Олег Мицура. Рассказ. «О радости обретения через жажду познания. Или «Дефлорация по-курсантски»

Хорошо, если попавшаяся добыча благодаря умильно улыбающимся родителям не представляет опасности для младенца. Тогда она, обильно смоченная слюной и неотличимая от массы других раннее обслюнявленных, спустя короткое время летит в сторону.

Но бывает и так, что в руки отпрыска попадет вещь, никоим образом не предназначенная для младенца и оказавшаяся у него исключительно по причине халатности родителей. И вот это нечто оказывается во рту младенца. Доселе бессмысленно блуждающие, косоподслеповатые зрачки сосредоточено замирают, стремясь сойтись на переносице, лицо приобретает неожиданно осмысленное выражение, и вот он – миг познания!

Гримаса боли перекашивает пухлый рот, вслед за тем барабанные перепонки родителей сотрясаются от вопля чада, через боль получившего первый урок познания. Вспышка эмоций, замешенная на боли, оставляет в сознании первую зарубку узнавания через осязание. Чем старше становится человеческая особь, тем пытливее стремится познать то, что её окружает. От изучения предметного мира она переходит к познанию более тонких материй – мира чувственных восприятий человеческих отношений. И в этом путешествии постоянным спутником является боль познания, перетекающая в удовольствие. Этакая постоянная «дефлорация», открывающая доступ к познанию и сортировке полезных навыков в зависимости от силы их воздействия и приятности.

Так о чём это я?

Ах, да, познание через боль как путь к удовольствию. Здесь я не буду касаться так и напрашивающихся сексуальных мотивов, ибо секс – это много, но не всё! po-kurantski Итак, произошло это в пятой курсантской роте ордена Красной Звезды Львовской «политухи». Мы уже были на втором курсе, что позволяло гордо носить шеврон с двумя лычками и свысока посматривать на «минусоносцев» (курсантов первого курса).

Соответственно, и по статусу нам уже было положено лихое курсантское времяпрепровождение с местными барышнями и потреблением горячительных напитков. Самогон, водка, не говоря уже о венгерском Токае – всё это были познанные миры.

Уж хотелось чего-нибудь более мужественного, это витало где-то рядом. Этакий первый шаг сурового мужчины на пути к обретению статуса «бывалого»: типа «Федя плавал, Федя знает». И это пришло в лице парня из Одессы – Гены Бея.

Личность весьма колоритная, достойная отдельного описания. Представьте себе ежа, волей волшебника или направленной мутации сумасшедшего учёного превращённого в человека. Представили? Так вот, это Гена Бей!

Пронзительно-чёрные, близко посаженные глаза под круто изломанными бровями, курносый нос, под которым умильной трубочкой торчат губы. Но самое главное, что придавало сходство с этим зверем – убойная шевелюра! Волосы плотной копной торчали в разные стороны, напоминая колючки. Да и характер был под стать: чуть что, брови сдвигались в грозовую линию, глаза метали молнии, а волосы зримо превращались в колючки, где каждый волосок был сам по себе и чётко направлен остриём в сторону противника. В минуты волнения или особого возбуждения он совсем по-ежиному фыркал, чем окончательно завершал сходство с отважным млекопитающим.

За эту ершистость к нему настороженно относился ротный: регулярно (просто так, на всякий случай) лишая его увольнения в целях обретения собственного душевного равновесия. Близко сошлись мы с ним по причине знакомства с одной и той же дамой, как эстафетная палочка передаваемой из рук в руки. Это, впрочем, не помешало нам сохранить приятельские отношения. Однажды, неся в каптёрку боксёрские перчатки после спарринга со своим командиром группы, столкнулся с Геной, который на глазах оробевших сокурсников демонстрировал каратистские движения. Руки угрожающе приподняты, босые ступни, голени перетянуты подвязками от летних кальсон, он пританцовывая выделывали замысловатые па. Мотня угрожающе оттопырилась, недвусмысленно намекая на тайное «убойное орудие», до поры до времени не задействованное грозным хозяином. Все эти телодвижения сопровождались душераздирающими воплями и фирменным фырканьем. Слюни летели в разные стороны. В общем, зрелище завораживающе-угрожающее.

Увидав меня с перчатками и эффектно крутанувшись на пятке, предложил ударить его.

– Нет, нет, – испуганно заблеял я, предвидя неминуемую расплату.

– Не боись, бить больно не буду.

Выбора не было, я ударил… Попал!

– Ничего, – сказал Генка, поднимаясь с пола, ¬– это я не сосредоточился. Давай ещё раз.

– Может, не надо? – робко возразил я.

– Давай! – грозно скомандовал Гена, приняв боевую стойку и с фырканьем обдав меня слюной. Удар…

– Чёрт, опять не успел, – слегка пошатываясь, Гена присел на рядом стоящую койку.

В тот момент у меня было чувство, что это мне два раза звезданули по морде: я честно этого не хотел, и от этого было вдвойне неприятно. po-kurantski2 Это было наше первое и последнее совместное «рукоприкладство». Но в тот вечер, после отбоя, он пригласил меня к своей койке и, протянув алюминиевую флягу цвета хаки, заговорщицки понизил голос и спросил:

– Спирт. Пить будешь? Внутри поднялась целая буря чувств.

Вот оно – совсем взрослыми стали!

– А как его пить? Ведь говорят, он внутри обжигает.

– Не боись! – поспешил успокоить меня ёж-мутант. – Сделаешь так, как я скажу, и ничего не будет. Держи хлеб с салом и запоминай: сначала делаешь один глоток воды, после чего выдыхаешь воздух и сразу пьёшь спирт, опосля чего, опять же не вдыхая, запиваешь водой и ловишь кайф. Всё понял? Тогда давай, не задерживай друзей!

Чувствуя предательское подрагивание коленки, делаю всё как сказал Гена-бывалый. Горячо-обжигающий напиток проникает в пищевод и по мере погружения в оный растекается приятным теплом по всему желудку. Закусывая восхитительно вкусным салом, второй раз уже уверенно пью по Гениной методе.

 — Ну, будя! А то мне не останется, – Гена лихо подносит фляжку к губам, делает добрый глоток и… – кхы-кхы-кхы!!!

Воздух врывается в омытую чистым спиртом гортань героя. Глоток был излишне большим, и он поперхнулся, тем самым нарушив свой собственный инструктаж. Глаза у Гены навыкате. «ГЫК! – вдруг раздаётся у него из груди, – ГЫК-ГЫК-ГЫК!» Он пытается что-то сказать, но вместо слов следует непрерывное «гык-гык-гык».

Из глаз текут слёзы, Генка разворачивается и бегом устремляется в сторону умывальника. Вслед за ним летит гулкое непрекращающееся эхо, отражающееся от высоких потолков казармы: «ГЫК-ГЫК-ГЫК!!!»

Сколько он влил тогда в себя воды, дабы потушить внутренний пожар, знает он один.

На следующее утро после команды дневального:

— Р-р-р-рота подъём! Выходи строиться на зарядку! —  Я ощутил страшную жажду. Казалось, внутри всё спеклось, и вот-вот вместо живота образуется выжженная дыра. Пробегая мимо умывальника, жадно припадаю к холодному (с медным привкусом) соску крана и взахлёб пью холодную до ломоты в зубах воду.

Краем глаза замечаю, что Гена и ещё несколько товарищей присосались к кранам, как молодые телята, допущенные к благодатному вымени. Выскакиваю на крыльцо и… тут прямо из-под ног земля начинает меняться местом с небом. Вдруг я перестал ощущать вес своего тела, и блаженная улыбка идиота медленно стала наползать на неподчиняющееся мне лицо. Но тут с двух сторон меня подхватили крепкие руки товарищей и, влекомый ими, едва успевая переставлять ноги, я отправился по маршруту утренней пробежки.