ВИКТОР РУБИНОВ: ПРИМИРЕНИЕ

Пронзительно зазвенел криво лежащий на краю дивана телефон. Неподвижно вытянувшийся возле него Боря неохотно нагнулся и поднял трубку. Это был еще молодой худощавый человек невысокого роста с пышной курчавой шевелюрой, густо и беспорядочно обрамляющей продолговатое лицо с толстыми губами и упрямо выступающими скулами.

— Да.

— Боря, привет, — услышал он высокий голос Софы, младшей сестры. Голос показался ему странным – подозрительно тихим и подрагивающим. — Случилось что-то ужасное… передаю трубку Лене.

Испугаться он не успел, Лена, вторая сестра, тоже младшая, не оставила времени теряться в догадках.

— Толя умер!

Толя был его брат, который жил далеко – в Алма-Ате.

Все замерло у Бори внутри. Потом обвалилось. Он весь сжался. Какой ужас! Не может быть! Все в нем бросилось вниз, полетело в пропасть, потеряло почву под ногами, подкосилось, лишилось воздуха, съежилось. В голове с огромной скоростью черно-белым калейдоскопом закрутились мысли-картинки – похороны, убитая горем жена Толи, он, мама, сестры, поникшие головы, гробовое молчание.

— Толя Хадж!

Боря почувствовал резкое облегчение. Свободное падение остановилось. Внутренние органы поползли вверх, вернулся воздух, он задышал спокойнее, сердце спустило ритм, тело расслабилось. Ужас еще сидел внутри, в каждой клетке, он еще не успел забыть его, но уже понимал, что пронесло. Все в порядке. Брат жив. Хаджа Боря знал поверхностно и не питал к нему особой симпатии. Он был готов слушать дальше.

Дальше был плач. Лена горько заревела и Боря смущенно не знал, что сказать. Что можно сказать в таком случае? Умер любимый мальчик. Он молчал и слушал, как Лена плачет. Потом тихо и неуверенно произнес, чтобы все-таки как-то поддержать и скрыть бессилие:

— Ужас.

Лена продолжила плакать. Издалека к ней жалобно присоединилась Софа. А она то чего плачет? Ведь она его почти не знает, раздраженно подумал Боря.

— Ужас, — повторил он, в надежде приостановить слезы сестер, но их рев стал еще сильнее. Один за другим он молниеносно отметал варианты поддерживающего продолжения разговора — сказать, что все будет хорошо? Плохо, надо дать ей побыть в своем горе, а не пытаться тащить в будущее. Сказать, что ничего страшного? Плохо, ведь это действительно страшно. Может, пригласить их сейчас к себе?

Прошло несколько секунд, показавшихся Боре бесконечными. Наконец трубку взяла Софа.

– Ужас, — сказала она.

– Да, — согласился Боря.

Они помолчали.

– Приедешь к нам?- с надеждой спросила Софа.

– Да, — снова согласился Боря, довольный, что может что-то сделать.

Надо быть сильным, думал он по дороге. Но ему так не хотелось быть сильным. Он, как обычно, был переполнен переживаниями. Боря был очень тревожным человеком и постоянно жил в ощущении нависшей над ним опасности. По утрам у него обычно щемило где-то в груди и он тайком опасался, что болеет хронической болезнью, которая постепенно точит его сердце и в один внезапный момент непереносимой болью вырвется наружу и убьет его. Часто, чтобы успокоиться, он перечислял все стоящие перед ним задачи, пытаясь доказать самому себе, что все идет хорошо и бояться ему нечего. Но чем все шло лучше, тем сильнее становился страх. Он боялся грома среди ясного неба, чего-то непредсказуемого. Чем больше его ценили на работе, тем больше он боялся. Каждый раз, когда его приглашало начальство, он обливался потом. Начальство очень хорошо относилось к нему, и обычно хвалило, но это лишь усиливало Борин страх. Тем больше будет разочарование, когда выяснится, кто я на самом деле, испуганно думал он.

В детстве Боря был болезненным ребенком. В возрасте полугода он вдруг перестал есть, врачи не понимали, что с ним, он резко упал в весе, пока не дошел до угрожающего предела, превратился в маленький скелет, с внимательным ужасом наблюдающий происходящее вокруг него, большую часть времени проводивший во сне, из которого его приходилось будить, сильно сжимая холодные пятки.

Потом долгое время Боря страдал недержанием кала. Ночью он тайком бегал в ванную мыть грязные трусы. Дома никто об этом не говорил. Боре доставляло животное удовольствие сдерживать большую нужду.

Борю остановил красный свет. Он открыл окно и вдохнул свежий вечерний воздух. Может не стоит открывать окно, это отвлекает от мысленной подготовки, от собирания сил, засомневался он, но оставил окно открытым. Надо будет обнять Лену, прижать к себе по-братски, дать ей поплакать, решил он.

Выполнение этого решения было для Бори делом чрезвычайно трудным. Он не общался с Леной уже почти год. Иногда она случайно поднимала трубку, когда он звонил маме или сестре. Тогда Боря вежливо здоровался и отчужденно просил позвать того, кого ему было надо.

Боря многое не любил в Лене. Ему казалось, что она умеет лишь требовать у других и мало дает взамен, берет в долг и не возвращает. Боря завидовал Лене – она родилась после него и сбросила его с пьедестала самого младшего ребенка, которому все должны умиляться и уступать. От него вдруг потребовали вести себя по-взрослому.

— Ты уже большой! — осуждающе говорила Боре мама, когда он вырывал из Лениных хватких ручонок свою игрушку, — а она еще совсем маленькая, смотри, ты довел ее до слез, а ведь она еще ничего не понимает!

Мама хотела приучить Борю к доброте и не понимала, что своими словами лишь увеличивает его ненависть к младшей сестре и вызывает у него чувство ущемленности. Она пыталась вырвать у него предмет ссоры. Он же цепко прижимал свою игрушку к груди.

— Какой ты жадный! – удивленно восклицала мама, и Боря бросал игрушку на пол и обиженно уходил в свою комнату.

Он рано уехал из дома – поступил учиться в Петербург и остался там работать. Восемь лет спустя туда же приехала и Лена поступать в театральное училище. Она любила игру и часто вместе с Софой ставила дома разные знаменитые спектакли. Лена была красивой девочкой и взросление ее ничуть не испортило. Она стала одной из тех миловидных женщин, которые из всех животных наиболее напоминают кошек. Как и кошки, Лена умела внезапно выпустить острые когти. Умела она и ластиться.

На время экзаменов Лена поселилась у Бори, а через пол года перебралась в общежитие. Там она познакомилась с Толей Хаджем, палестинским арабом, студентом психологического факультета Питерского университета. Мама дала ему такое странное имя в честь русского врача акушера, который работал в Итальянском госпитале в Назарете и участливо принял ее роды. Официальное имя Толи было Теуфик. Он был маленького роста, склонен к полноте, с лоснящимся жиром круглым лицом, с которого почти никогда не сходила раздражающая Борю улыбка. Он любил одеваться в блестящие аккуратно отглаженные брюки, шелковые рубашки и носил дорогие часы. Еще он почти без акцента и много говорил на русском. Обычно про себя. Иногда он рассказывал про то, как хорошо живется у него дома и как Лене все там понравится. «В Назарете родился Иисус Христос», любил важно повторять Толя. «А знаете ли вы, что на древнееврейском языке Иисус означает спаситель?», любил горделиво спрашивать он. Боря часто не верил ему.

Закончив учебу, Толя вернулся в трехэтажный родительский дом и его роман с Леной продолжился эпистолярно. Писал он не очень часто и каждый раз обещал, что вот-вот пришлет Лене билет, как только у него появится своя площадь. Он объяснял Лене, что, по их обычаям, родители должны построить для него четвертый этаж, так у них принято, писал он в следующем письме – сын вырастает и ему строят еще один этаж.

Лена не теряла надежды и, получив очередное письмо, переполнялась радостью и в тот же день по телефону зачитывала его Боре.

— Они там живут на постоянной стройке, — шутил он. Лена обижалась, но не подавала виду.

Настроение ее постепенно ухудшалось. Время шло. Этаж не строился. Театральное училище закончилось, но ничего, кроме места секретарши, Лене найти не удалось. Она стала раздражительной и ее требования и чувствительность выросли. Она тяжело работала и считала, что имеет право на сочувствие. Особенно у близких. Чувство отверженности красило ее отношение к жизни в черный цвет. А она всегда была склонна к обидчивости, сильно привыкла к умилению и уступкам, и не ожидала их прекращения.

Лена требовала от Бори все большей поддержки и обижалась, когда он отказывал ей. Она была склонна к крайностям, эмоции захлестывали ее и чрезвычайно сильно влияли на восприятие мира. Тот, кто делал ей что-то плохое, в миг становился в корне плохим и злым, не имеющим, и никогда в действительности не имевшим, ни капли положительности. Лена четко вспоминала все эгоистично причиненные им подлости и несправедливости. Правда, она быстро отходила и тогда чувствовала себя виноватой, но была слишком горда, чтобы просить прощение.

Такая избирательность Лениной памяти сильно злила Борю. Лена считает, что все ей должны, думал он, она же только берет в долг, но не возвращает, пока я готов выполнят ее просьбы – все отлично, но как только я в чем-то отказываю – моментально вспоминаются все мои прегрешения за последние двадцать лет.

Боре надоело выслушивать упреки сестры, он понял, что не сможет заполнить этот бездонный колодец, что нет толку и пытаться, что он не способен, да и не желает выполнять все ее желания, когда-нибудь все равно будет что-то, чего он не захочет делать и тогда все хорошее забудется и наверх снова вылезут грехи. Боря начал ждать подходящего случая объясниться с Леной и реже отвечал на ее звонки.

Однажды вечером он лежал на диване, слушал музыку и смотрел на висевшую напротив нарисованную им гуашью картину, свой автопортрет, выполненный в абстрактном стиле – перемешанные между собой серые, красные и белые треугольники, прямоугольники и квадраты. Лена без звонка вошла в незапертую дверь и угрюмо прислонилась к косяку. Боря удивленно уставился на нее.

— Что ты на мои звонки не отвечаешь!? – обвинительно спросила Лена.

— Я устал, мне хотелось отдохнуть, — прямо ответил Боря.

— Ты же знаешь, в каком я состоянии!

— У меня не всегда есть силы на твое состояние.

— У тебя никогда нет сил на мое состояние!

— Хорошо.

— Ты всегда думаешь только о себе! Ты быстренько выпроводил меня из своего дома в общежитие! А потом ты никогда не позволял мне ночевать у тебя и требовал, чтобы я уходила не позже десяти! Ты всегда недолюбливал Толю и относился к нему свысока! Я не чувствую, что ты относишься ко мне, как к сестре! – надрывно всхлипнула Лена и глаза ее моментально наполнились слезами.

Последняя фраза стукнула Борю по голове. Она умеет действовать на чувства, напомнил он себе и помолчал.

— Ты считаешь, что все должны тебе давать, а что ты даешь в ответ? – собрался Боря с мыслями.

— Раньше я готова была отдать для тебя все, что у меня есть! А теперь конечно нет!

Очень спорное утверждение, или же она эту готовность неплохо скрывала, подумал Боря. Но его все же охватили сомнения. Он верил, что в любых отношениях всегда ответственны две стороны и, попытавшись заглянуть в себя, подумал, что, может быть, действительно вел себя эгоистично по отношению к Лене. Но злость брала верх и сильнее всего просилась на волю. Боре хотелось тоже сделать Лене больно.

— Считай себя свободным, у тебя больше нет сестры, — выстрелила она из всех орудий.

— Я все понял, у меня нет сестры. А у тебя нет брата. Очень хорошо. Это сильно упрощает мою жизнь, — невозмутимо ответил Боря. Он умел скрывать свои чувства.

Такого поворота событий Лена не ожидала. Это было что-то новое — Боря атаковал, а не оборонялся. Она со слезами выбежала из квартиры. Звук в сердцах захлопнутой двери положил начало упорному разрыву.

И вот теперь этот звонок. Надо обязательно обнять ее, снова подумал Боря, выжимая газ и преодолевая нежелание, понимая, как трудно ему будет обнять Лену.

Он без труда нашел нужную улицу, оставил машину и медленно пошел, рассматривая номера домов. Ленин дом был самым последним. Это было серое пятиэтажное здание. Некоторые окна прикрывались решетками различного изготовления. Из-за крыши тревожно выглядывала луна. Ветер торопливо тащил по черному небу грузные облака, между которыми подозрительно мерцали далекие звезды. Дальше дорогу преграждали серые деревья и густые кусты. К подъезду вела узкая асфальтированная тропинка. Боря снял сумочку с документами с плеча и повесил ее на спину, чтобы она не помешала ему обнять Лену. Он тяжело поднялся на последний этаж, задержался перед дверью и позвонил.

— Открыто, — сразу послышался голос Софы.

Боря толкнул дверь и оказался в небольшой комнате, смеси кухни и гостиной. Справа его взору открылся смежный с ванной туалет. Спереди зияло черное пятно окна, спиной к нему, на табуретке стоял маленький телевизор. Рядом с ним, вдоль стены расположился старый кожаный диван, так что телевизор можно было смотреть или лежа на спине или сидя, сильно повернув голову налево. Дальше шли кухонный стол и кухонные шкафы. Сбоку холодно горела неоновая лампа, растянувшаяся под верхними кухонными шкафами. За кухонным столом сидели Софа и Лена, гранеными стаканами пили водку и запивали апельсиновым соком. Они полуобернулись к Боре. Он тихо подошел к Лене сзади и положил ей руки на плечи. На большее он способен не был. Так и стоял несколько минут, молча и чувствуя себя трусом. Слов не было. Лена заплакала. Софа прижалась к ней головой и обняла. Я на это не способен, с завистью подумал Боря, продолжая стоять истуканом. У него начало затекать тело и он неуверенно посмотрел по сторонам в поисках стула, нашел его и сел рядом.

Все чувствовали большую неловкость.

— Будешь пить? — спросила Софа.

— Да, — ответил Боря, протягивая стакан.

Он одним глотком выпил водку и запил соком. Глотать было неприятно и он посмотрел на бутылку. Вроде ничего, подумал он и начал искать, что можно сказать, чтобы как-то разрядить напряжение. В голову не приходило ничего подходящего. Софа тоже напрягала ум в поиске спасительных слов. Лена погрузилась в отчаянную пустую тоску, наполнявшую ее тело тяжестью, а глаза слезами. Ей хотелось закрыть их и никогда не открывать их больше. Она боялась дать волю слезам, боялась, что они никогда не закончатся и, что она в них утонет.

— Как это произошло? – спросил Боря.

— Такая дурацкая смерть! – сердито воскликнула Лена

— Какая смерть?

— Его случайно застрелили на свадьбе. У них на свадьбах принято всем палить в воздух. Он стоял на крыше и одна пуля попала в него. Какие они там все идиоты! Была ночь и плохо было видно. Зачем он только полез на эту чертову крышу!?

Разговор пошел слабыми рывками. Лена то успокаивалась, то снова начинала плакать. Поговорили о том, какая это глупая смерть. А может так и лучше, внезапно умереть на пике радости, он, наверное, и боли не успел почувствовать, да еще и пьяный был, наверняка, а можно ли арабам пить? мусульманам нельзя, но Толя был христианином, тяжело быть мусульманином, русским такая религия не подходит. Даже Лена слегка улыбнулась своим мокрым и красным лицом и сразу разревелась еще сильнее, как будто извиняясь за невольную радость. Боря и Софа виновато понурили головы и глотнули еще водки из своих стаканов.

Разговор заглох. Никто не знал толком, что сказать. Да и что можно сказать? Но сказать что-то хотелось. Иначе беспомощность грозила стать нестерпимой. Боря с завистью подумал о своих друзьях, которые наверняка нашли бы нужные слова, говорили бы много и хорошо, поддержали бы, помогли бы, вывели из ступора, а он сидит и молчит, так всегда – не может найти нужных слов, даже обнять не может. Он начал оправдываться сам перед собой — уже то, что я тут с ней рядом это поддержка, никакие слова не могут быть лучше этого, нет нужных слов, ей должно быть тяжело сейчас, этого никак не избежать, не надо и пытаться, она быстро оправится от Толиной смерти.

Софа испуганно пыталась понять, не чувствует ли она предательской и подлой радости, что умер Толя, который грозил забрать Лену в хорошее будущее. Она была самая младшая и всегда завидовала сестре и братьям. Но особенно сестре. В детстве ей пришлось донашивать Ленину одежду и в школе многие учителя знали ее как Ленину сестру. Софа была самая избалованная в семье, но это ни сколько не мешало ей чувствовать себя наиболее обделенной и ущемленной. Она отрешенно мяла пальцами нижнюю губу. У нее был большой рот с пухлыми чувственными губами. Софа была миловидна, но сильно толста.

Лена вытащила картонную коробку, полную фотографий, и принялась выборочно вытаскивать их. С них застывшим взглядом смотрел Толя, который показался Боре еще более недобрым, гладко прилизанным, излишне самоуверенным. И эта вечная приклеенная его улыбка – неискренняя, высокомерная, жеманная. У Лены другого быть и не могло, надменно подумал Боря. Он считал Лену не способной на близкие и откровенные отношения. К тому же он все еще злился на нее.

— Не верю! — воскликнула Лена, — просто не верю. Он не умер! Не умер и все! Он жив! На прошлой неделе я получила от него письмо. Он нашел работу. Уже начали строить четвертый этаж для него. Он жив! Завтра пойду и пошлю ему письмо. – Лена пыталась убедить сама себя. Но было видно, что она верит. – Пол года назад он улетел в Америку на месяц, а я не знала и продолжала ему писать. Так и сейчас.

Боря решил проявить свои знания. Они всегда помогали ему в тяжелые минуты.

— Существуют пять ступеней траура, — начал он, — ступени эти универсальны.

— Какие ступени? — с готовностью спросила Софа.

— Шок, неверие или отрицание, злость … и принятие, смирение…

Пятая ступень вылетела из Бориной головы.

— А какая пятая ступень? — последовал неумолимый вопрос.

— Забыл, — пожал он плечами. Это разрядило обстановку. Все засмеялись.

— Сейчас ты находишься в ступени отрицания, — добавил Боря. Ему хотелось успокоить Лену и дать ей понять, что она проходит нормальный процесс. Что так и должно быть.

— Посмотри, какое любовное письмо мне написал Толя в день отъезда из России, — протянула Лена Боре листок бумаги, на три четверти заполненный аккуратно выведенными красными чернилами словами. Боря быстро проскочил его глазами и презрительно подумал, что никак не назвал бы это письмо любовным. В нем вообще практически не было чувств. Ты отлично одеваешься. Мы так хорошо с тобой смотримся вдвоем. Ты такая целеустремленная. Я хочу каждый день покупать тебе цветы. Не забывай обо мне. Я добьюсь многого. Я стану очень влиятельным человеком. Я уже баллотируюсь в Назаретский городской совет. А ведь я рассказывал тебе, что в Назарете родился Иисус Христос. Я смогу дать тебе все, что ты захочешь. Я хорошо знаю женщин, знаю, чего они хотят, знаю, как доставить им удовольствие. Ты лишь должна быть терпелива. Сейчас я ничего не могу дать тебе, но скоро все изменится. Целую в губы и в щечки.

У Лены другого быть и не могло, снова подумал Боря. И еще – мне не нравится этот Толя. И еще – я пишу любовные письма намного лучше.

Пришла еще одна подруга Лены и Софы, по имени Яна. Девушка в коротких облегающих красных штанах, чуть ниже колен, с прыщавым и симпатичным лицом. С очень большими и выразительными глазами.

Лена снова заплакала.

-Я не верю! Просто не верю… В конце мая у него день рождение.

И Боре и Софе тоже трудно было поверить, что вот так был человек, молодой совсем, а теперь его не стало. У них в голове стали появляться философские мысли. Смысл жизни. Суета сует.

— Какая все ерунда по сравнению с этим, — сказала Софа,- все мои проблемы кажутся мизерными. Совсем недавно меня очень волновало, что я должна одному парню 900 рублей. Мне было очень неловко и я хотела побыстрее ему отдать. А теперь мне не важно. Ерунда какая. Подождет еще пару недель.

Яна поддержала эту мысль, рассказав о своих сложностях, которые кажутся ей теперь совсем не серьезными.

— Самое страшное, — закончила перебитую мысль Софа, — что скоро все снова забудется и наши мелкие проблемы снова начнут казаться важными.

Нельзя же все время думать о смерти, подумал Боря, но вслух не сказал. Все-таки это не урок философии. Умер человек. Даже если он ему не нравится.

— Сейчас, действительно, многое кажется гораздо менее важным, — согласился Боря и вспомнил о ссоре с Леной, которая незримо присутствовала на кухне. Лена подумала о том же. Она давно уже чувствовала себя виноватой перед Борей, чувствовала, что переборщила, что несправедливо обидела его, что он на самом деле много для нее делает, что не хорошо было это забывать, что надо попросить прощение. Но против выступала гордость. Просить прощение было для нее унижением, хотя она понимала, что это не должно быть так.

Ленин плач немного ослаб. Она сквозь слезы посмотрела на Борю. Вид у нее был незавидный — красное, мокрое, сморщенное лицо, все в пятнах, беспорядочно прилипшие к голове волосы. Наступило неуютное молчание. Лена явно собиралась сказать что-то трудное.

— Я давно хотела тебе сказать, — всхлипывая, обратила она к Боре виноватое лицо, — я была не права. Я все время хотела сказать это, но не могла.

— Хорошо, — понимающе кивнул Боря. Его охватило сильное смущение. Он почувствовал даже какую-то непонятную вину за то, что Лена в такой тяжелый для нее момент просит у него прощение. Боря подумал, что увеличивает страдания сестры, и почувствовал себя бессердечным, несправедливым эгоистом. Ему захотелось побыстрее завершить ссору и успокоить сестру. Удачный для Лены момент просить прощение, усмехнулся он про себя.

— Хорошо, — громче повторил Боря и выпил еще водки.

Все почувствовали облегчение.

— Как это несправедливо! – с новыми силами воскликнула Лена, — Такой молодой. Закончил университет. Прошел в Назаретский городской совет. А в этом городе, как известно, родился сам Иисус Христос. Он уже должен был начать работать, когда закончат ремонт его офиса.

Лена помолчала, жалобно всхлипывая.

– Так и папа умер! — заревела она еще больше. — Все так несправедливо! Почему? Он умер так рано!

— Я его совсем не помню, — начала плакать Софа. Сестры сидели рядом и плакали.

— Я ничего не помню, — плакала Софа.

— Я тоже ничего не помню, — плакала Лена, — Помню, была кошка, Кэтти. Она потом убежала, спрыгнула с балкона.

— Я даже этого не помню, — еще жалобнее заплакала Софа.

Папа умер, когда ей было четыре года.

Можно было предположить, что вспомнят папу, подумал Боря, смерть Толи вызвала его смерть. Надо что-то сказать.

— Я тоже мало что помню, — неуклюже попытался он присоединиться к страдающим сестрам.

В разговор вступила Яна, до сих пор почти не говорившая.

— Когда умерла моя мама, я совсем не плакала. Только на похоронах. Когда начали сыпать землю, я расплакалась и убежала.

Собрались все с травмами детства, несчастные люди, я даже и на похоронах папы не был, только на похоронах дяди, надо еще выпить, подумал Боря.

— Я думала, что он в командировке. На БАМе, — продолжила Лена, — все время ждала, когда он вернется.

Мама боялась, что известие о папиной смерти будет непосильно тяжелой для маленьких девочек. Она пыталась защитить их от преждевременной душевной боли и скрыла от них истинную причину папиного внезапного исчезновения.

— Я тоже ждала, — вторила Лене Софа, — ночью не могла заснуть и думала, поскорей бы он вернулся и как это будет хорошо. Потом я забыла об этом, а недавно снова вспомнила про эти ночи, как я ждала в темноте.

— Как-то раз, мне было уже лет десять, — подхватила Софу Лена, — были гости и мы смотрели фотографии. Там был папа. Как жалко, что он уже не с нами, вдруг сказал один из гостей. Как не с нами, воскликнула я, папа жив!

Боря как сфинкс сидел на стуле, положив ногу на ногу. Он со скрытой тоской смотрел, как сестры плачут, вспоминая папу. Чувствовал себя черствым, не способным на чувства. Ему хотелось присоединиться к ним. Плакать. Вспоминать. Но он не мог. Эта Яна мне мешает, я не могу раскрыться при ней, Лене с Софой удобнее, они же ее хорошо знают, а я вижу впервые, как же я могу плакать при ней, ситуация не подходящая, со злостью и стыдом думал Боря. Но в глубине души ему казалось, что он пытается обмануть сам себя, что, даже если бы они сидели втроем, он не смог бы раскрыться, сидел бы тем же камнем. Боре стало очень грустно. Он заерзал на стуле, пытаясь принять более подходящую позу. Сел ровнее. Повернулся всем телом к Софе и Лене, чтобы хоть чем-то показать свою причастность.

А я то считал, что больше остальных думаю о папе, без конца обрабатываю внутри себя его смерть, продолжал Боря линчевать себя, а вот теперь – сестры плачут, а я молчу с мертвым лицом, оказывается, что они тоже думают о папе, им даже хуже чем мне, я хотя бы знал, что он умер, они же даже этого не знали, мама им об этом даже не сказала, не смогла, у них совсем не было возможности пройти необходимый процесс траура, те самые пять ступеней, для них он еще жив.

Боря тоскливо заметил, что уже очень поздно. Он потерял всякую надежду хоть немного выплакать папину смерть, и решил прощаться. Он тепло и неловко пожал руку Лене, со словами «ну, давай», потрепал Софу по плечу и вышел на прохладный уличный воздух. Большие темные облака все так же быстро и безмолвно летели по черному небу. Он поехал домой. Было очень грустно. Страшно хотелось, чтобы кто-нибудь обнял его. По-матерински. Утонуть в мягком плече и забыться. Выплакаться. Рассказать, как ему плохо, одиноко. Заснуть так, заботливо окруженным теплотой.Такого человека не было.