Алексендер Рамазанов. ПОДЗЕМНЫЙ «ДЕКАМЕРОН» (Отрывок из повести «Торнадо»)

                          ПОДЗЕМНЫЙ «ДЕКАМЕРОН»

                      

                           (Отрывок из повести «Торнадо»)

«…К выходу не приближаться.

Охрана стреляет без предупреждения.

Все, что будет нужно,  узнаете позже».

А ничего не нужно, кроме одного – уйти отсюда. С боем, с кровью, но вырваться. И это желание туманит голову.  И как скоро оно вырвется наружу?

«Короче, вся слава тем, кто через Термез выходил. Оркестры, киношники. А у нас все проще было. Гнали так в Туругунди, что отливали на ходу.  Я в «секретке» ехал с лейтенантом, «Кунг», конечно, опечатан, вроде как документы, на деле бакшиши штабные. В каком-то кишлаке по колесам врезали. Наших – никого. Еле дотелепались.  А на границе — негр, здоровый такой, берет голубой, а с ним подполковник носатый, переводчик. Оружие сдали под расписку – вот и весь вывод был. Я, потом сдуру, на этот крест знаменитый пошел сфоткаться. Зря.  Недаром тамошние парни говорили, что кто к кресту подойдет, то надолго тут останется.  А я, как же, после Афгана, не пугай дед мудями!».

За спиной зашуршали обертками галет.  Рубцов тоже баланду травит. Раздает, жует, рассказывает.

«…Вокер. Ну, из Московского ВОКУ, понятно? Погоны вышитые, сапоги бутылками.  Нормальный лейтенант, но по жизни — залетный. Он так и сказал комдиву, что его в ВДВ в наказание служить отправили. Так он в карауле, в бетонном дворике, решил тренировку устроить. Отрабатывал нападение на пост. Вот, трое идут на часового и команды его не выполняют. Что делать? Боец все прокричал,  затвор передернул, а потом, с автоматом, по плану, прыгнул в окопчик.  Зацепил спусковой крючок и дал «короткую». Все правильно – в карауле пустых рожков не бывает. Две пули мимо, а третья  навылет пробивает лейтенанту бедро, рвет артерию, уходит в забор — осколком бетона караульному глаз вышибает, потом застревает в голени  у сержанта».

«И что с ним сделали?»

«С кем?»

«Ну, этим, квакером?».

« Вокером! Ничего, списали на пенсию, без ноги. По самые яйца отрезали. Это я к тому, что в каменных, да бетонных мешках стрелять или гранату метать – себе дороже ».

У них гранаты? А если метнуть в проем, туда, где  эти  чертовы гномы. А потом вперед? Нет, за три секунды, пока запалы сгорят, успеют покрошить. Тупик. Снаружи, а главное в голове. Хотя, вот же, рассказывают анекдоты из жизни. Глушат страх, безнадегу? А что еще нужно сейчас? Успокоиться, не суетиться. Клиент серьезный! Тьфу, и тут бляди из головы не идут. Ну да, есть такое свойство у адреналина – кругом чума, а нам кого бы трахнуть. Что-то знакомое, а? «Декамерон». О, классика! Только там – семь баб  на три мужика и дворец на зеленой лужайке. А здесь, кроме зеленой тоски, десять мужиков, от которых свиной тушенкой  и потом несет. Но чем черт не шутит! Аллахвердиев встряхнулся, пересел поближе к бойцу, который до этого рассказывал  о прозаическом выводе войск через Кушку.

«Про крест – это правда. Но там часовенка, с обратной стороны. Свечку надо было поставить».

«Во-во,- обрадовался рассказчик удачному продолжению,- святому дерьму молитву вознести. Ха-ха!»

«Как это, дерьму, ты чего, бача?».

«А так – там эта часовенка, за крестом – вся в говне. Вроде, как на крест поднялся так и усрался. А может у них там в Кушке обычай такой был?

 

« Не было такого обычая, Просто, скотина всегда гадит там, где страшно,- твердо сказал Аллахвердиев, внутренне дрогнув от пророческой «мерзости запустения»,- А  есть предложение, мужики. Пусть каждый, кто хочет,  историю расскажет. Про себя, про Афган.  Все дело  легче пойдет. А?».

Молчат. Хорошо, во тьме глаз не видно, небось смотрят, как на безнадежно больного. Тоже, мол, массовик-затейник нашелся. Выручил Рубцов.

« От второго лица и без имени героя, можно?»

«Можно,  и от третьего лица и от двух лиц, трех яиц, Коля!», — под общий смех заключил Акбар. И посыпалось

«А припиз…нуть? Без этого баланды не стравить».!

« А если они пишут? Прослушка у них?».

«Обязательно про Афган? А если что про другое?».

« Имена можно менять?».

«Все можно. Только без мата, договорились? Скажу, почему: если слушают нас, то моджахеды матерных русских слов не любят. И  наказывают  за сквернословие».

«Что, стреляют?», — озадачился невидимый басок

«Нет, палками колотят. Тоже не сладко. Ну, кто первый?».

На несколько секунд в подземелье воцарилась тишина. Потом тот же басок, виновато хохотнув, заявил: «Знаю одну интересную историю про афганскую крысу. Рассказывали мне ее ребята, своими глазами  видели, а чем дело кончилось, это я  по дембелю узнал, случайно. Где — неважно. Не то место, чтобы добром вспоминать. А  начало всему было под Гардезом».

 

 

 

САРЬЯНА

                                   

        «Взвод два месяца стоял в боевом охранении. Место спокойное. Так, по ночам духи постреливали, пару раз на позиции «эресы» залетали. Почему-то зажигательные, хотя жечь на этом склоне было нечего, трава еще в мае выгорала. Да это они наобум пускали. Как-то, в батальоне в сортир засветили. Станки у них, какие  – две доски, уголок ?  Но  завелся у духов приличный снайпер. И хорошо так зацепил одного молодого, вырвал полчелюсти нижней. На всю жизнь – инвалид!  Конечно, потом зеленку ближнюю проутюжили, так, для профилактики, вместе с афганцами. У нас это строго было – без «зеленых» в кишлаки не соваться. Правда, там, внизу все наоборот выходило – сарбозы на окраине мнутся, а мы в дувалах, как в лабиринте мечемся. Так вот, после этого снайпера был приказ: окопы, траншеи до полного профиля, да еще вынести вперед несколько ходов, мол, примелькались на одном месте. Июль, чего объяснять! Земля  — камень сплошной. Ну и долбали по холодку, с утра и ближе к вечеру.  И на новых ходах наткнулись ребята на  странную нору. Дырка, сантиметров двадцать, как лисья или барсучья. С раскопа  срезали, а оттуда посыпались – то ли  котята белые, то щенки, по виду. Слепыши, в комочки свернутые. Говорили потом, что со страху, потоптали их. Нашелся юный натуралист – сунул черенок лопаты в дыру. А оттуда, как  молния, белая длинная  зверина. Пальца, большого, как не бывало! Он и сообразить не успел. А эта тварь – назад в нору. Понятно, магазин туда разрядили. Потом, для верности, гранату пихнули. Шуму было! Хотели списать чуть ли не на самострел палец оторванный. А какой смысл?   Пацан в «дедах»  ходил.   Но палец-то, будто бритвой срезало – так не отстреливает. А пока суетились, перевязывали никто и не заметил, что  крендель один, «чмо зеленое»  полуживого слепыша подобрал и за тельник засунул. Как усечь? Он же молодой, живот в обратку, да кто там из нас с пузом ходил? Начфины, да зампотылы. Ну, у них это называлось – штабная грудь.

       А вот же, зря сказал «чмо». Выходит, этот Кот, так его из-за имени звали, Костя, значит, не так уж и глуп был. Сообразил, что приручить такую змею волосатую – никакого кон-фу не надо. Правда, он потом, когда в «годки» вышел, да со своей зверюгой прославился, говорил, что подобрал слепыша из жалости.

Кот был родом с Волги, мордвин. Эти ребята  хоть и себе на уме, но для службы годятся. Если надо, прут, как  танки. Татары, после русских – самые воины. Да не смейтесь вы – это же история!

Короче, скрывал и выкармливал он эту животину с месяц. А когда уж стала размером, ну, в ладонь, тут народ призадумался.   Забили бы зверька, помнилось, какая у него мамаша была, но тут случай интересный вышел.

Кот  и еще один молодой на первой линии в окопчике дежурили, ночью. Все нормально шло, тихо.  За день до этого в зеленку мины метали часа два, у комбата  день рождения был. Дело понятное.  А звереныш этот к ночи разыгрывался. Тоже польза –  не закемаришь. И  вдруг  замечает Кот, что его крысенок  ушки свои, прижатые обычно, вострит и настораживается, посматривает, вроде как учуял что-то. Он его на бруствер посадил, куда тот головку повернет. Ага, есть, значит, направление. Уши навострил – точно, шорох  усек. А ведь темень, под гору ни рожна не видать, кто ходил, знает – если на спуск ночью, то в метре, порой не видать. Ну они с напарником и засадили в направлении по рожку. Соседи тоже со скуки помогли. А утром, когда разборки начались – трех духов подобрали – мины ставили. И место хорошее выбрали, как раз где броня наш скатывалась в зеленку. Под носом!

Чем выкармливал? Хороший вопрос задал, слышал, наверное, про это? Кот говорил, что сгущенкой-тушенкой, а потом уже, по дембелю, признался: поначалу кровью своей выпаивал, во  как! И припомнили, что в ту пору у него то на  одном пальце   пластырек, то на другом бинтик.  А потом, как водится, этот зверь стал ему  сусликов, да змей таскать. И у всех головы, как лезвием раскроены. Такие вот зубы были. И не боялся же Кот его на животе держать. Зато к Коту, если спал, никто подойти не мог. Издалека будили, голосом.

А что за  монстр, немного прояснилось, когда  на боевые пошли. Старик один, нищий, у дукана сидел, руку протягивал, молитвы бормотал. Афганцы в этом месте народ собирали, агитировали за Бабрака, революцию. После обстрела и прочески — самое удачное время!

Кот случайно рядом с этим стариком оказался. А тот, видно, особый запах зверька учуял – вскочил, как молодой, залопотал, Кота ухватил за рукав, потом руки к небу, и чуть на колени не повалился.

У разведчиков таджик был городской, толково переводил, но тут понес  ахинею. Мол, дед просит показать какой-то кнут Эблиса. А старик с руки амулет снимает засаленный, Коту сует. Тот, естественно, шарахается.

А зверина возьми и высуни голову. Нищий этот в пыль лбом и стал что-то распевать. Шара, переводчик, сказал, что не  знает на каком языке. Короче, после этих  заклинаний зверька, как магнитом к деду потянуло.

Кот уже забеспокоился, уходит питомец!

А  басмач этот старый  зверька гладит, в голову целует и Шаре  толкует, что этот зверь приносит счастье, но страшен для тех, кто замыслит плохое против хозяина или его близких.

И  два вопроса задал, как воду глядел: убита ли самка и кормил ли его хозяин своей кровью? Ну вот, откуда знал? И еще про то, что появляются  они в тяжелое время и в них вселяется душа, тут, конечно, старик перебрал, таких злыдней, каких сам этот Эблис – главный черт в их аду к себе не берет. Они, дескать, должны прощение получить в обличье  полузмеи — полукрысы. Но хитрость в том, что если после помета щенки глаза откроют – никогда к человеку не пойдут.

Да еще нужно знать, что хозяин обязан их своей кровью поить, потому, что самка их так выкармливает. Гнал старик!

Потом пошептал над ладанкой  своей грязной и  сказал, что если это на руку левую одеть, то «сарьяна» мысли  хозяина услышит и поможет .

Сарьяна? Так он эту  гремучую крысу назвал, ну как услышали, может и «арьяна». Кот амулет взял. Хотел позже старика отблагодарить, да дуканщик сказал, что деда потом, когда мы уехали  утащили с собой «хадовцы», КГБ афганское, чтобы этот «дивана» не смущал народ своими сказками.

Дивана не дивана, а фокусы с этим амулетом Кот потом показывал. Это только поначалу было весело, а как подумаешь? Сарьяна – жгут из мышц, толщиной в руку, зубы – бритвы и когти – такие же. Жесть бороздили! Видел я эти следы на банке, И фал нейлоновый видел, перекушенный по приказу Кота. Один только раз упросили Кота на дело.

Сами судите, правы были братаны или нет. Дембеля домой подарки собирали, а козел один сдал тайничок.  Козла покарать не грех! Да вот плотно его обернули – в медсанбат перевели. Желание было у пацанов яйца ему отрезать, но Кот нашептал зверюге  про другое – под утро на кровати ухо  лежит, свеженькое, даже и не особо в крови.

Нет,  подозрения не было. Где медики, а где мы? Километров двадцать. А Кот на месте был. Да и так не особо болтали. Враги себе, что ли. Если Кот на  боевые ходил, то ни «двухсотых», ни «трехсотых»!

Вывез он «Сарьяну» в Союз очень просто: в Тузеле,  как из скотовоза вышли, амулет к шее пристегнул и отпустил. Таможню прошел, не успел к автобусу подойти – она уже вот – под тельником. Она, он – не знаю. Кто ей под хвост заглядывал? Умных много – смелых мало!

Дальше что? А все, как у людей. Кот свою  ПМК вернулся, поставили на бригаду слесарей – афганец, «Красная Звезда», медаль «За Отвагу»! Тогда еще нас было  по пальцам пересчитать…

Женился, двойня родилась, квартиру выделили, трехкомнатную в новом доме.

Учиться пошел в вечерний, у них там филиал автодорожного. А там ему какая-то сука и подсунула  книжечку.

Сверху – «Научный коммунизм», а обложку откинули – там дупло  товаром  расфасованным набитое. Хоть убейся, а книга его, за ним числилась в библиотеке. Ну, пропала на два дня, думал, что вернули втихаря и открывать  не стал. Да это бы еще и доказать надо, но дома перевернули все и нашли пару головок, да еще шашки тротиловые.

Понятно, что рыбой промышлял. Дома у каждого что-то есть на ходку. Вон, диссидентов, за что берут?  Вот и сложилось дело на пятерик. Когда забирали, успел жене амулет передать. Понятно? Видно повязал и ее кровью с «сарьяной».

Почему так думаю: в первый же год чудачок один вопрос поднял, как это с квартирой быть. Три комнаты у жены наркоторговца. И все его боялись. Один раз обнаглел до того, что в субботу завалил с  предложением о добровольном отказе от  льготного жилья. Ну, девка выслушала его, на дверь показала, а через час уголовка в дверь ломится – ходатая у подъезда нашли с разорванным горлом. Долго крутили, списали на какого-то бультерьера бродячего. Нашли волоски белые собачьи. Вот такой не конец… Почему не конец? Коту год сбросили, скоро откинется, а крысы эти афганские, они, старик говорил, не умирают, пока своих грехов людских не искупят. А поскольку грешить легче, чем искупать, то будет она еще сто лет жить.

 

                  ПАНДЖШЕРСКАЯ  МАТЬ

 

Про Панджшер, Ахмадшаха   все слышали.

А почему его зовут Масуд?

Это не отчество, а прозвище. Масуд – счастливый, удачливый.

Погодите, его еще вместо Наджиба поставят. Не говорил бы так, но в прошлом году кореш мой Игорек журнальчик     французский из «загранки» протащил. Из Марселя. А там, среди, тачек да телок, статья затесалась, про Афган. Игорьку — по фигу. Если про Афган рассказывают, он сразу киснет и машет, мол, это ваши, военные дела.

А я пролистал и ахнул –  все про Панждшер и Баграм. Все операции расписаны.

Нет, я немецкий со школы забыл. Нашелся человек, перевел. Там о первом Панджшере, как  в апреле восьмидесятого тремя батальонами пошли от Анавы. Потом  про вторую операцию, когда сорок батальонов  бросили через Руху и Бахарак. Но не это главное.  Была там фотография цветная. Глазам не поверил – наша колонна и машина моя, как на ладони. И все дымком черным подернуто. Откуда этот дым я знаю, и что не могло быть в этой точке  фотографа – тоже знаю. Там бы и крот не выжил. А что на самом деле случилось про то и рассказываю.

Сам я попал в Баграм, к саперам, когда второй Панджшер заканчивался, в июле восемьдесят второго. Раньше-то,  в учебке, и двух месяцев не держали. Много чего старики рассказывали. Как духи бьются до последнего в пещерах, пока прямым не всадят, как скалы на головы валили. Правда, оказалось, что после наших «бешеу» в горах равновесие нарушилось и пошли обвалы сами по себе. Говорили, что Ахмадшаха охраняет особая сотня, а командует ими русский парень, Костя. И вроде зовут его  еще Исламутдин. Лазурит, в первый раз, у них же увидел. И не только. Были  и зеленые камешки. Догадываетесь, о чем речь?

Мы тоже, в основном, в боевом охранении стояли. Но и поездить на боевые довелось.

Впереди кто, обычно? Разведка, да саперы.  Короче, тут уже «дембель в маю», я заменщика подготовил. Хотя мне, честно, август обещали А тут ,бестолково так, собрались на третий Панджшер. Покидали имущество и вперед.  Духи, будто растворились. Ни фугасов, ни обстрелов. Говорили, что в самом ущелье, у десантников были стычки, но мы спокойно шли в полковой колонне. И вот, то-ли нервы ребят подвели, то ли еще что, но батальон обстрелял махаллю придорожную. И ведь не было причин  изо всех стволов молотить.  Другое случилось. Многие видели и  я лично, поскольку  БМР моя как раз напротив этого места пришлась.

Картина такая: справа, по ходу, холмы, слева кишлачок и дорожка  через поле протоптанная. Весна, зелень еще яркая, как дома. И вот на тропинке, метрах в пятидесяти, внезапно появляется высокая черная фигура в ихней накидке. Только не паранджа, а вроде как длинное широкое платье и платок, тоже черный. И идет эта афганка к колонне. Медленно, плавно. Я пригляделся – а у нее руки в нашу сторону протянуты. Да вот еще чудно –  волосы из- под платка выбились. Седые, белые? Не разобрать. И что-то так замутило под сердцем. Да и прапор, техник наш  масла подлил, серьезно так говорит: «А ведь это афганская Богоматерь. Смотри, не идет — плывет по воздуху». Я, вроде, в сказки эти божественные не очень-то и верил. Смекнул, если мелкими шажками, да в балахоне, то, конечно, как плывет!  Но, бывает такое: чувствуешь, что добром не кончится. А тут – полный мондец! Танкист, придурок, башню развернул и шарахнул по кишлаку. И остальные   как с цепи  сорвались. Минут пять  патроны жгли.  Если честно, я тоже за автомат схватился. А прапор, мудрый мужик, в бок ткнул неслабо, образумил: «Куда бить собрался? Гляди: есть там кто? Какого хера? Без нас обойдутся». Я этому прапору теперь  по гроб обязан. Поглядел, а где эта женцина афганская стояла – дымок черный столбом вьется и, вроде, очертания фигуры угадываются. Но это могло показаться. Ну, как смерч небольшой.

Вечером замполит разборку учинил: зачем стреляли? Он, тоже эту старуху черную видел. А что отвечать?  Отмолчались или еще лучше: «Как все, так и я!». Молчал бы! В кои-то веки на боевые выскочил. Кто ему отчет давать будет?

Не знаю, что там за план был, но мы как встали километрах в десяти от того кишлака, так  неделю загорали. А потом дали команду в Баграм возвращаться. Говорили, что загнали Ахмадшаха в угол, что перемирия духи запросили.  Когда назад двинулись, техник говорит: « Женя, будет к тому месту подъезжать, где стрельбу открыли, поближе к тропинке остановись, уйди на обочину чуть. Покопайся в движке. Ты понял? Очень нужно». Да он мог просто приказать остановиться, но вот так попросил. Значит есть необходимость у человека. Хорошо, изобразил поломку: подергался, с дороги съехал, чтобы не приставали, под  мост залез и оттуда наблюдаю. А техник припустил, где эта женщина стояла перед первым выстрелом. Смотрю, пригнулся, вроде ищет, потом на колени встал. А что искать? Видел я, что от человека остается, когда танковый снаряд рядом с ним разрывается. За сто метров лохмотья летят. Но тоже чудеса бывают. Кисть, скажем, оторванную нашли, а на ней часы. Идут секунда в секунду!  Смотрю дальше: возвращается прапор, машет на ходу, мол, заводи. Сел, и ни слова до батальона. Чего спрошу – кивнет или буркнет невнятное. И только в парке подошел и серьезно так сказал: «Давай по-честному. Бог видит, нет на нас этого греха. Вот, возьми. Пригодится». И протягивает нитку черную. Тонкая, будто шелковая наощупь.

Я понял мигом откуда эта нитка и зачем он туда, на тропинку бегал. В талисманы сроду не верил, а что матушкину молитву хранил, так это же мать у старца Белогорского, есть в наших местах такой, своей рукой переписывала. Ну, я эту ниточку и вложил в листок. А когда разворачивал, пропотевший весь, потертый, то молитву эту впервые внимательно прочитал. И как! Отроду стихи не учил и не запоминал, а тут словно врезалось. Что? Могу и сейчас, самое время. Вот: « Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его. Как рассеивается дым, ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия. А праведники да возвеселятся, да возрадуются пред Богом и восторжествуют в радости… Аминь». Мать-то отроду в церковь не ходила, хотя иконы дома были, бабкины еще, венчальные. Молитву эту она мне в письме прислала. Будто бы в опасности помогает. Писала, что старец  примеры говорил, как от зверя, от разбойников эта молитва отводила. Разбойники! Три богатыря. Но, говорю же, матушка сама печатными буквами переписала, как выбросишь?      А вышло, что   недаром запомнил.

На следующий день сменили молодых в охранении и будто с цепи сорвались. Дули косяк за косяком, чудили под кайфом немало. В  одну ночь замполит нагрянул с проверкой – в пыль положили и часа два держали. Ну. не расслышали пароль, направление попутали. Он от штаба шел, а нам показалось, что с поля. И все клубится пред глазами черный дымок или мушки блестящие летают. Как ночь – страх, тоска катит – опять задуем и думаем всякое, потом кому чего привидится, обсуждаем.  Залупаться  начали друг с другом. Вот этого никогда в охранении не было. Опасное дело! Что там другие видели, когда головой трясли, не скажу, а мне своего хватило, да так, что время и число запомнил. На рассвете было тридцатого апреля. Чего-то вскочил часа в три, сердце колотится, рука занемела. И страх такой, что будто могу умереть во сне. Вышел наружу, смотрю, в ближнем окопчике Рашид-аварец себя по затылку молотит. Похлопает, за автомат схватится, а голова у него просто валится. Он опять по барабану стучит.  Так он сам говорил: «затылок – небесный барабан, постучи – тело отзовется». Парень был подвинутый на карате, жилистый, на перекладине, как флюгер крутился.  А тут сдал!  Я к нему, смотрю – глаза кровью налитые и «в кучу» собираются, словно, перед носом  увидел что-то. Короче, я его погнал, а сам решил постоять. Какая стенокардия? Мне тогда двадцати не было, да и сейчас я этого слова не знаю.  Это когда сердце, как стена каменная?

Вот дальше что было. Туман стал наплывать. Редкий, по низинкам гуще. Всегда был такой перед рассветом. А тут как-то странно заклубился. И показалось мне, что по низинкам люди стоят. Группками, по пять, по три. Понимаю, что морок это, а сам считаю и мысль одна – если хоть на шаг двинутся в нашу сторону – открою огонь. Полсотни насчитал. И ведь туман белесый, а они черно-серые, ну как мы в темноте. Может быть, сам себя накрутил, но различаю, по оттопыренным карманам, что стоят они в «афганках», а кто и в тельниках. Оружия нет, а вот бинты в пятнах. Такое впечатление, что медсанбат на демонстрацию вышел. Ну, советуйте, что было делать? По туману шарашить? Взводного вызывать? А вдобавок чуть  кондрашка не хватила: сзади кто-то привалился. Хорошо, сразу голос подал: « Жека, видишь, да?». Это Рашид вернулся. А я слова не могу протолкнуть, зажало все внутри. Едва отдышался. Так ведь не лучше стало: выходит у обоих крыша едет?  Тут Рашид на  мешки влез и в полный рост к этим фигурам собрался. Я его назад, так он меня прихватил зха запястье и тянет  собой, как паровоз. Руку сжал так, что кости трещат. А впереди – «помзы» да «монки». Все, будут собирать наши кишки на минном поле. Как сообразил, по сей день не пойму. Думаю, что не про себя шептал, орал, наверное, «Да воскреснет Бог!». Подействовало. Рашид обмякать стал, руку отпустил, забормотал что-то. Ну я его и втянул назад. Отдышались, посмотрели друг на друга. Он говорит: «Ты белый, как стенка». А я ему: «Чтобы ты глаза свои бычьи в зеркале увидел!».

Хорошо, взвод подняли. Каждый убедился: стоят, не хуже чем «мертвые с косами», только тогда не до шуток было. Да еще, у кого зрение поострей, чуть ли не знакомых находит. Как рассвело – испарились с туманом фигуры эти. Да только из головы не идут. Потолковали: что за  дрянь вчера  задули? Растерли, понюхали. Нормальный чарс. Опять забили для проверки. Ничего, как обычно, будто пивка попили. Рашид, даже с чаем пожевал, нормально, и глаза на месте. Вспомнили, что бывают такие миражи. Какой психоз? Слушайте, что дальше было.

К полудню в дивизии суматоха. Снуют штабные, медики, вертушки одна за другой садятся. И выгружают из них десятками на носилках.  Полсотни раненных и  «двухсотых» столько же. Сказали, первый батальон в засаду попал на выходе из ущелья.  Теперь понятно, кого мы видели? Да только договорились молчать об этом. Тоже понятно?  Рашид так и сказал –это был плановый глюк. Где мы, а где Панджшер. Короче, каждый при своем остался, но все молчат, как на комсомольском собрании.

А еще через день приперся новый какой-то лейтенант, из строевой, буром на нас попер: «Живо в штаб, сдавайте  документы. Я сюда работать приехал!». И так пронзительно глянул, что мы мигом и «военики» и бакшиши собрали. К вечеру — уволены в запас. Раскрываю свой «военик», а там звание «старший сержант».  Ни парадки готовой, ни альбома, ну и хер с ним. Чудно, что вместо последней партии в первую попал. Совестно, конечно, было так на дембель уходить, но было, что уж там!

Утром на полосу вышли – нет бортов до обеда. Потом два сели с боеприпасами, а назад раненных забрали. Ребята в часть ночевать ушли, отчаялись. А я сказал: «Не уйду с полосы. И в Кабул на пересылку не полечу. Дождусь здесь. А чего? Охраняют со всех сторон». И дождался,  к вечеру сел  борт. Правда, на таможне, в Тузеле, спортивный костюм отобрали. Видно было, что не в Военторге  куплен.

Почему про Ахмадшаха начал? Да вот, в этой статье французской было прописано, что  мужик он суровый, с восемнадцати лет воюет, к смерти приговаривали еще при Дауде, в Палестине с евреями воевал. Выходит, поопытней многих наших командиров был? А теперь и вовсе фигура известная.

                                             «МЕИР»

 

Дату называю точную:  тридцатое мая  восемьдесят пятого года.   Место? За Джелалабадом, на юго-запад, к «пакам» поближе. Достаточно? Имя изменю: братану и так жить непросто. Пусть будет Слава.  Он это тридцатое мая теперь, как второй день рождения отмечает. Еще скажу, что к тому времени  Витек дембелем был. Сами знаете,  все  и случалось в последние дни. А куда деваться? Ребята  на  боевые,  а он отсиживаться будет? Не тот бача! Его бы совесть заела. С РПК, кстати, как снайпер работал, выносливый, резкий.

Вспомнили? Точно, армейская операция. А то, что этой пехоте не везло, так тут еще разобраться надо. Высотку, где их побили  мы им передали в полном порядке, с позициями. Только  духи их выжили. А  нам пришлось опять карабкаться. Ключевая горка была. Но это раньше чуть было. Слушайте дальше.

Ночью вышли на  край ущелья, над селением. До крайних  дувалов – километра не было. А спуск – стена отвесная, мама не горюй, камень две секунды летел. Только на рассвете спустили вниз дозор. Пять человек и Славка среди них.  И, ведь, в ночные приборы секли и постреляли, для острастки, по кишлаку, а все  одно – прозевали. Думали, чисто! Только ребята спустились,  на сорок шагов не отошли – кинжальным огнем  всех положили. Троих насмерть сразу, одного в живот. А Славику три пули, как потом выяснилось, в ногу, строчкой.  На глазах все в момент. Просто повалились ребята, без выстрела, без крика.

Где духи засели мы быстро разобрались, да что толку? Головы не дают поднять. И душары подойти не могут, на предполье мы их  перебьем. Да, конечно, миномет не мешало бы. Только не было. Пока связались с батальоном, объяснили, пока в обход другая рота пошла да с духами завязалась – десять часов под солнцем пацаны лежали.  Конец мая, не забыли? Ни камня, ни кустика рядом.

Потом Славян  рассказывал, что будто ребром лопаты ему со всего маху саданули  по бедру. Прикиньте, какая боль, а ведь он все эти десять часов сознания не терял. Железный пацан. Слушайте, что делал.

Во-первых, себя жгутом перетянул.

Потом ползал и подтягивал к себе братанов. И вот как-то аккуратно так укладывал в рядок. Мы кричим, он головы не поворачивает.

Во-вторых, стал  всем промедол  колоть, из фляжки водой поливать. Рассмотрели в бинокль: гранату рядом положил.

А как все это закончил – лег за пулемет. Хоть и выше дувалов у него очереди шли, но если бы кто задумал подобраться – срезал бы, точно. Заметьте, все это время он сознания не терял.

Вытащили их к вечеру, когда духи  отошли. Видно на крепкую банду нарвались.

Потом узнали –  малиши, пуштуны, пограничники пакистанские. Этим повоевать, как медведю побороться.

Видел! Зря бы не трындел.

Какие? Белокожие, не как  узбеки или хазара. Бороды у всех черные, носы прямые. Короче, переодень, побрей – русский или осетин, точно.

Чего смотреть? У евреев тоже обрезано.  Конечно, мусульмане. Не сикхи же.  Да я мертвых не то чтобы боюсь, так, брезгую. Особенно если чужие.

Потом руки скоблю, все чем-то пахнет, не тем.

Вы бы про Славку слушали Развеселились!

Операцию ему делали в Джелалабадском госпитале. Настырный, в гипсе наполовину, а все ходить порывался. И пошел еще там же. Палку какую-то сам себе придумал, с круглой ручкой. Точнее, набалдашник, как большая клубника. Посмейтесь, ага! Кто  о чем думает! Потом с этой тростью он не расставался долго. Говорил, что все дело в форме ручки, и дерево особое –«меир» через нее какая-то «меир-энергия» поступает в тело.  Наверное, поступала! Вот, что он этой палкой сотворил в Ташкенте на таможне. Контролер там попался  мудак на всю голову. По гипсу Славкиному постучал и спрашивает: «Что там? Наркотики?». А тот поудобнее палку перехватил и как врежет таможеннику по балде. Вырубил. Нет, не связали. Он ведь чуть лучше памятника тогда  передвигался. Списали на нервный срыв. Конечно, нервишки подвели. Почему так говорю: вопрос у таможни был традиционный, так? Они же автоматически бубнят, как  «здрамжелам». А еще, после этого случая, уже в ростовском госпитале, он  совсем замкнулся, разговаривать перестал. Едва разморозили, постарался доктор один, беседы с ним вел чуть не месяц в форме монолога.

В конце лечения отправили Славку  в Саки, кажется. К теплому морю. Он себе там друга нашел на коляске, без обеих ног. Парень из Москвы, до призыва в футбол в юношеской сборной играл, а тут по колено чикнули. В палате двое ходячих: Славка и майор из политических. Так майор объявил, что назначать будет дежурных. И начал докапываться. Так тоже с «меиром» познакомился. Пришлось ему в другой корпус переводиться. Ну, скажите, что умный? Безногие дневальные!

А Славка с другом жизнь осваивали: армянин вино продавал метрах в ста от входа в санаторий, так они его убедили бочку под ворота подкатить. Потом на этой винной почве с местными перемахались, добились, что милицейский наряд неделю у ворот стоял. Потом местные на мировую пошли.  В конце концов, они, вопреки правилам санаторным, решили прогуляться по городу. А там строго было поставлено, по-военному. Хоть ты инвалид, а солдат есть! Понятно, в строгости быстрее человек с казенных харчей излечивается и бежит.

Значит, Славка коляску толкает, палкой подпирается, Сергей на девочек поглядывает. Докатались, дознакомились, и в санатории только на следующий день объявились.  И вот опять эта палка-«меир»  в ход пошла. Кто-то там Сергею обидное сказал, мол, безногий, а туда же. Отрежут и это дело. Славка и отмахнулся от паскудных слов своей тросточкой весом в полкило. Хотели  дело завести, было там что-то средней тяжести у капитана медицинской службы, но воздержались. А из санатория их, конечно, попросили немедленно. Да оба и сами написали отказ.

Потом они еще встречались не раз. Сергей, тот пить начал. Точнее бухать по-черному. У него, в Москве рядом с домом ресторан был. Позвонит, закажет, ему и приносят. А батя его потом расплачивается. Полнеть стал, а это безногому – смерть верная. А Славка его вытащил. Для начала позвонил в ресторан и убедительно попросил заказов от Сергея не принимать. Халдеи, разумеется, его послали, вежливо. Тогда он дождался очередного посыльного, и опять же «меир»-палкой его отходил. Итогов не ждал, смотался по-быстрому домой и оттуда Сергею звонит, мол, как дела, брат? Можно заехать, погостить? Ну и погостил настолько, что Сергей и бухать бросил, и на протезы встал. А то все на коляске катался. Не знаю  я его методов. Хотя Славка, в ту пору йогой увлекся: на голове часами стоял, поза лотоса, ноги за шею забрасывал, мяса не ел и прочее.  А вот палка знаменитая ему еще раз помогла. Только это с какой стороны посмотреть.

Нога-то у него, разденется, смотреть страшно, шрамы синие, ныла по ночам. Мать уговорила: оформи инвалидность! Пошел он в эту ВТЭК или как там. И хоть все справки на руках, стали они его мурыжить, мол, нам военные врачи не указ, давайте все заново. На третьем заходе и сорвалось. Постоял Славка у этого стола застекленного, послушал очередные указания, а потом, как врежет палкой по столу! Только брызги во все стороны, да зады  белые из под стола торчат. Палку под мышку и  строевым врубил. И нога, вроде прошла. Врачи потом, через  матушку, снова приглашали, дескать все, разобрались, но Славка больше не ходил на этот ВТЭК. А палке  нашел хорошее  занятие: он  орех дома посадил и саженец  к своей «меирке» подвязал. Чудеса просто: орех в этой местности медленно растет, а тут попер не хуже кленка сорного.  Он, потом, у всех саженцев ее втыкал. И помогало. Значит была сила в той «меирке». Нет, не сгнила. Слышали, дерево гофер? Да и я не знаю, но Славка утверждал, что из такого Ноев Ковчег был сколочен. Врал?  Может быть, он любит пошутить. Ладно, дайте доскажу. К сути подбираюсь.

Стал  Славик работу искать. По диплому своему, в бухгалтеры, не пошел. Определился на службу в «вэвэ», жуликов охранять. От кого! От мести народной! За стеной, еще понять надо, где дураки, с той или с этой стороны. Посмотрели, звание присвоили –  лейтенант, потом старший, поставили командиром роты. Службу он знал, десантник –хорошая школа, особенно, если в Фергане драили поначалу. И, вроде, все как у людей: дом начал строить, любовь-морковь, кстати, на сироте женился. Красивая, там Украина рядом,  нет баб невидных. А чуть не сорвалось все по странному случаю. Вот тут доктор прав на все сто: не в сознании у нас теперь война, а под сознанием засела.  С пустяка началось.

Сели вечером офицеры, выпили, за жизнь разговорились.  Естественно, в  ленинской комнате. Тут майор, замкомбата, говорит: «А вы читали Указ об охране президента. Там интересные позиции изложены. Ведь не было раньше такого». А Славка, вдруг, ни с того, ни с сего, у взводного пистолет попросил, хотя и свой на жопе болтался.  И с двух рук по портрету лидера,  по-ковбойски шарахнул. А поскольку, стрелок от Бога, то прямо в лоб попал. Портрет еще тот был, без пятна родимого, официальный. Вы думаете, что его остановили? Хера там! Каждый, кто был, приложился. Конечно, рота на ушах – в ленинской комнате пальба и крики. А утром всех в следственный изолятор  за сто километров отвезли. Они и не отпирались. И портрет не спрятали. Не было умысла. На том и стояли.  А зачинщик был? Был! Да Славка и не скрывал. Да кто знает, может и курнули. Разжаловали Славку до  «мамлея», хорошо не закрыли. Вот и скажите, все нормально у нашего брата с головой?».

 

«А Славка – это, часом, не ты?», — чувствовалось, долго сдерживался спрашивающий, была ликующая напряженность в голосе.  «С чего бы?», — изобразил крайнее удивление рассказчик. «А с того, что больно уж подробно  излагаешь. Палка — то цела?». «Говорю же, цела, а думать – твое право. Тоже, Шерлок Холмс нашелся!».

« Так, разошлись. Брек, говорю. А ведь интересный  рассказ! Кто следующий», — поспешил  исключить возможность перепалки Горшенев. Однако, наклонившись к Аллахвердиеву, шепнул: «Ох,  непростые тут ребята сошлись.  Понятно, что не все с вывода завербовались. А эти, четверо, они, что, «целевым» назначением?».

« Тебе лучше знать, не темни. А вот то, что Мусий твой с ножом бросился, а этот, якобы, Славик, с пистолетом на  Меченного – это клиника или пророчество?».

«А что? Пророки  от мира сего?», — вскинулся Горшенев.

«А можно я  теперь расскажу, — Аллахвердиев поднял голову, на освещенное пространство  выбрался худощавый смуглый парень, явно с восточными чертами лица.

« Только я от себя. Просто хочу, если  не повезет, чтобы со мной не ушло. А история про то, как  наши подняли восстание в Пакистане, в тюрьме».

Горшенев  подался вперед: «Бадабер?».

« Да. Но афганцы говорили так: Бадабера или Бадабир. Хорошо, я с начала, ладно, как все это вышло».

 

      

 

 БАДАБЕРА

 

«В Душанбе кто бывал из вас? Нет? Тогда придется объяснить для начала, откуда я таджикский и узбекский языки знаю. Вырос в махалле,  поселке , на Девятом километре. Это окраина города. И на акцент мой внимания не обращайте, или если вместо «его» скажу «евошний»,  так русские в Душанбе говорят. И в школу я пошел таджикскую, потому, что русская далеко была. А какая разница?  Вот  языки и довели меня до Бала-Хиссара, крепость такая в Кабуле есть. Знакомо, да. А потом и в Тадж-Бек, правильно дворец Амина так называется, а район – Дар-уль-Аман.

В восемьдесят четвертом году, в апреле, только из учебки привезли в Теплый стан, появились два покупателя. Искали водителя на «уазик» и когда отбирали, то очень интересовались откуда родом, имел ли приводы в милицию, как учился. Я даже в кандидаты не проходил. Просто стоял с земляками. А эти майор и капитан черненький, носатый, на Гоголя смахивал, они с каждым  отдельно беседовали и никому ничего. Просто: «Спасибо, вы свободны. Позовите следующего». Меня почему задвинули? С афганцем разговорился у КПП,  насвай одолжил. А тут взводный подвернулся, начал кричать про зеленое говно и наркоманов, халтак растоптал. Это нехорошо, чужая вещь была. А я отродясь только нос курил. Еще орал, что все азиаты –басмачи. Крах полный! Зря я с этим чуркой  связался. При чем тут афганец, я о взводном!  Молдаванин. А все равно – чурка, хоть и потомок римский.

Эти покупатели только русских и хохлов опрашивали. А когда выходили, слышу, майор капитану говорит на таджикском, только как-то уж правильно очень выговаривает: «Пол дня потеряли. Говорил же тебе! Вернемся – с тебя  бутылка за наши мучения. Кого ты здесь хотел найти? Сам будешь ездить, пока».

А когда я засмеялся, потому, что так, как на радио, только наш учитель литературы разговаривал, капитан на меня зыркнул: «А вот этот у нас не был. Похоже, он понял? Как-то странно смеется».

Чтобы еще раз плюху не заработать, я на таджикском и ответил: «Мне нельзя. Нос курю, а записали в наркоманы. А смеюсь, потому, что вы товарищ майор говорите, как Низамутдин, наш учитель литературы». Через минуту пришлось на многие вопросы отвечать. Какие? Я уже говорил  Это неинтересно.

Кого искали? Водителя. Обязательно из славян, но со знанием языка, чтобы мог в Кабуле спокойно ездить, мелкие задания выполнять. Слушать, что люди говорят в городе. Они этим и занимались. То радио, то хабары всякие собирали, зато, сколько людей спасли.

Главное мое занятие было вовремя подвозить кассеты с записями радиопередач от афганцев к нашим на радиостанцию. Так год и прослужил. А в мае восемьдесят пятого, в начале, попалась мне на глаза сводка сообщений зарубежного радио. Они, вообще-то были для служебного пользования, но я же их и развозил по адресам, а другие получал. Это только от солдат прятали, а так весь мир знал! Ну, как про Чернобыль, примерно. В Союзе через неделю объявили, а Европа через шесть часов после взрыва уже гудела.  Так и здесь.

По «Голосу Америки» прошло такое, что в лагере афганских моджахедов, вблизи Пешавара погибло 12 советских и 12 афганских пленных. Ничего себе да? Откуда у духов столько наших? Да еще в Пакистане? Слышу, наши офицеры заспорили. Им цифра «двенадцать» не понравилась. Вроде, как на апостолов смахивает. Стали через афганцев проверять. И все, закрыли тему. Я, было, поинтересовался, так мне капитан откровенно сказал: «Закрой рот бача! Тут не мухой пахнет. И не слушай  даже про это». А чего не слушать? У афганцев целое общество объявилось: «Матери Героев Бадабера».  И передачи пошли на «Ватан Гак». Короче, к концу мая я  от афганского военного корреспондента, узнал подробности об этом Бадабера.

Да, товарищ капитан, могу. Рухулла, как и вы, «тураном» был? Знали, выходит. Тогда, если что не так, поправляйте.

Случилось все двадцать шестого и двадцать седьмого апреля в лагере «Халед ибн Валид», в местечке Бадабера, под Пешаваром. Это была база моджахедов из партии Раббани «Исламское общество Афганистана». Рухулла говорил, что командовал обучением пакистанский майор и несколько американских советников. Там же находились склады с оружием и тюрьма. В ней держали пленных афганцев и наших. Несколько человек из пленных получили свободное хождение по лагерю. Они то и  начали восстание. Разоружили охрану, освободили остальных, а потом пербили охрану и захватили склад боеприпасов. На переговорах они требовали вызвать представителей Красного Креста и Советского Посольства.

В лагерь прибыл сам Бурханутдин Раббани и обещал сохранить жизнь, тем кто сложит оружие. Ага, после того как они перестреляли часовых на складах!

Утром двадцать седьмого моджахеды начали бить по складу со снарядами из безоткаток и взорвали его. Этот взрыв хорошо был слышен в Пешаваре. Лагерь окружили части пакистанской армии. А Раббани все списал на междоусобицу моджахедов.

Потом, в конце мая и Москва передала, что под Пешаваром, в бою с афганскими мятежниками и пакистанской армией погибли советские и афганские военнослужащие, тайно переправленные в Пакистан. И все, замолчали. А ведь афганцы знали фамилии. Иначе, как бы пенсию матерям погибших платили? Вот это все я от Рухуллы услышал. Он еще спросил, у вас не собираются героев назвать?  Правда, странно так усмехнулся. Я тогда еще подумал: почему он мне, солдату, об этом рассказывает?

А к лету опять наши офицеры стали интерес к этому восстанию проявлять. И вот тут, смешной случай, пришлось мне стать свидетелем одного разговора. Дело было на вилле, в Вазир Акбархане – это район в центре Кабула. Место тихое, зеленое, виллы двухэтажные. Афганская редакция такую  виллу занимала. А техническую часть наши обеспечивали. Аппаратная — в подвале, там же студия записи. Ну, я до того, дня за три, в шкафу у техников  два «сабониса» припрятал, попросили ребята по своей цене нормальной водки купить. Зашел, только за пояс заткнул пузыри, слышу: «Давай здесь.  Уж точно, никаких жучков». Черт, офицеры наши. А они уселись в аппаратной, бумаги разложили. Мне бы кашлянуть, да тормоз включился. И пузыри жалко! А они еще входную дверь на ключ! И такой пошел у них разговор:

«-Смотри, их список и вот наши данные. Что докладывать?

— А что есть? Все равно дураками выставят. Думаешь, «афганоиды» по другим каналам не прогнали эти фамилии? Почему вопрос всплыл? Им важно, чтобы наши на  «паков» надавили. Скандал нужен. Только палка о двух концах! Были наши – воюем конкретно. Признают?

— Что воюем – нет. А людей — могут. Скажем, выкрали с позиции, на митинге, при оказании помощи населению, в колонне, в конце концов!

— А не смущают даты? Когда призывались? Доклады командиров частей о времени, обстоятельствах пропажи?  Давай, с этой позиции по нашим данным.

-Да здесь все бьет. Только Духовченко, в их списке – рядовой, в нашем – служащий. Пропал под Новый год.

— Полгода не прошло? Военторг?

— Нет, дизелист или моторист, кажется. У всех, кроме него, стаж военнопленный два-три года. Думаю, и языку и намазу выучились, а? И еще, трое из них пропали в Парване.

— Парван — провинция чудес. Пошел поссать и вдруг исчез! Тут, по списку, двадцать человек в Парване испарились. Пусть с этим «контрики» разбираются.

— А чего разбираться – Панджшер! А то что в сто восьмой чудеса творятся, так она по номеру и по судьбе такая.

— Хорошо. Еще вопрос: зачем их  стащили  под Пешавар? Собрали вместе? Кто-то даже в доверие вошел.

— Ну, это местная версия!

— А не настораживает, что взбунтовались в годовщину Саурской революции? Семь лет – число здесь священное!

— Хочешь сказать, что афганцы спровоцировали, а потом  деваться было некуда?

— Возможно. Только вот, что странно: от простой задачи – установить личность погибшего все открещиваются? С чего бы? Опять же, куратор наш сероглазый, с одной стороны –молчит, как положено, с другой –очень интересуется, что мы выяснили.

— Э. куда хватил! Думаешь, спланированная акция. Ну и кто же кого здесь подставил? Хотя, задумка прикрыться арсеналом – это по- нашему. Погибать, так с музыкой! Может быть и заслали пару спецов, да вырваться силы не хватило. Тоже задача выполнена. Нет пленных – нет проблем!

— Да, когда всех  в дым разнесло —  любая версия хороша. Но я афганскому списку верю: у Раббани бухгалтерия отлично поставлена. Ему бы вопрос задать? И если там были американцы, то неужели с  русскими не пообщались? Ты бы вот американского военнопленного хотел увидеть? Со временем всплывет.

-А может–обидели ребят, опустить ршили?. Если бы все случилось в Кандагаре — этот нюанс реальный. Пленного помоложе оттрахают за милую душу. Хотя, мы этим сами народ запугали. У нас, что ни враг, то педераст сверху донизу. Непонятно, правда, как  эти педофилы, наркодельцы и  и акулы бизнеса народ за собой тянут против нас?

-Так. Обед в опасности. Сдаем, как есть?

— Подписывай, ты старший по должности».

Вот, что запомнил, то и говорю. А «сабонисы» потом все мокрые вытащил, наклейки поплыли. Не, не уссался, в пот бросило. Если бы обнаружили, то верно, не сдобровать. Они, конечно, люди были интеллигентные, но могли и яйца отрезать».

«Чего темнишь? Фамилии назови все? Может, кто знал ребят?»

«Слушай, брат, а ты дальше сам не пошел?  Матерей ведь нетрудно найти. Пусть знают правду».

«Какую правду,- взвился из темноты звонкий, почти мальчишеский голос,- Куда она с этой правдой пойдет? В долбанной  «Красной Звезде» ваша правда. Или в книжке этой «Монумент в Кабуле», как его, Масляника, что ли? Где там про то, что в Рухе своя артиллерия по шестой роте била, про то, как  сержант в Герате экипажу приказал застрелиться, чтобы в плен не попасть. Да мало ли? Только вот, если поговорить толково, кто рядом был, да суть знал, то получается, что на одного героя, конкретно – десять мудаков с большими звездами. И герой он потому, что за их мудачество расплачивается жизнью. А, возразите?».

«Я потому дальше и не пошел, — дождавшись паузы, пояснил рассказчик,- Умный человек сказал, что память и надежда  лучше правды и похоронки. Хаджи! Ему нужно верить».

         «Э, да ты часом не на Мекку молишься? Алла Акбар, да?».

         «Гнилой базар! – выкатился на середину коренастый паренек, предупреждающе поднял обе руки, — не надо веру трогать. Вот, смотрите,- запустил руку за ворот, вынул тускло блеснувший крестик, приложил к губам.  

         «Убедились? Теперь так скажу: герои есть и у нас и у духов. Иначе бы мы все подохли.  Герои, что делают? Подвиг совершают, значит, жизнь двигают. А мы уже по инерции. Вот, скажите, как мне к такому духу относиться? За Кандагаром,  на запад, километров двадцать, кишлак есть, Сенгезай. Нет, Хаузи, к горам поближе, а этот к реке, Аргандаб. Мы там с духами в лоб столкнулись. Вылетели на них прямо у мечети. Конечно, перевес на нашей стороне – две  БМП – 2 впереди, броники, вертушки прикрывали. Они сразу стали отходить, но без паники, заслон оставили у мечети. Так вот выскочил один, шустрый такой, роста не больше моего, поливает из автомата,  дает своим отойти. А тут рядом граната наша рванула, его об стенку – шварк!  Мысль  какая – пленный готовый.   А он поднялся, смотрим, лицо в крови, глаз болтается. Так еще ощерился, глаз вырвал и руку об стенку мечети вытер. Почему не добили? Не знаю. Только не стрелял больше никто.  Пауза такая   случилась.  А «душок» этот будто растворился.  Я потом этот след долго рассматривал, и все к себе ситуацию примерял: а смог бы так, в случае чего? Только я не об этом хочу рассказать. Что мы все о войне? Присохнет! От царя  Гороха бьемся. И афганцы тоже такие же – триста лет друг друга режут. Давайте о бабах, что ли, о любви, в конце концов».

         «Какие бабы? О «чекистках» что ли? Бляди! ».

         «Да хотя бы! Не дрочить же  полтора года? Опять же блядь честнее пидора».

« Не, хлопцы! У нас доктор был, он, сука, теорию имел, что половое воздержание полезно. Умно так говорил. А потом его один разведчик капитально отпи…дил, за то, что Ленке из хирургии проходу не давал».

         «Тихо! Договорились же не материться,- поднялся рядом с коренастым Рубцов,- Если нет у вас ничего в голове про любовь, дайте слово человеку. Начинай, сам же тему предложил. Видишь, как зацепило?».

         «Хорошо, расскажу о духовском командире, бывшем нашем майоре. Афганцы его называли Исмаил-шер.Легенда, конечно, хотя, говорят французы о нем фильм снимали документальный. Только там он себя за другого выдает и обещает, что с нами воевать не будет. Черта с два! До последнего бился».

                                       

                                                ИСМАИЛ                                   

         «Лет тридцать назад, когда прокладывали дорогу через Саланг,  под обвалом погиб афганец, бульдозерист, пуштун, конечно. Я других афганцами не называю. Живут здесь разные – да, гражданство афганское, родина, но у них свои национальности. Представляете, если бы татарина «россом» величали? Обиделся бы!  Пуштун – это афганец.

 Значит, бульдозер лавиной в пропасть стащило и там крепко завалило. Дело печальное, но  обычное. Горы мстительны. Опасно в них камни ворочать. Потом человек может сильно болеть, несчастья посыпятся  и не свяжешь, почему? Видел я, как афганцы-старики тряслись, когда наши по хребтам  лупили. Вроде, горы далеко, взрывы далеко, а им страшно! Ладно, это я отступил для общей картин.

         Афганца не откопали: столько породы сорвалось, что на пирамиду Хеопса хватило бы. Зато могила на века! А теперь скажите мне, что нет судьбы! Этот пуштун всегда сынишку своего Исмаила, лет одиннадцати, в кабину брал. Сызмальства к работе приучал. Так вот, за час до обвала  наш, советский, «спец», геофизик, парнишку в лагерь отправил за какими-то бумагами. Спас, получается? А дальше что? Стали выяснять, куда пацана отправить, где родственники? И выяснилось, что лучше бы и ему погибнуть. Оба: и отец, и сын были в бегах, то ли по политической части, то ли по кровной мести. Что-то уж очень серьезное. И опять, не судьба? Инженер – дагестанец, аварец или лезгин, он с этим бульдозеристом дружбу водил, язык знал. Немудрено, кто на  аварском говорит – китайский за месяц освоит. Они такие звуки выговаривают! И вообще, известно, нерусские они к языкам чужим больше способны. 

          Масджид, так геофизика звали, решил мальчишку с собой забрать в Союз. Раньше проще было, отношения другие. К тому же, у Масджида  детей своих не было. Почему? Когда учился в Москве, то клюнул на какую-то девицу из древнего рода. А там всегда с генетикой хреново. То брат с сестрой, то отец с дочкой, как еще династию сохранить! Проще сказать: была его жена бесплодной и к сорока годам чем-то  на мартышку смахивала. А это для дагестанца смерть: знать, что не будет у тебя детей! Они же, в аулах, если мальчик рождается, среди ночи из ружей палят. Естественно, родня Масжида в горах ее не признала.

         На Саланге в ту пору часто бывали  министры Захиршаха, а тут вдруг пожаловал брат короля! Масджид и высказал свою просьбу на приеме. Мигом все решилось.

         Сначала Исмаила отправили в  высокогорный аул, на родину Масджида. Ему это не в новинку было. Вера одна, местность та же, обычаи похожи. Даже хлеб: здесь лепешка, там – чурек, большая лепешка. Учился, говорят, упорно. Двое дядек Масджида в том ауле в щколе преподавали русский и физику. Один уставал – второй принимался. Потом Масджид закрепился в каком-то московском управлении и забрал Исмаила к себе. Беды с парнем не знал. Умный, воспитанный, за себя мог постоять. Кстати, по документам не придерешься: родился в Дагестанской АССР, национальность, фамилия, отчество, падар-модар (папа-мама) – все было переписано. Наш человек! И после школы отец его устроил в автодорожный институт, по стопам, значит, чувствовал, что настанет время, потянет Исмаила  домой. Потянуло, но не совсем так, как думалось.         

         За два года до ввода войск, когда все в Кабуле закручивалось Масджид  попал в Анголе, в авиакатастрофу. Исмаил в это время диплом защищал. Получил корочку и в тот же день сообщил приемной матери, что идет в армию на два года. Та, конечно поняла, что парень совсем уходит, но особо не жалела. А Исмаил, действительно, как офицер запаса рапорт подал и вперед! Командиром саперного взвода, под Ашхабад. А куда еще? Нерусский, без всяких ходатайств. Кадровики такими любят дыры затыкать.    

         Так, рисуем портрет лейтенанта Хизриева Исмаила Масжидовича. Предупреждаю, персонаж из легенды. Кое-что я сам домыслил.  Худощавый, смугловатый, но не больше, чем запорожский хлопец, в котором турецкая кровь гуляет. Сильный – сначала вольной борьбой занимался, потом самбо. Глаза – серые с голубым, это у афганских горцев и в Дагестане — не редкость. Рост – выше среднего. Брови как «нун», стан, как «алеф». Что? Потом поясню. Так о красавцах говорят. Нормальный! Курил и пил, но ума не терял. Не любил дураков и забияк. Раза два его попробовали оттянуть – плохо кончилось. Одному ключицу перебил, другому, за малым кадык не вырвал. Худой-худой, а стропу рвал и пятак гнул. Доподлинно известно – девчата от него пропадали. Да что вы все трахал, не трахал! Я свечку не держал. Тут все сложнее было.

         Скажем, соберется компания, и чтобы от него у какой крыша не поехала – не было. Особенно, если девка уже собиралась замуж. Да он и повода не давал. Веселится, как все, водку пьет, на гитаре побренчит. Танцевать любил и умел! Заметили – если станцует в ним такая, без пяти минут невеста, «пиши пропало»! В этот же вечер скандал учинит с истерикой, а потом и вовсе в отказ. А чем брал?  Да уж не уговорами. Он немногословен был. Щедростью? Не жаден, но кроме жалованья ничего не имел. Повторяю, если какая с ним станцует, да пощебечет, повьется рядом, хоть полчаса, то ищи ее через день-другой в квартирке холостяцкой. А бабы, которые с ним переспали – на глазах  стервенели. Не подступишься! И  наряжались по-другому, и говорили, а самое интересное – краситься  переставали напрочь.

         Служил Исмаил на совесть, взвод –отличный. С полигона не вылезал. Заметили, конечно, направили, с повышением, в учебный центр, для Афгана саперов готовить. Кстати, там тоже жена капитана одного, пообщалась с ним и на путь истинный встала. На «большую землю» сбежала, только записку оставила, чтобы муж не волновался. А может они все в нем, холостом, да видном, только причину искали? Ну, такую, чтобы не стыдно было. Изменить, так с красавцем. Проглотит муж, значит лох,  нет –  так того и надо! Без причины ведь и кошки не родятся.

         Летом восьмидесятого Исмаила командировали в Афганистан, с группой спецминеров из Москвы. Тогда эти датчики, да ловушки под большим секретом были. Через три месяца вернулся, за ним вскорости медаль «За отвагу»  приспела. Но изменился мужик капитально! На службу забил, дерзил командирам, а штабным и замполиту – особенно. В конце концов, рапорт подал в Афган. Разумеется, удовлетворили. Тогда уже народ просек, что такое Афган, особо-то не рвались. А перед отъездом на отвальной в кафе, подошла к нему, девчонка. Мы эту Тоню знали – дочка начальника хиругического отделения, из нашего госпиталя она там же медсестрой работала. Что? Был я там или не был, какая разница? Говорю же легенда! В крысу эту афганскую, поверили, а я вам про людей и столько вопросов? Вы, хлопцы, искусство с жизнью не путайте, от этого большие беды бывают. Не сбивайте, а? 

         Поговорили они в сторонке. А ведь как? Иногда слова мешают увидеть, а издали все понятно. Исмаил стоит, как стена, хоть и граммов триста уже пропустил, да еще ногу вперед выдвинул, а она, ну просто бьется  бабочкой о стекло. Тут один из наших и бормотнул, что зря Тонька пришла, мол, у самой жених в Джелалабаде служит. Ему, конечно, рот прикрыли. И так эту историю знали. Жениха своего она в госпитале нашла. Сталей из спецназа. Видный парень, блондин, сущий ариец обличьем, архангельский, наверное. Взгляд суровый, льдистый. А возле Антонины – таял. И потом, сама же пришла, может быть, привет жениху передать. И ведь вложила в нагрудный карман Исмаилу какой-то конвертик, заметьте, тот даже руки не протянул.

 А дальше все, как по-писаному.  Исмаил через три дня уезжает, а Тонька все это время светится от счастья. А потом, еще через неделю, сбегает, буквально, из дома. Конечно, адрес оставила родителям, те объясняют, что в Ленинград, к бабушке уехала, учиться дальше будет. Все правда! Да не вся, правда. И кому она вся на хрен нужна?  Той суке, которая  «вече папе» Джелалбадскую знала и письмишко туда отправила?  Старлей этот через месяц в городе объявился, стал обстоятельства выяснять. Родители руками разводят, адрес новый, правда, дали, но отец предупредил, чтобы без всяких грубостей. А вот, что плохо, так  стал бедный жених компру собирать. Кто что видел, правда ли?  Наши его послали подальше. Эта песня знакома: если мужик спрашивает правда, что ты спал с моей невестой или женой там, то ему не баба и не любовь, ему эта, половая честь дороже! Был он и Питере – полный откат! Рассказывали, что Тонька с ним только в присутствии подруг разговаривала да и то, через стол. Он когда в Афган возвращался, то госпиталь зашел и бухнул отцу  прямо в ординаторской: «Спасибо вам, товарищ  подполковник за то, что вылечили. А дочь ваша, простите, е…нулась окончательно. Вам бы лучше психиатром быть при таком раскладе. А кто из нее Офелию сотворил, я разберусь». Ручку на двери  оторвал и ушел. А сам-то в уме  такое отцу говорить? Нет, нельзя западать на одну бабу. Думаю, что это грех. А что, мусульмане, не Божьи дети? Или эти, мормоны? Ладно, это из области морали. Слушайте, как обернулось.

У Исмаила тоже, видать крыша поехала. Через два месяца дошли до нас слухи, что он пропал безвести. А потом все же просочилось: ушел с оружием, к духам. Прямо с  боевых и ушел. Позже разное говорили о причинах. То ли на его минах автобус афганский подорвался, то ли после того, как по пещерке, где   кишлачные прятались от  царандоя, наши врезали из танков. Это было, попросили  «зеленые» помочь «духов» выкурить, а там старики, да дети.  А теперь представьте себе, кого духи заполучили?  Сбегали и раньше, не спорю, но те по другим причинам, я уже не говорю о тех, кого в плену перевоспитали и обрезали. А вот, что дальше – это на совести афганцев. От них и слышал.

У Исмаила была своя боевая группа. Будто из наших перебежчиков и пленных. Задания получал через особо доверенных лиц  Ахмадшаха. Мог свободно вклиниться в эфир, пристроиться в колонне и идти до Кабула или Джелалабада под видом спецназа. Выдавал себя за советника из царандоя, проникал на территорию частей. Из а пять машин с боеприпасами вывез в Баглан. Многие странные  случаи на него списывали.  Как бы то ни было, но после его ухода в восемьдесят  втором году, проваливалась операция за операцией, поля наши минные, что были, что нет.  В конце концов, в восемьдесят четвертом  его вычислили и зажали за Джелалабадом. Молотили кишлачок часа три, и с воздуха и пару «саушек подтянули. Пошли чесать: ноль! Испарились духи! Куда? Выяснилось потом, через «зеленых» прошли с пленными моджахедами какие-то «коммандос-шурави». Пароль назвали, грузовик реквизировали, всех обматерили, да еще проводника прихватили, командира взвода, он их, якобы, знал.   

Вот к этому старлею, или капитану уже, легенда умалчивает, когда из кишлака выбирались, подошел джагтуран афганский старший капитан, и сказал, что в кишлаке есть старик, который видел Исмаила и должен передать « белому офицеру» важное сообщение, но говорить будет с глазу на глаз. Вроде, как вину своих заглаживал за то, что упустили духов.

Афган не девятнадцатый век – тринадцатый! А старики и дети – самое вредоопасное на такой войне. Спецназовец взял с собой двух «рексов», царандоевец  тоже и пошли. У дверей встали  ко всему готовы. Старик что лепечет слабым голосом. А наш-то как разобрал, слово исковерканное «То-ня», так и ринулся внутрь. Что уж там было, но полминуты не прошло – два выстрела и дымина повалила. Все одно –влетели кубарем. Лежит старлей, пузыри на груди хлюпают и старик, тоже грудь в крови. А окно раскрыто и вроде в кустах шевеление. Они все туда! Никого. Потом назад! Что за притча! Старлей стонет, грудину зажимает, а старика нет. Кинулись, и царандоевца след простыл. Когда старлея перевязывали, то с груди сняли  медаль «За Отвагу», почерневшую, на полосатой ленточке, будто ее вместо креста носили. Мазанку потом разнесли  подчистую. Выяснилось – был там схрон с норой в зеленку. И кровь была. Но пролезли метра два – завал. Искали выход, куда там. В маскировке афганцы бандеровцев переплюнули! Да и небезопасно торчать там было до вечера.  Да выжили оба! Спецназовец этот в Союзе, кажется, батальоном командует или в академии уже. А Исмаил во Франции засветился. Тоня? Тут могу точно сказать еще год назад, в Питере малыша катала  по Летнему саду. Один из наших, из Келиты, видел. Хотел подойти, да тут сбоку какой-то жлоб «Макаров» из-под полы показал и палец к губам приложил, не стоит мол, беспокоить мамашу».     

«Все? Рассказал?- сдавленным голосом  спросил Горшенев и, не дожидаясь, ответа переломился в приступе хохота.

«Вы… Это…Что ж смешного?», — нарочито недоуменно осведомился  рассказчик. 

«А то, что Михаил Юрьевич в гробу трижды перевернулся, пока ты  легенду  эту излагал. Это же  «Измаил» Лермонтова. Сознавайся. С какого курса филфака выгнали?».

« Педфака, третьего, — уточнил парень и не выдержав рассмеялся,- только я потом восстановился».

«Слышь, ты, восставший,- голос из мрака  звучал неприязненно,- красиво ты рассказал об этом пидоре.  Мало его резали – стрелять надо было. Кто он? Наш хлеб жрал, присягу давал и сбежал к врагу. Дезертир и изменник. Правду говорят: нет друга коварней афганца. Чучмекам веры нет!».

«А чего же первую половину не сказал: нет друга – вернее афганца? Или вспомнить, сколько русских к немцам ушло?». 

«Нет, с вами, горячие эстонские парни  не соскучишься,- поднялся Рубцов, — теперь моя очередь баланду травить. Слушайте: полк, в котором эта история случилась, стоял на востоке Афганистана. Восточный форпост, совершенно верно! И происходили в нем разные удивительные, даже для военного человека, события. К примеру, чтобы дрова завезти или уголь – собирали  конвой, не хуже, чем на  Хост. А если куда водки попить съездить, то обходились одним «уазиком». Или, вот, однажды батальон преследовал духов и на горке, под огнем, заглохло семь БМП. Горючка кончилась! Пришлось бросить. Командира? Сняли, конечно, но потом опять, уже на дивизию назначили. А при чем тут командир? Давайте без фамилий! Он что ли соляру сливал? Только я не хочу о печальном. Моя история с хорошим концом и веселая. Хотя услышал я ее в инфекционном отделении госпиталя в Пули-Хумри, от сержанта, с которым все это и случилось»

 

БЕЗУМНЫЙ ДИВАН

 

 

«У богатых афганцев в домах, в гостиницах, конторах разных – серьезная  мебель была. Кожа настоящая, дерево резное – орех или дуб. Пока апрельские революционеры не опомнились, и не начали  стулья за нами  считать, то кое-что в  гарнизоны попало. Вот так и этот диван, стоял себе в приемной замполита – уважение внушал. Ночью на нем дежурный офицер спал. Удобный диван — мягкий, широкий. Под сиденьем  ящик для постельного белья. Почему на него начальство не зарилось? А когда  на базу тащили, то кому-то взбредилось, что  под обшивкой могут быть драгоценности, ну и полоснули штык-ножом наискось. Полюбовались на конский… волос! Вечная набивка, не губка! А вещь слегка испортили. Залатали грубовато. Но для приемной – годится.  Да он еще бы три революции и два интернациональных долга пережил, если бы не  засек командир полка, как на нем партучетчик, чмо прыщавое, со своей инструкторшей, Лилькой, барахтается. Обозвал их собачьими именами, очевидно за позу. И приказал убрать, чтобы соблазна не было. Кого?! Диван, естественно. Руки коротки – политическими кадрами распоряжаться!

Самое смешное, что диван этот к Лильке и отнесли. В наказание, наверное. Она, в целом, ничего была: ладная, ножки точеные, талия на месте. А что лицо помятое – кто на это в Афгане смотрел? Правда – злая, сущая стерва, особенно когда  партбилеты выписывала. Браковала фотографии. А где их, нормально напечатать по тем годам?

Лилька, доказывая, что она не сучка, как выразился командир,  решила ребенка родить, так и досидела до шести месяцев, в укор всем, а диван перешел к Шуре  из столовой. Хорошая женщина. Русская, чисто русская баба! Всех жалела. Вот и к ней, потому, нормально относились. Она даже ступала по-доброму, плавно так широко. Сразу скажу – Афган не место, чтобы о бабе судить: кому как и за сколько. Им памятник надо воздвигнуть – сколько народу от смертных грехов спасли!

Что, перечислить? Грехи? Рассуждаю логически. Если  мужик бабу долго не видит, то он злым беспричинно становится. Дальше пояснять? Хорошо: сначала растет ненависть к врагу, потом  своих трахнуть норовит. Вызов Богу бросает! Братоубийство и содомия – не грехи?  Почему в армии нашей член на узел завязывают? Чтобы боец злее был. А он –сначала злой, а потом – истеричный. Конечно, все хорошо в меру, потому, что заядлому пёхарю не до боя. Но вот как-то раз разнимал я двух лейтенантов. Кстати, тоже на диване. Один другого завалил и чистит ему морду, да так странно приговаривает, я мол, тебя, блядуна, воспитаю. Едва оторвал его. «За что бил?», — спрашиваю. Оказалось, тот послал  начальника штаба по телефону. «Ну и какое тебе дело?».  «Да он еще и ночами е…ся со своими телефонистками». И такая зависть была в его осудительной речи, что вдвоем с тем связистом мы его поправили. Опять же, зря, замполит роты, все же. Вот до чего вынужденное воздержание доводит. Человек просто начинает ненавидеть ближнего только за то, что тот кончик размочил! Ладно, отвлекся. Не сбивайте, тема и так – «хлебная»! Продолжаю.

Про Шуру злых слухов не ходило, как скажем, про Нинку-официантку, типа, с офицеров и солдат одинаково берет на то том основании, что «муттер», как и пуля глаз не имеет. Шура же, как-то, одному блюстителю равенства мягко так сказала: «Солдатикам тоже хочется, а денег они меньше вас получают». Зато ее в столовой за задницу не щипали и не ворчали, если какой триппер случится. Нет, это я образно. Женщина чистая была! А перелой, так его из Союза возили, особенно из Ташкента, там –мрак, будто духи специально там батальон  с мондавошками держали, для сороковой армии.

Так вот, имя у моего героя было не такое звучное, как у этого Исмаил-бея. И даже странно, как с именем Харитон он сержантом стал. Все одно, кличка со школы была, понятно, какая. Видом такой, бычок синеглазый. Только дразнить не рекомендуется. Как нальется физиономия кровью – держись деревня.  Как-то, после боевых, Харитону перепало «зелеными» десять косых, по тем временам – тысяч тридцать рублями. Рассказывал, что брезговал мертвых духов обыскивать, а тут, на проческе, заметил — в зарослях ветка обломана. Сам такие заметки делал на охоте. Полоснул для верности короткой, а потом, шага не ступил – вот она, сумочка кожаная, под кустом. А внутри – пачка засаленных и книжечка, явно божественная, поскольку начертание имени Аллаха, он к тому времени разбирал. Книжку с сумкой он командиру взвода отдал, а остальное – личный трофей. И командир доволен, поскольку в той книжечке  много пометок было. А вдруг –информация, есть, что начальству предъявить, без всякого конфуза. А то ведь как бывало – притащат коврик для намаза, и ну выдавать за знамя исламского комитета!

А с Шурой все по человечески получилось, сначала. Она, правда посмеялась даже, когда Харитон краской залился, подарочек ей сунув, а потом просто сказала: «Приходи вечером. Соседка моя в отпуске. Чай у меня хороший». Эх, какие люди есть на свете! И слова у них простые. Вроде, ни о чем, а все тут понятно. Старше? Ну ты, брат, даешь! Кто же в этом деле метрики рассматривает. А если хочешь знать, то ненамного и старше, ну, лет на десять. А ты сам от какого возраста опыт заимел? То-то и оно! В детстве с ровесницей дело иметь – одна головная боль. Читал, небось в школе: «Умри, но не давай поцелуя без любви». Вот за это Николая Гаврилыча и привязали к позорному столбу, да еще шпагу над головой сломали. Страшно! И то ведь, вздумал – честных блядей в монашек обращать!  Ну  вас к черту! Лучше бы я про героические подвиги рассказывал, меньше бы перебивали. А то все специалисты, вижу. Дайте кончить, самое интересное впереди.

Харитон с Шурой чудесный вечерок провели. Оба крупные, сильные. От таких герои рождаются! Не торопясь  любились. Диван им в помощь – не скрипит, пружинит! Потом за чай сели. Харитон размяк без водки (еще бы, на такой правилке), вывернул весь свой трофей на стол и говорит: «Забирай. Все будет путем, так в Союзе пригодится. А у меня не уцелеет. Меняй по курсу на чеки. Говорят, машину можно купить без очереди. Мне все равно –не провезти». При таком раскладе,   понятно, продолжение было бы, но тут в дверь так деликатно стукнули и тихо позвали, мол, Шура, ты дома? Та Харитона к дивану, берцы его туда же,  и занавесочку задернула, трофей за беленькие трусики «неделька», магнитофон погромче включила. Только дверь отперла на голос подруги, та и ввалилась. Веселая и с командиром батальона, где Харитон служил.  «Шура? Одна? Тут дело такое…». А майор только башкой мотает. Нет, не то чтобы пьян. А вот попробуй: два месяца не  трахаться, а тут запахло? И стакана хватит, захмелеть. Ну, не было в Афгане импотентов. Разве что, кому по несчастью  яйца отрывало этими «грибками» да «камешками» камуфлированными. Паскудная мина – нога цела, пусть там отсушит или палец оторвет, а мошонку напрочь. Да что я вам объясняю?

Шура  знаками ей показывает, пойдем за ширмочку, чтобы, значит, без слов Харитона показать, и отваливай подружка на время,  пока передислокация осуществится. Комбат крутой мужик был, да вот еще нюанс, два месяца назад женился на генеральской дочке, в академию готовился убыть в июле. Смерть Харитону при таком раскладе! Зашли за тряпицу. Что за чудо? Диван на месте, ни берцев, ни сержанта. Мысли какие у Шуры были: Харитона  показать и шепнуть: дай, мол, выведу парня, а там – забавляйся  с молодоженом насколько влезет. А теперь? Тем более, что майор тоже за ширму полез, наверное, коллективное чувство сработало. То ни одной, а то сразу две! Все, что бедная Шурочка могла сделать, так это громко сказать: «Вы тут не шумите и диван мой не трогайте. Пружины слабые уже.  Через час сматывайтесь. Насчет дивана – серьезно говорю — обижусь». Халатик шелковый поплотнее запахнула и к соседям ушла.

А эти двое, только дверь хлопнула – на диван повалились. Да бы  если бы еще нагрузку равномерно распределили, по-христиански, а то середину полтора центнера упало, да еще в динамике. Что там за поза была, Харитон и думать не хотел, и слов их горячих не слушал. Опасно! Только в голову, так он вспоминал, мысль пришла, как офицера три месяца назад комбату на свадебный подарок скидывались и шутили, что тот теперь всю жизнь будет одну бабу трахать, поскольку в противном случае майором и помрет. Уши-то он заткнул, а глазом косил. А там только ноги майорские в кроссовках китайских с липучками, да и те  то исчезнут, то на носок упрутся. Вот, когда на носок, то и получалось, что она на комбате, тот  на диване, а диван на Харитоне гарцует. Если бы не пресс и грудь богатырская – худо было бы. Потом коленки круглые увидал, крепко сжатые и такое мычание сладкое услышал, что стал забывать, гдк находится. И опять ноги майорский вверх-вниз. Тяжело!

Так вот, в один прижим почуствовал Харитон, что-то кольнуло его в грудь, как раз напротив сердца. Ну, пи…ц. Если пружина стальная – смерть позорная. Он руку подсунул – больно, но не пружина, а бугорок какой-то. Ногтем своим железным рванул, да там хоть храпи, такой содом и зверинец наверху, и вытащил что-то наощуть оскольчатое, твердое, вроде стекла в тряпице. Однако сообразил: стекляшки так не прячут и на чарс непохоже. Засунул поглубже в карман и давай опять терпеть. А они и так и эдак. Раза три друг друга ублажили. А что? Тот комбат любого офицера и бойца в рукопашной на тряпки рвал – обладатель какого-то пояса был, резкий мужик! Но вот, вроде затишье настало, Харитон вздохнул посвободней. И вдруг слышит легкий такой щелчок  и такой разговор.

«Сиди, родной, морда твоя хитрая. Не шевелись. Знаю, что патрон у тебя всегда в стволе. Сам учил. А что не промахнусь, тоже знаешь. Твоя школа, кобель бл…ский.

— Не дури. Опусти. Там спуск подточен… Чуть тронешь…

— Трону и член твой отстрелю, не промажу. Копейку на мушке держу, сам знаешь. Ты что мне обещал? Скольким я ради тебя отказала? Не мог полгода потерпеть, пока я отсюда уеду? Два аборта от тебя, скотина. И не будет мне суда. Случайный выстрел!». Тут и шарахнуло. Что там, наверху Харитону наплевать, его в паху как бритвой резануло. Кто при таком раскладе думает? Как пружина выметнулся вместе с майором с половинкой дивана и завалил обоих. В комнате дым, гарь, вопль, еще выстрел. С потолка осколки от светильника. Тут Шура в дверь упала. Ну. мудрейшая женщина! Тут же громким голосом скомандовала: «Товарищ сержант, здесь все в порядке, уходите».

Харитон обувку в руки и шмыг в коридор, да  там не на выход, а в кочегарку. Ощупал причинное место: все в порядке, а что кровь каплет, так это щепка дубовая, отколотая пулей мошонку поцарапала.

Шура вечером его нашла, посоветовала молчать, как рыба об лед.

Да и никто его не спрашивал.

Наутро будто ничего и не было.

И член у комбата уцелел, поскольку в медсанбат он не ложился, а потом, после боевых,

Харитон видел, как он в баньку с друзьями из разведотдела шел. Значит, все на месте, промахнулась подруга, хоть член не копейка! Волновалась сильно.

Нет, без мудей или там с оторванным концом он бы в парилку не пошел.

А с Шурой у них уговор состоялся: во всем, что было в Союзе разобраться. Похоже, что разобрались».