Тамара Ростовская: ПОЭЗИЯ, АЛЬМАНАХ «ХАЙФСКИЕ ВСТРЕЧИ»

 БОЛЬ

 Цикл стихов о Холокосте

 Крик

 Памяти моего брата Рудольфа Лазерсона, погибшего от рук фашистов в 1941 году. Ему едва исполнилось пятнадцать лет.

 Ты для себя копал могилу.
Фашисты пьяные устали,
А ты, мальчишка, полон силы,
Но, Боже, руки как дрожали.

Копал ты долго, неумело
Ту землю, что любил когда-то,
И дрожь пронизывала тело,
И уходила вкось лопата…

 О чем ты думал, мальчик бедный?

Зловеще каркали вороны,
В обойму вставлены патроны,
И колокольный звон к обедне —
В тот день воскресный.

День последний.

Ты поседел в единый  миг,
Сердечко колотилось дико …
Потряс меня истошный крик.
Но мир глухой…
Он не услышал
Крика.

Раскаянье

Я внемлю весеннему пению
Семейства задорных щеглов,
И снова паду на колени,
И буду молиться без слов.

Я знаю, упущено время

Со дня рокового того,
И позднее это смирение
Уже не спасет никого.

Я предала, я согрешила —
Поблекла на небе звезда…
Я землю, я звезды любила.
В Освенцим ушли поезда…

Я последний поэт Катастрофы

Я последний поэт Катастрофы,
Уничтожить пытались меня.
И в ночи, и средь белого дня
Кровью сердца пишу эти строфы.
Я последний поэт эпопеи…
Ты не можешь весь ужас понять —
Не носивший позора печать,

Не расстрелянный в братской траншее.
Я последний поэт Катастрофы,
Мне страдать до скончания дней.
Я воскресла из пепла.

И строфы
Моим внукам расскажут о ней.

                                                        *  *  *

У каждого есть свое имя —
Твердят мне в эфире упрямо,
Но стали они безымянны —
Отцы наши, братья и мамы,
Безвинно убитые в ямах.
И было им общее имя,
Что общей судьбе подлежит.
То имя извечно над ними
Звучало проклятием — жид!
Земля там доныне дрожит,
Из недр ее слышится стон.
И камень надгробный лежит
Простой, где ни дат, ни имен…

 Дети гетто

Дети, рожденные в гетто,
Печальные дети войны,
Нарушив невольно запреты —
На свете вы быть не должны.

Нельзя вам дышать кислородом,
Нельзя в колыбели кричать —
Своим незаконным приходом
Под пули подставите мать.

И мечутся матери, плачут,
И помощи просят врачей,
И прячут родимого, прячут
Средь всяких ненужных вещей.

Выносят в корзинах плетенных
Под тусклым огнем фонарей
Малюток, в неволе рожденных,
На милость других матерей…
 

   Поминальная молитва

Я зажгла поминальные свечи,
И внезапно привиделись мне
Крематория жуткие печи,
Где погибли родные в огне.

Не узнать мне тех чисел печальных,
Не найти мне кусочка земли…
Без речей, без молитв поминальных
Был их пепел развеян вдали.

Я зажгла поминальные свечи,
Мне казалось — горела душа,
И молились евреи в тот вечер,
Беспредельною скорбью дыша.

                                                        *  *  *
Я родом не из детства — из Шоа*,
Я выжила — подстреленная птица,
Израненная детская душа
До старости не в силах исцелиться.

Натянутые нервы, как струна,
Сирена* бьет по ним истошным воем…
И вновь, и вновь со мной моя семья,
Расстрелянная вражеским конвоем.

Но сердце согревает взгляд любви
Со старого измятого портрета…
Запомни все, запомни и живи-
Кричали камни на руинах гетто.

 _____________________________________________________

* Шоа — иврит –Холокост
 *Сирена — В День Памяти в Израиле звучит сирена

Свобода и любовь

Посвящается моим родителям, погибшим в фашистском лагере смерти.

 Свобода и любовь!
Что может быть ценней
В сей нашей жизни
Приторно слащавой.

Я услыхала лязг стальных цепей,
Когда враги стояли
Под Варшавой.

Потом гнались за мной…
В загон ее, в загон!
И убивая,
Голодом морили.
Родных увез телячий эшелон…
И никого.

И братской нет могилы.

Но память не убьешь.
И стынет в жилах кровь.
Родные, вечно будете вы живы.
И я твержу — свобода и любовь —
Две истины, которые
Нелживы.

      Белое мыло

Судьба, меня ты не любила –
Сожгли родителей, родных.
Варили мыло. Мыло? Мыло
Из жира и костей людских.
Свинец жалели на младенца –
Его о камень головой…,
Руками вырывали сердце
У матери еще живой.

Рабыней быть совсем не просто…
Три года в рабстве провела –
Я – кровь! Я — пепел Холокоста,
Я – неостывшая зола!
Майданек, Бухенвальд, Треблинка –
Судьба, как ягодка рябинка.
Нет, в лагерях меня не били –
Лишь мыло белое варили,
Лишь сумки делали из кожи
На нашу кожу так похожи…
Еще не кончился наш век,
Еще мы тут, еще мы живы.
Встает в Иране человек,
Жесток, небритое рыльцо –
С размаху мне плюет в лицо
И память рвет, как рвали жилы.
Он вновь желает нас убить…
И мыло белое варить.