но, со временем будет хорошая жизнь — для того и революции совершаются.

Кахрамон умолкает на секунду, а потом решительно подводит итог:

—     Мы в тех краях были первыми из советских людей. Думаю, что память о себе оставили хорошую и долгую. Простой народ добрых дел не забывает…

И вспоминается недавно услышанное: «Я Харьков покинул, по­шел воевать, чтоб землю в Кундузе дехканам отдать…».

Услышанное, придуманное, облегчительное… Слабительное. Вот и Кахрамон  тает в сизой дымке утра. Ратманов сжал невесомую уже руку, испытывая томительное облегчение. Прощай, герой!

— Товарищ майор, мы едем?  Колонна на подходе, говорят,- Торкин тряс его  за плечо,- Вы и не раздевались? Одетым спать плохо…

«Торкин…торкал…норка» — сплелись в тяжелой голове  дурковатые рифмы.

— Отстань, солдат, еще немного полежу, иди,  разберись…

— Да надо вставать, товарищ майор, там какой-то старлей бушует, а этого начальника, как его, «гарнизона» нет нигде и…

Ратманова подбросило, будто фалангу на подушке узрел:

— Где? А? Тетрадь тут? Сержант где?

-Какая тетрадь? А сержанта, говорю же, нет с утра, и никто про него не знает. А старлей во дворе командует, слышите? Только от него духан такой  несет, видать погуляли вчера.

Ратманов не слушал умозаключений Торкина, лихорадочно обшаривая взглядом комнатушку. Нет тетради! Испарился астрологический талмуд. Да и был ли? Был, черт возьми, потому, что водки не было, все по трезвому. Где?

— А вот,  смотрите, товарищ майор, листки, точно вам, стихи какие-то,- Торкин протянул руку к подоконнику.

— Не трогай! — неожиданно сорвался Ратманов,- Листки, стихи! Задолбали по полной! Давай сюда!

И уже досадуя об утреннем приступе хамства все же буквально вырвал бумажки из рук опешившего Торкина.

-Стихи! Поэты расплодились…

— Товарищ майор,- взмолился Торкин, — поехали отсюда. Странный народ эти керосинщики. Вчера всю ночь пугали, что кругом минные поля, да про вас расспрашивали, так нехорошо…

У выхода Ратманов и Торкин столкнулись с взъерошенным старшим лейтенантом. От него, точно, за версту  разило    перегаром денауской водки – «керосиновки».

— Хоть вы и майор, а предупреждпть нужно, когда в чужое расположение приходите. Да! А то сами, да еще солдат  ваш тоже…

Ратманов поморщился, понимая, что его вызывают на перепалку, глубоко вдохнул… и не сдержался (сказалась сумбурная ночь!). Жестко притянул старшего лейтенанта за ремень. Выдохнул в лицо:

— Сейчас, сучок, здесь будет работать особый отдел дивизии. И первым делом мы прокатаем все твои минные поля, и закладки на них. Потом найдем все врезки в трубу. И еще ты все расскажешь про этого начальника гарнизона.  Как он колонны переписывал, откуда у него данные про операции на другом краю Афгана…

Ратманов вдохновенно молол чепуху, изрядно действующую на военного человека с похмелья. На ответные действия он не рассчитывал: щупловат  был старлей, мальчишка совсем, да видно и было от чего хвост поджать.

-Ну, пустите же… Не знаю я вашего сержанта. Вчера только и появился. Сменил тут одного казаха. Начальники тоже! Вон ваша колонна пылит…

— Вот как! Ладно, разберемся. Можешь сообщить в полк, что майор Ратманов убыл в Хайратон. И не ори на старших, да и на младших тоже, особенно с бодуна.   И еще я тебе еще скажу: спалят тебя на этой  «трубе». Делай выводы.

С  трубопроводными войсками Ратманов уже имел счастье познакомиться пять лет назад, Черт возьми, в том же самом Хайратоне, для начала…

Продолжение следует